О Государственном Гербе читай здесь, здесь и здесь, о бело-сине-красном Флагездесь, а о черно-золото-белом Флагездесь. Песни нашего сайта: "Третий Римъ" и "Мы – русские!"
"Мы – Русские! Мы – Русские! Мы все равно поднимемся с колен! Покаемся – поднимемся с колен!"
Каяться необходимо в грехах КЛЯТВОпреступления Соборного Обета, данного Богу в 1613 году, и приносить Богоугодные плоды этого покаяния

Икона ПРАВОславного мировоззрения
Царь-Победитель поражает антихриста
ВОЗМЕЗДИЕ
Николай Кузьмин
Часть 2. Вихри враждебные
материалы с сайта
http://www.IC-XC-NIKA.ru

Москва – Третий Рим, Четвёртому
НЕ БЫВАТЬ!

п/я: ic.xc.nika.ru@gmail.com





+ + +
   РОССИЯ НЕ ПОДНИМЕТСЯ, пока не осознает, КТО был наш Русский Царь Николай. Без истинного Покаяния [России] нет истинного Прославления Царя. НЕ ЗАБЫВАЙТЕ, Царь Николай Своими страданиями СПАС НАС. Если бы не муки Царя, России бы НЕ БЫЛО! Осознать должна Россия, что БЕЗ БОГА - ни до порога, БЕЗ ЦАРЯ - как без Отца!
    
    КТО ЛЮБИТ Царя и Россию – тот ЛЮБИТ БОГА. Если человек не любит Царя и Россию – он НИКОГДА искренне не полюбит Бога. Это будет ЛУКАВАЯ ЛОЖЬ!"


Святой Праведный Псковоезерский Старец Николай
(Гурьянов,+ 24.08.2002)

Во Имя Отца, и Сына и Святого Духа. Аминь.
Господи Благослови!
Возмездие. Николай Кузьмин. 2004

   XX век по праву войдёт в Историю под названием «Русского». Никогда государство древних русов не достигало такого величия, как в закатившемся веке, последнем во втором тысячелетии. Эти потрясающие успехи всецело связаны с исполинской личностью И.В. Сталина[+], чей исторический масштаб только начинает осмысливаться всерьёз.
   Начало XX века ознаменовалось для России двумя мощными АНТИрусскими восстаниями. ЧРЕЗМЕРНОЕ участие в обоих приняли лица "некоренной национальности". Они, "пламенные революционеры", называли Россию "этой страной", а русских – "этим народом". В своих МИРОВЫХ планах они отводили России роль полена, предназначенного сгореть в печке "перманентной революции". Ещё живы люди, не забывшие ни "красного террора", ни расказачивания, ни борьбы с "русским фашизмом". А сколько лет неоглядная русская провинция замирала от ужаса, услыхав: "Латыши идут!" Эти "железные стрелки" не понимали ни слова по-русски и умели лишь нажимать на курок маузера.
   Сталин остановил этот истребительный беспредел. Мало того, он обрушил на головы палачей меч справедливого ВОЗМЕЗДИЯ. Авторы ГЕНОЦИДА Русского Народа[+][+•] получили ПО ЗАСЛУГАМ. [Правильнее, Господь Бог, в том числе и руками И.В. Сталина, обрушил и ещё ОБРУШИТ меч справедливого ВОЗМЕЗДИЯ, и авторы геноцида Русского Народа, и исполнители с соучастниками этого геноцида уже получили и ещё получат ПО ЗАСЛУГАМ. В книге показаны ПРИЧИНЫ гибели и В.Маяковского, и С.Есенина[+], и М.Горького[+], и других – это ВОЗМЕЗДИЕ за то, что, как сказал С.Есенин, «Революция... А ведь как мечталось о ней, как грезилось! Её ждали, как спасительного ливня в жестокую засуху. И, признаться, приближали, как могли, — каждый в меру своих сил [«ненавидели Императора Николая Второго[+][++] и САМОдержавие»[+], БОГОМ установленную ВЛАСТЬ в России!!![+] РАЗРУШАЛИ ПРАВОславную[+][•][••][++] Российскую Империю!!! «Венчались со Свободой!»[+]] Что же вышло? Что получили?» Получили на свои головы ПРОКЛЯТЬЕ[+] Бога, как КЛЯТВОпреступники Соборного Обета[+] 1613 года! – а это СМЕРТЬ в муках, а затем глубины ада. Причём, муки жизни и смерти – это МИЛОСТЬ Божия, ибо они уменьшают страдания в аду! Не якшались бы с ЖИДОВНЁЙ (это жидовская шваль), а тем более с жидами-ЛЮДОЕДАМИ[•][+][•][•+][•++][••+], всё было бы для них иначе!!!]
   Непревзойдённый труженик на высочайшем государственном посту, Сталин создал государство, о котором мечтали поколения утопистов: с бесплатным образованием и лечением, с необыкновенной социальной защищённостью трудового человека. В СССР господствовал закон: «Вор должен сидеть, а ПРЕДАТЕЛЬ – висеть!» Благодаря титаническим усилиям Сталина появилась на планете наша советская цивилизация. [Она создало условия для рождения и возрастания[+] ГРЯДУЩЕГО Царя-Победителя[+][•] из Царствующего Дома Романовых![+][+]]
   Постижению этих сложных и порой умопомрачительных явлений посвятил автор своё ДОКУМЕНТАЛЬНО-художественное повествование. [КРОВАВЫЕ факты ига ЖИДОВСКОЙ (но не еврейской!!!) тирании изложены князем Н.Д. Жеваховым[+] (†1946-1949) и Н.П. Кузьминым[+][++] (†15 янв. 2011), правда, Николай Павлович, будучи дитём БЕЗБОЖНОГО СССР, НЕ ПОНИМАЛ историю Российской Империи и роль Императора Николая Второго в ней, а потому, к сожалению, изволит порой цареборческие БРЕДНИ писать. Новостные сообщения по книге. Часть 1. Последний полёт Буревестника, Часть 2. Вихри враждебные. Голос-Пресс, 2004.

Портрет И.В. Сталина. Современная открытка, выпущенная в Польше
С Т А Л И Н
Иосиф Виссарионович
Верховный главнокомандующий
Красной Армии – Советской Армии –
победительницы фашисткой Германии
Слуги мировой закулисы[+][•][+] ненавидят Сталина за то, что
он возродил русский национализм

Исполнителей ритуального убийства Императора Николая Второго
Сталин методично уничтожил

чтобы получить больший размер – нужно кликнуть мышью

   ВОЗМЕЗДИЕ. Часть 2. Вихри враждебные (250-703)

Глава 1. Уроки отца Гурама .... 250
Глава 2. Революционеры ..... 264
Глава 3. С Кировым ..... 274
Глава 4. Змеиное гнездо ..... 301
Глава 5. Отель «Франция» ..... 324
Глава 6. Троцкий ..... 335
Глава 7. Горечь поражения ..... 354
Глава 8. Когда умирал Ленин ..... 370
Глава 9. Разгром ..... 382
Глава 10. По острию ножа .... 397
Глава 11. Метастазы .... 410
Глава 12. Клубок измены, или государство в государстве .... 427
Глава 13. Заклятый друг .... 465
Глава 14. Вскрытие пласта .... 484
Глава 15. Капитальная приборка в доме .... 513
Глава 16. Радек .... 519
Глава 17. Фейхтвангер .... 524
Глава 18. Ликвидация .... 534
Глава 19. Чёрный человек .... 550
Глава 20. А что за зеркалом? .... 567
Глава 21. Всё могут короли .... 577
Глава 22. Провокатор .... 585
Глава 23. Последние годы Ленина .... 593
Глава 24. Остерегайтесь «любимцев»! .... 631
Эпилог. .... 678
Авторское послесловие. .... 702-703

   Часть 1.

Глава 1. УРОКИ ОТЦА ГУРАМА.

Съедобны абсолютно все грибы,
но некоторые только один раз.

Народный юмор

   В Тифлисской духовной семинарии о. Гурам преподавал историю религий.
   С детства искалеченный тяжелою болезнью, он передвигался на костылях. Каждый шаг давался старику мучительно. Выкинув обе ноги вперед, он, напрягая плечи, подтягивал их, волоча по полу. Особенно трудными были крутые семинарские лестницы.
   Прежде чем начать урок, о. Гурам долго устраивался на кафедре и переводил дух. В этом изломанном человеке жила только голова: седая, курчавая, переполненная поразительными знаниями по истории. Своей ученостью о. Гурам был известен всему Тифлису. Его комната на первом этаже, заваленная книгами, напоминала келью схимника. Время от времени к нему приезжали гости и среди них глазевшие в окна семинаристы всегда узнавали И. Чавчавадзе, знаменитого поэта, издателя газет «Иверия» и «Квали», человека большой учености, известного в Петербурге и Москве. Почтенного поэта неизменно сопровождал князь И. Абашидзе.
   Калечество с детских лет сильно ограничивало подвижность о. Гурама. Однако неугомонный дух заставлял преодолевать физическую слабость. Влача свое тело на костылях, он сумел облазить всю Грузию, избирая места, где в давние века находились, по его представлению, центры национальной грузинской культуры: монастыри и храмы.
   История древних веков не являлась для о. Гурама закрытой книгой. Его знаний хватало, чтобы сделать вывод: судьба любимой Грузии соприкасалась и даже пересекалась с судьбой еврейского народа. Скорей всего, считал о. Гурам, жители Иудеи, рассеянные по лицу земли после гибели Первого храма, в своих скитаниях проникли сначала в Персию, а затем и на Кавказ. Здесь, в благодатной земле Грузии, они нашли вторую родину.

Широкую известность о. Гураму принесла работа из истории Макковеев. Он добрался до событий, о которых чрезвычайно сжато повествовалось на страницах Книги книг — Библии (второй век до Рождества Христова). Тогда строптивая Иудея испытала очередную ярость римских легионов. Император Антиох разрушил стены Иерусалима и поставил в покоренном городе сирийский гарнизон. Местным жителям под страхом смертной казни запрещалось совершать обрезание младенцев и праздновать субботу. В храме Соломона на месте скинии был воздвигнут жертвенник Зевсу Олимпийскому. Такое неслыханное оскорбление религиозных иудеев вызвало сначала глухой ропот, а затем и восстание. Возглавил мятежников отчаянный Иуда Макковей.

Завершение труда не принесло желанного удовлетворения. Воображению о. Гурама открывались новые горизонты. Древность приоткрывала свои секреты и соблазняла открытиями, каких не знали даже известные историки Грузии. Старого исследователя захватил азарт археолога, почуявшего свою Трою.

Сознавая ограниченность своих сил, о. Гурам решил побывать в Крыму. Туда, так же, как и на Кавказ, устремлялись несчастные беженцы из разгромленной Иудеи. Кроме того, оттуда, из Херсонеса, двинулось на Север, в Киевскую Русь, раннее христианство. И получилось так, что на земле Тавриды, как и в Палестине, стали соседствовать иудаизм, ислам и христианство.

Несмотря на отговоры почитателей, пугавших его трудностями дороги, о. Гурам отправился в Крым.

Полуостров, омываемый теплыми водами Понта Эвк-синского, увиделся о. Гурамом таким, каким ему представлялась земля, на которой родился Спаситель: цветущее побережье и сухой, испепеляемый солнцем материк.

Паломнику из Грузии довелось застать в живых Фир-ковича, патриарха местных караимов, человека дряхлого возраста, большой учености и аскетического жития. Ветхий праведник обитал в замшелом городишке Чуфут-Кале, считавшемся столицей крымских иудеев.

Караимы — одна из ветвей библейского иудаизма, сохранившаяся на самой окраине еврейской Ойкумены, в Крыму. Как выяснил о. Гурам, караимы решительно не признавали Талмуда и, отрицая его божественное происхождение, почитали только Пятикнижие Моисея — священную Тору. Основоположником вероучения караимов считался Анан бен Давид, протестант, своего рода иудейский Лютер. Особенно рьяно он восставал против устного толкования таинств Талмуда — целого учения, внушенного якобы Моисею самим Иеговой на горе Синай.

Великие столетия пролетели над знойной землей Тавриды, оставив, как и всюду, молчаливые каменные надгробия. На могильных плитах о. Гурам необыкновенно часто видел изображение змеи. По древней мифологии именно Змей соблазнил легкомысленную Еву. Проклятый Вседержителем, коварный Змей был низвергнут на землю и обречен на вечное обитание среди рода человеческого.

В ветхозаветные времена, как знал о. Гурам, евреи вели кочевой образ жизни и, как всякие кочевники, в своей религиозной символике отдавали дань изображениям львов, быков, баранов, рыб. Впоследствии эта символика исчезла, евреи вдруг стали поклоняться Змею, недавнему небожителю, низвергнутому с небес на землю. Затем, по мере укрепления кастового вероучения, Змей, как грозный образ Иеговы, уступил место Золотому Тельцу.

Жизнь еврейского племени складывалась так, что бывшим кочевникам приходилось разрешать две задачи разом: с одной стороны, выжить и не исчезнуть, не раствориться среди соседей, с другой же — завоевать мир, как того требовал Иегова, беседуя с Моисеем на горе Синай. Справиться с обеими задачами было нелегко — приходилось изворачиваться из последних сил.

Из бесед с патриархом о. Гурам составил представление о религиозном мировоззрении караимов. Маленькая колония евреев, обосновавшаяся в Крыму, держалась убеждений мирного сосуществования, добрососедства. Мир Божий создан для всех, а не для одних избранных. Исповедывать эти убеждения крымских евреев заставила суровая действительность. По соседству с Чуфут-Кале находился православный Успенский монастырь, с кельями, вырубленными в скалах. От времен турецкого владычества сохранилось несколько старинных минаретов — все, что осталось от мечетей.

Караимы отвергали нетерпимость и насилие. (Фиркович нелестно отзывался о хасидах, непримиримых идеологах еврейского сопротивления). Но вот что поразило гостя из Грузии: среди непримиримых врагов крымских иудеев патриарх постоянно называл... чеченцев. Да, чеченцев, столь, казалось бы, далеких от Крыма.

Влияние старости, немощи?

Нет, тут угадывалось что-то иное.

Однажды старец поведал о каком-то корабле, который бурей принесло к мысу Херсонес. На берег сошли воины, закованные в греческие латы. Они принялись расспрашивать о стране «необрезанных людей». Им указали на кавказское побережье. Корабль снова поднял паруса... По ряду признаков о. Гурам заподозрил, что Фиркович рассказывал легенду об аргонавтах, направлявшихся в Колхиду. Но почему они спрашивали о «необрезанных»? Не оттого ли, что сами относились к «обрезанным»? Но тогда кто же они были?

Кроме того, заставляла задуматься и цель их долгого и опасного плавания. Вроде бы они поплыли в Колхиду за золотым руном, т.е. за поживой. Но таких плаваний предпринималось великое множество (мореплаватели тех времен обогнули даже Африку!), однако в летописях сохранился один колхидский рейс. Что тому было причиной? Какая исключительность? Еще в те крымские дни о. Гурам допустил предположение: а точно ли, что аргонавты ехали за золотом? Не связано ли их путешествие с чем-то секретным и этот секрет имеет самое прямое отношение к истории Грузии?

Отрицание караимами Талмуда невольно возбуждало подозрение, что крымские иудеи появились на земле Тавриды до нападения Навуходоносора на Иерусалим, т.е. до разрушения Первого храма. Но что, в таком случае, привело их сюда, по какой причине они оказались так далеко от земли обетованной?

Бегство во имя сохранения жизни исключалось совершенно.

Но если не бегство, то... что?

Ответ на этот вопрос позволял разрешить о. Гураму и многие загадки Грузии.

Избежав испытаний вавилонского пленения, крымские иудеи подверглись ужасам иных нашествий: скифов, печенегов, турок. А в 1392 году в Крым нагрянули латники литовского князя Витовта, разгромили ханское войско и в качестве трофеев увели в полон целые селения караимов. На земле Литвы крымские иудеи поселились в Луцке, Галиче и Троках.

Поездка в Крым только добавила загадок. Гость из Грузии узнал довольно много, однако ни на шаг не приблизился к ответам на свои вопросы.

Жажда знаний оставалась единственной страстью о. Гу-рама. Поездка в Крым убедила его в том, что знает он ничтожно мало.

Он решил совершить паломничество туда, где, как ему казалось, находятся ответы на все непостижимые вопросы — на Святую Землю.

Князь Амилахвари остановил коня и, не слезая с седла, постучал рукояткой плетки в окошко жалкой лачуги сапожника Виссариона. Затем в нетерпении ударил в раму ногой. Он был по обыкновению пьян. Из хибарки выскочил хозяин, узнал князя и, подобострастно кланяясь, приблизился. Высвободив ногу из стремени, всадник протянул ее сапожнику прямо в лицо. На грязном сапоге отстала подошва. Виссарион бережно стащил сапог. Князь, не сказав ни слова, поехал прочь.

Он приехал вечером и также не сошел с седла. Виссарион натянул сапог на протянутую ногу. Князь поехал, а сапожник так и застыл в полупоклоне. Амилахвари остановился и бросил на землю несколько монет. Виссарион подбежал и жадно их подобрал... Вечером он напился в духане и ввязался в драку. В крови, в разорванной рубахе, он заявился поздно ночью домой и принялся избивать жену. Маленький Coco со страхом наблюдал за безобразной сценой, не имея сил помочь несчастной матери.

Понадобилось время, чтобы Coco понял: мать была единственным живым существом, на ком сапожник имел возможность отвести свою озлобленную душу. Задавленный безысходной бедностью, он находил отдушину в вине и в издевательствах над домашними. Он и смерть нашел в духане, в пьяной драке.

Унижения, связанные с бедностью, грязь и убожество детских лет, навсегда наложили отпечаток на впечатлительную душу грузинского подростка. Семья, задавленная нуждой, не согревала его родительской любовью. Время, которое счастливая детвора всю жизнь вспомина-

ет, как зеленую лужайку, залитую ярким солнцем, в памяти Coco закрепилось пьяными выходками отца и слезами терпеливой матери. Темное голодное детство было началом его трудного жизненного пути.

Похоронив непутевого мужа, Екатерина Джугашвили все силы положила на воспитание единственного ребенка. Она зарабатывала мытьем полов в домах богатых евреев. Скудные копейки шли на пропитание, на одежду. В душу маленького Coco навсегда вошел образ матери, великой бессловесной труженицы, задавшейся целью вывести его, сына сапожника, в люди.

Бесплатное образование в те годы давала лишь грузинская православная церковь. Мать, религиозная женщина, добилась, чтобы его приняли в Горийское духовное училище. Она мечтала сделать своего сына служителем Бога, священником.

Годы учебы в родном городе пролетели быстро. Мальчик учился жадно, поражая своих наставников. Сердце матери радовалось. Она постоянно видела своего Иосифа в черном одеянии служителя старинного Горийского храма.

Летом мать съездила в Тифлис, нашла там земляка, о. Гурама, и униженно попросила его о помощи. Изломанный старик, известный своей ученостью, принял земляков ласково. Подраставший Coco стал учащимся Тифлисской духовной семинарии. Ему исполнилось 15 лет.

В первый год учебы Coco совсем не видел о. Гурама. Старик отправился в Крым и лекции по истории религий читал новый ректор семинарии о. Мераб. Семинаристы старших курсов с нетерпением ожидали возвращения о. Гурама. О его лекциях они рассказывали чудеса. По их словам, послушать старого преподавателя приезжали ученые люди из Кутаиса и Телави.

Трехэтажное каменное здание семинарии со спальнями на 30 человек напоминало солдатскую казарму. В обычае были частые обыски. У семинаристов старших курсов постоянно находили (и отбирали) запрещенную литературу. Это свидетельствовало о том, что бурливая жизнь проникала и в стены семинарии, казалось бы наглухо изолированной от влияния улицы. Начальство, оставляя воспитанникам много времени для самоуглубления, рассчитывало, что мысли молодых людей будут заняты Богом и промыслом Его на земле. Поняв свою ошибку, воспитатели принялись ужесточать режим.

Паренек из Гори отличался среди сверстников угрюмой нелюдимостью. Он был вспыльчив, невоздержан, но в потасовках ему мешала покалеченная левая рука. Несколько лет назад пьяный извозчик врезался в толпу у церкви — пять человек, в том числе маленький Coco, оказались под колесами пролетки.

Среди воспитанников семинарии находились дети обеспеченных родителей. Иосиф Джугашвили таких сторонился. Он болезненно переносил их пренебрежительное отношение. Они были совершенно разными людьми.

Избегая сверстников, Coco держался нелюдимо, в привычном одиночестве.

Громадной отдушиной для мечтательного мальчика были регулярные занятия с хором. Руководитель Сандро Кавсадзе нашел у него исключительный слух и замечательный голос. Высокий чистый дискант Coco легко взвивался под самые купола древнего храма. Сандро Кавсадзе оберегал маленького певца от перегрузок, дожидаясь, когда голос мальчика разовьется и окрепнет.

В начале зимы из Крыма наконец-то возвратился о. Гурам. Он словно помолодел в трудном путешествии и был оживлен, доступен, разговорчив. Его возвращение было радостным для всех.

По семинарской традиции первая лекция о. Гурама считалась общедоступной. Для интеллигенции Тифлиса рассказ старого путешественника об очередных открытиях становился событием в культурной жизни. В большую аудиторию набивалось столько народа, что семинаристам приходилось стоять в проходах и тесниться возле стен. С высоты кафедры гремел звучный голос неутомимого исследователя. Его открытия как бы листали забытые страницы истории грузинского народа. Любовь образованных тифлисцев к земляку Иосифа, знатоку древности, возрастала год от года, от путешествия старика к путешествию.

Исполняя обещание Екатерине Джугашвили, о. Гурам заботливо опекал своего маленького земляка. По вечерам в келье старика собирались семинаристы старшего возраста. Иосиф сделался постоянным посетителем этих собраний. Он обыкновенно сидел молча, уперев локти в колени и положив подбородок на сомкнутые кулаки. Участия в разговорах он никогда не принимал. Но все, о чем говорилось, о чем спорилось (порою — очень горячо), запоминалось им и обдумывал ось наедине.

Занятия с хором и вечера в келье о. Гурама не занимали всего досуга угрюмого семинариста. Как всякий нервный и застенчивый подросток, Coco давал волю воображению, своей безудержной мечтательности. Этому способствовало также и лихорадочное чтение. Таясь от буйных сверстников, он бормочет строки собственных стихов, украдкой записывает их в тетради. Он стыдится своего занятия. «Узнают — засмеют...» Однажды в городе он отважился зайти в редакцию газеты «Иверия». Ему повезло попасть на самого редактора Илью Чавчавадзе. Стихи стеснительного подростка понравились седому маститому поэту. 14 июня 1895 года в «Иверии» увидело свет первое стихотворение худенького семинариста.

Когда луна своим сияньем Вдруг озаряет мир земной И мир ее над дальней гранью Играет бледной синевой... Стремится ввысь душа поэта И сердце бьется неспроста: Я знаю, что надежда эта Благословенна и чиста!

Помимо «Иверии» Илья Чавчавадзе редактировал еще одну газету «Квали» («Борозда»). На страницах обеих изданий князь стал печатать произведения так понравившегося ему семинариста. Он поверил в его талант и предсказывал застенчивому сочинителю блестящее будущее. Несколько стихотворений Сосело (так подписывался молодой поэт) были помещены в школьных хрестоматиях. А одна строка даже вошла в текст государственного гимна Грузии.

Первое стихотворение своего воспитанника привело о. Гурама в восторг.

— Мальчик мой, Бог отметил тебя своей Всевышней милостью. «Сначала было Слово...» Помни, великий Шота своей поэмой сделал для Грузии больше, нежели все ее цари и герои!

Он называл Боговдохновленное Слово инструментом необыкновенной силы. Благодаря Слову, люди обрели гимны, псалмы, пророчества... молитвы, наконец!

В тот вечер собрание в келье старика закончилось скандалом. Ладо Кецховели, воспитанник старшего класса, стал возражать о. Гураму — почтительно, но твердо, убежденно. Он считал, что прочней всего людей объединяет не общая вера, а классовая принадлежность. Богатые держатся один за другого страхом потерять свои сокровища.

Бедняки же сплочены своею нищетой, убожеством, бесправием. Ладо заявил, что на стороне братства бедняков находится сам Спаситель. Разве это не Он изрек, что богачу проникнуть в райские кущи так же трудно, как верблюду пролезть в игольное ушко? Но почему-то служители Бога совсем забыли эти великие слова. Уж не потому ли, что стали слишком толстобрюхи?

— Безумец! — вскричал о. Гурам. — Подумай хорошенько, что ты говоришь!

Сдерживая гнев, Кецховели почтительно проговорил:

— Батоно, вы давно не говорили с простым народом. Люди ненавидят попов. Они смотрят на них, как на представителей власти. Это обыкновенные чиновники в рясах... Церковь предала Спасителя. Она стала на сторону богатых.

На старика было страшно взглянуть. Его огромные разверстые глаза на изможденном лице выдавали нечеловеческую боль души. Теряя силы, он прошептал:

— Не кощунствуй. Бог всевидящ и всемогущ. Он проявит свой гнев, и тогда тебе придется возопить: «Господи, помилуй и спаси!»

—  У меня есть револьвер! — запальчиво крикнул юноша и вылетел из кельи.

Силы совсем оставили о. Гурама. Он сидел потухший, удрученный. Ладо Кецховели повторил путь старших товарищей. Через эту келью уже прошли Николай Чхеидзе, Миха Цхакая, Филипп Махарадзе и Ной Жордания. Они оставили стены семинарии и с головой ушли в политику. Жизнь отбирала у о. Гурама лучших учеников.

Старик еще раз убедился в том, что его завидная ученость не дает плодов, от бесед с ним получают наслаждение пожилые образованные люди, но докричаться до рассудка своих семинаристов он не в состоянии. А ведь он жил для молодых!

Он поднял взгляд на своего молоденького земляка. Неужели и этот тоже? Старый проповедник мучительно страдал от постоянного непонимания своих подрастающих учеников.

— Твоя мать, Coco... твоя бедная мать сидела там же, где ты сейчас сидишь. И я ей обещал... Будь благоразумен, сын мой. Не обмани ее. «Из кувшина выльется лишь то, что в него налито», — изрек старик свою любимую поговорку и вдруг спросил: — Что там у тебя нашли?

Coco смутился. Он надеялся, что учитель не узнает о вчерашнем происшествии. При обыске в спальне инспектор обнаружил роман французского писателя В. Гюго «Труженики моря». Книга входила в список запрещенных, ее конфисковали. Прошел слух, что семинариста Иосифа Джугашвили вызовут к ректору о. Мирабу для отеческого назидания. Coco надеялся, что этим все и обойдется. Могло быть гораздо хуже, если бы инспектор догадался заглянуть в прореху на матрасе. Там Coco спрятал действительно опасную нелегальщину: листовки. С прошлого года, когда о. Гурам уехал в Крым, товарищ Coco Петр Капанидзе затащил его на собрание членов партии «Месаме-даси». У Петра, к удивлению Иосифа, уже завелась своя жизнь за стенами семинарии. На партийных собраниях всегда присутствовало несколько рабочих-железнодорожников. Эти люди горячо спорили о том, как трудно выжить человеку, обремененному семьей и получающему за тяжелую работу жалкие гроши. Однажды на собрании Иосиф встретился с Ладо Кецховели. Старший товарищ просиял улыбкой. После собрания Ладо стал расспрашивать его о здоровье о. Гурама. Сам он появляться в семинарии остерегался, — полиция хорошо знала дорогу в эту обитель смуты и разномыслия.

Спустя два месяца Иосифу Джугашвили поручили вести занятия кружка рабочих железнодорожного депо.

От о. Гурама не укрылось замешательство юного земляка. Старик не мог забыть грубой выходки Ладо. Будущий священник и... револьвер? Чудовищно!

— Не надо нам крови! — проговорил он, пытаясь поймать убегающий взгляд Coco.

Он напомнил Иосифу о матери, своей землячке, боясь, как бы не оставил его последний ученик. Почему они, такие молодые, полные сил, не хотят прислушаться к его советам, выверенным такой долгой трудной жизнью? Почему они пренебрегают опытом человека, много узнавшего и теперь подошедшего к концу своего жизненного пути? Как же они легкомысленны, как самонадеянны!

О молодость, прекрасная пора, когда жизнь кажется такою бесконечной!

Но кому же он передаст свой тяжкий, с таким трудом накопленный опыт?

Он выглядел в этот вечер болезненным, усталым и старым, очень старым. Неужели на него так подействовала запальчивость Ладо, так непочтительно хлопнувшего дверью?

В душе Иосиф был на стороне Ладо, но ему было больно добавлять страданий старому учителю, такому одинокому и несчастному. Поддерживая разговор, он не возражал, а ограничивался тем, что задавал вопросы. Разве Спаситель не выгнал развратных торговцев из Божьего храма? Разве он не сказал, что принес не мир, а меч?

— Мальчишка! — рассердился о. Гурам. — Ты на плохом пути. Что я скажу твоей бедной матери? Не забывай — ты у нее один.

В скором времени о. Гурам вновь исчез из семинарии — он отправился на Святую Землю.

Об этом путешествии больного старика наперебой судили не только в стенах семинарии, но и в городе...

Затея казалась безрассудной: в таком состоянии да еще в такие годы!

Старик, однако, остался тверд...

Путешествие о. Гурама на Святую Землю заняло почти два года.

Добычей неутомимого исследователя из Грузии по обыкновению стали сохранившиеся следы далекой старины. На этот раз дело не ограничилось камнями. В Иерусалиме существовал грузинский православный монастырь. Там еще теплилась жизнь, доживали дряхлые священнослужители. Когда-то обитель населяли более 400 человек. Теперь осталось только 12 древних старцев. Каждое утро на рассвете их будил звон монастырского колокола. При первых проблесках зари раздавалось 33 мерных медлительных удара: по одному за каждый год земной жизни Спасителя.

Грузинская обитель на Святой Земле, как обнаружил о. Гурам, хранила множество удивительных свидетельств о событиях давно минувших лет. Своим любознательным умом он припал к этому кладезю старины, уподобившись путнику, изнывавшему от нестерпимой жажды. Открытия, малые и значительные, хлынули потоком, заполняя белые пятна в разнообразной мозаике его знаний. Мгновенно отлетели и померкли мучения трудного пути. Грузинский паломник благословил тот час, когда он решился на это изнурительное путешествие.

Евреям, как установил о. Гурам, всегда было чуждо понятие исторической достоверности. Их разнообразные сказания были обработаны и канонизированы с одною явной целью: доказать, что миром управляет только всемогущий Иегова и Он, мудрый и всесильный, назвал сынов Израиля своими избранниками перед остальными.

Земля Ханаанская, в которую вторглись евреи по указанию Иеговы, мало чем уступала материальной культуре

Египта, Сирии и Месопотамии, ее города славились своими общественными зданиями и дворцами, а также высокой культурой земледелия: отсюда в Египет регулярно поставлялись вина, оливки и овощи.

И вот в этот цветущий край вторглись орды Моисея!

К небесам понеслись вопли избиваемых. Захватчики не щадили не только пленных воинов, но и женщин с детьми, а также всякий скот. Они признавали лишь одну добычу: золото и серебро.

Иудея, как еврейская держава, прекратила свое существование под мечами римского императора Тита. Произошло это в первом веке после Рождества Христова (70 г.). Второй храм Соломона на этот раз был снесен рассвирепевшими легионерами, а сам Иерусалим разрушен до основания.

Сокрушительное поражение ожесточило иудеев и вызвало внезапный взрыв национальных сил. Племя устремилось в неосвоенные регионы и вскоре появилось в Персии, а затем в Армении и Грузии. Освоив Закавказье, сыны Израиля устремились на просторы Великой Степи. Основание Хазарского каганата, третьей державы тогдашнего мира, было свидетельством великой силы древней Торы. Племя иудеев упорно осуществляло заветы Иеговы.

Русский князь Святослав взмахами боевого меча раздвигал горизонты крепнущего государства русов. Жертвой его воинственности стал и Хазарский каганат. Русь таким образом не приняла пришельцев с берегов Иордана. Они отхлынули на Северный Кавказ и в ожесточении закрепились на горных кручах Чечни и Дагестана. Отступать дальше они не собирались.

Здесь, в труднодоступных горных районах, обосновались самые непримиримые из иудеев — таты. Это воинственное племя полно решимости вернуть утраченное всемогущество сынам Израиля и жестоко отомстить своим врагам (в первую очередь — русам). Осуществлению этих кровожадных планов всячески помогала Турция, не оставляющая своих надежд на образование Великого Ту-рана, государства от Босфора до Алтайских гор.

По мере убывания веков еврейство совершенствовало не только методы завоеваний, но и свою внутреннюю организацию. Метод был избран окончательно: финансовый.

Знаменитые гетто, поселения евреев в черте больших городов Европы и Средиземноморья, являлись дополнительной мерой искусственной изоляции сынов Израиля от массы гоев. Там, в гетто, действовали только

законы Иеговы, продиктованные Моисею. Впоследствии стены гетто рухнули, зато вознеслись под облака величественные небоскребы банков, твердынь еврейского могущества, где сейфы из самой прочной стали превратились в скинии, каждая со своим святым ковчегом.

Могущественные банки раздвинули стены древних гетто до пределов планеты.

Возвращение о. Гурама из затянувшегося путешествия стало событием в жизни Тифлиса. В келью старика началось беспрерывное паломничество. Напрасно семинаристы пытались заглянуть к любимому Учителю. Застать его в привычном одиночестве никому не удавалось.

Заметно было, что паломничество слишком заметно сказалось на старике. Его словно высушило солнцем Палестины, он почернел и сделался беспокоен. Посетители объясняли эти перемены трудностями дороги и преклонным возрастом паломника.

Первая лекция о. Гурама была объявлена открытой. Приехали гости из города. Присутствовал весь преподавательский состав во главе с о. Мирабом, ректором семинарии.

Старик начал свою лекцию со старинного примера. В прошлые времена для проверки силачей предлагалось испытание: переломить руками пучок стрел. Сделать такого никому не удавалось. Тоненькие каждая в отдельности, стрелы, собранные вместе, оказывались не по силам даже прославленным богатырям.

Не то ли самое произошло и с Грузией?

Могучее государство карталинцев, кахетинцев, гурийцев и мингрелов оказалось вдруг раздробленным и сделалось легкой и лакомой добычей соседей-хищников.

Национальная раздробленность — вот бич даже самых сильных держав.

Разложение изнутри, порождение неустроенности и взаимной вражды — излюбленный прием захватчиков, алчных и коварных, мечтающих о покорении народов.

Так чья же алчность, чье коварство лишили Грузию могущества и обрекли ее народ на горе и национальное унижение?

Ответ на этот жгучий для грузин вопрос о. Гурам нашел, как ему казалось, еще во время поездки в Крым.

Недобросовестные летописцы с к а к о й-т о целью усердно извращают ход Истории. Прежде всего это отно-

сится к появлению евреев в I рузии. Сопоставляя даты и события, он опроверг установившуюся точку зрения. Для него является бесспорным, что евреи появились в Грузии не после гибели Первого храма Соломона в Иерусалиме, а гораздо раньше. Иными словами, Грузия стала не местом спасения евреев от ассирийского нашествия на Иудею, а жертвой хорошо рассчитанной и подготовленной экспансии, агрессии евреев.

Метод при этом был применен, испытанный Моисеем при захвате земли Ханаанской. Посланная вперед разведка установила, что грузины воинственны, отчаянны в бою (в отличие от филистимлян). Тогда агрессоры спрятали мечи и достали кошельки. Сражаться стало золото, а не булат! Крови защитников вроде бы не проливалось, однако жертвы грузинского народа оказались неисчислимы. Грузинам выпало повторить судьбу филистимлян, коренных жителей Ханаана.

Если в Палестине евреи попросту уничтожали коренных жителей, освобождая территорию от гоев, то уже в Египте они действовали иначе. Иосиф Прекрасный, купленный раб, сумел прибрать к рукам сначала фараона, а затем и всю страну. Как ему удалось? Он продуманно организовал повальный голод и скупил у отчаявшихся феллахов за бесценок основное их богатство — землю. А что народ без земли? Бесправный раб с рабочими руками и желудком.

«Египетский способ» был использован евреями и в Грузии.

Итак, иудаизм укрепился на берегах Куры, Риона и Арагвы за десять веков до появления святой Нино, крес-тительницы Грузии!

Лишившись земли, грузины утратили единство, как сильное, хорошо организованное государство. Появилось множество князей, владетелей огромных латифундий, а на тр оне верховной власти воцарилась династия Багра-тидов, чей род ведется от Давида, второго царя Иудеи.

Среди духовенства, занимавшего первые ряды, возникло шевеление. Несколько голов в черных клобуках склонилось к о. Мерабу. Он что-то сердито выговаривал. Один из преподавателей, высокий, весь в черном, направился к дверям, с трудом пробираясь среди семинаристов, забивших все проходы и плотно стоявших вдоль стен.

А голос старика гремел:

— Бог низринул Дьявола с небес и заставил его жить среди людей. Для своих происков Дьявол избрал ничтожнейшее из племен — евреев. С тех пор род людской потерял покой, ибо козни Дьявола порой сильнее промысла Всевышнего!

Вопреки ожиданиям о. Гурама, раскинувшего перед слушателями все богатство своих с таким трудом доставшихся открытий, его лекция вызвала большой общественный скандал. Ректору семинарии о. Мерабу пришлось унизиться до объяснений насчет почтенного возраста лектора и немыслимых трудностей утомительного путешествия. Следующая лекция была отменена, о. Гурам объявлен заболевшим. Недавняя гордость семинарии вдруг стал ее бедой, ее позором.

Затворившись в своей келье, старик мучительно переживал. Ему казалось, что он нашел волшебный ключ к истинному пониманию великих исторических событий. Но вот итог всех его исканий: волшебный ключ отвергнут, а сам он объявлен едва ли не сумасшедшим. И докричаться до рассудка окружающих его людей (даже очень образованных) он не в состоянии. Общество предпочло набор фальшивых представлений и оттолкнуло великодушный дар открытий, стоивших старому мудрецу усилий целой жизни. О, слепые поводыри слепых!

Насилие принудительного заточения придавало его страданиям оттенок религиозного мученичества. Старика согревал великий жертвенный пример Спасителя. Каждого истинно верующего ждет своя Голгофа, и он был готов даже к тяжкому кресту самопожертвования во имя Истины. Ему не жаль остатков жизни, лишь бы раскрыть людям глаза.

В начавшемся затворе о. Гурама для Иосифа Джугашвили открылась возможность чаще бывать в келье почтенного земляка и дольше беседовать.

Глава 2. РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ.

   Для Иосифа Джугашвили, семинариста старшего курса, началась жизнь зафлаженного волка — жизнь подпольщика-революционера...
   Подполье — это жизнь и работа под чужими именами, а следовательно, постоянная угроза разоблачения и ареста. Против подпольщиков, смертельных врагов самодержавия, брошены лучшие сыскные и карательные силы государства.
   Юный стихотворец Сосело не оправдал надежд ни о. Гурама, ни маститого И. Чавчавадзе. Он не стал служителем муз, избрав для себя служение Революции.
   Рясе священника Иосиф Джугашвили предпочел куртку рабочего, скрывающегося от ищеек среди железнодорожников Тифлисского депо. Вместо стихов он стал писать

прокламации, создавшие ему известность в рабочих организациях Батума, Кутаиса и Баку. Пропагандист классовой борьбы, он гневно спорит с теми, кто морочит рабочим головы, убеждая их добиваться лишь хорошей зарплаты и тем самым отвращая от политической борьбы.

Вчерашнему семинаристу полюбилось имя литературного героя — Коба. Однако на протяжении многих лет ему приходилось пользоваться и десятками других вымышленных имен.

Впервые приехав на нефтепромыслы Баку, он ужаснулся условиям труда. Скважины были обыкновенными колодцами, выкопанными над нефтяным пластом. Рабочие черпали густую пахучую нефть громадными жестяными корытами — желонками. Если пласт попадался глубокий, в колодец опускали большущий пук рогожи, затем вытаскивали и отжимали. Такая процедура называлась тартанием. Перепачканные вязкой липкой нефтью с ног до головы, рабочие походили на обитателей преисподней... А в это время хозяин промыслов Леон Манташев кутил в Париже, покупал особняки и дарил своим любовницам ночные горшки из чистого золота (вставляя в дно горшка большие бриллианты). О безумствах богача Манташева взахлеб писала вся европейская пресса.

В своих прокламациях «товарищ Коба» писал, что задача организованного пролетариата состоит не в выклянчивании у Манташева грошовых прибавок за непосильный рабский труд, а в национализации промыслов, т.е., отобрав их у Манташева, сделать всенародным достоянием.

Сторонники чисто экономической борьбы составляли в партии «Месаме-даси» внушительное большинство. Единомышленниками Кобы сделались старшие товарищи Ладо Кецховели и Александр Цулукидзе. Большим подспорьем в полемике с «экономистами» стали номера газеты «Искра», издающейся за границей. Каждый номер, добиравшийся до Тифлиса, зачитывался до лохмотьев. Обращали на себя внимание статьи за подписью Н. Тулина. В авторе угадывался глубокий, хорошо организованный ум. Своими статьями Н. Тулин вносил ясность в самые запутанные вопросы, давая указания к правильным выводам. Без «Искры», это признавали все, пришлось бы тыкаться словно в потемках...

На подпольном движении не только в Грузии, но и во всем Закавказье губительно сказывались ожесточенные националистические распри. Программы националистов были пропитаны ненавистью не столько к царскому самодержавию, сколько к русскому народу. Основные требования сводились к достижению государственного суверенитета. «Товарищ Коба» и его товарищи указывали, что национализм только разобщает силы рабочего класса. Русское самодержавие является врагом не только грузин, армян и азербайджанцев, но и русских, и в интересах политической борьбы следовало не дробить силы, а объединять.

Приближался перелом веков, начиналось новое столетие. Исполнялось ровно 100 лет с того дня, когда Россия распростерла свою могучую десницу над угнетаемой персами Грузией. Сложилось братство двух народов, грузины наконец узнали спокойную мирную жизнь. Юбилей ожидался, как великое событие в национальной жизни маленькой страны.

Следующим человеком, оказавшим, как и о. Гурам, могучее влияние на развитие вчерашнего семинариста, стал Виктор Курнатовский, приехавший в Тифлис прямо из Сибири, из села Шушенского, где он отбывал ссылку вместе с В.И. Лениным и Н.К. Крупской.

Из Шушенского... Прямиком от Ленина!

К тому времени имя «Старика» обрело в Закавказье такой авторитет, что политическое подполье межевалось на его сторонников и противников.

«Товарищ Коба» увидел человека вдвое себя старше, но державшегося чрезвычайно просто, без подавляющего превосходства. В напряженной обстановке закавказского подполья, где непрерывно шла борьба авторитетов, Курнатовский привлекал симпатии полнейшим отсутствием рисовки. Это была натура сложная, но открытая, обладающая секретами неотразимого обаяния. Иосифа, впитавшего уважение к старшим с ранних лет, порой коробило от веселого цинизма нового знакомца, но именно эта развязная насмешливость позволяла Курнатовскому растолковывать своему слушателю (а Иосиф умел слушать жадно, терпеливо) самые запутанные вопросы.

Первым делом Коба набросился на «Сибиряка» с расспросами о Ленине.

— О, «Старик»! — воскликнул Курнатовский. — Умище колоссальный. Его побаивается даже сам Плеханов! Одна беда — чистый теоретик. Практики никакой. Вечный студент.

Крупскую он называл на западный манер — Надин (с ударением на последнем слоге) и при этом почему-то играл и голосом, и глазами.

Знаете, мой юный друг, спутница «Старика» девушка довольно-таки своеобразная. Я имею в виду ее взгляды. Во всяком случае, «Домострой» там не в чести.

Впоследствии Иосиф Виссарионович узнал, что в Шушенском у Курнатовского и Крупской случился мимолетный роман...

Евреев, которых так пламенно, так гневно обличал о. Гурам, насмешливый Курнатовский пренебрежительно называл «еврейцами».

— С ними надо уметь обращаться. Эта публика уважает только силу. А иначе — тут же усядется на шею. Народишко нахальный! Что же касается Богоизбранности, то приемчик-то дешевенький. Так поступает любой бандит. «Я лучше всех!» и — трах по башке. Ничего нового они тут не изобрели. «Нас возлюбил Господь...» Тоже мне — нашел сокровище! Будто получше не нашлось. Но — молодцы. Они не торгуют путевками в рай. У них другие гешефты. Нам бы у них следовало кое-чему поучиться.

У этого человека на все вокруг имелся сильно упрощенный, но, как видно, выверенный взгляд. Иосиф приписывал это возрасту и опыту, — старший товарищ уже успел изведать и тюрьму, и ссылку.

— Никогда не путайте, мой юный друг, две вещи: на белом свете есть евреи, а есть жиды. И жидов, кстати, очень много среди русских. А уж среди грузин, как я наблюдаю, нечего и говорить!

По всей видимости, его забавляла растерянность молодого собеседника. Нагрузка и в самом деле оказалась велика. Столько — сразу! А Курнатовский, словно потешаясь, продолжал небрежно сыпать свои парадоксы.

— А вы уверены в том, что Христос не заслан к нам еврейцами? Вспомните, он и обрезан был, и ходил в синагогу. И — вдруг! Это, мой юный друг, неважная религия, которая выскакивает вдруг. Тут надо разбираться... Да и с Магометом — тоже. Слишком уж везде торчат еврейские уши! Вы, кстати, знаете, почему Магомет сбежал из Мекки в Медину? Ну, как же! Его, как видно, в чем-то заподозрили и крепенько прищучили. Он и дернул. А Медина — это иудеи. Они его и укрыли, защитили. Такие вещи надо знать, мой юный друг. Мозги у народа закомпостированы настолько плотно и умело, что впору брать топор. Вы, как я убеждаюсь, пропагандист изрядный. Разве вам не задают вопросов по религии? Ну так зададут, будьте уверены. А на Кавказе, как я гляжу, с этим ухо надо держать востро.

Он снял квартиру у Зданевичей, в семье художника. Дом был многолюдный, шумный. Там ежедневно собиралась молодежь. Курнатовский понимал, что за ним, недавним ссыльнопоселенцем, налажен постоянный надзор и собирался переменить жилье, однако не совладал со своей натурой и немедленно завел скандальный роман с одной из дочерей художника. Жизнь его сразу усложнилась. Иосиф, понемногу разбираясь в своем наставнике, определил, что состояние постоянной влюбленности — одна из черт его характера. Без этого ему было бы скучно жить. Удивительно, что самих женщин к нему притягивало, словно мотыльков на огонек.

В Тифлис недавний ссыльный попал впервые. Город ему понравился необычайно. Особенное восхищение вызвала у него древняя азиатчина старого Тифлиса. Он полюбил подолгу просиживать, потягивая дешевое вино, в самых продымленных духанах.

— Идемте-ка, мой юный друг, потопчем улицы Тифлиса. Чудесный город! Другого такого нет. И будет жаль, если от него снова не оставят камня на камне. А к этому, как я гляжу, идет.

Как всегда, глубокие мысли у него перемежались прибаутками.

Он повел Иосифа в сторону Армянского базара.

— Какой смысл обкрадывать себя? Жизнь слишком коротка. А поэтому да здравствует духан «Веселый петух» и замечательный суррогат из винограда «ркацетели». Насладимся солнцем Алазани!

В этот день, не меняя своей насмешливой манеры, Курнатовский завел речь о создании газеты. Вытянув стакан вина, он долго разглядывал его на свет, словно отыскивая на нем какие-то знаки.

— А ну-ка, — обратился он к собеседнику, — напрягите память. Как это там в Писании: «И будет в челюстях народов узда...»

Иосиф на память подхватил:

— «... и будет в челюстях народов узда, направляющая к заблуждениям».

— Вот, вот! — похвалил Курнатовский. — Видимо, вы уже догадались, что из этого вытекает. А вытекает вот что: нужна газета. Га-зе-та! Своя. Здесь. На месте. «Искра», разумеется, хорошо, но необходима еще и своя «Искра». Кстати, мы об этом много толковали со «Стариком». Он считает газету едва ли не самым важным делом.

Только издавать ее в Тифлисе не стоит. Завалят мгновенно. А вот подумать насчет Батума или, скажем, Баку. А?

В последнее время у Иосифа появилось ощущение, что старший товарищ посматривает на него, словно пахарь на возделываемое поле. Он на самом деле уже вложил в него немало и, естественно, ожидал обильных всходов. Первые ростки пробивались в листовках и прокламациях молодого подпольщика, активиста «Месаме-даси». Курнатовский похвалил листовки Иосифа «9 марта» и «Тифлис. 20 ноября». Несколько советов он дал (со своими обычными шутками и прибаутками) насчет работы «Анархизм или социализм». Курнатовский требовал простоты и ясности. И «товарищ Коба» писал, обращаясь к рабочим, участникам манифестаций, спрашивая их: «Почему мы так бедны, хотя все вокруг нас создано нашими руками?»

Внезапно Курнатовский поднялся и быстро направился на улицу. Иосиф поспешил за ним.

— Мне кажется, — стал он выговаривать Иосифу, — вам следует исчезнуть из Тифлиса. Причем поскорее. Мне сейчас не понравился один кинто. А вы сами разве не замечаете слежки? Лучше не ждать, мой юный друг. Тюрьма от вас не убежит. Это я вам гарантирую. Но лезть туда самому! Там слишком мерзко. Мерзко и... больно.

Он вдруг скривился, словно от внезапной боли.

— Они могут, мой юный друг, убить, могут покалечить на всю жизнь. Они все могут! Поэтому не будьте Христосиком с самого начала. Мы взялись за серьезное дело... за кровавое. Или мы, или они. И они это понимают. А поэтому так просто своего не отдадут. По крайней мере драться будут насмерть!

Батумский период жизни «товарища Кобы» отмечен нарастающей активностью трудящихся. Иосиф Джугашвили стал авторитетным партийным работником, его мнения спрашивают, с ним считаются. Он сделался агентом ленинской «Искры», а год спустя его избирают членом Тифлисского комитета РСДРП.

Батум, как и Баку, был промышленным городом. Там находились нефтеперерабатывающие заводы Ротшильда, Нобеля и Манташева. Протесты рабочих против нечеловеческих условий жизни становились массовыми — сказывались усилия местных большевиков. Во время очередной стачки полиция открыла огонь по забастовщикам. 15 рабочих было убито.

Борьба пролетариата с самодержавием запахла обильной кровью.

За опытным подпольщиком, приехавшим из Тифлиса, полиция начинает настоящую обложную охоту. Иосифу приходится жить под чужими именами: Чижиков, Иванович, Гилашвили, Чопур, Васильев... В ночь на 5 апреля 1902 года полиция накрыла заседание подпольного комитета большевистской организации. В числе арестованных оказался и руководитель из Тифлиса. Это был его первый провал.

Виктор Курнатовский не зря предупреждал его, что тюрьма приносит невыносимую боль. В Батумской тюрьме «товарищ Коба» был жестоко избит надзирателями. Их возмущало презрительное превосходство арестованного подпольщика. Его били не русские, не армяне — били грузины. Они громко сквернословили и били без разбора. Когда он упал, они принялись орудовать тяжелыми солдатскими сапогами. Несколько ударов пришлись в голову. Он плавал в крови, но не издавал ни стона. Эта стойкость привела истязателей в исступление. Теряя сознание, он из последних сил приподнялся на руках. Его густые волосы свисали кровавыми сосульками. Устремив на своих мучителей ненавидящий взгляд, он хрипло проговорил:

— Магис деда ки вабире! (Я заставлю плакать твою мать!)

С тех пор он насовсем разучился не только смеяться, но даже улыбаться. Надзирателей он по-прежнему не замечал. С каменным лицом проходил сквозь их строй, не обращая внимания на удары и тычки. Иногда он при этом держал в руке книгу и продолжал читать.

В его лице царское самодержавие обрело несокрушимого и жестокого врага.

По обычаю тех лет, арестованным противникам режима давали ссылку в Сибирь — надолго запирали в «зеленый каземат» империи. Его привезли под Иркутск, в село Усть-Кут. Он быстро огляделся. Режим ссыльных позволял ходить на охоту. Начальство экономило на охране, более всего надеясь на гигантские пространства, которые пришлось бы преодолевать любому, кто решился на побег.

«Товарищ Коба», прикопив немного денег, решился...

Убежать — просто. Но сделаться незаметным и пересечь эти гигантские русские пространства!

Иосиф Виссарионович запустил густую бороду и днями напролет валялся на верхней полке. Ему повезло: в вагон набились молодые крестьянские парни, мобилизованные в армию. Они выпивали, обильно закусывали домашней снедью и принимались горланить песни.

Путь оказался медленным, долгим, но интересным. Иосиф Виссарионович впервые так близко рассматривал русскую природу. Сибирь нисколько «е походила на родную Грузию. Здесь все поражало своей громадностью: тайга, реки, степи. Отсюда Грузия казалась зелененькой изящной безделушкой.

Грузин Джугашвили-Коба медленно преображался в русского Сталина...

Совершив побег из первой ссылки, Иосиф Виссарионович удачно добрался до Тифлиса и застал крайне неприглядную картину. Национальные противоречия достигли градуса взаимного озлобления. Усилия врагов не пропали даром: Закавказье накрыла гигантская волна оголтелого национализма.

В родной Грузии доживала свои дни партия «Месаме даси». Старого товарища Ладо Кецховели не было в живых, его убили в тюрьме. Виктор Курнатовский, по слухам, уехал за границу. Многие большевики находились в ссылке. Тон в политической борьбе задавали меньшевики. Они обзавелись солидной печатной базой. Недавно в Париже князь А. Джорджадзе выпустил первый номер журнала «Сакартавело» на грузинском языке. Князь ратовал за создание «чисто грузинской партии», чтобы добиваться «свободы управления внутренними делами». Главным противником грузин объявлялось русское самодержавие. Однако РСДРП, уже набравшую известность, князь называл «реакционной партией».

До нелепых амбиций возросли претензии так называемых малых народов. Каждый из них вдруг ощутил невыносимые страдания от своей малости и незначительности и всю вину за это взваливал на русских. «Ах, если бы не русские собаки-угнетатели!» Возвеличивание собственного прошлого доходило до полного абсурда.

Чеченцы, затаившиеся в своих горах после поражения Шамиля, отважились бросить вызов не кому-нибудь, а самим евреям: они объявили себя основателями не только христианства и ислама, но даже иудаизма! Они уверяют, что Моисей был вовсе не еврей, а чеченец! Да и вообще все выдающиеся деятели человечества так или иначе происходят от чеченцев!

Осетины уверяли, что из 12 апостолов Иисуса Христа 11 человек были осетинами и лишь один еврей — Иуда.

В Грузии продолжалось Гурийское восстание. Очередной неурожай добавил ярости мятежникам. Крестьяне громили имения помещиков, как бы подчеркивая классовый характер своего возмущения. Вся власть в районах восстания принадлежала комитетам бедноты, выбранным народом.

В Баку, центре нефтяной промышленности, заметно активизировались «муджахиды». Небольшая группа террористов отправилась в Персию, намереваясь убить шаха. Боевики удачно подготовили покушение, однако в последний момент операция сорвалась: не сработало взрывное устройство.

Сталин-Коба негодовал. Какое отношение имеет персидский шах к борьбе трудящихся нефтяников? Он понимал, что за спиной отважных «муджахидов» скрывается лукавая и вкрадчивая Турция.

Обстановка в самом Баку накалялась день ото дня. Чья-то рука убила директора завода, армянина. Он оказался членом партии дашнаков. В отместку армянские боевики убили 27 попавших под руку «муджахидов».

Пролитая кровь пьянила головы. 6 февраля 1905 года в Баку вспыхнули массовые беспорядки, началась ожесточенная резня. За 5 дней армяне убили 269 азербайджанцев.

Чья-то властная рука продолжала направлять удары по ложным целям.

В апреле Иосиф Виссарионович получил письмо от Ленина. Вождь большевиков вел речь об организации Всероссийской политической стачки. Силы протеста трудящихся должны объединиться. Для этого требовалось умелое руководство. К письму была приложена небольшая листовка.

«Мы поднимаем восстание, чтобы свергнуть царское правительство и завоевать свободу всему народу. К оружию, рабочие и крестьяне!»

Восстание... Это была настоящая вооруженная борьба народа с царской властью. В Москве на Красной Пресне разгорелись ожесточенные бои на баррикадах. В Петрограде удалось создать Совет рабочих депутатов... Сам ход борьбы трудящихся и безрадостный исход восстания изобиловали множеством подозрительных обстоятельств. Как водится, гнев народа попытались использовать совершенно чуждые для России силы. Правительству удалось одержать победу, но эта победа оказалась слишком трудной — на самом пределе военных возможностей режима. Трон устоял и царь усидел на троне, однако будущее самодержавия рисовалось зыбким, недолговечным.

Из последней ссылки Сталина освободило царское отречение от трона.

Уже 12 марта он был в Петрограде.

Прежде, в первые аресты, он, совершив побег, стремился домой, в Грузию. Годы борьбы выковали из него деятеля всероссийского масштаба. Теперь он понимал, что в с е — в том числе и для родной Грузии — будет решаться в самом эпицентре бурных событий, в Петрограде.

Он появился в русской столице, как влиятельный руководитель большевистской партии, член ее Центрального Комитета (а таких в те годы было меньше десяти человек).

Убежденнейший интернационалист, Иосиф Виссарионович поставил так, что русский народ еще раз явил миру свое великое предназначение: добиться счастья не для одного себя, а для всех, кто когда-либо прибегал под его могучую защиту.

История, и это общеизвестно, никого и ничему не учит. Она лишь наказывает за незнание ее уроков!

Огромность России всегда страшила ее врагов.

Последний настоящий труженик на троне Александр III, покидая грешный мир происками неприятелей, шептал со смертного одра своему незадачливому сыну, совсем не подготовленному к трудному и опасному царскому ремеслу:

— Нашей огромности боятся...

Иосиф Виссарионович внимательно изучил причины внезапной кончины этого и по сию пору недостаточно оцененного государя.

Все дело в том, что в 1893 году Александр III получил предложение рассмотреть вопрос о вхождении в состав Российской империи сразу трех азиатских государств: Китая, Тибета и Манчжурии.

Аналогичное предложение было получено и с далеких Гавайских островов. Вождь северной части этой территории Тамари через главного правителя Российско-Американской торговой компании («Русская Америка») А. Баранова обратился к русскому царю с просьбой принять подвластные ему племена в подданство России. (Вождь Тамари уже испытывал давление со стороны Америки и Великобритании, но его страшила участь индейских племен Американского материка.)

Подданство Гавайев, как и азиатских стран, не состоялось. Хозяевам планеты вовсе не улыбалось, чтобы более половины ее оказалось под скипетром Романовых! Все же на острове Кауаи появился укрепленный форт Святой

Елизаветы, над которым развевался российский государственный флаг.

Борясь с растущим «расползанием» России по лицу Земли, ее ненавистники поспешили принять свои меры. Менее года спустя русский император умирает, едва успев наказать своему наследнику, чтобы он, упаси Боже, не ввязывался в войны и чтобы всячески укреплял российские армию и флот, ибо это два единственных союзника русского народа.

Мир стал свидетелем того, как распорядился Николай II отцовскими наказами...

Глава 3. С КИРОВЫМ.

Кричащий в гневе — смешон.
Молчащий в гневе — страшен!

Абай

   Известие о том, что в Ленинграде убит Сергей Миронович Киров, в Кремле узнали в конце дня. Позвонил Чудов, второй секретарь Ленинградского обкома партии. С ним разговаривал Каганович. Через несколько минут в Ленинград позвонил сам Сталин. Он был ошеломлен, голос его прерывался. Выслушав сбивчивые объяснения Чудова, Иосиф Виссарионович велел позвать кого-нибудь из врачей. Трубку взял известный хирург Джанелидзе. Разговор шел на грузинском языке. Присутствующие напряженно вслушивались в незнакомую гортанную речь. Хирург отвечал коротко, деловито, не сводя глаз с тела Кирова, положенного на длинный стол для заседаний. Убитый был в сапогах и плаще. Откинутая пола плаща свешивалась со стола. Под простреленной головой на зеленое сукно натекла лужица темной крови... Закончив разговор, Джанелидзе с минуту смотрел себе под ноги, затем негромко объявил, что Москва разрешила вскрытие тела. Он добавил, что к утру, когда в Ленинград приедет Сталин, должно быть готово медицинское заключение о смерти Кирова.
   Специальный поезд из Москвы отправился уже в потемках. Сталин взял с собой Молотова, Ворошилова, Жданова и незаметного, но влиятельного человека из партаппарата, Ежова. Нарком внутренних дел Ягода наспех сформировал целую бригаду работников с Лубянки.
   Правительственный поезд летел без остановок, стремглав минуя тихие, присыпанные снегом полустанки. Требовательный рев мощного паровоза грозно вспарывал тишину опускавшейся на землю ночи.
   В декабре темнеет рано. Иосиф Виссарионович, не зажигая в вагоне света, угрюмо стоял у окна и насасывал трубку. За окном стояла кромешная мгла. Озабоченно распоряжался Ворошилов, сердитым шепотом распекая Власика. В сталинский вагон никто не допускался. Кого надо — вызовут... В соседнем вагоне Ягода лихорадочно совещался со своими помощниками. В Ленинграде сотрудникам ОГПУ предстояла главная работа.
   По словам Чудова, совершенно потрясенного случившимся, Киров целый день работал дома, готовясь к докладу на вечернем партактиве города. Несколько раз звонил по телефону в Смольный, запрашивая кое-какие цифры. В три часа дня в кабинете Чудова началось совещание. Внезапно в коридоре раздалось два резких выстрела. Все кинулись в двери. В широком и безлюдном коридоре лежало два тела. Киров был убит сзади выстрелом в голову. Убийца, Николаев, потерял сознание от нервного перенапряжения. В его руке был зажат наган.
   — Офицер? — сразу же спросил Сталин.
   В последнее время эмигрантские газеты, особенно парижские, настойчиво писали о «желательности устранения» Сталина в Москве и Кирова в Ленинграде. Боевой силой эмигрантов считался чрезвычайно деятельный Российский Общевоинский Союз (РОВС). Генерал Врангель, «черный барон», создатель этой организации, умер, а генерала Кутепова, его преемника, удалось недавно обезвредить. Сейчас РОВСом заправляет генерал Миллер, еще совсем не старый, энергичный и распорядительный, хорошо знающий русский Север по годам гражданской войны.
   Первое подозрение таким образом пало на белогвардейцев из Парижа...
   Всю ночь напролёт Сталин простоял у вагонного окна. Они с Кировым расстались всего два дня назад. Пленум ЦК окончательно решил через месяц отменить в стране карточки. Из кабинета Генерального секретаря Киров позвонил в Ленинград, Чудову, попросил его собрать городской партактив — он везёт радостную весть. Вечером они со Сталиным были в театре, затем Иосиф Виссарионович проводил друга на вокзал.
   Его привязанность к Кирову особенно возросла после недавнего самоубийства Надежды Аллилуевой, жены. Не проходило дня, чтобы они не разговаривали по телефону. Человек привязчивый, Сталин предлагал другу переехать в Москву. Киров отказывался. После знойного нефтяного Баку он попал на русский Север и с увлечением врастал на новом месте. Ленинград, центр разнообразной и хорошо развитой промышленности, нисколько не походил на захолустный Азербайджан. Иными были не только предприятия, но и люди. Здесь Киров, сменив вконец обнаглевшего Зиновьева, проявил свои качества крупного партийного руководителя и стал таким, каким его узнали и полюбили партия, народ, страна.
   Нынешней осенью Сталин, уехав на отдых в Гагру, на другой же день позвонил в Ленинград. Киров немедленно приехал. Несколько недель он скрашивал тягостное одиночество друга. Сталинское состояние он понимал лучше, чем кто-либо другой.
   Оба они были людьми с неустроенной семейной жизнью и оба находили утешение в одном — в работе. Обоим не хватало суток...
   «Брат мой любимый», — так обращался Сталин к нему в своих записках.
   В синей и душистой Гагре Киров тихо маялся от вынужденного безделья — отдыхать он не умел и не привык. Чтобы убить время, ударился в чтение. Купался он без увлечения, обыкновенно рано утром, когда все ещё спали. Вылезал из моря, отыскивал уголок пляжа, освещенного ранним солнцем и раскрывал книгу. Здесь его и находил Иосиф Виссарионович, встававший позже всех. Откладывая книгу, Сергей Миронович бегло взглядывал на друга, на глаз определяя, как тот отнесётся к сообщению об отъезде. Нет, надо ещё потерпеть! Оставлять его в таком состоянии не годилось.
   Сергей Миронович видел, как ожил Сталин с его приездом. Исчезла хмурость, замкнутость, неразговорчивость. Он меньше стал курить и всякий раз, забирая доставленную из Москвы почту, обещал тут же вернуться со свежими новостями. Они в те дни почти не расставались. Лишь поздно вечером, когда Киров принимался зевать, Сталин отправлял его спать, сам же забирал бумаги и уходил работать.

   Поезд вдруг замедлил ход и остановился. Через вагон пробежал озабоченный Ворошилов.
   — Воду берём, — объявил он на ходу.
   Иосиф Виссарионович извёлся от нетерпения. Ему казалось, что поезд двигается недостаточно быстро. И у него всю ночь копился гнев на кировское окружение в Ленинграде.
   Кто такой этот самый Николаев?
   Как он смог пробраться в Смольный?
   Куда охрана-то смотрела?
   Двужильный Мироныч, словно Геракл, расчищал завалы троцкистской грязи на зиновьевской конюшне. За время хозяйничанья Зиновьева, этого самодура и пустозвона, Ленинград превратился в самый настоящий антипартийный центр. Здесь у Зиновьева была надежная опора. Зря Киров защищал всю эту нечисть! Выслать надо было всех, выгнать к черту из страны вслед за их кумиром Троцким. Пускай бы щелкали зубами из-за рубежа, исходили там от бессильной злобы. А теперь что же? Кусай локти. Дуб свалили, но корешки-то остались!
   Зиновьев оставил Кирову тяжелое наследство. Северная коммуна считалась надежнейшим оплотом Троцкого. Сейчас троцкистов удалось вычистить из крупных заводских парторганизаций. Они цеплялись за учреждения культуры. Продолжали тревожить Кирова и комсомольцы, молодежь. Троцкий — этого у него не отнимешь — понимал значение смены и много своих надежд связывал с подрастающим поколением. Привлечение молодежи достигалось путём самого бессовестного разложения. «Не труд, но удовольствия! Победителям дозволено всё!» И молодежь массово устремлялась по соблазнительной дорожке. Особенно губительные последствия приносила пропаганда половой распущенности. В свое время старые эротоманки Александра Коллонтай и Лариса Рейснер объявили такие понятия, как совесть, мораль, нравственность буржуазными предрассудками. Они провозгласили: «Свободу крылатому Эросу!» Из хороших рабочих парней воспитывались безмозглые существа, одержимые лишь постельными утехами. Молодежь приучали открыто бравировать бесстыдством. Наглость и отсутствие совести выдавались за классовую смелость. Убирались запоры с дверей спален и туалетов. То, что совершается интимно, наедине, стало выставляться напоказ.
   Распущенность молодежи вызывала возмущение старых питерских рабочих.
   Киров с неприязнью называл имена секретарей Ленинградского губкома комсомола Котолынова и Левина. Почитатели высланного Троцкого и снятого с постов Зиновьева, они обещали из неприметных комсомольских гнид вырасти в руководящих партийных вшей.
   Сталин усмехнулся. Мироныч, если разволнуется, выражается размашисто, крепко...
   Ах, как умел Мироныч улыбаться, как заразительно смеялся!
   В последний день в Москве, вечером, после пленума, Иосиф Виссарионович повёз друга в свой любимый Художественный театр. Давали «Кремлевские куранты». Роль Сталина исполнял артист Геловани. Судя по тому, как Киров украдкой пихнул друга в бок, он спектакля ещё не видел. Геловани немного переигрывал, пережимал с акцентом. Но Кирову нравился чрезвычайно. Мироныч смотрел на сцену и радовался, как ребенок. Несколько раз он в восхищении толкал Сталина коленом. Он и аплодировал от всей души — самозабвенно лупил в ладони... После спектакля до поезда оставалось ещё больше часа. В ложу были приглашены актеры, режиссер, дирекция театра. Геловани держался именинником. Выбрав минуту, он обратился к Сталину «с одной ма-аленькой просьбой». Для большей убедительности в роли ему требовалось понаблюдать, поизучать своего героя как можно ближе. Что, если бы дорогой товарищ Сталин позволил артисту побыть рядом с собой... ну, денек хотя бы, ну, другой... не больше? Мигом установилась напряженная выжидательная тишина. Сталин, усмехаясь, медленно поглаживал усы.
   — Поизучать? — переспросил он. — Хорошая мысль. Но... почему бы тогда вам не начать с Курейки, с Туруханского края?
   Первым, запрокинув голову, захохотал Киров. Он обеими руками ударил себя по коленям... Так, под общий смех, гости спустились вниз к машине.

   В январские дни, во время работы XVII съезда партии к Кирову обратился Орджоникидзе. Оказывается, оппозиция никак не унимается. Целой группой: Эйхе, Шарангович, Косиор, Шеболдаев заявились к Орджоникидзе и предложили организоваться и не допустить, чтобы Сталин был вновь избран на пост Генерального секретаря. Снова вытащили на белый свет «Завещание» Ленина... Орджоникидзе их поднял на смех. На что они надеются? Кто за ними пойдёт? Они что — совсем ослепли и оглохли? В день открытия съезда, стоило Сталину появиться на трибуне, весь зал поднялся на ноги и принялся бешено лупить в ладони. Сталин поднял руку, требуя тишины. В ответ зал с воодушевлением запел «Интернационал».
   Орджоникидзе посоветовал раскольникам прижухнуть и даже не высовываться со своими намерениями. Не послушались! Но один, то другой добивались слова и вылезали на трибуну. Зал их моментально «захлопывал» и прогонял... А в предпоследний день, перед выборами, Никита Хрущев, молодой партийный выдвиженец, зачитал совместное заявление трех делегаций — московской, ленинградской и украинской — предложив утвердить сталинский доклад как документ, имеющий силу партийного постановления. Это решение съезда не оставило интриганам никаких надежд.
   И всё-таки не унимаются!
   Кирову докладывали, что время от времени из Москвы в Ленинград наезжали гости. В Смольном они не показывались, а ехали сразу на дачу Зиновьева в Ильинское. О чем они там совещались, Киров догадывался. Недавно один из гостей, Варейкис, вдруг явился в Смольный и предложил Кирову стать преемником Сталина. Он упирал на то, что на нынешнем съезде партии при выборах ЦК кандидатуры Сталина и Кирова набрали одинаковое количество голосов. «Партия вас примет без всякого сомнения!» — уверял он. Помедлив, он с хитроватым видом произнес: «Николай Иванович всецело с нами...» Это он козырнул именем Бухарина.
   Нашёл же чем гордиться!
   Киров постоянно раздражался при имени Бухарина. В этом вертлявом человечке, облысевшем, кривоногом, с вечно лоснящейся физиономией его возмущала какая-то болезненная похотливость. Все знали, что жена Бухарина, заслуженный партработник, прикована к постели. Он не придумал ничего умнее, как привести в дом молоденькую любовницу, Эсфирь Гуревич, недавно она родила ему ребенка, девочку. Сейчас он, старый, истасканный человек, соблазняет дочку своего партийного товарища Ларина, девочку-школьницу.
   — Прямо Царь Соломон какой-то! — возмущался Киров. — Завел целый гарем.
   Варейкиса он обругал и выпроводил из кабинета. Какие же ничтожества все эти «старые гвардейцы революции» (так они себя горделиво называют)! В стране столько дел, а они знай собираются по дачам, по квартирам и без конца судят-рядят об утраченном положении, о возврате былой власти. С них ведь вполне станется снова, как при Троцком, подбить молодежь на уличные беспорядки! А что им ещё остается?
   Видимо, зря поверили в их раскаяние, в их заверения о лояльности, когда восстанавливали в партии. Фальшивые людишки!

   Пробуждение было поздним. Понемногу расхаживаясь, Иосиф Виссарионович выглянул в окно и на пустынном пляже увидел одинокую фигуру. Человек лежал навзничь на песке и, чернея подмышками, сгибом локтя закрывал глаза от солнца. В другой руке он держал книжку. Это был Киров.
   Мимо домика охраны Сталин спустился вниз, на пляж. Начальник смены Паукер, держа руку под козырек, подождал, не будет ли каких-либо распоряжений. Иосиф Виссарионович прошел мимо и, сильно утопая в сухом песке, побрел к краю воды. Киров вскинул голову, узнал и живо сел, счищая песок с колен.
   — Лежу сейчас, — принялся рассказывать Мироныч, — и знаешь, что надумал? Почему, черт подери, нас, русских, так тянет поваляться? Другой за это время какой-нибудь франк или фунт стерлингов заработал. А наш растянется кверху пузом и лежит. Но ведь не зря лежит-то, вот в чём дело! Тебе не попадалось, не читал? А я сейчас вспомнил. Мужичонка, крепостной, занюханный, драный передранный... пришёл к своему барину и — бух в ноги: кормилец, выручи, дай десять рублей. А десять рублей в то время — деньги. Зачем тебе? Избу поправить? Коровенку прикупить? Детишек накормить? Нет, говорит, лететь надумал! Крылья хочу сделать и — в небо. Заберусь на колокольню, прыгну и полечу... Ну, ничего у него, конечно, не вышло. Барин его отодрал чуть не до смерти. Но тут что важно? Ну вот кому ещё может влететь в башку такое? Только нашему! Больше никому! Лежал, лежал и — на тебе: лететь. Избенка у него заваливается, ребятишки от мякины пухнут, а он — дай денег, полечу!
   Вчера вечером они долго засиделись. Киров рассказал, что недавно побывал на Кольском полуострове, посмотрел, как строится Хибинский комбинат. Хорошо, что перед поездкой кое-что почитал. Разговаривать пришлось со специалистами. Что же — отделываться общими словами? Раскусят сразу! Приходится доставать учебники, просматривать специальные журналы... Хороших книжек читать просто некогда, всё время уходит на учебу. А иначе нельзя!
   — Достань справочник Хютте, — посоветовал Сталин. — Полезная книга для нашего брата. Сам увидишь.
   Киров переспросил:
   — Хютте? Сильный дефицит? Попробую добыть.
   — А читать всё же необходимо, — подхватил мысль Сталин. — Причём читать хорошие книги. И для театров надо время находить, и на выставки художников ходить. Партийный работник не только промышленностью занимается, на его плечах и советская культура. Это очень плохо, когда в голове руководителя одни проценты плана. В своей одержимости трудностями пятилетки партработники становятся похожи на прорабов — дельных, исполнительных, старательных, но черствых, заскорузлых и даже примитивных. Книга, театр, живопись должны стать потребностью настоящего партийного руководителя.
   — Сутки, что ли, черт их дери, удлинить? — смеясь, заметил Киров.
   В эту минуту доложили, что приехал Берия.
   Сергей Миронович знал, что Сталин понемногу выдвигает этого талантливого молодого человека. Проверил его на чекистской работе, перевел в партийный аппарат — обычная сталинская манера... Берия «тянул» уверенно, умело, обещая вырасти в крупного государственного деятеля. К сожалению, в поле сталинского притяжения этот человек попал совсем недавно. Сам Киров узнал его гораздо раньше. Их пути скрестились, когда в Грузии ещё не было советской власти.
   В те времена в Тифлисе сидело меньшевистское правительство Ноя Жордания, упиваясь суверенитетом и не обращая внимания на возраставшие бедствия своего народа. Центр, т.е. Москву, представлял в Тифлисе Киров. Он так и назывался: полномочный представитель. Его, большевика с большим подпольным стажем, хорошо знали во всех столицах республик Закавказья. Политическое влияние Кирова веско подкреплялось военной силой: полками и дивизиями XI армии. Штаб армии находился в Астрахани.
   Однажды Кирову доложили, что в Тифлисе арестован нелегал, пробравшийся туда из Баку для подпольной работы. Фамилию арестованного Киров записал: Берия. Он сначала переговорил с Мир Джафар Багировым, тайным резидентом разведывательного отдела XI армии, после чего официально обратился к главе грузинского правительства Н. Жордания. Тот ссориться не захотел и распорядился освободить арестованного.
   Киров больше никогда бы и не вспомнил об этом мимолетном случае, если бы не новый досадный провал: подпольщика, посланного в Грузию из Баку, уличили в связях с грузинской охранкой. Фамилия предателя оказалась знакомой: Берия. Время было горячее, дело шло к восстанию, штаб XI армии был наготове. Попутно выяснилось, что этот Берия в годы своей бакинской жизни состоял в партии мусаватистов, но в то же время предлагал свои услуги большевистскому подполью. От услуг агента-двойника тогда отказались, потому что знали: мусаватисты тесно связаны с турецкими секретными службами, а те, в свою очередь, состоят на содержании немецкой и английской разведок.
   Арестованный сумел бежать из-под ареста, но отправился почему-то не назад, в Баку, а в Астрахань.
   Туда, в штаб XI армии, полетела телеграмма Кирова. Сбежавшего нашли и отправили в подвал местной ЧК.
   И снова Киров выкинул фамилию предателя из памяти. Голова его была занята совсем другими делами.
   Вырваться из грозных лап ЧК в те годы никому не удавалось. Однако Берия уцелел. Секрет того, почему он не получил скорую расстрельную пулю, всецело связан с Багировым[+][++]. Выждав, когда Кирова перевели на работу в Центр, Багиров освободил истомившегося в подвале узника и устроил его на работу у себя в ЧК завхозом. Пускай присматривается!
   Появление Берии вблизи Сталина свидетельствовало о том, что ошибки молодости бывшему нелегалу пошли впрок. И все же Сергей Миронович вспомнил старинное русское присловье насчет «коня леченого, вора прощеного и жида крещеного». Однако сам Сталин аттестовал молодого человека так: «надежный работник».
   Кирову понравилось, как с первой же встречи стал держаться Берия+. Он не полез с выяснением отношений, не принялся «наводить мосты дружбы». Сдержан, немногословен, всегда уважителен и не назойлив. В конце концов он прошёл проверку у самого Сталина!

   [+Здесь мы утверждали: «не возможно согласиться с Тайным Советником Вождя! Действия Берии отлично вписываются в версию того, что он глубоко законспирированный агент английских спецслужб с древнейших времен (с 1917-1919 годов). О связи с мировой закулисой смотри здесь, здесь, здесь, здесь и здесь. По поводу атомного оружия в руках Берии смотри здесь и здесь». Смотри и далее по ссылке, а так же и в книге "Тайным Советником Вождя". ]

   В тот день московская почта, ежедневно доставляемая фельдсвязью, содержала несколько сообщений, связанных, как считал Иосиф Виссарионович, с недавними событиями в Германии.
   Разорвав плотный конверт, он бегло просмотрел бумаги, оставил один лист и направился в комнату к Кирову. Тот поднялся с дивана, отложил книгу.
   — Прочитай, — сказал Сталин, протягивая лист, сложенный пополам.
   Начав читать, Киров метнул на друга изумленный взгляд, затем медленно запустил пальцы в волосы.
   Из Берлина сообщали, что Гитлер наградил орденом американского автомобильного короля Форда, а Троцкому присвоил звание «почетного арийца».
   — Вот так антисемит! — вырвалось у Кирова.
   В этот вечер друзья за чаем проговорили допоздна.
   Совсем недавно, всего два месяца назад, Гитлер решился на кровавый и отчаянный поступок, перебив за одну ночь всех из своего ближайшего окружения, кому он не доверял. В назначенный час подобранные команды убийц по всей Германии ворвались к намеченным лицам и покончили с ними без всяких лишних слов. Это побоище получило название «ночь длинных ножей».
   — Ну, — спросил Сталин изумленного друга, — что теперь ты скажешь о Гитлере?
   — Поганый мужик, — заметил Киров. — Но серьезный.
   — Ещё бы!
   — Что же... воевать придётся? — и Киров прямо, ясно глянул Сталину в глаза.
   Тот только дух перевел.
   — Не можем мы воевать. Не можем! Ничего же нету. Нам бы ещё лет пятнадцать... Ну, хотя бы десять!
   — Не дадут.
   — Будем оттягивать. Будем ловчить. А что ещё остается?
   Остановившись у окна и заложив руки за спину, Иосиф Виссарионович принялся высказывать свои соображения. Гитлера в наши дни «раздувают» абсолютно так же, как после Царского отречения «надували» Троцкого. И занимаются этим те же самые господа, что и тогда, в те времена — американцы. Недавно стало известно, что Гитлер принял двух важных деятелей из правления крупнейшей американской корпорации «Телефон и телеграф» (ИТТ). Гости попросили фюрера «порекомендовать им надежных германских промышленников, с кем можно наладить тесное сотрудничество». Такие люди были указаны. Сейчас американская ИТТ приобрела уже 28 процентов авиазаводов компании «Фокке-Вульф», а банкир из Кельна К. Шредер, член штаба СС, налаживает с помощью американцев производство синтетического бензина и каучука.
   Само собой, не остаются в стороне от тесного сотрудничества и секретные службы обеих стран. Известный адвокат Г. Вестрик, являющийся представителем американских фирм в Германии, наладил тесные отношения с адвокатской фирмой братьев Даллесов, а через них сотрудничает не с кем иным, как с Генри Фордом.
   Вот как нынче выглядит так называемая Большая политика и что на самом деле скрывается за удивительными награждениями фюрера германского народа!
   — Да-а... — удрученно вздохнул Киров. — Денежки, денежки... «А без денег жизнь худая, не годится никуда!»
   Средств в стране не хватало катастрофически. Приходилось соблюдать режим жестокой экономии на всём — даже на самом необходимом. Два года назад приняли закон о хищениях — так называемый «семь—восемь». Что и говорить — жестокий, зверский. Но что делать? В стране двести миллионов человек. Если каждый унесёт по колоску, по одной картошке — получится высокая гора. А ведь на эту гору и расчёт — вложить в металлургию, в машиностроение...
   Нельзя красть у самих себя!
   Оба, Сталин и Киров, думали об одном: где брать средства на строительство танковых, авиационных, артиллерийских заводов. Ничего же нет!
   — Они предлагают, — проговорил Сталин. — Но брать — лучше сразу застрелиться.
   — Да это понятно, — отозвался Киров и вдруг рассмеялся. — Анекдот. Пришёл Иван к еврею. «Дай рубль взаймы». Тот требует: «Залог давай». Иван снял шапку, отдал. Еврей говорит: «Вот тебе рубль. Но отдашь два. Согласен?» Взял Иван рубль, пошёл. Еврей его окликнул: «Иван, тебе будет трудно сразу рассчитаться. Ты бы, пока у тебя есть деньги, отдал половину долга». Иван подумал. А и в самом деле! Отдал ему рубль. Вышел от еврея и в затылке чешет. Что же получилось: И без шапки, и без рубля, да ещё и рубль должен!
   Сталин улыбнулся.
   — Вот, вот. Обдерут до нитки. И жаловаться некому.
   — Но брать где-то надо.
   — Со всех будем брать, — жестко проговорил Сталин. — Со всех понемногу. Но больше всех — с мужика, с колхозника. Ему все-таки легче. Он на земле. Его земля прокормит.
   — Эх, мужик наш, мужик, — вздохнул Киров и потер колени. — Ему же, если что, и воевать придётся.
   — Воевать всем придется. С таким зверем, — Иосиф Виссарионович снова показал на лист из пакета, — никто не отсидится.
   — Ты думаешь, Троцкий ещё что-то значит?
   — Стараться будет. Звание-то надо оправдать!
   Киров сидел, смотрел в пол, потирал колени. В эту минуту оба поняли, что безмятежный отдых в общем-то сильно затянулся.
   — Ну что... поеду я, пожалуй?
   Иосиф Виссарионович попросил друга съездить в Казахстан. Там что-то слишком уж плохи дела. И Киров тут же засобирался.

   Казахстанская командировка Кирова затянулась на три недели. Он заглянул во многие углы этой степной республики, добрался даже до Рудного Алтая, сказочного Беловодья, куда убегали голодные мужики центральных российских губерний, спасаясь от безземелья и помещичьего гнета. Позднее в те места Царское правительство стало ссылать важных государственных преступников (декабристов и зачинателей рабочего движения, социал-демократов). Глазам Сергея Мироновича открылись жуткие картины варварского хозяйничанья Шаи Голощекина, московского назначенца, троцкиста, палача Царской Семьи. Киров убедился, что в Москве не имеют никакого представления о том, до какого состояния довёл несчастную республику этот безжалостный сатрап. За годы голощекинского управления население Казахстана сократилось вдвое, поголовье скота уменьшилось в десять раз! Дело пахло не ошибками в руководстве, а злостным умыслом. Иначе такого целенаправленного погрома не объяснить.
   Рассказывая Сталину о том, что он увидел в Казахстане, Киров всё ещё не мог избавиться от потрясения. Нет, они здесь, в центре, даже не представляют, что творится на окраинах большой страны. Подумать только: казахского народа стало вдвое меньше на Земле! И кто это сделал? Да ведь нас же проклянут на веки вечные!
   — Мы здесь купаемся, на солнышке загораем, а там... — он задохнулся от возмущения.
   В степной глубинке, недалеко от Иртыша, он побывал в небольшом поселке из войлочных юрт. Казахов обязали прекратить кочевку, обосноваться на одном месте и жить оседло. Вырос целый городок. Киров увидел пустые улицы, пустые юрты. Все население вымерло от голода. Собаки одичали и убежали в степь. И таких вымерших поселков — не счесть.
   — Мне говорят: это сделали вы, русские. До вас такого не было. Я голос сорвал, когда доказывал. Как будто нам, русским, досталось меньше!
   Действуя от имени Политбюро, Киров снял с работы прокурора Восточно-Казахстанской области и арестовал несколько человек из аппарата местного ОГПУ.
   С удрученным видом Сталин принялся набивать трубку. Ему уже доложили о том, как Киров похозяйничал в командировке.
   — Снял русских? — негромко задал он вопрос.
   — Да, в основном. Но не посмотрел и на местных!
   Особенность ситуации в степной республике, так возмутившей Кирова, заключалась в том, что безжалостными палачами казахского народа зачастую выступали... сами же казахи. Это были активисты Шаи Голощекина из местных. Сергей Миронович достал из кармана гимнастерки записную книжку и назвал несколько фамилий: Исаев, Рыскулов, Курамысов, Кулымбетов. Послушные опричники! Рупором у них республиканская газета «Енбекши-казах».
   — Это же линия, установка. «Хватит нам кочевать, пора жить цивилизованно!» И не от Шаи, а ещё от Троцкого! «Чем хуже, тем лучше».
   Иосиф Виссарионович предложил другу пост секретаря ЦК с обязанностями по национальному вопросу. Киров отказался.
   — Сбегать из Ленинграда? Ни за что! Я же там наобещал. И вдруг... Нет, пока всего не сделаю, не двинусь с места.
   На замечание Сталина, что место пустым не окажется, подберут хорошую кандидатуру, Киров возразил:
   — А если он окажется белоручкой? Ты даже не представляешь, о чем у меня сейчас голова болит. Канализация! Революцию свершили, а отхожие места — как при Петре. Выгребные ямы, бочки, золотари. Ну, это нормально? Не сделаем — захлебнемся. А делать никто не хочет. Зиновьев об этом и слышать не хотел. Ещё бы: с таких высот и вдруг... А делать надо. Причем срочно. Иначе плохо будет.
   В тот день, рассказывая о поездке в Казахстан, Мироныч ни словом не обмолвился о том, что едва не погиб: его автомобиль на совершенно ровной дороге вдруг опрокинулся в овраг.
   Это вроде бы случайное дорожное происшествие теперь обрело в глазах Сталина зловещий смысл, «Покушались ещё там. Прицеливались... Выстрелить же удалось лишь в Ленинграде».

   В скудном свете начинавшегося дня правительственный поезд подлетел к Ленинграду. На перроне гулкого громадного вокзала приехавших встречало все местное начальство. Штатские стояли без шапок. Лица у них были потерянные. Начальник Ленинградского управления ОГПУ Филипп Медведь держал руку под козырек фуражки. Его шинель была туго перетянута ремнями.
   Из вагона, где находились сотрудники ОГПУ во главе с Ягодой, выскочили военные и выстроили стенку, отгораживая приехавших от встречавших. Все они держали в руках наганы. Лица их были полны решимости отразить любое нападение.
   Мгновенно установилась атмосфера ожидания неминуемого покушения.
   Сталин, в фуражке и длинной шинели, спустился на перрон и медленно оглядел встречавших. В наступившей тишине слышалось лишь пыхтенье уставшего паровоза. Размеренным шагом Сталин приблизился к Медведю, остолбеневшему с рукой под козырек, и вдруг наотмашь хлестнул его перчатками по лицу.
   Длинная кавалькада автомашин, издавая тревожный общий рев, понеслась по Невскому. Испуганные прохожие шарахались к стенам домов. Не сбавляя хода, машины вылетели к ажурной ограде Смольного и, визжа колесами, круто сворачивали в широко распахнутые ворота.
   Первым выскочил Ягода. Он вскинул наган и заорал: «Стоять всем! Не двигаться!» Затем он повел приехавших москвичей по широким коридорам Смольного. Стучали торопливые шаги. Тесной кучкой шли Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов. За ними торопливо семенил крохотный Ежов. Завидев кого-нибудь в коридоре, Ягода угрожающе кричал: «К стене! Стоять!»
   Иосиф Виссарионович прошёл в кабинет Кирова.
   Рабочий стол друга был завален документами. Отдельной стопкой лежали книги и журналы. Не вынимая из карманов рук, Иосиф Виссарионович прочитал на журнальной обложке: «Горючие сланцы». Среди книг он узнал справочник Хютте. В стопке также находились пособия по минералогии, геологии, лесному делу. Все эти мелочи напоминали о пристрастиях убитого хозяина. Не укладывалось в голове, что Мироныча нет в живых. Ещё позавчера... да что там — вчера ещё он с головою был в работе. А... вот же!
   Растерянный Чудов, вконец потерявший голову от встречи на вокзале и зычных окриков Ягоды, стал отвечать на раздраженные вопросы Сталина. Он снова повторил, что Сергей Мироныч не должен был заезжать в Смольный, а собирался ехать сразу на актив. Николаев? Пока что установлено: безработный, исключался из партии, последнее место работы — инструктор губкома партии. Жена его, Милда Драуле, латышка, работает здесь же, в Смольном, в управлении промышленности... Николаеву около 30 лет (жена его старше на два года), производит впечатление человека с нездоровой психикой. В своё время его не взяли в армию — забраковали. После увольнения с работы беспрерывно пишет жалобы. Круг знакомых убийцы сейчас устанавливается.
   — Давайте его, — распорядился Сталин.
   Он сидел на простом канцелярском стуле и, волнуясь, усиленно раскуривал трубку. Рядом с ним, за плечом, поместился Ворошилов. Из всех, кто находился в кабинете, сидели только они двое.
   У них за спиной стояли Чудов, секретари губкома, Молотов и Жданов. Среди них совсем потерялся маленький Ежов.
   Справа у стены плотной кучкой держались чекисты, в гимнастерках с петлицами, в тугих ремнях. Филипп Медведь, неузнаваемо постаревший, горячечно блестел глазами. Лицо Ягоды, с крохотной полоской усиков под самым носом, выражало лихорадочное напряжение.
   Дверь распахнулась и головы всех разом повернулись. Возникла небольшая пауза. Двое чекистов держали за локти какую-то неприглядную истрепанную куклу, а не человека. Убийца выглядел ничтожным, жалким. У него были обезьяньи руки до колен, короткие ноги и чурбаковатое удлиненное туловище. Явный вырожденец... Иосиф Виссарионович набрал в грудь воздуха. За время своих многочисленных арестов, тюрем, ссылок он достаточно повидал всевозможной человеческой нечисти. Этот убийца был настоящим слизняком. Что же заставило его стрелять в чудесную, полную великолепных планов, голову Мироныча? И поднялась же у подлеца рука!
   В минуты гнева нижние веки сталинских глаз приподнимались, отчего взгляд его становился, как у тигра перед броском. Николаев несколько раз вскидывал голову и снова ронял. Длинные неряшливые волосы в беспорядке рассыпались по бледному нечистому лицу.
   Сталин заговорил, но голос его моментально треснул и сел.
   — Зачем... — проговорил он низким тягучим голосом.
   Внезапно Николаев рванулся из рук конвоиров, рухнул на колени и протянул к Сталину длинные обезьяньи руки.
   — Это они... они! — закричал он и тыкал в невозмутимую группу затянутых в ремни чекистов.
   И здесь последовала безобразнейшая сцена, которой никто не ожидал.
   Чекисты дружно сорвались с места и принялись остервенело бить, пинать, топтать валявшегося Николаева. О Сталине было забыто. Приехавшие из Москвы оказались здесь посторонними, лишними. Мелькали служебные начищенные сапоги, раздавалось напряженное сопение. Дородные, с широкими ремнями на толстых животах, они задыхались и бормотали грязные ругательства сквозь оскаленные зубы.
   Внезапно из-под топочущих сапог раздался тонкий звериный вой и полетел по коридорам Смольного.
   Стремительно поднявшись с места, Сталин быстро устремился к выходу. В эту жуткую минуту им владело одно желание: вырваться отсюда, скрыться, оказаться среди своих, проверенных, надежных.
   Это неприятнейшее чувство незащищенности, опасности, угрозы запомнилось ему надолго, если не навсегда...

   Охрану Сталина возглавлял Паукер, сменивший незадолго перед этим Беленького. Николай Власик, дюжий белорус, считался прикрепленным. Неугомонный Ворошилов разузнал, что Паукер был парикмахером Менжинского, а Беленький стал чекистом по рекомендации Свердлова. После безобразной сцены в кировском кабинете Ворошилов долго с глазу на глаз говорил с Власиком и взял на себя руководство сталинской охраной. Первое, что он сделал, — отобрал группу самого близкого и постоянного сопровождения. В каждом, кого он плохо знал, он подозревал неискреннего, недостаточно преданного и проверенного — чужого. А чужих здесь, как выяснилось, следовало остерегаться. Опасность внезапного покушения так и витала в Ленинграде.
   Покидая вместе со Сталиным кировский кабинет (и машинально прикрывая ему спину), Ворошилов испытывал неприятнейшее ощущение близкой опасности, коварной и неожиданной ловушки. Слишком уж бесцеремонно, слишком нагло накинулись эти затянутые в ремни люди на Николаева!
   Отныне доступ к Сталину был резко ограничен. И всякий раз, когда приходилось вызывать Ягоду с его помощниками, в кабинете непременно находились четыре человека из надежной и проверенной охраны.
   Иосиф Виссарионович распорядился вызвать из Москвы опытных следователей из прокуратуры. Возглавить комиссию думалось назначить главного партийного кадровика Н.И. Ежова (из Орграспредотдела ЦК). Он известен цепкостью в расследовании и внимательностью к мелочам. В таких делах никаких мелочей быть не должно. Пускай неторопливо, петлю за петлей, распутывает весь клубок.

   Аресты в Ленинграде начались в первую же ночь после выстрелов в Смольном. Ордера подписывал городской прокурор Пальчаев. Под стражу брались люди, так или иначе связанные с Николаевым — главным образом его родственники. Тут же обнаружилось, что свояк убийцы (муж Ольги, сестры Милды Драуле) Роман Кулишер дважды исключался из партии и слыл ненавистником Сталина. Такой же репутацией пользовался и Петр, старший брат Николаева. Откровенные троцкисты... При обыске у Николаева нашли дневник и рукопись, озаглавленную «Политическое завещание». Убийца Кирова писал, что он «войдёт в историю наравне с Желябовым и Радищевым». В дневниковых записях он называл своими единомышленниками секретарей Ленинградского губкома комсомола Котолынова, Антонова и Шатского.
   Стали всплывать любопытные детали. Охрана Кирова дважды задерживала Николаева, когда тот на улице пытался подойти поближе. В первый раз у него в портфеле нашли пистолет и вычерченный от руки маршрут, по которому Киров ежедневно отправлялся на работу. Этот же самый портфель с тем же пистолетом у него отобрали и при вторичном задержании. Оба раза его отпускал Борисов, начальник охраны Кирова.
   В день убийства Николаев вошёл в здание Смольного по партийному билету. Он слонялся по кабинетам, заглянул к Угарову, секретарю горкома партии, долго сидел в коридоре на подоконнике.
   Сергей Миронович не собирался быть в Смольном. Он работал дома. В четыре часа за ним ушла машина, чтобы отвезти его на партактив. Киров спустился из квартиры и по улице Красных Зорь пешком дошёл до моста Равенства. Там его ждала служебная машина. Что его заставило заехать в Смольный? Ответить мог только начальник охраны Борисов. В половине пятого Киров вышел из машины, но не у бокового «секретарского» подъезда, а у главного, общего для всех. Борисов задержался внизу; Киров пошёл один. Рядом с ним, в нарушение инструкции, не оказалось ни одного человека из охраны.
   Почему Николаев ждал его, сжимая в кармане пистолет? Выходит, кто-то ему сообщил, что Киров всё же заедет в Смольный. Знать об этом мог только человек, находившийся рядом с Кировым.
   Кто же конкретно? Борисов?
   Снова Борисов!
   Иосиф Виссарионович распорядился доставить арестованного Борисова в Смольный. Он намеревался допросить его с глазу на глаз. Пусть не боится никого и честно скажет всё, что знает, что подозревает. Защиту от этих топтунов в начищенных сапогах он ему обеспечит.
   «И ведь как умело били!» — подумал он, вспомнив вчерашнее безобразное поведение чекистов. Это бесчеловечное искусство надзирателей ему было знакомо ещё с первого ареста, с Баиловской тюрьмы.
   В кабинет вошёл встревоженный Чудов. Он сообщил, что два часа назад за городом на дороге в дачный поселок Ильинское в машину Ягоды врезался грузовик. К счастью, нарком не пострадал. Так, легкие ушибы... Шофер грузовика сбежал и сейчас объявлен в розыск.
   Усваивая новость, Иосиф Виссарионович молчал. Как всегда, быстрее всех нашёлся Ворошилов.
   —  А что ему понадобилось в Ильинском? — спросил он.
   Ответить Чудов не успел. В приемной раздался шум и Ворошилов быстро вышел.
   —  Мерзавцы! — вернувшись, выругался он.
   Оказывается, Борисова везли в Смольный, но не довезли. Автомобиль ОГПУ (почему-то грузовик, а не легковушка) врезался в кирпичную стену какого-то склада. Борисов, единственный из всех в кузове машины, ударился виском и моментально умер.
   Невольное ошеломление — вот что испыталось всеми, кто находился в кабинете.
   Моментально вспомнилось вчерашнее поведение Николаева — человека, по всем признакам, всунутого в ситуацию, почти наёмного. Запуганный, но не устрашенный до конца, он в последнюю минуту рухнул на колени и воззвал к Сталину о помощи. Где гарантии, что Борисов не поступил бы точно так же? И — вот: он не доехал! А мертвые молчат...
   Не потому ли, кстати, нашелся грузовик и для Ягоды? Кому-то потребовалось убрать и его, как только что убрали Борисова.
   Однако, какая же грубая работа!
   Снова, как и вчера, всей кожей ощутилось неприятное чувство смертельной опасности. Вылезли многие кончики подлого убийства Кирова. Осталось только их связать. Для тех, кто подбил Николаева на преступление, близился час расплаты. Поэтому они и суетятся, мечутся, знают, что расплата будет страшной.
   За это время Ворошилов два раза выбегал в приемную и снова появлялся. Он сквернословил, не стесняясь. Лицо его покрылось пятнами. Он нервничал сверх всякой меры.
   — Что там? — спросил Сталин.
   Приехал Ягода и рвался для личного доклада.
   — Я сейчас! — сказал Ворошилов и снова вышел.
   В кабинете появились работники охраны: Румянцев, Кириллин, Кузьмичев и Кузнецов. Ворошилов указал им, кому где встать. Прикинул и сделал знак Кузьмичеву перейти поближе к двери.
   Плечистый Власик глыбой возвышался за сталинской спиной.
   В кабинет вошли Ягода, Паукер, Гулько и Петерсон (бывший начальник поезда Троцкого). Голова Ягоды была замотана бинтами. Он вёл себя как человек, только что вышедший из боя. Глаза вошедших заметались по расставленным охранникам. Ворошилов, напряженный в струнку, стоял сбоку стола. Сталин изучал вошедших исподлобья. Глаза его превратились в щелочки.
   Повисла напряженная минута.
   Трогая рукой повязку на голове и болезненно морщась, Ягода принялся докладывать. Тело Борисова отправлено на экспертизу в медсанчасть ОГПУ. Виновные в дорожном происшествии арестованы, кроме шофера грузовика — сбежал. О покушении на самого себя он скупо обронил: «Дорожное происшествие».
   Сталин вдруг подумал: «А ведь в Ильинском дача Зиновьева!»
   Кончив докладывать, Ягода замолк в ожидании дальнейших указаний. Сталин молчал. Снова пролетела напряженная минута и четверо чекистов гуськом пошли из кабинета. В том, как они уходили, отчетливо угадывалось что-то неисполненное, незавершенное...*

*Предчувствие опасности не обмануло Сталина. Именно тогда, 3 декабря, в Ленинграде, эта группа руководящих чекистов намеревалась поступить с ним так же, как с Кировым. Помешала им охрана.

   Итак, вовсе не эмигранты из своего парижского далека дотянулись до широких, плохо охраняемых коридоров Смольного. Дело было страшней: с Миронычем расправились свои, допущенные близко, доверенные, без малейших подозрений. Настоящее предательство!
   В своё время Ленин вписал в советский Уголовный кодекс страшную 58-ю статью. Более жуткое юридическое средство для возмездия затаившимся врагам сочинил Сталин. Это был «Закон от 1 декабря 1934 года». Подсудимых ждала скорая и беспощадная расправа: никаких защитников, никаких послесудебных апелляций, приговор окончательный и приводится в исполнение немедленно.
   Так он ответил на злодейское убийство своего единственного друга, своего «брата любимого»...

   Гроб с телом Кирова был выставлен в бывшем Таврическом дворце, носящем ныне имя товарища Урицкого.
   Поток ленинградцев был нескончаем. Венки, знамена, траурная медь оркестров... Скорбные колонны старых питерских рабочих.
   Газеты страны печатали гневные письма трудящихся. Убийство Кирова, второго человека в партии, повергло страну в настоящий шок. После XVII съезда партии, «съезда победителей», после великолепного съезда советских писателей, первого в истории страны, после радостных известий о предстоящей отмене хлебных карточек разом наступило отрезвление от достигнутых побед. Враг не смирился со своим поражением и, затаившись, исподтишка наносил подлые болезненные удары в спину. Трудящиеся требовали от властей проникнуться сознанием опасности и раскопать вражеское подполье на всю глубину.
   Кровь Кирова взывала о возмездии.
   Весь день падал мягкий, как пряжа, реденький снежок. Снег был истолчен тысячами ног. Сталин приехал вечером. Бывшие чертоги князя Потемкина-Таврического окружало тройное кольцо охраны. Зал опустел, когда Иосиф Виссарионович стал подниматься к гробу. Он ещё не видел убитого друга и страшился этой минуты. Так нелеп был переход от жизни к смерти. Столько предстояло сделать, столько имелось планов! И — вот... Киров лежал безмолвный, отрешенный, с запекшимися губами. Смертная тень покрыла блескучие глаза Мироныча. Безжизненно лежали его убитые рабочие руки. Привычная гимнастерка с отложным воротником, квадратный подбородок, мощный кировский лоб с гладко зачесанными волосами. Слева, под глазом, расплылось большое синее пятно — от падения лицом вперед... Сталин, в мешковатых брюках, в сапогах, в неизменном кителе, одиноко стоял возле гроба и смотрел, смотрел, не отрываясь. Груды венков источали аромат лесной хвои, аромат жизни. Окаменело замерли часовые с винтовками. Поблескивали жала штыков. И надрывающе звучала погребальная мелодия оркестра.
   С затаенной мукой Иосиф Виссарионович глянул поверх гроба, поверх венков и штыков. Враг притаился где-то слишком близко, он трусит, но не унимается, готовит ещё одну пулю...
   Он склонился над дорогим лицом, поцеловал убитого и глухо произнес:
   — Прощай, друг, мы за тебя отомстим!

   Ночью к самому отходу поезда на вокзал приехал московский следователь Лев Шейнин (впоследствии — известнейший писатель). Он провел первые допросы арестованных и примчался, чтобы выложить Хозяину добытые сведения. На его взгляд, злодейская расправа с Кировым явилась итогом БОЛЬШОГО заговора. За спиной слизняка Николаева скрывается множество известных, а ещё больше неизвестных лиц.
   Заговорщики, докладывал Шейнин, применили детский приём, чтобы с первых же шагов направить следствие на ложный путь: в кармане Николаева находилось письмо, в котором неизвестный «Доброжелатель» сообщал ему о сожительстве Мидды Драуле, жены, с Кировым. Злодейское преступление, таким образом, выглядит обыкновенной местью оскорбленного мужа. Письмо, считал Шейнин, типичная заготовка. Расчёт на простаков... Об участниках предполагаемого заговора сейчас говорить рано. Однако ему уже удалось ухватиться за тоненькую ниточку, связанную с таинственным появлением в Ленинграде человека по имени Натан. Это имя сорвалось с языка одного из арестованных. Назвать фамилию он отказался наотрез. Шейнин однако не терял надежды, что ниточка рано или поздно приведет к главному клубку. Об этом говорил ему весь его опыт следователя-важняка.
   От Николаева толку пока мало — он избит и запуган. Но арестованные комсомольские секретари держатся на допросах смело, дерзко, даже вызывающе нахально. Никто из них не запирается, не пытается увильнуть от ответственности. Расправа их нисколько не страшит. Молоденькие, но зубастые волчата, подросший выводок троцкистского не разоренного гнезда! Владимир Левин процитировал следователю знаменитые слова Степана Халтурина о мускулистой руке рабочего класса и ярме деспотизма. Котолынов и Шатский постоянно упрекают большевиков за расстрел пролетарской манифестации в январе 1918 года, после разгона Учредительного собрания. Эти ребята нисколько не скрывают своего поклонения Троцкому и Зиновьеву. У одного из них и сорвалось с языка имя загадочного Натана. Кроме того, они проговорились, что в последние дни в Ленинграде зачем-то вдруг съехались Бакаев, Каменев, Евдокимов и, что особенно тревожно, Мрачковский. Вся компания засела на даче Зиновьева в Ильинском.
   Сталин спросил о грузовике, смявшем на дороге машину наркома внутренних дел.
   —  Странное происшествие, — ответил Шейнин. — К сожалению, никак не можем найти шофера этого грузовика.
   Упоминание Мрачковского заставило Сталина насторожиться. Этот человек был известен в партии своей террористической деятельностью, подпольщик-боевик. Он больше остальных страдал от бездеятельности оппозиции и упрекал своих товарищей в бесконечной пустопорожней болтовне. Против Сталина, которого он открыто называл узурпатором, давно следовало применить не слово, а дело.
   Не за этим ли он примчался в Ленинград?
   Напоследок Шейнин сообщил, что охрана Кирова выполняла свои обязанности из рук вон плохо. Николаев дважды задерживался при попытке приблизиться к машине Кирова и оба раза у него лежал в портфеле пистолет.
   — Его допрашивали? — спросил Сталин.
   — Да. Запорожец. Оба раза.
   — А Медведь?
   — Ему не докладывали о задержании.
   — Почему?
   — Сейчас выясняем. Запорожца пока в Ленинграде нет.
   Внезапно в разговор вмешался маленький Ежов, стоявший у Сталина за спиной. С нескрываемой ненавистью он выговорил Шейнину:
   — Ты довыясняешься, что они тут всё подчистят... Почему не докладываешь главного?
   Шейнин растерялся.
   —  Простите...
   — Нечего прощать! — оборвал его Ежов.
   Он успел установить, что прошедшей ночью, пока правительственный поезд спешил из Москвы, в подвалах ленинградского ОГПУ гремели выстрелы: Филипп Медведь с какой-то целью спешно расстрелял несколько человек.
   Кто эти люди? Почему он так торопился?
   Сталин медленно поворотил голову и жестко взглянул Шейнину в самые зрачки. Он таких подробностей ещё не знал. И ждал ответа.
   Ежов однако продолжал выговаривать с нарастающей неприязнью:
   — А о еврейской лавочке почему молчишь? Киров же её прикрыл!
   — Простите, Николай Иванович... какую лавочку? — взмолился Шейнин, с тревогой взглядывая на Сталина.
   — ЛЕКОПО — вот какую! Ну, молчишь? А почему?
   Возникшую перепалку Сталин слушал с интересом.
   Ежов обыкновенно не подавал голоса в общих разговорах — привык больше помалкивать и мотать на ус. Но тут, видимо, накипело!
   Своим злым замечанием Ежов поставил Шейнина, еврея по национальности, в неловкое положение. Он с трудом справился с заминкой.
   — Спасибо, Николай Иванович, за указание. Учту в работе.
   И снова стал смотреть на Сталина, ожидая последних указаний. Паровоз уже нетерпеливо фыркал, готовясь в бег.
   Иосиф Виссарионович размышлял недолго. Ему вспомнилось любимое словечко Кирова: «лавочка». Прикрыв ЛЕКОПО (Ленинградский еврейский комитет помощи)[+], Мироныч несомненно сунул палку в настоящее осиное гнездо.
   Направляясь в вагон, Сталин приказал Ежову остаться в Ленинграде и возглавить работу всей следственной группы. Мало будет — ещё пришлем! Сейчас необходимо побыстрее подготовить и провести первый судебный процесс над убийцами Кирова. Этого ждут и народ, и партия.
   — Работайте, — сухо произнёс Сталин. — Сейчас это самое важное. Докладывайте чаще...
   Ежов сбегал в вагон и забрал свой чемоданчик, а правительственный поезд повез тело Кирова в Москву.

   Осенью, вернувшись из Казахстана, на первом же заседании Политбюро Сергей Миронович подвергся обвинению в «заигрывании перед рабочим классом в поисках дешевой популярности». Речь шла о конфискации неприкосновенного запаса Ленинградского военного округа: узнав, что в ленинградских магазинах выстраиваются очереди за самыми необходимыми продуктами, Киров своей властью опустошил армейские продовольственные склады на территории области. Последовал протест военных. К возмущению армейцев очень умело подключился нарком внутренних дел Ягода. Он был уязвлен разгромом казахстанского ГПУ, который учинил Киров в своей командировке, и оскорблен резким его выговором в адрес высшего руководства Лубянки. Теперь он откровенно сводил счеты, вкрадчиво упирая именно на заигрывание Кировым перед пролетариатом. Сергей Миронович не признавал дипломатических вывертов и отвечал резко, в своей обычной размашистой манере:
   — Вы хотите, чтобы рабочие вышли на улицы? Не дождетесь! И в первую очередь этого не допущу я, я, я! Судите меня за это, наказывайте. Но я считал и считаю, что лошадь, чтобы она везла, надо кормить. И кормить как следует.
   Иосиф Виссарионович любовался другом. Горяч, несдержан, но прям и чист. Человек, который никогда не станет таскать камня за пазухой...
   Теперь, после убийства, каждое слово на том заседании Политбюро, каждый жест участников казались Сталину сигналами о готовящемся преступлении.
   Ягода... Не оставалось никаких сомнений, что он ездил в Ильинское. Ездил украдкой, тайком от всех. Что ему там вдруг понадобилось? К кому он ездил? И этот странный наезд грузовика. Решили убрать? Но почему? Испугались его, как страшного хозяина Лубянки? Или же как ненадежного сообщника?
   Все это предстояло решать, во всём терпеливо разбираться...
   Иосиф Виссарионович никогда не испытывал страха за собственную жизнь. К этому его приучила судьба профессионального подпольщика революционера. Но после покушения на юге, когда по его катеру на море был открыт огонь из пулемета, у него появилось неприятное ощущение постоянной мишени. Он стал сильно мешать и его старались убрать любыми способами. Нынче, после XVII съезда партии, на котором оппозиция потерпела сокрушительный разгром, ощущение опасности сильно возросло. Ненавистники предельно озлобились. Их льстивое покаяние с трибуны съезда было всего лишь вынужденной маскировкой. Теперь, после убийства Кирова, их поведение на съезде предстало во всем коварстве.

   К своему очередному съезду партия подошла с выдающимися показателями. Наконец-то созрели первые плоды великих надежд народа на индустриализацию и коллективизацию. Немыслимые тяготы и испытания оставались позади. Еще один год таких успехов и можно будет навсегда отменить систему карточек. Жить становилось лучше, жить становилось веселее. Нытики и паникеры, участники всевозможных уклонов, блоков и платформ, пытавшиеся свернуть партию с верного пути и стращавшие народ напрасными жертвами, оказались окончательно посрамлены.
   Тон работе XVII съезда задала газета «Правда».
   Лев Мехлис, главный редактор центрального партийного органа, был и до конца своих дней оставался самым верным сталинцем+. Его ненависть к троцкистам была безмерной. Он считал, что в борьбе с этой нечистью церемониться не следует.

   [+Об этом "верном" "сталинце" в "Тайном Советнике Вождя" читаем: «Лазарь Моисеевич Каганович – это был какой-то СГУСТОК жестокости, всё, что поручалось ему, он выполнял САМЫМИ крайними способами, НЕ ЩАДЯ людей[+]. Более того, я считаю: он был в нашем руководстве ГЕНЕРАТОРОМ жестокости, ПОСТОЯННО своим примером ПОДНИМАЯ её уровень, подталкивая членов Политбюро и самого Сталина на самые крутые меры. Есть же политические приговоры, по которым все, от Сталина до Крупской, соглашались с формулировкой "выслать из страны" и лишь Каганович с Мехлисом писали "расстрелять"». «Он ВСЕГДА призывал к уничтожению, к разрушению, к пролитию крови. Он готов был УНИЧТОЖАТЬ всех: немцев, русских, украинцев, своих соплеменников – кого угодно. У него, как и у Мехлиса, спрашивали: почему же такое гонение на евреев, ведь ты сам еврей! Но и тот, и другой ВЫСОКОМЕРНО отвечали, особенно Мехлис: я не еврей, я – коммунист! Какая-то даже более страшная сила, чем сионизм [Хабад[+][•][+] – ФАШИЗМ жидов[+]], стояла за ними, ЗАСТАВЛЯЯ их действовать НЕСООБРАЗНО с общечеловеческими понятиями.
   Ещё задолго до войны Каганович
составил, подписал и разослал по всей стране директиву, в которой говорилось, что религиозные организации, в том числе православные и католические церковные советы, синагогальные общества [для ХАБАДА любые верующие в Бога являются врагами, тем более ПРАВОславные христиане!], муссаваллиаты и все другие, подобные им, являются в нашей стране легально ДЕЙСТВУЮЩЕЙ контрреволюционной силой, которая имеет влияние на широкие массы… А что значило подобное заявление в то время? Ясно: с организованной контрреволюцией борьба ведется на УНИЧТОЖЕНИЕ, оправданы ЛЮБЫЕ меры против церковников... Даже сам Сталин ничего не мог противопоставить УЛЬТРАреволюционной деятельности Кагановича, которая находила поддержку не только среди еврейской молодежи, но и вообще среди сельской и рабочей молодежи, рвущейся к конкретным, ощутимым делам. А самое простое и ощутимое — это разрушение. Самое доступное — не создавать новое упорным трудом, а совершать ВИДИМОСТЬ деятельности, оплевывать, охаивать то, что было раньше. А ведь при этом охаиватели унижают твоих предков, твоих родителей, тебя самого, подрываются твои корни. Ты теряешь уважение к СВОЕМУ народу, к самому СЕБЕ. И становишься рабом тех, кто ОРГАНИЗУЕТ и направляет это охаивание».
   «Каганович с глухой и слепой целеустремленностью
, как разъяренный тяжеловесный кабан, напрямик стремится к цели, круша всё, что можно сокрушить на своём пути. Но как настоящий кабан огибает всё же при этом стволы деревьев, так и Лазарь Моисеевич достаточно умело огибал НЕПРОБИВАЕМЫЕ препятствия. Он, например, НИКОГДА и ни в чём не выступал ПРОТИВ Сталина. И в то же время Иосиф Виссарионович вынужден был считаться с ним и с Мехлисом. Какие-то СВЕРХмощные силы стояли за ними, НЕ ПОЗВОЛЯЯ Сталину убрать их с пути, даже если они допускали серьезные ошибки и срывы» (Том 1, часть 5, глава 12).
   В Томе 2: зимой 1942 года «Каганович, его родственник Берия[+], их СОЮЗНИК Мехлис прибрали к рукам все ключевые посты. Этот ТРИУМВИРАТ обладает такой ВЛАСТЬЮ, что Верховный вынужден СЧИТАТЬСЯ с его растущим влиянием…» (часть 8, глава 10). «Триумвират» – «это Каганович, Мехлис, Берия и склонявшиеся в их сторону Микоян и Маленков. Действовали они всё более самостоятельно и согласованно, порой не ставя даже в известность Верховного Главнокомандующего и Политбюро. Они из той породы млекопитающих, которые сразу НАГЛЕЮТ, едва почувствуют слабинку, ОТСУТСТВИЕ жесткого контроля. Беспардонность – их первейшее свойство. Порядочности кот наплакал. ...Крутых мер Сталин принимать не хотел, время было не самое подходящее, чтобы учинить погром. Да ведь и интересно было Сталину, изощренному мастеру политической борьбы, посмотреть, далеко ли зайдут в своих игрищах РАСПОЯСАВШИЕСЯ деятели, каковы их планы и замыслы? Сталин, как усатый кот, внимательно следил из засады за расшалившимися мышами, выжидая момент для прыжка. И постепенно проучил каждого из НАШКОДИВШИХ, надолго отбив охоту ОБЪЕДИНЯТЬСЯ в группы да группочки. Отбил надолго, но, как ещё увидим, НЕ НАВСЕГДА.
   Первым получил то, что причиталось ему, моложавый, кучерявый ПРИСПОСОБЛЕНЕЦ Лев Захарович Мехлис, НАДМЕННЫЙ, самолюбивый и КРАЙНЕ жестокий по отношению к подчиненным. У него была какая-то ПАТОЛОГИЧЕСКАЯ ненависть к РУССКИМ[+], которую он МАСКИРОВАЛ громкими фразами и ПРАВИЛЬНЫМИ партийными лозунгами. Как и другой Лев, укрывавшийся под псевдонимом Троцкий. [Типичные «человеки пустоты-ЛЖИ»[+] с «ДВОЯКИМ сердцем» (пустоты, потому как лозунги НЕ о ЧЁМ!!!)] Дело было связано с Крымом. Напомню: когда Берия и Мехлис в тридцатых годах, ПОДДЕРЖИВАЯ друг друга, ПРОБРАЛИСЬ на московскую политическую авансцену, как раз муссировался вопрос о создании на Украине еврейской республики[+]. Незадолго до начала войны в Москве, в Ленинграде, в Киеве, Минске, Одессе и других городах, где покинув местечки, обосновалось после революции еврейское население, нарастали сетования на то, что Биробиджан слишком далек, отрезан от западного мира и условия там не ахти. Желательно создать еврейскую республику в Крыму, куда поедут охотно, куда потекут вложения из-за рубежа. Америка поможет благоустроиться. Разве только татар можно считать коренными жителям Крыма? Столь же долго и даже дольше татар там обитают караимы, потомки хазарского иудейского каганата.
   Не раз, пуская пробный шар, заговаривал об этом Мехлис, осторожно ссылаясь на "общественное мнение". Внимание к "крымской идее" проявляли и Каганович, и Берия. Однако Иосиф Виссарионович
до поры до времени пропускал все намеки мимо ушей, давая понять, что сия проблема обсуждению НЕ ПОДЛЕЖИТ. Крым отвоеван и ЗАКРЕПЛЁН за Россией в многолетней борьбе РУССКИМ оружием. Это наш бастион и плацдарм на юге и юго-западе. Сталин неожиданно для всех обратился к начальнику Главпура, армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису. Ласково так обратился: «Ви-и постоянно интересовались Крымом. Поезжайте туда, помогите товарищу Козлову. Ему трудно, а у вас широкие возможности... От грубости и военной НЕКОМПЕТЕНТНОСТИ Мехлиса страдал только Крымский фронт и особенно командующий – генерал Д.Т. Козлов. Подавлял его Мехлис своим знанием, своим высоким положением, нахрапистостью и БЕСпринципностью человека, живущего одним днем, готового на любые жертвы ради нынешнего успеха» (часть 9, глава 11).
   «В сентябре сорок первого года возникла идея создать в Москве Еврейский антифашистский комитет. Поддерживали и продвигали эту идею личности достаточно известные, среди них П. Маркиш, С. Маршак, П. Молотова-Жемчужина (Полипа Карп) и даже начальник Главпура Л. Мехлис. Сталин поморщился, произнес себе под нос: "И в эту щель… Комитеты нужны для СБЛИЖЕНИЯ сил, а не для того, чтобы разбивать нашу борьбу по национальным направлениям, не для того, чтобы разделять наш советский народ по национальному признаку. Это не усилит, а только ослабит антифашистское движение» (часть 9, глава 16).
   «В высшем эшелоне власти у нас отношение к пленным было далеко не одинаковым. Это зависело, в частности, и от чисто человеческих качеств. Лазарь Моисеевич Каганович, люто ненавидевший немцев вообще, не упускал малейшей возможности сделать им плохо. Успешно «сражался» с пленными и Лев Захарович Мехлис, объясняя свои действия все той же ненавистью к гитлеровцам. В письме из Крыма к сыну-курсанту: "Фашистов пленных я приказываю кончать. Адъютант тут орудует хорошо. С особым удовлетворением уничтожает разбойников". Но, извините, это уже не война, это просто бойня. Ни героизма, ни воинского мастерства не требуется для «уничтожения» тех, кто сложил оружие. А дурной пример заразителен, тем более если он исходит от высокого должностного лица. Наряду с военной БЕЗДАРНОСТЬЮ, приведшей к тяжелому поражению в Крыму, чрезмерная жестокость Мехлиса послужила причиной снятия его с поста начальника Главного политического управления Красной Армии и понижения в звании» (часть 10, глава 4). «Мехлис, известный своей вспыльчивостью, взбалмошностью, умением создавать конфликты...» (часть 13, глава 5). Сталин «в 1943 году, завершал развал пресловутого «триумвирата» (Берия, Каганович, Мехлис)» (часть 15, глава 15).
   «До сих пор у меня в ушах записанный в те годы голос Зиновьева. Тонким бабьим голосом он истошно вопил на весь мир: «Мы прольём моря крови, и нет силы, которая бы нас остановила!» «Необходимо помнить и вот о чём. Со Сталиным НАСМЕРТЬ сражались опытнейшие подпольщики. Хитрые, жестокие, ПОДЛЫЕ. Все они без исключения были сами по уши в крови… Именно они изобрели и запустили механизм ЧУДОВИЩНЫХ репрессий. И не хватило умишка сообразить, что механизм этот страшный, неостановимый, и настал срок, когда в его кровавые зубы попали и они сами. …Сталин таким образом «варился» в страшном котле. Он полностью отдавал себе отчёт, что за люди вокруг него. Уж он-то знал их всех до самого донышка! Эти деятели привыкли не стесняться, они не боялись никакой крови. Борьба шла смертельная»[+] ]

   Возглавив «Правду», Мехлис превратил ее в настоящий рупор сталинской политики. Он исповедывал принцип: скажут — сделаем, ошибемся — поправят. А не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Он знал, что рабочий день Сталина начинался с чтения «Правды». В кабинете Мехлиса часто раздавался звонок самого главного телефона. Хвалить Сталин не любил. Однако Мехлис, много лет работавший его помощником, научился разбираться в интонациях Хозяина. Ориентируясь на утреннюю реакцию вождя, главный редактор «Правды», словно с колокольни Ивана Великого, задавал благовест на всю страну.
   Он первым запустил определение: «гениальный Вождь и Учитель». Как водится, утром Сталин позвонил и отчитал. Выждав две недели, Мехлис снова повторил свою попытку навязать советской пропаганде эту полюбившуюся ему формулировку. И снова раздался звонок «кремлевки». Все же что-то заставляло Мехлиса держаться своего. И он добился: в очередной передовой статье он вновь употребил это определение Хозяина и утреннего выговора не последовало. С того дня примеру «Правды» стала следовать вся печать огромнейшей страны.
   Мехлис, как и Сталин, не выносил штатской одежды+. Он носил гимнастерку под ремнем и галифе с сапогами. Речь его была отрывистой и властной. Более всего он опасался, чтобы вождь не лишил его доверия. Однако, в отличие от ловких царедворцев, предпочитающих лицемерить, лгать и таиться, Мехлис, словно преданный и верный пес, постоянно бежал впереди хозяина.

   [+И Троцкий, и Мехлис «очень старались выглядеть людьми военными, соответственно должностям, но и у того и у другого КОМИЧЕСКИ выпирала их суть. У Троцкого хотя бы нелепая походка, о которой я уже упоминал, а на «вояку» Мехлиса я вообще не мог смотреть без усмешки. Фуражка болталась на оттопыренных ушах, как на корове седло, к тому же была она с большим прямым козырьком, как у первогодка или тылового сержанта, не обмятого фронтовым бытом» (часть 9, глава 11).]

   День открытия XVII съезда совпал с 10-й годовщиной со дня смерти Ленина. Передовицу «Правды» писал сам Мехлис. Он посчитал необходимым напомнить о борьбе, которую партия вынесла с теми, кто всячески мешал осуществлению ее великих планов. Напечатан был длинный список лиц, названных уклонистами, паникерами, а то и просто откровенными врагами. В списке значились: Зиновьев, Каменев, Бухарин, Рыков, Томский, Сырцов, Ломинадзе, Угланов, Марецкий, Стецкий, Рютин, Смирнов и Эйсымонт. Автор передовой хотел, чтобы эти имена узнала вся страна. Газета обращалась к этим людям с предупреждением: уймитесь же, наконец, и не мешайте, трудностей хватает и без вас. Партия больше не потерпит ваших подлых козней и, если понадобится, отшвырнет со своей дороги, словно камни под ногой. В зале съезда Мехлис украдкой посматривал на Сталина. С утра он заезжал в редакцию, однако звонка по «кремлевке» не последовало. Выходило — доволен, получилось — угадал и угодил.
   В переполненном зале раздавался слитный газетный шелест — свежий номер «Правды» имелся в руках каждого делегата. Обсуждали живо, тыкали пальцами в строчки передовицы. Так круто «Правда» еще не выступала. Делегаты, приподнимаясь с мест, высматривали «всяких Стецких-Марецких». Показывали на них один другому. Еще недавно эти люди напыщенно восседали в президиумах, теперь их ссадили вниз, в зал, в массу со всеми, и они чувствовали себя колюче, неуютно.
   Каждый из названных в «Правде» почуял, что на этом съезде, скорей всего, судьба его решится окончательно: отодвинут, заменят, навсегда выметут из руководства. А как хотелось удержаться и сохранить, как недавно выразился краснобай Марецкий, «свое присутствие в общественной жизни»!
   Перепуганная оппозиция стала рваться на трибуну, чтобы публично признать свои ошибки, покаяться самозабвенно, истерично, навзрыд.
   Тон задал Каменев. Благообразный, с профессорской бородкой и в золотых очках, он, обличая самого себя, походил на ученого, читавшего доклад об очередном открытии. Только открытием на этот раз были темные лабиринты его собственной извилистой души. Каменев, как это называлось в партийном обиходе, разоружался, причем разоружался полностью, доставая из-за пазухи все приготовленные камни и складывая их покаянно в кучу.
   — Я хочу сказать с этой трибуны, что я считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 год боролся с партией и с её руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собой, по библейскому выражению, эту старую шкуру!
   Похлопали ему слабо, снисходительно. Внезапно грянула ликующая медь оркестра. Всех делегатов невольно дернуло к распахнувшимся настежь дверям, широким, как ворота. В зал с красными знаменами, с оркестром, торжественно вступала делегация московского завода АМО. Это было новшеством: приветствовать партию от лица передовых рабочих коллективов, победителей в социалистическом соревновании. Зал дружно поднялся на ноги и принялся в такт маршу прихлопывать в ладоши. Вступившие направились вперед, к президиуму съезда. Музыканты самозабвенно дули в свои трубы, и грохот праздничного марша победительно сотрясал старинный зал.
   Колыхались красные знамена, рявкал оркестр, в президиум на сцену поплыли макеты гигантского молота и гвоздя.
   Рабочие были одеты празднично: в новенькие сатиновые косоворотки, в отглаженные пиджаки, в начищенные сапоги. Гром музыки и аплодисментов разом оборвался и в тишине с трибуны зазвучали слова пламенного пролетарского приветствия. Чудовищный гвоздь московские автозаводцы призывали «заколотить в крышку гроба мировой буржуазии». Снова грянул обвал ликующих аплодисментов. Смеясь, делегаты съезда влюбленно смотрели на принарядившихся рабочих и бешено лупили в ладони.
   Зал ещё не успокоился, когда на трибуну стала подниматься Долорес Ибаррури, пламенная Пассионария, представительница трудящихся Испании. Снова забушевали неистовые рукоплескания. Она произнесла приветственную речь, завершив её здравицей в честь великого государственного деятеля, руководителя страны Советов, чьё светлое имя ныне с восторгом повторяют простые люди во всех уголках нашей планеты.
   На этом фоне всеобщего радостного возбуждения внезапно прозвучало имя Бухарина. Продолжался процесс покаяния. И зал притих, с неохотой расставаясь с только что пережитым ощущением большого общего праздника. Устраиваясь на трибуне, Бухарин дрожащими пальцами перебирал приготовленные бумажки. Он понимал, как трудно будет перешибить радостное впечатление от делегации автозаводцев и от выступления Долорес Ибаррури. Но перешибить было необходимо. Слишком многое от этого зависело.
   Ловкий прихлебатель, он принялся в самых высокопарных выражениях славословить имя Сталина. Речь он закончил возгласом, после которого не хочешь, а захлопаешь, — вскинув над головою кулачок, он прокричал:
   — Вперёд под руководством славного фельдмаршала пролетарских сил, лучшего из лучших — товарища Сталина!
   Расчёт его удался — по залу прокатились аплодисменты.
   Выступили также Зиновьев, Преображенский, Ломинадзе, Рыков и Томский. Речи всех кающихся звучали одинаково: ораторы признавали собственные ошибки и в один голос славили Генерального секретаря. Зал начинал терять терпение. «Старые гвардейцы» предавались самобичеванию с такою страстью, что многим неловко было слушать. И поневоле зарождались подозрения: насколько чистосердечно это публичное отречение от своих совсем недавних убеждений?
   Оценку кающимся грешникам дал Сергей Миронович Киров. Он поднялся на трибуну под бешеные аплодисменты. Партия высоко ценила его государственные заслуги, делегаты съезда знали о его братских отношениях со Сталиным. Зал принимал Кирова, как авторитетного любимца масс. Приветствуя Кирова, делегаты демонстрировали жалость и снисхождение к проигравшим. Победа над троцкистами была бесповоротной... Киров, улыбаясь, отметил странную одинаковость в покаянных выступлениях поверженных противников. Уж не одна ли рука писала все эти речи? «...Вот возьмите Бухарина, например. По-моему, пел как будто по нотам, а голос не тот. Я уже не говорю о товарище Рыкове, о товарище Томском». В отличие от мягкого Мироныча нарком обороны Ворошилов высказался резко, словно рубанул с седла наотмашь. Обращаясь к проигравшим, он с угрозой отчеканил: «Нас не устрашит никакое свиное рыло или еще более скверное рыло, где бы оно ни появилось!» Зал разразился дружным хохотом и долгими аплодисментами...

Глава 4. ЗМЕИНОЕ ГНЕЗДО.

Говорить труднее как раз тогда,
когда стыдно молчать.

Ларошфуко

   Внезапный выбор Сталина, назначившего Ежова ответственным за расследование ленинградского убийства, оказался на редкость удачным (Генеральный секретарь вообще умел подбирать себе помощников).
   Соскочив с поезда, Ежов в тот же вечер принялся лихорадочно раскручивать маховик самого дотошного следствия. Оказанное доверие переполняло его и гордостью, и тревогой. Он отдавал себе отчет, что не выполнить задания Генсека не может, не имеет права. От этого теперь зависит вся его судьба.
   Николай Иванович Ежов выглядел крайне неприглядно: маленький рост и нездоровое лицо с мелкими чертами, — такие лица бывают у беспризорников с голодным детством, с бродяжничеством по вокзалам и помойкам.
   В своей анкете он указывал, что образование получил «незаконченное низшее».
   Своих родителей Ежов не помнил. Кто-то устроил его учеником к портному — отдал в настоящее рабство пьянице и садисту. Горькая доля таких несчастных ребятишек показана в рассказе Чехова о Ваньке Жукове. Вечно голодный, забитый, затравленный, ученик портного бегал за водкой, нянчил детишек, мыл полы, а также разогревал утюги, мотал нитки и пришивал заплаты. От дальнейшей учебы его избавила война — призвали в армию.
   Война с её бессмыслицей, с кровавыми жертвами, с бездарностью и жестокостью командования сделала его убежденным большевиком, ненавистником самодержавия.
   В Витебске, где он оказался после нескольких нелепых месяцев «керенщины», Ежов впервые столкнулся с необузданным революционным произволом.
   В захолустном Витебске Ежов занял пост комиссара железнодорожной станции. В начале первой советской зимы ему пришлось принимать высокого гостя из Петрограда: уполномоченного Кагановича, рослого осанистого еврея, с грубыми властными манерами. С высоты своего роста уполномоченный с недоумением посматривал на комиссара станции, похожего на заморенного подростка. Но маленький Ежов ему запомнился и это потом сыграло свою роль. После митинга на станции Каганович приказал прицепить свой вагон к первому же поезду на юг и укатил.
   Комиссарить в Витебске пришлось недолго. Судьба дисциплинированного партийца кидала Ежова то в Саратов, то в Казань, то в Краснококшайск (прежний Царевококшайск). На последнем месте Николай Иванович был в должности ответственного секретаря парторганизации Марийской республики. Ему сразу же довелось столкнуться с проявлениями местного национализма. «Республика Мари Эл только для марийцев! Русские, убирайтесь к себе в Россию!» Его заметили в Москве и двинули на повышение. Весной 1923 года, в 27 лет, он получает назначение в Семипалатинск первым секретарем губернского комитета партии.
   Под управлением Ежова оказался гигантский край величиною больше Франции: от Черного Иртыша до Кулунды. Подчинялся он как Центру, т.е. Москве, так и местному ЦК партии в Оренбурге (затем в Кзыл-Орде, а потом в Алма-Ате). На месте, в Туркестане, сидел такой же московский назначенец, только рангом гораздо выше: Шая Голощекин — партийный деятель с большим дореволюционным стажем, делегат нескольких зарубежных съездов партии, ближайший человек Свердлова и Троцкого, один из палачей Царской Семьи.
   Голощекин, благодаря своим знакомствам, имел неограниченные полномочия. Он приехал в степную республику с заданием в сжатые сроки покончить с кочевым образом жизни коренного населения. Феодальные порядки следовало заменять передовыми, европейскими. Первым же своим распоряжением Шая Голощекин строжайше запретил аулам сниматься с мест. А чем кормить скот? Казахи привыкли к пастбищному скотоводству и передвигались по степи вслед за табунами и отарами. Голощекин не хотел слушать никаких разумных доводов. Было так, а теперь будет эдак! Хоть околевай, но сиди на месте и не шевелись!
   С нарушителями он поступал безжалостно. Это называлось борьбой с феодально-байскими пережитками. В казахской степи, как и в России, стал грозно лаять «товарищ Маузер».
   Начавшаяся бескормица привела к массовому падежу скота. Затем последовал невиданный мор населения от голода. Казахи вымирали целыми уездами.
   В прежние времена жители степей также испытывали периоды массовой бескормицы. Наступала эта пора внезапно, по капризу погоды: вдруг посреди зимы сваливалась оттепель и снег превращался в воду. Затем заворачивал ветер с севера и приносил жестокие морозы. Степь покрывалась льдом. Разбить эту корку не могли даже копыта лошадей. Эти природные несчастья назывались джутом. Скот, не в состоянии добраться до травы, погибал тысячами. Вслед за этим начинался голод населения.
   Примерно то же самое, как знал Ежов, происходило на Украине и в Поволжье, где столь же полновластно хозяйничали Хаим Раковский, Янкель Петере и Мендель Хатаевич.

   Внутрипартийная борьба в Москве, начавшись еще при жизни Ленина, остро отзывалась и на периферии. Ежов, участник XII, XIII, XIV съездов партии, постоянно выступал на стороне Сталина. Ненавистных троцкистов он называл емким русским словом сволочь.
   Первый секретарь губкома партии являл собою чин, равный царскому генерал-губернатору. Власть его была беспредельной — умей только отчитываться перед Центром. Один изъян имелся во всевластном положении московских назначенцев — зависимость их от органов ВЧК-ОГПУ. «Чрезвычайки» на местах несли обязанности глаз и ушей кремлевского руководства, и местные чиновники независимо от ранга старались с ними никогда не связываться. Обыкновенно чекисты в открытую не конфликтовали, однако сносились с Москвою по своим каналам и оттуда, как правило, вскоре поступали распоряжения за самыми главными фамилиями. Так что связываться с чекистами — все равно что плевать против ветра. С ними следовало если не дружить, то поддерживать ровные, ничем не омраченные отношения. Иначе... себе дороже станет!
   В то же время чекисты оказывались и сильно полезными людьми. В Семипалатинске затевалось большое строительство. Возводился громадный мясокомбинат. Предметом гордости Ежова было сооружение пивзавода. Иртышская вода, как ему объяснили, гораздо лучше волжской, поэтому семипалатинское пиво на вкус знатоков превосходит жигулевское. А в последние годы через Семипалатинск прошла трасса знаменитого Турксиба и через Иртыш строился громадный железнодорожный мост.
   Ежов был озабочен сроками строительства (за этим внимательно следила Москва) и чекисты, надо отдать им должное, вникали во все трудности секретаря губкома партии. Правда, часто свою помощь они оказывали по-своему. Так, для пивзавода они в каком-то городе арестовали мастера-пивовара, доставили в Семипалатинск и обязали его здесь жить, отмечаясь в комендатуре.
   И все-таки настоящей дружбы с этой организацией у Ежова не наладилось. Он её побаивался и не без оснований: ему стало известно, что бдительные чекисты регулярно докладывают «наверх» о его запоях. Он понимал, что этим они всего лишь исполняют свои служебные обязанности, однако... черт их разберет, а вдруг да и заявятся поздно ночью с ордером на арест! Он знал — это у них водилось.
   На XIV съезде партии Николай Иванович впервые принял участие в борьбе с обнаглевшими борцами за власть. Троцкисты и зиновьевцы лезли из кожи, чтобы утвердить на посту Генерального секретаря своего человека. От этого зависела не только их личная судьба, но и судьба народа, судьба страны.
   Сталин предложил делегатам съезда грандиозную программу индустриализации страны. У зиновьевцев с троцкистами не оказалось никаких народно-хозяйственных программ. Вся эта шваль занималась исключительно партийной склокой.
   В Москве Ежова ожидала ошеломительная карьера.
   Первоначальную столичную обкатку Ежов прошёл на посту заместителя наркома земледелия. Он решительно поддержал и проводил идею Сталина о коллективизации сельского хозяйства. В довершение к этому он показал себя человеком редчайшей работоспособности. Среди изнеженных, барствующих ветеранов партии такие фанатики в работе были редкостью. Как правило, они вызывались в Москву с низовой работы, с периферии. Спустя год Ежова переводят в сектор партийных кадров на Старую площадь. Это был чрезвычайно важный орган власти, ведавший всеми выдвижениями и назначениями на руководящие посты.
   На работе с кадрами Ежов сформировался, как русский националист. Он научился отличать Лазаря Кагановича от Менделя Хатаевича и Николая Бухарина от Клима Ворошилова. У него сделалось правилом, что русский русскому (как и еврей еврею) далеко не ровня. «Шерстка мышья, да слава рысья!» Узнав, что Сталин не разговаривает с Бухариным с 1928 года (они даже не здоровались при встречах), проникся ненавистью к последнему.

   Необыкновенная старательность Ежова создала ему репутацию идеального работника. Дважды повторять распоряжения таким не требовалось. Сказано — и как за каменной стеной.
   11 ноября 1930 года Николай Иванович впервые попал в кабинет Сталина. Вышел он оттуда в весьма высоком чине: заведующим Орграспредотделом ЦК партии (т.е. главным кадровиком).
   В порядке исключения ему было разрешено присутствовать на заседаниях Политбюро.
   На XVII съезде партии Ежов злорадно убедился в том, что троцкисты просмотрели созревание такой неодолимой силы, как партийный аппарат. Они лезли на посты и не соображали, что все назначения визируются на Старой площади. Кадровая работа — основа власти! А теперь, как говорится, поезд ушел и можно лишь посылать проклятия ему вдогонку... Ежов с язвительной усмешкой выслушивал покаянные речи оппозиционеров и, в отличие от многих (от Сталина в том числе) не верил ни единому их слову.
   На «съезде победителей» Ежов был избран членом Центрального Комитета. Больше того, он стал заместителем Кагановича, председателя Комиссии Партийного Контроля.
   Мало помалу он вошёл в ближайшее окружение Генерального секретаря, стал членом кабинета его личной власти. Попасть в этот узкий круг было удачей величайшей важности. Подножие Генерального секретаря составляли люди преданности исключительной, верности проверенной, испытанной.
   Целая цепь неожиданных событий, случившихся за два дня пребывания Сталина в Ленинграде, настойчиво указывала направление поиска Ежова: Ильинское, где находились дачи недавних руководителей Северной коммуны. Там, затворившись в оскорбленном величии, вот уже семь лет пребывал властитель Ленинграда Гершль Ааронович Апфельбаум (партийная кличка — «товарищ Григорий»). Ближайший соратник Ленина, проживший с ним бок о бок все годы долгой эмиграции (и даже отправившийся с ним в Разлив), председатель Коминтерна, член Политбюро, он слишком болезненно переживал провал своей авантюры после XIV съезда партии. Добавляло Зиновьеву спеси (а заодно и желчи) то обстоятельство, что именно он выступал вместо Ленина с отчетными докладами на двух партийных съездах: XII и XIII. Падение с завоеванных высот было крушением всех его надежд, всех планов... Однако смиряться он не собирался. Его вдохновляла гипертрофированная самовлюбленность, навсегда усвоенная вера в своё всевластие в ЗАВАЁВАННОЙ[+] стране.
   Положение в партии создалось сложное. После недавней смерти Ленина за его положение вождя (а не за совнаркомовский пост) шла ожесточенная борьба. Претендентов оказалось только двое: Троцкий и Зиновьев. Ни тот, ни другой не брали Сталина в расчет. И поплатились. В прошлом году после клятвы Генерального секретаря у гроба скончавшегося вождя у самовлюбленных оппозиционеров с глаз упала пелена: они увидели настоящего лидера и партии, и народа, и страны.
   Волей-неволей обоим группировкам, троцкистской и зиновьевской, пришлось сомкнуть ряды. Борьба с ними мало помалу стала обретать оттенок сугубо национальный: против опостылевшего всем засилья.
   В год съезда Троцкий наконец слетел с поста председателя Реввоенсовета. Его шансы упали сильно. Зиновьев заметно ободрился. У себя в Ленинграде он держался как самодержавный хан в своем улусе. Москву он не любил и наезжал туда с подчеркнутой неохотой. В Ленинграде он завел филиал Исполкома Коминтерна — лишь бы пореже покидать берега Невы. Он не переставал подчеркивать исключительное положение «своей» Северной коммуны.
   Собираясь в Москву, на съезд, Зиновьев не скрывал своих расчетов. Свалив ненавистного Сталина, он к посту главы Коминтерна прибавлял пост Генерального секретаря партии и становился несокрушим.
   В самый канун съезда появилась так называемая «Платформа четырех»: Зиновьев, Каменев, Сокольников и Крупская вспомнили ленинское «Завещание» и потребовали смещения Сталина. Эта вылазка «старых партийных гвардейцев» явилась своего рода артиллерийской подготовкой перед решающим сражением.
   Партийная делегация Ленинграда держалась на съезде особняком. От нее исходила никак не маскируемая угроза.
   Съезд открылся 18 декабря 1925 года. Политический отчет сделал Сталин. На следующий день с содокладом выступил Зиновьев.
   Все пока текло по заведенному порядку, однако атмосфера ощутимо накалялась.
   Первой из окопов оппозиции поднялась Крупская: она зачитала «Завещание» покойного мужа и предложила избрать на пост Генсека испытанного ленинского соратника и друга — Зиновьева.
   Ход был сильный: «Завещание» самого, речь вдовы...
   На следующий день Сталину исполнялось 46 лет. Крупская таким образом преподнесла ему подарок.
   Назавтра, а самый день рождения, с утра, слово попросил Каменев. Повторяя Крупскую, он снова зачитал ленинскую характеристику Генерального секретаря (слишком груб) и заявил, что «Сталин не может выполнять роль объединителя большевистского штаба». Из зала однако понеслись громкие выкрики: «Чепуха! Раскрылись! Долой!» Переломить настроение попытался Евдокимов. Он вскочил на ноги и заорал: «Да здравствует партия!» Председательствующий Рыков, пресекая вакханалию, объявил перерыв...
   Новое появление Зиновьева на трибуне носило характер вроде бы умиротворяющий. Он постарался сбить напряжение и заставить делегатов проникнуться необходимостью перемен. Смещение Сталина — вопрос международного рабочего движения. Так и только так следует смотреть на этот вынужденный шаг. Далее в голосе Зиновьева зазвучала плохо завуалированная угроза: он дал понять, что пролетарии всего мира могут лишить своей поддержки коммунистов Советского Союза. Как же тогда жить и бороться? И снова в зале закричали (кричал вместе со всеми и Ежов): «Не пугай! Не боимся!»
   23 декабря съезд не работал. Делегаты ожесточенно совещались в номерах гостиниц. Обстановка накалялась. Обе стороны сознавали, что проигравшим придётся худо.
   Сталин, уловив настроение делегатов, настроился решительно. И Крупская, и Каменев выдернули из ленинского «Завещания» всего одну характеристику. Но там целых шесть! Он поднялся на трибуну и зачитал весь ленинский документ. Впечатление получилось невообразимое: те, кто рвался расправиться со Сталиным, вообще не имели права называться большевиками! Зал угрожающе загудел. Раздались выкрики. А Сталин добивал своих противников. Он признал, что да, порой бывает груб. Но — с кем? С теми, кто не даёт работать и действует, как самый настоящий враг.
   Да, враг! Враг партии, враг народа и страны!
   Его взволнованная речь поминутно покрывалась бурными аплодисментами. Съезд выражал ему полнейшую поддержку.
   Обыкновенно после съездов в партийных дрязгах наступает передышка. Обе стороны подводят итоги, подсчитывают потери, зализывают раны. На этот раз всё было иначе. В Москве Зиновьев выглядел вполне смирившимся с поражением. Однако вернувшись в Ленинград, он собрал комсомольский актив и выступил на нём с поджигательной речью. Это был иезуитский ход. Комсомольцы воспламенились и приняли чудовищное решение: они не признают решений съезда партии и не собираются их выполнять!
   Демарш возмутительный: открытое неповиновение, бунт на политической палубе государственного корабля, дерзкий и нахальный!
   А Зиновьев распоряжался, словно предводитель мятежа. Он запретил в «своем» городе все центральные газеты. Агентура областного ГПУ устраивала обыски в газетных киосках. Дело доходило до того, что решения XIV съезда партии пришлось распространять нелегально: листовки с текстом подкладывали на заводах в инструментальные ящики.
   Ленинград заволновался.
   Реакция ЦК ВКП(б) последовала незамедлительно: в Ленинград выехала внушительная делегация.
   Слава города на Неве покоилась на высочайшей репутации его гигантских промышленных предприятий. Рабочие коллективы заводов составляли авангард советского пролетариата.
   Как водится, москвичи первым делом направились в рабочие коллективы. Состоялись многолюдные бурные собрания. И обнаружилось, что Зиновьев, затворившийся в Смольном, не пользуется никакой поддержкой рабочего народа. А дерзкой выходкой комсомольских вожаков заслуженный питерский пролетариат попросту возмущён.
   Зиновьев сильно преувеличивал значение собственной персоны. Он никак не хотел уразуметь, что уже давно никого не представляет, кроме самого себя.
   Многолетний спутник Ленина? Постоянные доверительные шептания с его вдовой? Мало, мало...
   Открылась ещё одна совершенно неприглядная картина. Годы «красного террора», а также постоянные высылки «буржуазных элементов» обновили население северной столицы. В город на Неве хлынули выходцы из «черты оседлости». Естественно, к работе у станка они нисколько не стремились... Словом, стараниями сначала Троцкого, а затем Зиновьева град Петра Великого превратился в скопище советского мещанства — в настоящее отхожее место страны.
   В том году, когда Зиновьев отважился на открытый бунт, именно питерский пролетариат призвал обнаглевшего временщика к порядку. Рабочие всех крупнейших заводов города единодушно выступили за великую программу индустриализации, предложенную Сталиным.
   Зиновьев был снят со своего важнейшего поста, что называется, с треском. Его место в кабинете Смольного занял энергичный Киров.
   С этого дня Зиновьеву оставалось что-нибудь одно: или перемениться и влезть в общую упряжку на каком-нибудь не столь значимом посту, или же спокойно, беззаботно стариться и почивать на лаврах. К сожалению, он выбрал третий путь — озлобленного заговорщика, стремящегося во что бы то ни стало вернуть былое положение и власть.
   Легальные способы борьбы за власть были исчерпаны. Настала пора методов нелегальных, подпольных, тайных.
   Первый взгляд Ежова, когда он окинул сложившуюся для Кирова обстановку в Ленинграде, подтвердил самые худшие опасения. Киров слишком увлекся хозяйственными показателями. Он часто бывал на знаменитых питерских заводах и мало обращал внимания на копошившихся под ногами троцкистов и зиновьевцев. Видимо, считал, что проигравшие обязаны вести себя соответствующим образом, т.е. сидеть тихо, а не размахивать кулаками после драки.
   Ежов обратил внимание на гостиницу «Астория» (теперь она называлась «Первый Дом Советов»). Прежде, до революции, «Астория» считалась центром германского шпионажа. После Октября она превратилась в общежитие ответственных работников. Здесь, в частности, проживала первая жена Троцкого А. Соколовская с двумя дочерьми. Занимали они роскошный номер из четырех комнат. Сама Соколовская работала в Смольном, её сестра — в областном управлении ГПУ. Муж одной из дочерей, некто М. Невельсон, поддерживал связь с высланным тестем, а также с такими деятелями, как Митька Рубинштейн.
   Все эти разрозненные сведения попали на карандаш Ежова в первый же день его поисков.
   О том, что Киров ликвидировал «вонючую контору» под названием ЛЕКОПО, Николай Иванович знал ещё в Москве. Здесь же обнаружилось, что ещё семь лет назад, едва утвердившись после Зиновьева в Смольном, Мироныч распорядился арестовать сильно настырничавшего Шнеерсона, главу любавических хасидов (он с удобствами обосновался именно в Ленинграде). Разразился колоссальный скандал. В Москву из Ватикана приехал специальный посол. В ситуацию вмешался Кремль и освободил Шнеерсона[+]. Тот поспешил оставить берега Невы и перебрался в Соединенные Штаты.

   Старый партийный работник, Николай Иванович Ежов знал, что неприязненное отношение к органам испытывалось всеми без исключения (даже евреи из партаппарата морщились при упоминании о ГПУ). Один Киров совершенно не считался с установившимися привилегиями чекистов. Он, как и Сталин, смотрел на них, как на подсобников. Чекистов это задевало, но положение Кирова было таким, что им оставалось одно: терпеть. Они и терпели. Это зловещее терпение, как установил Ежов, длилось не год и не два, а целых 15 лет. Оказывается, еще в 1919 году, в Астрахани, ночной налет чекистов на квартиру Кирова едва не кончился его смертью.
   Тогда, поздней осенью этого необыкновенно трудного для республики года, под Астраханью сложилась крайне тяжелая обстановка.
   Этот пыльный, пропахший рыбой городишко в самом устье Волги обрел громадную стратегическую ценность. В штабе XI армии определенно знали, что к Астрахани приковано внимание секретных служб Турции. Существовал хорошо разработанный план исламского воздействия на вечно неспокойную Чечню, после чего дуга нестабильности с Кавказа поднимается на север (Татария, Башкирия) и по линии Волги рассечет Россию пополам. Военные задачи таким образом увязывались с политическими, национальными. В Астрахани в ту пору находились Киров, Куйбышев и Орджоникидзе. Город собирались защищать всеми имевшимися силами.
   Внезапно из Серпухова, из полевого штаба, поступило распоряжение Троцкого оставить Астрахань «в целях выравнивания фронта». Этот чудовищный приказ привел штаб XI армии в состояние шока. Мгновенно заработала прямая связь — только не с Серпуховом, а с Москвой, с Кремлем. Руководители обороны обратились к Ленину. Разговаривал с ним Киров. Председатель Совнаркома выразил и удивление, и возмущение. Ему вспомнилось совершенно такое же «выравнивание фронта» совсем недавно, при обороне Петрограда от Юденича — Троцкий предложил впустить белогвардейцев в город и попытаться измотать их в уличных боях.
   Сдача Астрахани была категорически запрещена.
   И тут, когда Астрахань, по сути дела, была спасена (взять её с бою у противника не имелось сил), защитники города едва не лишились Кирова, руководителя обороны.
   В ночь на 6 октября, рано утром, на рассвете, домик, где квартировал Сергей Миронович, был оцеплен и блокирован. К спящему руководителю обороны города ворвались несколько чекистов во главе с Рахилью Вассерман. Киров был связан. В домике начался обыск. Свое внезапное вторжение Вассерман объяснила тем, что в особом отделе получены сведения, будто под личиной Кирова скрывается... знаменитый монах Илиодор, сподвижник Гришки Распутина. Чекисты вели себя нагло и порывались «не канителиться, а шлепнуть контрика на месте».
   Спасло Кирова сообщение ночного патруля в штаб обороны. На выручку друга примчался Орджоникидзе. Своей властью он тут же арестовал ночных налетчиков. Валериан Куйбышев не удовлетворился объяснениями чекистов и провёл тщательное расследование инцидента. Выявилось, что ниточки от астраханской провокации тянутся в Москву на последний всероссийский съезд сионистов, состоявшийся в мае прошлого года. Тогда активисты еврейского движения вынесли решение, что им с советской властью не по пути. Было начато формирование специальной воинской части — «Еврейского легиона». Какая-то часть сионистов получила задание внедриться в органы власти. (Оказалось, что Рахиль Вассерман работает ещё и на деникинскую разведку.)
   26 ноября все провокаторы-налетчики были расстреляны.
   В том давнем происшествии, при всей его нелепости, задумываться заставляло очень многое.
   Подтвердились сведения насчёт того, что начальник областного управления ГПУ Ф. Медведь сильно запивал (причём вместе с женой). Всеми делами заправлял его заместитель И. Запорожец. У этого человека была крайне запутанная биография (Ежов судил как опытный кадровик). В молодые годы Запорожец служил адъютантом Петлюры, попал в разведку, замещал одно время Трилиссера в ИНО, работал резидентом в Вене. Обращали на себя внимание дружеские связи Запорожца с Ягодой, Аграновым, Пауке-ром. Ходили слухи, что Запорожец поддерживает отношения с консульством Латвии в Ленинграде.
   Примечательно, что оба раза, когда Николаева задерживала охрана Кирова и доставляла на Гороховую, его допрашивал Запорожец и тут же отпускал.

Сам отпускал? Или звонил кому-то и получал указания?

Это предстояло выяснять.

Сейчас Запорожца в Ленинграде не было, он находился в санатории.

Присматриваясь к Зиновьеву и так, и эдак, Ежов обратился к ленинскому «Завещанию». Своего многолетнего сподвижника, человека слишком близкого, вождь революции почему-то не выделил отдельно, а упомянул в связке с Каменевым. И вспомнил зачем-то Ленин такой известный эпизод, когда партия приняла курс на вооруженное восстание, а два самых видных большевика, Зиновьев и Каменев, не придумали ничего лучше, как выдать Временному правительству не только это важнейшее решение, но и назвали день вооруженного выступления. Предательство, иначе и не назовешь! Удар в спину! Однако Ленин в своем продиктованном «Завещании» высказался об этом так:

«Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому».

Ничего не понять!

Как это так — нет никакой вины в явном предательстве? И почему это предательство связывается с «небольшевизмом» Троцкого?

Получается, что и гнусный поступок Зиновьева с Каменевым, и примыкание Троцкого к большевикам в самую последнюю минуту -- закономерно?

Можно, конечно, взять в расчет, что вождь диктовал, находясь в крайне болезненном состоянии. Но дело в том, что мысль свою он выразил довольно четко. Неясность возникала лишь для человека, не посвященного, не имеющего представления, о чем идет речь.

Что же скрывал Ильич? Чего не договаривал? На что намекал?

Ведь в приписке, продиктованной 4 января, вождь четко предложил убрать Сталина с поста Генерального секретаря. Здесь же...

В такие мгновения Ежов решительно обрывал себя. Да кто он такой, чтобы задавать какие-то вопросы самому Вождю? Как несгибаемый большевик, Николай Иванович считал это кощунством. А между тем, чем глубже он закапывался в сохранившиеся завалы, тем все чаще попадалось ему ленинское имя. Получалось, что Ленин сам влезал в его дотошные раскопки. Выходила явная нелепица: он добирался до корней Зиновьева, а натыкался на фигуру Ленина. Это раздражало и мешало сосредоточиться на главном, т.е. вредило следствию, результатов которого нетерпеливо ждал в Москве Сталин.

На первых порах следствия Ежов обращался к своему немалому опыту главного партийного кадровика. Он убедился, каким кладезем ценных сведений являются серенькие папочки «Личного дела».

Однако что стоили папки отдела кадров по сравнению с папками ОГПУ? Вот где был настоящий кладезь самых разнообразных сведений о любом, кто имел несчастие обратить на себя внимание карательного ведомства!

Н.И. Ежов начал расследование, не заезжая с вокзала в гостиницу. Он направился прямо в Смольный. Там в кабинете 631 ни днем, ни ночью не прекращались интенсивные допросы близких родственников Николаева. Сам убийца содержался в камере на Гороховой. Первым делом Ежов распорядился, чтобы в камере с Николаевым неотлучно находился надежный человек из охраны. Не хватало, чтобы вдруг исчез еще и Николаев!

Бытовой мотив убийства (письмо в кармане) Ежов отбросил без колебаний. Он согласился с Шейниным: письмо «Доброжелателя» было безусловно заготовкой. К тому же Николай Иванович составил свое мнение о Милде Драуле, жене Николаева: прокуренная чухонка, крайне непривлекательная, вульгарная никак не подходила на роль «прелестницы». В распускаемых слухах ее называли официанткой. На самом деле она работала инспектором в управлении тяжелой промышленности и с Кировым никогда не встречалась.

На первых порах Ежов сам допрашивал арестованных. Уже 2 декабря были взяты под стражу комсомольские руководители Ленинградской организации во главе с Котолыновым. На следующий день в подвалах на Гороховой оказались руководители местного ОГПУ. Кроме того, снимались показания тех, кто находился в кабинете Чудова, когда раздался выстрел Николаева. Первыми выбежали в коридор Кодацкий, Боген, Фридман и Росляков. Они и внесли тело Кирова в кабинет. Эти люди уверяли, что выскочили первыми, потому что сидели у самых дверей.

После первого же допроса Ежов потерял к Николаеву всякий интерес. Убогое создание! Ему исполнилось 30 лет. В партии он находился с 1924 года («ленинский призыв»). Отца не было, мать работала обтирщицей вагонов в трамвайном парке. В большой коммунальной квартире на Лесной улице семья Николаевых из 6 человек занимала две комнатки (с ними жили мать Мидды Драуле и ее сестра с мужем). Бедность, скученность, беспросветность... В молодые годы Николаев пытался поступить в артиллерийское училище, но был забракован. Низенького роста, тщедушный, с огромной головой и кривыми ногами, он производил впечатление выродка и недоумка. Судьба его переломилась, когда он свел знакомство с Котолыновым, молоденьким секретарем Выборгского райкома комсомола. Вскоре Котолынов попал в фавор к Зиновьеву и возглавил Ленинградский губком комсомола, стал членом ЦК ВЛКСМ. Оказывая покровительство забитому жизнью Николаеву, он устроил его инспектором в РКИ, а затем в Институт истории при Ленинградском губкоме партии. Зарплата Николаева выросла до 275 рублей (рабочий получал 120 рублей). За отказ от партийной мобилизации на транспорт ему сначала вынесли строгий выговор, а затем исключили из партии. С тех пор Николаев стал беспрерывно писать жалобы во все партийные инстанции. Сохранились его письма, адресованные Чудову, Угарову и самому Кирову. Он истерически требовал «прекратить несправедливое отношение к живому человеку со стороны отдельных государственных лиц». Партийный билет ему в конце концов вернули, но на работу в парторганы не брали.

К тому времени Котолынов также слетел со всех своих постов. Он познакомил Николаева с Юскиным, Соколовым, Звездовым, Левиным, Мандельштамом. Все они чувствовали себя страдальцами за правое дело: их исключили из партии решением XV съезда, как отъявленных троцкистов. Бывшие комсомольские деятели заразили Николаева бредовой манией стать народным мстителем. Во время работы Ленинградской областной партконференции Николаеву удалось пробраться в зал и он послал в президиум записку: «Мы вас, сталинцев, будем давить, душить, перестреляем!»

Любопытно, что вся эта подпольная деятельность проходила под пристальным наблюдением местного ГПУ. Ежов листал регулярные донесения сексотов. (Из них особенно продуктивно работала некая «Елена Сергеевна».) В октябре, за полтора месяца до убийства Кирова, на Котолынова и Мандельштама были выписаны ордера на арест. Однако вмешался сам Киров и отказался визировать ордера.

Так складывалась преступная организация, которую Ежов назвал «Ленинградским центром».

Находясь в Ленинграде, Николай Иванович знал, что 5 и 6 декабря в Москве состоится прощание с Кировым. Ему пришлось отвлечься от расследования. Приехала жена Орджоникидзе и принялась хлопотать с М.Л. Маркус, женой Кирова. Мария Львовна находилась в психиатрической клинике. Жизнь Кирова с ней была сплошным мучением. Она бешено ревновала мужа ко всем женщинам, устраивала безобразные сцены и постоянно угрожала покончить жизнь самоубийством. В квартире Кирова пришлось на окнах установить металлические сетки. Не было спасения и от друзей жены, нахальных, болтливых, живущих сплетнями и пересудами. Невыносимая обстановка в доме заставляла несчастного Мироныча день и ночь пропадать в Смольном, находить забвение в круглосуточной работе... Находясь в больнице, М.Л. Маркус не знала об убийстве мужа. Зинаида Гавриловна, жена Серго, подготовила ее и повезла в Москву, на похороны. Кроме того, в эти дни отыскались две сестры Кирова. Они жили в глухом селе Пермской области и ничего не знали о своем брате. Их также пришлось отправлять в Москву. Вместе с ними поехала старая крестьянка, которая воспитывала Кирова.

5 декабря в Колонном зале Москва прощалась с Кировым. Играл оркестр Большого театра. Людской поток не прекращался весь тусклый зимний день. В 11 часов ночи в зале появились Сталин, Орджоникидзе, Жданов, Молотов, Каганович. Руководители партии замерли у гроба убитого товарища в последнем почетном карауле.

В полночь гроб с телом Кирова увезли в крематорий Донского монастыря.

На следующий день состоялись похороны на Красной площади.

Позвонив в Москву, к себе в отдел, Ежов узнал о том, как «отличился» нарком внешней торговли А. Розенгольц. Он устроил прием в честь министра торговли Франции Л. Маршана. Участники приема веселились напропалую, наслаждались музыкой и танцами. На следующий день французское посольство устроило ответный прием, однако отдало дань траурному настроению страны: не было ни танцев, ни музыки, никакого веселья. Иностранцы оказались более тактичными, нежели хозяева...

Поздно ночью, закончив разговор с Москвой, Ежов не ложился отдыхать, а снова брался за бумаги. Он привык работать сутками напролет. Теперь же он совсем забыл о сне. Изнуряя самого себя, он не знал пощады и к помощникам. Особенно доставалось от его придирок Шейнину. После выговора на вокзале, в присутствии Сталина, он изводил его своею требовательностью и подозрительностью. Неприкрытый антисемитизм властного порученца коробил бедного Шейнина, однако о возмущении, а тем более о неповиновении не следовало и помышлять. Этот крохотный человечек мог переломить его судьбу, словно соломинку. Шейнину оставалось одно единственное — старание. И он старался.

Сталин, назначая маленького кадровика, полагал, что внимание к мелочам станет его самой сильной стороной. Так и оказалось.

— Что значит: Натан? — распекал он Шейнина, не приглашая того сесть. — Это имя или кличка?

— Полагаю, имя.

— Тогда чего вола вертеть? Фамилию давай!

И пронизывал тучного потеющего следователя своими острыми, вечно подозрительными глазками.

— Разрешите идти? — спрашивал Шейнин.

Среди близкого и неблизкого окружения Кирова следователь настойчиво искал следы человека с именем Натан. Чутье подсказывало ему, что это настоящее имя, а не кличка, не псевдоним. Его поиски затруднялись тем, что Киров был работником не кабинетным. Миронычу нравилось постоянно находиться среди людей, он часто бывал в рабочих коллективах, в цехах, на собраниях. Это был не затворник в капитанской рубке, а энергичный распорядитель, работающий на палубе вместе с командой.

Все-таки Шейнин был настоящим профессионалом. Без него Ежов был бы как без рук.

Из случайных проговорок арестованных ему вдруг удалось ухватить кончик ниточки, ведущей не куда-нибудь, а в ленинградское консульство Латвии. В протоколах появилась фамилия самого консула г-на Бисенсекеса. Этот дипломатический работник установил тесные связи с группой Котолынова, давал молодым людям инструкции по налаживанию подполья и снабжал их деньгами.

В неожиданном свете вдруг предстала фигура слизняка Николаева, убийцы Кирова. Этот убогий и ущербный человечишко, лишенный работы и презираемый в семье, использовался заговорщиками с таким расчетом, чтобы в случае провала мог заслонить собою всю организацию. Из него усиленно лепили активиста и бесстрашного боевика. Более того, он возомнил о величии своей персоны, почувствовав себя и сильным и отважным — настоящим богатырем, которому по плечу великие дела!

Шейнин раскусил его быстрее остальных и умело подвел к раскаянию в преступлении.

13 декабря Николаев сделал важное признание:

«Я должен был изобразить убитого Кирова, как единичный акт, чтобы скрыть участие большой группы».

20 декабря Николаев показал:

«Мой выстрел должен был явиться сигналом к взрыву, к выступлению против ВКП(б) и советской власти».

От него потребовали подробностей. Он попросил бумаги в камеру и принялся раскалываться начистоту.

«Я указал в своем показании от 20 декабря 1934 года, что мы всегда готовы помочь консулу правильным освещением того, что делается внутри Советского Союза. Тут я имел в виду разговор с Шатским и Котолыновым о необходимости заинтересовать консульство материалами антисоветского характера о внутреннем положении Советского Союза.

Далее, я просил консула оказать нам материальную помощь, указав, что полученные от него деньги мы вернем ему, как только изменятся наши финансовые дела.

На следующей встрече — третьей или четвертой в здании консульства — консул сообщил мне, что он согласен удовлетворить мои просьбы, и вручил мне пять тысяч рублей.

При этом сказал, что установить связь с Троцким он может, если я вручу какое-либо письмо от группы к Троцкому.

О своем разговоре с консулом я сообщил Котолынову, передал ему полученные деньги в размере четырех тысяч пятисот рублей, а пятьсот рублей оставил себе...»

Бывшие комсомольские секретари свели Николаева с братьями Румянцевыми. Старший из них, Владимир, дезертировал из Красной Армии, жил по подложным документам, младший, Анатолий, воевал в армии Юденича, расстреливал пленных красноармейцев, пробрался в Ленинград нелегально и всячески избегал прописки... Обнаружился у Николаева старший брат, Петр, также дезертир, проживающий в Ленинграде без документов. Пистолет, из которого был убит Киров, принадлежал Петру.

Удалось выявить и автора анонимных писем. Их сочинял Роман Кулишер, свояк Николаева, муж сестры Мидды Драуле.

Таким было ленинградское болото, в котором, словно черви в яме, копошилась всевозможная человеческая нечисть.

На подготовку первого судебного процесса ушло совсем немного времени.

На скамью подсудимых Ежов усадил Котолынова, Шат-ского, Румянцева, Мандельштама, Юскина, Мясникова, Левина, Сосицкого, Соколова, Звездова, Антонова, Ха-нина, Толмазова и, конечно, Николаева. А сам занялся дальнейшим расследованием.

Суд начался 28 декабря, менее чем через месяц после выстрела в Смольном. Из Москвы приехал военный юрист Василий Ульрих. Приговор был предопределен заранее. Недавно принятый «Закон от 1 декабря 1934 года» не оставлял подсудимым никаких надежд на спасение.

В день суда Карл Радек поместил в «Известиях» пространную статью. Он напомнил о возмутительном своеволии Ленинградского губкома комсомола, отказавшегося восемь лет назад признать решения XIV съезда партии. Тогда создалась немыслимая ситуация: комсомольцы, партийная смена, отказались подчиниться постановлениям партийного съезда! Эта задиристая линия ленинградского комсомола продолжалась до последних дней и вылилась в злодейское убийство Кирова. Радек писал: «Каждый коммунист знает, что теперь партия раздавит железной рукой остатки этой банды. Они будут разгромлены, уничтожены и стерты с лица земли!»

На суде комсомольцы самозабвенно демонстрировали «упоение в бою» и нисколько не скрытничали, не петляли. Они держались дерзко и, похоже, щеголяли своей предельной откровенностью, признаваясь в любви к Троцкому и в ненависти к Сталину. Котолынов, недавний член Центрального Комитета комсомола, ничего не отрицал: ни тайнописной связи с высланным Троцким, ни получения 5 тысяч рублей от консула Латвии. Подсудимые были готовы на сотрудничество хоть с дьяволом, лишь бы вернуть в Кремль Троцкого.

Страшный приговор подсудимые встретили мужественно. Лишь Николаев, услышав о расстреле, вдруг принялся биться и вопить: «Обманули! Обманули!»

Сразу же после суда Ульрих позвонил в Москву Сталину. Он рассказал о поведении Николаева и предложил не торопиться с его расстрелом, а «поработать с ним поосновательней». О каком обмане он кричал? Кто и в чем его обманул? Ульрих был уверен, что напуганный расстрелом Николаев выложит все, что знал и скрывал до самого последнего часа.

Сталин вспылил. Что может скрывать этот слизняк? Его вытряхнули, как пустой мешок. Ничего он больше не знает и ничего не выложит. Его роль — пешки в опытных руках... Усилием воли Иосиф Виссарионович себя унял и закончил разговор в своей обычной сдержанной манере. Ульрих, безусловно, сделал разумное предложение. Однако он, председательствуя в судах, привык иметь дело с готовым, систематизированным материалом. Ему оставалось лишь выслушать признания подсудимых и зачитать приговор. А вот о том, как эти материалы готовятся, организуются, приводятся в систему... (об этом, как и о многом другом, у Сталина имелись сугубо свои источники информации, благодаря чему он по своему обыкновению проверял и перепроверял поступающие сведения). В Ленинграде, и это знал не только Сталин, но и Киров, начальником следственного отдела работал некий Янкель Меклер, по прозвищу «Мясник». Его помощницей состояла следователь Софья Гертнер. С теми, кто попадал ей в руки, она не церемонилась. Арестованного раздевали и раскладывали на полу. Нарядной туфелькой Софья наступала лежавшему на половые органы. Раздавался истошный вопль. Склонившись, Софья вкрадчиво спрашивала: «Ну, подпишешь?» Эту садистку прозвали «Сонька -золотая ножка». Она была известна тем, что у нее сознавались абсолютно все и абсолютно во всех грехах. (С этими «мясниками» из ОГПУ собирался как следует разобраться Киров. К сожалению, не успел...)

Замордованный Николаев подпишет любой протокол, сознается в любом преступлении. Только что в них толку, в его вымученных признаниях? Сам на себя наговорит в три короба и лишь уведет следствие далеко в сторону. Для поиска настоящей правды такие раздавленные люди лишь вредят.

Заканчивая с Ульрихом разговор, Иосиф Виссарионович держал перед глазами секретную разведывательную сводку. Источники из Берлина сообщали, что на одном из приемов в министерстве иностранных дел неосторожно разболтался подвыпивший японский посол генерал Осима. Оказывается, Троцкий недавно побывал у Гиммлера и вел с ним разговор о «силовых акциях» в СССР. Об этом же вдруг заверещала эмигрантская печать, указывая на необходимость устранения любым путем Сталина в Москве и Кирова в Ленинграде. Так что планы составляются в Берлине, а исполнители находятся в Москве и в Ленинграде. Одну часть плана заговорщикам удалось осуществить — не стало Кирова. Теперь им оставалось намеченное завершить...

Разумеется, Ежов быстро раскусил, что за прикрытием отчаянно храбрившихся комсомольцев скрывается невыясненная подпольная организация. Мелкая котолыновская шваль использовалась всего лишь как бросовая агентура. Ребят ни во что серьезное не посвящали и многого они знать просто не могли. Но кое-какие ниточки благодаря им в руки следствия попали. Например, деньги от консула Латвии и письменная связь с Троцким. Должна существовать ; целая система связи: гонцы, посланцы, порученцы. Этим людям Троцкий доверял — скорей всего, они из числа его бывших соратников. Недаром же деятели оппозиции, приезжая в Ленинград, первым делом устремлялись в Ильинское, на зиновьевскую дачу, многое замышлялось и планировалось там, с глазу на глаз с Зиновьевым, терпеливо дожидавшимся своего часа... Наконец привлекала загадочная личность некоего Натана, человека нездешнего, приезжего. Котолынов случайно встретил его на даче Зиновьева, явившись туда без предупреждения. Знакомство вышло мимолетным, на ходу: один приехал, другой уезжал.

О существовании своеобразного айсберга большой организации свидетельствовало упорное запирательство подсудимых, едва речь заходила о именах старших. Заставить их проговориться не удалось ни следователям, ни судье Ульриху, ни прокурору Вышинскому. Сохранение этой тайны, так необходимой властям, составляло предмет последней стойкости и молодечества осужденных. Они умирали с сознанием исполненного долга, нисколько не раскаявшись, не примирившись.

Приговор над осужденными привели в исполнение той же ночью. Первым расстреляли Николаева. Он находился в полной прострации и еле передвигал ноги... Последним привели Котолынова. К нему подошли Вышинский и Агранов.

— Подумайте, еще не поздно: кто руководил вами? Назовите хотя бы одно имя. Ваша жизнь находится в ваших руках!

Мужество не оставило этого человека и у последней жизненной черты. Он умер с возгласом: «Да здравствует товарищ Троцкий!»

Безжалостная расправа с первым слоем заговорщиков, слоем незначительным и слишком уж примитивным, неискусным, носила главным образом назидательный характер. Врагу, отважившемуся на кровавые методы борьбы, было продемонстрировано, что отныне ни о какой пощаде не может быть и речи.

Дача Зиновьева в Ильинском выглядела центром паутины заговора, настоящим змеиным гнездом.

«Товарища Григория» следовало брать под стражу.

Следователь Шейнин, едва зашла об этом речь, беспомощно развел руками и устремил взгляд в потолок. Он считал, что такой важный шаг следовало предварительно согласовать.

— Ладно, — изрек Ежов. — Свободен. Позову. Он стал звонить в Москву.

Услышав знакомый бас Поскребышева, он попросил соединить его с Хозяином.

— Спрошу, — бесстрастно обронил секретарь.

Потянулись долгие минуты. Ежов нервно покусывал губы. Все-таки шаг предстоял необычный. Как-то отнесется к этому товарищ Сталин?

Голос Поскребышева объявил:

— Товарищ Сталин занят. Он просил передать: «Пусть поступает так, как считает нужным».

— Понял, — мгновенно отозвался Ежов.

Только теперь он осознал всю полноту своей ответственности. Он хорошо представлял, какое впечатление произведет известие об аресте таких персон, как Зиновьев, Каменев и другие. Живая история партии, соратники великого Ленина!

Шейнину он раздраженно приказал:

— Пиши ордер. И смотри мне в глаза прямо. Не виляй. Я, я визирую... понял? Твое тут дело телячье!

15 декабря были арестованы Зиновьев, Каменев и еще девять человек.

Снова страна испытала настоящее потрясение. Слишком уж известными, слишком выдающимися были имена обнаруженных преступников.

Итак, прозвучали первые карательные выстрелы возмездия, покатились первые отчаянные головы.

Подготовка котолыновского судебного процесса потребовала от Ежова совсем немного усилий. Трудностей никаких не оказалось, с озлобленными комсомольскими волчатами легко управились опытные следователи. Теперь предстояло устроить открытый суд над людьми, имена которых до последних дней с придыханием произносили школьники и красноармейцы, студенты и пенсионеры, рабочие и колхозники.

Слишком громкими именами обладали все, кого пришлось взять под стражу!

Для Ежова наступила трудная пора. Исключительное положение арестованных персон требовало веских и конкретных доказательств их вины. Одними подозрениями никакой суд не удовлетворится. В эти дни Николай Иванович полностью ощутил всю меру ответственности за свои решения. Это было чувство тяжести невыносимой. Он совершенно забыл о сне и держался неимоверным напряжением сил.

На свой арест оппозиционеры смотрели, как на досадное недоразумение.

Ежов несколько раз присутствовал при допросах Зиновьева. Этот человек интересовал его чрезвычайно. Многолетний и самый близкий спутник Ленина! Бессменный член Политбюро! Первый руководитель всемирного братства коммунистов — Коминтерна!

Как же великий Ленин не мог рассмотреть истинное лицо этого ничтожества! Чем этот слизняк ослепил вождя партии и революции?

Ежов знал, что в дни наступления Юденича Зиновьев бомбардировал Москву паническими телеграммами, требуя немедленно вывезти его из обреченного города. Неистовый расстрельщик (более жестокий, нежели убитый Моисей Урицкий), он страшился близкого возмездия и думал лишь о собственном спасении. Тогда Политбюро срочно командировало в Петроград Сталина. Он примчался и застал Зиновьева... лежавшим на диване, лицом к стенке. Запущенный, лохматый, диктатор Северной коммуны находился в полной прострации. Пролетарский Питер готовился сражаться, а этот безжалостный палач лежал с поджатыми коленками, с зажмуренными от ужаса глазами.

Суд состоялся 16 января, всего шесть недель спустя после убийства Кирова.

Через день, 18 января, ЦК ВКП(б) разослал в низовые парторганизации закрытое письмо. Документ пытается объяснить случившееся в Ленинграде и словно бы извиняется за вынужденную бездоказательность большой вины взятых под стражу.

«Следствием не установлено фактов, которые дали бы основания предъявить членам «Московского центра» прямое обвинение в том, что они дали согласие или давали какие-либо указания по организации совершения террористического акта, направленного против т. Кирова. Но все обстоятельства и весь характер деятельности подпольного контрреволюционного «Московского центра» доказывает...»

Словом, возложив на осужденных моральную ответственность за преступление, партия не считала вопрос закрытым навсегда. Наоборот, письмо свидетельствовало о том, что следствие продолжается и поиск, пусть и трудный, кропотливый, но движется в правильном направлении.

Бескровность приговора успокоила троцкистов и зи-новьевцев. Создавалось впечатление, что власть удовлетворилась несколькими фигурами. Их пришлось принести в жертву. «Пусть подавятся!»

Молнии первых судебных процессов ударили лишь по вершинам крупных деревьев. Основной массив заговорщиков уцелел и затаился.

Однако капитальное расследование только начиналось.

1 февраля Н.И. Ежов был назначен секретарем ЦК партии с обязанностью курировать силовые ведомства страны.

Месяц спустя А.Я. Вышинский занял пост Генерального прокурора СССР.

Закапываясь все глубже в сохранившиеся вороха документов, Николай Иванович с изумлением обнаружил, что первой жертвой революции стали вовсе не перепуганные члены Временного правительства, покорно дожидавшиеся ареста в Малахитовом зале Зимнего дворца, и не городовые, на которых в те бурные дни шла настоящая охота восторженных студентов, курсисток и гимназистов, а... архивы.

Уничтожение архивов стало первой очистительной операцией тех, кто рвался к власти, но страшился некоторых откровений насчет своей прежней деятельности. Судьбы революционеров, врагов режима, складывались слишком уж по разному, поэтому кое-кому хотелось бы навсегда забыть о прошлом и никогда его не ворошить.

Сгорело очень много, но не все, кое-что сохранилось. В суматохе первых революционных дней архивный хлам небрежно сгребался в кучи и распихивался по углам, каморкам и подвалам. Системы никакой не соблюдалось. Поэтому Ежову, рывшемуся в этих безобразных кучах, то и дело попадались находки, заставлявшие его обалдевать и изумленно хлопать себя по коленям. После этого он с еще большей страстью принимался.рыть, копать. Начиналась эпоха узнавания таких секретов, о существовании которых он прежде и не подозревал. Не смел подозревать!

Глава 5. ОТЕЛЬ «ФРАНЦИЯ».

По плодам их УЗНАЕТЕ их.
Евангелие от Матфея

   Советская официальная история называет в основном четыре здания Петрограда, так или иначе связанных с событиями 1917 года: особняк Кшесинской, где находился штаб большевиков, здание Смольного института, ставшего резиденцией первого советского правительства, Таврический дворец, место работы Государственной Думы, и Зимний дворец, в котором было арестовано Временное правительство России.
   О столичном отеле «Франция» нигде не поминается ни словом. А между тем...

   В самом начале незабываемого 1917 года в Петрограде начала работать большая конференция Антанты, союзников в войне с Германией. Делегацию Великобритании возглавлял лорд Мильнер. Помимо того, что он состоял членом военного кабинета, лорд занимал один из самых ВЫСШИХ постов в системе МАСОНСКИХ организаций МИРА: он являлся Великим Магистром Шотландской ложи [о сущности масонства, о мерзости его для ЛЮБОГО государства и ДЕБИЛИЗМЕ масонов смотри здесь]. Деятельными помощниками высокородного лорда на все время конференции стали посол Великобритании в России Бьюкеннен, военный атташе британского посольства капитан Кроми и вице-консул Англии в Москве Локкарт.
   Военное совещание союзников работало НЕобычайно ДОЛГО – едва ли не целый МЕСЯЦ. Председательствовал на всех заседаниях русский Император Николай II, ПОКИНУВШИЙ ради этого Ставку Верховного главнокомандования в г. Могилеве. [«В Ставке, в эти дни ХОЗЯЙНИЧАЛ генерал Алексеев, ближайший помощник Императора, начальник ЕГО штаба. Николай II доверял этому человеку безоглядно, не подозревая, что Алексеев возглавлял в России военную масонскую ложу[+]. Выманив Царя, Верховного Главнокомандующего Русской Армии, из Могилева в Петроград, СОЮЗНИКИ предоставили Алексееву свободу рук»[+] [для СОКРЫТИЯ участия генералов-ПРЕДАТЕЛЕЙ в подготовке к свержению Монархии в Россиии. Как по Ленину о революционной ситуации: "союзнички"-ПОДЛЕЦЫ уже НЕ могли быть ВЕРНЫМИ союзническим договорам, а генералы-ПРЕДАТЕЛИ уже НЕ желали служить ВЕРОЙ и ПРАВДОЙ своему Царю-БОГОпомазаннику!!![+]]

   +Помазанник Божий[+] – ХРИСТОС Господний[•][+•][••][+] (прилагательное "Господний" отвечает на вопрос: "Чей Христос?, под властью Кого?" (под властью Господа Иисуса Христа), являет Собою на земле наиболее точную ЖИВУЮ икону, «ОБРАЗ и подобие [ЦАРСКОГО служения] Христа[+][+•][••][•] ГОСПОДА»[+].

   Основной темой военной конференции стала судьба Германии, дни которой, как считалось ВСЕМИ[!!!], были СОЧТЕНЫ. Сражаясь на два фронта, немцы напрягали последние силы и лихорадочно искали выхода из создавшегося положения. И германский Генеральный штаб, и кайзер Вильгельм II старались избежать сокрушительного поражения и спастись от унизительной процедуры безоговорочной капитуляции. От бравого настроения немецких военных, с которым они начали войну три года назад, не осталось и следа [(Россия ПОБЕЖДАЛА!!!). Проливы по договору с "союзничками" ПОЧТИ уже были НАШИМИ!!! Но "союзнички" НЕ желали соблюдать договор!]
   Отель «Франция», где разместилась военная делегация Великобритании, стал ЦЕНТРОМ НЕпонятной, но очень ОЖИВЛЁННОЙ деятельности. Надменный [ПОСОЛ] Д. Бьюкеннен стал у лорда человеком для ПОРУЧЕНИЙ
(секретных, разумеется). Прямо из номера Мильнера в бельэтаже посол отправлялся к известному земскому деятелю князю Г. Львову, к влиятельным в русском обществе Н. Некрасову и М. Терещенко. Все более частыми становились контакты английского лорда с русскими генералами Брусиловым, Рузским, Гурко и Половцовым. [Они ВСЕ масоны!!![+]].
   Лорд-масон заваливал Бьюкеннена разнообразными и слишком НЕпонятными поручениями. И только однажды посол сумел догадаться о тайных умыслах Мильнера. Глава делегации Великобритании попросил его приготовить справку о наличии военных сил непосредственно в Петрограде
. Бьюкеннен быстро приготовил заказанный документ. В русской столице к тому времени было сосредоточено 250 тысяч тыловой РАСПУЩЕННОЙ солдатни, кроме того под боком, в Кронштадте, рвутся на улицы десятки тысяч хорошо ОТКОРМЛЕННЫХ матросов (в войне русский военный флот почти не принимал участия).
   Бьюкеннен взял в расчет ещё и усиленно формируемые отряды так называемой «рабочей гвардии», т.е. подразделений из пролетариев питерских заводов. У них пока не имеется боевого вооружения, но при захвате, скажем, арсенала они могут получить винтовки[+] и патроны. Готовая сила для уличных боев! [Официальное лицо Великобритании, у которого ПОСОЛ Англии на побегушках, СОЗДАЁТ по Ленину революционную ситуацию: "союзнички"-ПОДЛЕЦЫ уже НЕ могли быть ВЕРНЫМИ союзническим договорам, а тыловые РАСПУЩЕННАЯ солдатня, ОТКОРМЛЕННЫЕ матросы и пролетарии-ЛЮМПЕНЫ питерских заводов уже НЕ желали служить ВЕРОЙ и ПРАВДОЙ своему Царю-БОГОпомазаннику!!![+]]
   Силы же столичной полиции, органов ПРАВОпорядка насчитывали ВСЕГО 3,5 тысячи человек.
   Вечером лорд снизошел до ОТКРОВЕННОГО разговора с исполнительным послом
. Он напомнил Бьюкеннену о двух событиях, имевших место ровно год назад [в 1916 г.] в далеком Нью-Йорке. Там состоялись два мероприятия, совершенно непохожие одно на другое, но тем не менее имевшие общую цель.
   В бедном ЕВРЕЙСКОМ районе этого гигантского города собрались убеленные сединами люди: «ветераны первой русской революции (1905 г.)». На почетных местах восседала карикатурная парочка: один – огромный, толстый, совсем заплывший жиром, другой – худенький, вертлявый, с клочковатой бороденкой и в пенсне. Это были А. Парвус и Л. Троцкий. В далеком 1905 году они вот так же дружной парочкой появились в Петербурге и пробрались к руководству тогдашнего Совета рабочих депутатов, объявив это необыкновенное учреждение подлинным правительством революционной России (т.е. соперником самого Царя, Совета Министров и Государственного Совета Великой Империи). В настоящее время российская обстановка вновь свела их вместе, усадила одного возле другого в президиуме собрания потасканных «ветеранов» событий более чем десятилетней давности.
   Как всегда на подобных сборищах началась ожесточенная грызня – постаревшие «бойцы» принялись поминать старые обиды, посыпались упреки в оппортунизме. Парвус ВЛАСТНО прикрикнул на смутьянов и НАПРАВИЛ разговор в деловое русло. В итоге: здесь же, в Нью-Йорке, начала работать не то школа, не то курсы по подготовке работников для России. Во главе был поставлен Троцкий. Ему помогал Бухарин. Слушателями-учениками стали несколько сотен человек – в основном, выходцы из российской «черты оседлости».
   В там же месяце и в том же городе, но только в роскошном помещении банкирской конторы «Кун, Леб и компаньоны» совещались богатейшие люди Америки – банкиры. Здесь были представлены: сам Я. Шифф, его сын М. Шифф, его зять Ф. Варбург, а также О. Кан, Ж. Ханауэр и В. Гугенхейм. Темой совещания [американских жидов-ЛЮДОЕДОВ[•]] были ДЕНЬГИ [для жидов-ЛЮДОЕДОВ со всего мира] на очередную "РУССКУЮ" революцию. Я. Шифф доложил, что традиционный ЕВРЕЙСКИЙ налог с каждой души – «шекель» – уже не покрывает всех необходимых затрат. [Этим налогом международная ЖИДОВНЯ привязывала к своим ЛЮДОЕДСКИМ делам КАЖДУЮ еврейскую душу!] Необходимо раскошелиться дополнительно. Сам Я. Шифф подписал чек на 20 миллионов долларов, банк Варбурга гарантировал 10 миллионов долларов, представитель лорда Мильнера, члена военного кабинета в правительстве Ллойд Джорджа, молча положил чек на 10 миллионов долларов.
   Деньги [Жидами-ЛЮДОЕДАМИ] деньги были собраны немалые. "Русская" революция могла начаться.
   Первый этап этой "революции" [– государственный ПЕРЕВОРОТ, осуществляемый спецслужбами "союзников"-ПАРТНЁРОВ с привлечением предателей – ДЕБИЛОВ-аборигенов из генералов, из Государственной Думы и из архиереев Российской Православной Церкви. Цель переворота – СВЕРЖЕНИЕ в России Богом установленной власти Царя-БОГОпомазанника[+] из Царствующего Дома Романовых[+]] – отречение Николая II от трона – и организовывал лорд Мильнер ["союзничек" России, глава делегации Великобритании на конференции Антанты[+]] в Петрограде
. Днём, на пленарных заседаниях военной конференции, он разглагольствовал о победе над тевтонами, а вечерами и ночами действовал в противоположном направлении: готовил скорейшее поражение Русской Армии. [Это, так сказать "английский след"! Но деньгами-то на "еврейскую" "революцию"[+][++] в России обеспечивала мировая ЖИДОВНЯ[+], и именно жиды-ЛЮДОЕДЫ заказывали УНИЧТОЖЕНИЕ Российской Империи и ИСТРЕБЛЕНИЕ всех проживающих в ней, но в первую очередь, РУССКИХ!!![+]]
   Контуры Великой [ЕВРЕЙСКОЙ] Русской Революции [в Российской Империи на деньги жидов-ЛЮДОЕДОВ] определились довольно четко [в соответствии с революционной ситуацией по Ленину: миллиардеры всего мира уже НЕ могли сосуществовать с Российской Империей с её огромнейшими ресурсами во главе с Царём-БОГОпомазанником[+], а ЖИДЫ-миллиардеры (слуги сатаны) уже НЕ желали видеть во главе Российской Империи и Российской Православной Церкви Царя-БОГОпомазанника!!![+]]. Царь Николай II ДОЛЖЕН оставить Трон, а власть [марионеток мировой ЖИДОВНИ] в России получит Временное правительство и Совет депутатов (двоевластие, уже испробованное в 1905 году). [Т.е "двоевластие" было ЗАДУМАНО американскими и английскими жидами-ЛЮДОЕДАМИ задолго до "революционных" событий февраля 1917 г.][+]. Предусматривалось мощное вливание свежих политических сил из-за рубежа: из Англии приедет Плеханов, из Швейцарии – Ленин, из Америки – Троцкий.
   Само собой, Николай II, председательствуя на заседаниях, об этом НИЧЕГО не знал и даже НЕ догадывался. [Жидовня, ПРЕДАТЕЛИ и больные на голову ставят Императору Николаю Второму это в вину!]
   В Могилеве, в Ставке, в эти дни хозяйничал генерал Алексеев, ближайший помощник Императора, начальник его штаба. Николай II доверял этому человеку безоглядно, не подозревая, что Алексеев возглавлял в России военную масонскую ложу. Выманив Царя, Верховного Главнокомандующего Русской Армии, из Могилева в Петроград, союзники предоставили Алексееву свободу рук. За месяц, что Царь отсутствовал в Ставке, генерал-предатель обработал всех командующих фронтами (даже Великого Князя Николая Николаевича, дядю Царя). Командующие дружно решили [по масонской дисциплине, ибо они ВСЕ были членами военной ложи!!![+]], что для победы над Германией Николай II должен НЕМЕДЛЕННО отречься от Престола.
   Русская Армия, таким образом, первой предала Царя, нарушив Долг и Присягу. [ЛОЖНОЕ утверждение, Царь Николай ОСВОБОДИЛ[+] от Присяги Себе ВСЕХ граждан России, а потому Русская Армия НЕ нарушила свой Долг и Присягу! Командующие же – это НЕ Армия, это только НЕмощные, ГРЕШНЫЕ человеки из военных высших чинов, из которых очень и очень многие, но НЕ все, оказались в плену ЛОЖНЫХ идей Христо- и цареборчества, а потому, нарушив свой Долг и Присягу и став ПРЕДАТЕЛЯМИ Родины и своих предков, оказались на службе у мировой закулисы[+]].
   Своё пребывание в Петрограде лорд-ПОДЛЕЦ завершил тем, что секретно пригласил к себе в гостиницу «Франция» известного земского деятеля Г.Е. Львова и продиктовал ему СОСТАВ будущего Временного правительства России. В него вошли 12 человек – все, естественно, МАСОНЫ разных степеней. [Ленин не упоминает, но на ЧЬИ деньги ставится трагиКОМЕДИЯ под названием "Революция"[+], тот и ДИКТУЕТ состав нового правительства! В России и в 1905 году, и в 1917 году деньги были мировой ЖИДОВНИ!!! А масоны ЛЮБОГО ранга – это расходный материал[+] для этой жидовни, не более того!]
   Делегации "союзников" покинули Петроград 22 февраля, а три дня спустя в булочных столицы НЕ оказалось хлеба, возникли СТИХИЙНЫЕ бунты женщин-РАБОТНИЦ, потребовалось вмешательство полиции, а затем и войск... В итоге Николай II в ночь на 2 марта отрекся от Престола. [Это произошло в соответствии с революционной ситуацией по Ленину: КОГДА миллиардеры всего мира уже НЕ смогли сосуществовать с Российской Империей с её огромнейшими ресурсами во главе с Царём-БОГОпомазанником[+], а ЖИДЫ-миллиардеры (слуги сатаны) уже НЕ желали видеть во главе Российской Империи и Российской Православной Церкви Царя-БОГОпомазанника[+] и СВЕРШИЛАСЬ долгожданная жидами ЕВРЕЙСКАЯ революция на деньги жидов-ЛЮДОЕДОВ. Жидовня рьяно взялась за ИСТРЕБЛЕНИЕ проживающих на территории Российской Империи... Как и предсказывал Преподобный Авель Тайновидец ещё в 1801 году: «И будет ЖИД[+] скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить святыни её, закрывать Церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, ГНЕВ Господень за отречение России от своего Царя-БОГОпомазанника... Ангел Господень изливает новые чаши бедствий, чтобы люди в Разум Христов пришли»[+].]
   Такой зигзаг вдруг сделала новейшая история России.
   Так или примерно так осуществляются теперь крутые повороты в мировой политике.
   Человеческая ПОДЛОСТЬ превратилась в подлость политическую, государственную. [В России с того времени, под ЖИДОВСКИМ игом[+], счастье со слезами и КРОВЬЮ хлебают ПОЛНЫМИ ложками, «чтобы люди в Разум Христов пришли»!!!]

   Скудные силы столичной полиции, как и предвидел; лорд Мильнер, оказались НЕ в состоянии предотвратить гигантскую ГОСУДАРСТВЕННУЮ катастрофу. Их попросту смели. В громадном взбаламученном Петрограде ОСНОВНОЙ силой стал ОЗЛОБЛЕННЫЙ беспросветною войной солдатский ШТЫК.
   Первым из влиятельных эмигрантов в Россию вернулся Плеханов. Он приехал в марте.
   3 апреля на Финляндском вокзале состоялась восторженная встреча Ленина.
   5 мая на русскую землю ступила нога Троцкого. Впрочем, ступить ей позволили не сразу: из вагона Троцкого вынесли на руках ликующие сторонники во главе с Урицким и Караханом.
   3 июля состоялось ПЛОХО подготовленное выступление большевиков. Дело ограничилось массовой манифестацией рабочих, солдат и матросов. Вечером начался ливень и разогнал манифестантов... Однако два дня спустя на фронте началось МОЩНОЕ наступление немецких войск. Оба события – неудавшийся мятеж большевиков и удавшееся наступление германцев – невольно СВЯЗЫВАЛИСЬ воедино. Напуганное правительство князя Львова приступило к арестам. В камерах «Крестов» оказалось более 140 членов различных политических партий – в основном, большевиков. Был выписан ордер на арест Ленина и Зиновьева.
   Правительственные меры после мятежа вызывали удивление. Почему-то арестовали Троцкого, но не тронули Плеханова. Стали искать Ленина с Зиновьевым, но оставили на свободе наиболее твердокаменных большевиков Свердлова и Сталина. Что скрывалось за такой необъяснимой избирательностью? [Масонское Временное правительство желает создать Троцкому имидж борца и страдальца за интересы рабочего класса! А Ленин и Зиновьев – это известные лидеры РАБОЧЕЙ большевистской партии из "пломбированного" вагона. По замыслу закулисы[+] именно Троцкому Керенский[+] должен был передать[+] власть осенью 1917-го!]
   Ответы на невольно возникшие вопросы придут гораздо позднее...

   Банкиры, распространители кредитов, похожи на торговцев наркотиками: им важней всего «посадить клиента на иглу», т.е. всучить ему заем. Дальше процесс начинает развиваться своим порядком. У должника, как правило, не хватает средств, чтобы расплатиться во время, в обусловленные сроки – начинают нарастать проценты, затем проценты на проценты. Сумма долга увеличивается подобно снежному кому. И тут банкиры считают возможным проявить милосердие: они соглашаются подождать с возвращением основного долга, но категорически ТРЕБУЮТ уплаты процентов. На их языке это называется «обслуживанием долга». Для банкиров-заимодавцев начинается самое приятное: стрижка купонов. Деньги от должника текут, однако сумма долга при этом не уменьшается. И часто, очень часто количество денег, полученных за обслуживание долга, ЗНАЧИТЕЛЬНО превышает сумму первоначального займа. Тогда заимодавцы, КУРАЖАСЬ, изображая благодетелей, могут согласиться на сокращение долга.
   Надо ли говорить, что при этом идут в ход СУГУБО политические соображения: ДОСТОИН ЛИ должник своим поведением подобной милости.
   Таким образом, посадив клиента на финансовую иглу, банкирам остается сладострастно подсчитывать свои доходы. Клиент, под гнетом долга, заполошно мечется, хватает новые кредиты, лишь усугубляя свою зависимость от заимодавцев. В поисках средств правительства идут на увеличение налогов на своих граждан, урезают расходы на социальные программы, распродают государственное имущество – в итоге население стремительно нищает, в стране копится заряд народного возмущения.
   Словом, легкомысленный получатель займов уподобляется наркоману в период ломки. С таким можно делать ВСЁ, что заблагорассудится. Особенно полезен такой клиент в международных отношениях.
   Банкиры, как и наркоторговцы, строго соблюдают законы мафии, «семьи»
– в прямом и переносном смысле.
   Сплоченность, корпоративность этих богатейших людей планеты привела к созданию Федеративной Резервной системы США. В этот круг избранных допущены очень немногие. В нашем случае интересно рассмотреть фигуру Якоба Шиффа, САМОГО злобного ненавистника России и Русского Народа[+] [Очевидно, он был ОДЕРЖИМ бесом САМОГО высокого ранга].
   Как и многие денежные люди НЕкоренной национальности, Якоб вышел из Германии. Его отец работал у старого Ротшильда во Франкфурте. Общеизвестно, что основатель династии, подобно Чингисхану, разделил Европу на пять улусов – по количеству своих сыновей. Шатры новых покорителей мира появились в Вене, Неаполе, Париже и Лондоне (местом старой ставки остался Франкфурт). Якоб Шифф сумел оказаться у подножия Германа Леба, одного из заправил банкирской конторы «Кун, Леб и компаньоны». Якоб женился на дочери патрона. Другой дочери Леба предложил руку и сердце Пауль Варбург, представитель обширной семьи из Гамбурга. У Пауля имелось трое братьев. Один из них, Феликс, женился на дочери Якоба Шиффа. Удачно сочетались браком и остальные двое братьев, Макс и Фриц. Благодаря семейным узам представители Европы установили родственные связи с американскими финансовыми воротилами (среди них: Оппенгеймер, Кан, Магнус и Гольдберг).
   Целью своей жизни Я. Шифф поставил УНИЧТОЖЕНИЕ России. Ради этого он не жалел ни сил, ни денег. Это он устроил гигантский военный заем крохотной Японии и, модернизировав флот этой страны, науськал её на Россию. В Портсмуте он руководил ходом мирных переговоров и пригрозил Витте ужасами близкой революции. Первый революционный пожар в 1905 году русские быстро потушили. Однако искры продолжали тлеть и ждали своего часа. Заботой Шиффа стало втянуть Россию в колоссальную войну, в которой она, как великое государство, не имела никаких целей. Теперь речь шла о неминуемом поражении Русской Армии. Об этом позаботилась «пятая колонна» в воюющей стране[+].

   Война с Антантой (с Россией в том числе) началась для немцев несчастливо. Бисмарк оказывался прав: нельзя воевать сразу на два фронта. Пришлось напрягать все силы, подскребать последние марки. И здесь, совершенно втайне от остального мира, за дело принялись банкиры (финансы, как известно, не признают государственных границ). В Берлине не слишком заметно функционировала американская контора фирмы «Экуитабл». В ней скромным кассиром трудился отец Ялмара Шахта, будущего финансового гения Гитлера. Кассир в течение 30 лет НИКУДА не выезжал из Германии, ОДНАКО в кармане имел паспорт гражданина США. Свои первые шаги на банковском поприще Ялмар Шахт делал под отцовским приглядом. Всего важнее было установить контакты с финансистами за океаном. И это удалось. На второй год войны молодые деятели Папен и Шахт сильно помогли отечеству, изнемогавшему под бременем расходов. Американская контора «Кун, Леб и компаньоны» (та самая, что финансировала в начале века русско-японскую войну) ссудила немцам первые 400 тысяч долларов. Это был первый американский взнос в европейскую бойню. [Ялмар Шахт ПОДСАДИЛ Германию «на финансовую иглу»[+] «финансистов за океаном» через своего папу «скромного кассира с американским паспортом».] Гамбургский филиал «Куна и Леба», где хозяйничал один из братьев Варбургов, Макс, перевёл на германские счета 25 миллионов марок. А вскоре «Дойче банк», действуя через свои филиалы в Южной Америке, получил из Лондона 4 миллиона 670 тысяч фунтов стерлингов. Только ВОЮЙТЕ, о деньгах не беспокойтесь!
   На эти щедрые миллионы не только отливались пушки на заводах Круппа, на эти деньги немцы мечтали вывести Россию из войны, взорвав в ее тылу братоубийственную революцию. (Один из самых потаенных секретов: на эти ЗАИМСТВОВАННЫЕ средства содержался сам Керенский, глава российского Временного правительства.) Удивительно при этом на самом деле безграничное применение денег: на американские займы немцы финансировали и своих разведчиков в Соединенных Штатах!
   Подведём итоги. Вся кажущаяся пестрота имен и названий – Морганы и Рокфеллеры, Ашберги и Варбурги, Животовские и Томпсоны, «Кун и Леб», «Ниа-банк», «Гаранти траст», «Дойче банк», «Сибирский банк» и «Русско-Азиатский банк» – составляла всего лишь надстройку, покоившуюся на едином мощном фундаменте, а именно – на американском золоте. Отсюда истинная подоплека таких событий, как июльские беспорядки в Петрограде и оголтелая травля Ленина. «Немецкий след» большевиков должен был увести и скрыть ГЛУБИННЫЕ источники АМЕРИКАНСКИХ денег. Эта затея Томпсону удалась с блеском. Немецкий план, опирающийся на выступления большевиков, НАДЁЖНО укрыл план американский. [Уильяма Б. Томпсон[+], будучи директором Федерального резервного банка Нью-Йорка, оплачивал из своего кармана миссию американского Красного Креста в России в 1917 г и являлся членом этой миссии.][+]
   Ленин маячил на глазах до самого выстрела «Авроры». Это имя жевала и пережевывала вся мировая пресса. Но как только дело подошло к распределению руководящих мест, имя Ленина вдруг исчезло – ЗАБОТЛИВАЯ Крупская увезла его в Финляндию на отдых. И на газетных страницах замелькали совсем иные имена: Свердлова, Троцкого, Дзержинского, Урицкого, Зиновьева, Каменева.
   Немецкий план ВРОДЕ бы осуществился – российская Революция свершилась. Но в то же время сработал и АМЕРИКАНСКИЙ план – вместо Ленина, вождя большевиков, у главной власти оказался невзрачный и вовсе неизвестный Свердлов, явившийся не из Европы, а с Урала... Впрочем, Ленин, поднабравшись сил в Финляндии, еще появится на русской сцене.
   Пока же кукловоды за кулисами русских событий УСИЛЕННО дергали за свои привычные веревочки. Власть была взята. Теперь следовало думать, КАК её не упустить и УДЕРЖАТЬ.
   Тем временем пламя российского пожарища не собиралось утихать и превращаться в пепел. Искры из России разносило по Европе. Горелым пахло в Венгрии, Германии, Франции, Италии. И это массовое распространение революционного огня входило в планы тайных поджигателей...

   Капиталистическое зарубежье, свалив русское Самодержавие и посадив своих людей в кабинеты Смольного, почему-то не торопилось признавать официальный статус советской власти
. Более того, дипломатические представители дружно покинули роскошные особняки посольств и обосновались в Вологде, обрекая себя на неудобную жизнь в вагонах. В Петрограде они оставили своих уполномоченных в ранге осведомителей. Как правило, эти люди являлись опытными сотрудниками секретных служб.
   Подошла пора уезжать и миссии «Международного Красного Креста». Американские гости и без того сильно зажились. Полгода – громадный срок! Отель «Франция» стал пустеть.

   Мистер Томпсон, понемногу отправляя членов миссии обратно в США, оставался на своём посту до 4 декабря 1917 года. Он лично проследил, чтобы новая власть в России укрепилась и взяла ПРАВИЛЬНОЕ направление в своей работе.
   Вместо обрушенной системы управления страной спешно создавалась новая. Второй съезд Советов избрал Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК). Это был высший орган власти. Его возглавил отнюдь не Ленин, а Свердлов. ВЦИК сразу же назначил наркомов (по старому – министров) и во главе их поставил Ленина. Таким образом вождь партии стал всего лишь главным назначенцем-ИСПОЛНИТЕЛЕМ. Реальная власть в республике Советов принадлежала, кроме самого Свердлова, всего лишь двум его надежным назначенцам: Троцкому и Дзержинскому. И практика вскоре показала, что эта властная троица, почитая Ленина на словах, не подпускает его к делам своих специфических ведомств.

   Сильно зажившись в Петрограде, мистер Томпсон в начале зимы стал собираться домой. Он потрудился продуктивно. После МИФИЧЕСКОГО «Корниловского мятежа»[+] Троцкий был наконец выпущен из «Крестов» и с ходу уселся в кресло председателя Петроградского Совета депутатов. Лозунг «Вся власть Советам!» (с учетом того, что Троцкий являлся ещё и членом ЦК большевиков) сделал его фигурой едва ли не первого плана. Во всяком случае его имя стало постоянно упоминаться с именем Ленина, мало помалу оттесняя создателя партии, её вождя, имея явную тенденцию к тому, чтобы задвинуть его за свою узкую селедочную спину.
   (Ленину было бы полезней вообще сойти на нет и поскорее. Хлопот ЗАВОЕВАТЕЛЯМ хватало и без него).
   В отсутствие Ленина, увезенного Крупской в Финляндию для очередного отдыха, в Петрограде сложилась та самая «конечная власть», о которой говорилось в таинственном плане «Марбург». Состав Совнаркома (вместе с членами коллегий наркоматов) насчитывал 556 человек. Из них русских было около 30-ти (т.е. всего пять процентов). Совершилось торжество Израиля над гоями! Такого гигантского «трофея», как Россия, ещё НЕ знала вся история завоеваний. [Но жидовне[•] РАНО радоваться, ибо «с нами [с РУССКИМИ] Бог!»[+] и Он нас БЛЮДЁТ!!! Нам же НЕОБХОДИМО приходить в Разум[+] Христов!]
   В течение ноября, осваиваясь в Смольном, Троцкий развил лихорадочную деятельность. У него несколько раз побывал американский генерал У. Джудсон, околачивающийся в Петрограде с какой-то загадочной целью. 30 ноября Троцкого посетили У. Томпсон и Р. Робине. Разговор шел «о низком уровне революции», о том, что необходимо предпринять. Томпсон сообщил, что в Петрограде остается Александр Гомберг (он же – Михаил Грузенберг), работавший в миссии «Международного Красного Креста» переводчиком. Троцкий с пониманием склонил кудлатую копну перепутанных волос. Гомберг-Грузенберг, сын ветхозаветного раввина, был его земляком. Оставался он, как следовало понимать, для СВЯЗИ. Прозвучала и фамилия О. Ашберга с его «Ниа-Банком». Шведский финансист был окончательно утвержден на роль «большевистского банкира».
   Дождавшись паузы, Троцкий язвительно вклеил:
   – Банкиры... Уста их открыты, но карманы закрыты!
   Мистер Томпсон позволил себе обидеться. Он устал от постоянных вымогательств революционеров, нервы его сдавали.
   – Я сейчас же связываюсь с Нью-Йорком, – пообещал он Троцкому.
   В Америку ушла телеграмма с просьбой срочно прислать два миллиона долларов.
   Чек от Моргана пришёл НЕзамедлительно. Томпсон в сопровождении полковника Робинса посетил наркома иностранных дел и два дня спустя занял каюту на пароходе, уходящем в Лондон. Для него наступил небольшой роздых от бешеной работы. Он славно потрудился за истекшие полгода. ВСЕ сколько-нибудь значительные события в России совершались под его заботливым патронажем. Потратив на «русские дела» целых шесть месяцев, мистер Томпсон считал, что потеря такой уймы времени целиком оправдана.
   Под ЕГО приглядом прошёл VI съезд партии большевиков, на котором Троцкий стал не только членом этой партии, но и вошёл в её Центральный Комитет
, поднявшись вровень с самим Лениным.
   Сотрудники АМЕРИКАНСКОЙ миссии УМЕЛО провели так называемый «Корниловский мятеж» – гигантскую ПРОВОКАЦИЮ[+], в итоге которой Русская Армия, сидевшая в окопах, была мгновенно обезглавлена, а рабочие отряды Красной гвардии вооружены из государственных арсеналов.
   Наконец, совершилось главное событие, ради которого Томпсон пожаловал в Россию: Великий Октябрьский Переворот. Уверенно РАСПОРЯЖАЯСЬ в создавшейся обстановке, Томпсон расставил своих людей на руководящие посты, указав им направление деятельности. Основное же достижение американского эмиссара – он обеспечил в революционной России давным-давно задуманное засилье. [ЖИДОВНИ[•]].
   Только после этого посланец из-за океана счёл свою командировку завершенной.
   Приехав из Петрограда в Лондон, мистер Томпсон включился в обработку Ллойд Джорджа, втолковывая ему, как специалист, особенности создавшейся в России ситуации. Британский премьер, белоголовый, багроволицый, терпеливо слушал и поматывал головой. Наставления американца были полезными. Сам он готовился к поездке во Францию, в Версаль, на первую мирную конференцию.
   Томпсон, навсегда покидая Россию, не оставил «свята места» пустым: в Петрограде продолжал ОРУДОВАТЬ его заместитель по недавней гуманитарной миссии Р. Робине. Ему предстоял непочатый край работы. Опытный его глаз заметил усилившуюся активность немцев – германские стратеги, даже проигрывая войну, продолжали думать о будущем. Робине, подозревая Троцкого с КОМПАНИЕЙ в двойной игре, разрывался между Смольным и посольствами западных держав, в чьих стенах в эти дни верховодили не дипломаты, а сотрудники всевозможных секретных служб. Один из них, Брюс Локкарт, считался человеком лорда Мильнера. Прежде чем отправиться в Петроград, он посетил в Лондоне Литвинова, личного друга Ашберга[+], и получил от него рекомендательное письмо на имя самого Троцкого. Благодаря этому, Локкарт чувствовал себя в России, как дома. У него имелся пропуск-«вездеход», подписанный самим Дзержинским. Такие же мощные документы имели Жорж Садуль, приятель Троцкого ещё по Франции, и Сидней Рейли, один из асов британской разведки. Позднее к этой дружной компании присоединился проворный А. Хаммер, бросивший в Америке все свои ГРОШОВЫЕ гешефты и примчавшийся в Россию закладывать основы своего БАСНОсловного богатства.
   Освоение такого колоссального «трофея», как Россия, год от года набирало американский размах и деловитость. Затраченные средства возвращались неслыханными дивидендами.

"Тайны Октябрьской революции 1917 правда и вымысел"
видео (1час06мин38") взято здесь



   Глава 6. Троцкий.

"Посвящается Сталину"
исп. Антон Ключев, стихи Павла Базурина здесь


Песня победы
видео клип с концерта в Москве, текст здесь

Добивают Россию предатели,
А она всё жива непокорная,
На последнем своём издыхании
Уповая на помощь Господнюю!
Но спасение придет обязательно
,
Канет в лету эпоха позорная,
канет в лету эпоха страдания,
Истерзавшая душу народную.


          Который день, который год страна моя во мгле,
          Как будто бедный мой народ не на своей земле,
          Без об"явления войны нас ловко взяли в плен,

          Но Бог велик, и скоро мы поднимемся с колен!

   Сайт "Сыновья России" смотри здесь, многие песни иеродиакона Рафаила можно скачать здесь.]

"Кто без Царя, тот без Христа"
(Русский путь)

Алексей Мысловский


текст

Сила креста – меч на врагов,
Царь на Руси – ОБРАЗ Христов
. ...
С верой такой смерть не страшна:
Жизнь за Христа! Жизнь за Царя!

Но уклонился народ ко греху,
Веру святую оставил свою.
А без Христа и без Царя
Только во ад дорога одна
...

Кровью святой вымощен путь,
Славы отцов достоин будь.
В небо стремись русским путём –
Лишь за Христом, лишь за Царем!


А без Царя русским нельзя,
Кто без Царя, тот без Христа,
Не сокрушит враг Русский Дом –
Только с Христом, только с Царем!

"За Русское Солнце!"

"Наша Русь"


текст

Пусть в России пока все не так
И быть Русским теперь не легко
Обратится плохое все в прах
И низвергнут коварное зло

Обратится плохое все в прах
И низвергнут коварное зло

Наша Русь не простая страна
Мы же Русский, Имперский Народ
Пусть другие близки времена
Русский Царь Православный грядёт!

Пусть другие близки времена
Русский Царь Православный грядёт!

   Другие песни Контрреволюции можно слушать здесь, здесь и здесь.

"Победа будет за нами!"
Жанна Бичевская

(3мин35") текст или текст
видео взято здесь

Скорбит и стонет каждый русский дом
В сердцах от беспредела нет покоя

Лишь русский Царь, Помазанный Христом
Мог удержать Собою зло земное


Царь – наша сила, Царь – русский Вождь
Царь – это русское Знамя

Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь
Победа будет за нами
Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь,
Победа будет за нами!


Славянский дух – незыблемая твердь
Он верит твёрдо в воскрешенье Царства
Девиз наш – Православье или смерть
Всё остальное – антихристианство


Царь – наша сила, Царь – русский Вождь
Царь – это русское Знамя

Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь
Победа будет за нами
Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь,
Победа будет за нами!

"Третий Римъ"
(За Веру, Царя и Отечество!)

Группа КОМБА БАКХ


Москва – Третий Рим[•][+][++][+++]

   +Следует знать, что был не расстрел Царя-БОГОпомазанника с Его Семьёй, а было ритуальное заклание Царя-Богопомазанника Николая Второго с Семьей, которое совершила жидовская[+] нелюдь ритуальными ножами! Стрельба же была всего-навсего имитацией расстрела! О ритуальном характере этого убийства здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь. Об этом книга П.В. Мультатули Екатеринбургкое злодеяние 1918 г.: новое расследование и работа Чёрная месса революции.

   Песня молодежной группы Костромы и их очень здравые ПРАВОСЛАВНЫЕ рассуждения о свято Царе-Искупителе Николае Втором здесь. Другие их песни слушай здесь.

"Мы Русские"
исп. Геннадий Пономарёв


Взята здесь, слова здесь

   +Русский Народ[+] (великоРОССы, малоРОССы, белаРУСы и обРУСевшие люди других национальностей) ПОДНИМЕТСЯ с колен ТОЛЬКО после ДУХОВНОГО взрыва, о котором говорил Преподобный Лаврентий Черниговский, обязательными условиями которого являются ПРИХОЖДЕНИЕ его малой закваски[+] в Разум[•][••][+] Христов[+][+•][••][•], ПОКАЯНИЕ[+][•][+][++] в грехах КЛЯТВОпреступления[+] Соборного Обета[+] 1613 года и ПРИНЕСЕНИЕ БОГОугодных плодов покаяния[+][++]. Перечень грехов против Царской власти, которые напрямую связаны с этим грехами КЛЯТВОпреступления, приведён здесь.




Примечание I. Данный шаблон оптимизирован для просмотра в Google Chrome и Opera
Спаси Вас Господи!

© www.ic-xc-nika.ru
 

почтовый ящик: ic.xc.nika.ru@gmail.com
 








Не теряйте Пасхальную Радость!

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

«Царь грядёт!»


Замечания по этому новостному сообщению можно сделать Сергею Р. по адресу romserg05@mail.ru, но лучше: ic.xc.nika.ru@gmail.com





Яндекс.Метрика

Коллекция.ру