О Государственном Гербе читай здесь, здесь и здесь, о бело-сине-красном Флагездесь, а о черно-золото-белом Флагездесь. Песни нашего сайта: "Третий Римъ" и "Мы – русские!"
"Мы – Русские! Мы – Русские! Мы все равно поднимемся с колен! Покаемся – поднимемся с колен!"
Каяться необходимо в грехах КЛЯТВОпреступления Соборного Обета, данного Богу в 1613 году, и приносить Богоугодные плоды этого покаяния

Икона ПРАВОславного мировоззрения
Царь-Победитель поражает антихриста
ВОЗМЕЗДИЕ
Николай Кузьмин
Часть 2. Вихри враждебные
материалы с сайта
http://www.IC-XC-NIKA.ru

Москва – Третий Рим, Четвёртому
НЕ БЫВАТЬ!

п/я: ic.xc.nika.ru@gmail.com





+ + +
   РОССИЯ НЕ ПОДНИМЕТСЯ, пока не осознает, КТО был наш Русский Царь Николай. Без истинного Покаяния [России] нет истинного Прославления Царя. НЕ ЗАБЫВАЙТЕ, Царь Николай Своими страданиями СПАС НАС. Если бы не муки Царя, России бы НЕ БЫЛО! Осознать должна Россия, что БЕЗ БОГА - ни до порога, БЕЗ ЦАРЯ - как без Отца!
    
    КТО ЛЮБИТ Царя и Россию – тот ЛЮБИТ БОГА. Если человек не любит Царя и Россию – он НИКОГДА искренне не полюбит Бога. Это будет ЛУКАВАЯ ЛОЖЬ!"


Святой Праведный Псковоезерский Старец Николай
(Гурьянов,+ 24.08.2002)

Во Имя Отца, и Сына и Святого Духа. Аминь.
Господи Благослови!
Возмездие. Николай Кузьмин. 2004

   XX век по праву войдёт в Историю под названием «Русского». Никогда государство древних русов не достигало такого величия, как в закатившемся веке, последнем во втором тысячелетии. Эти потрясающие успехи всецело связаны с исполинской личностью И.В. Сталина[+], чей исторический масштаб только начинает осмысливаться всерьёз.
   Начало XX века ознаменовалось для России двумя мощными АНТИрусскими восстаниями. ЧРЕЗМЕРНОЕ участие в обоих приняли лица "некоренной национальности". Они, "пламенные революционеры", называли Россию "этой страной", а русских – "этим народом". В своих МИРОВЫХ планах они отводили России роль полена, предназначенного сгореть в печке "перманентной революции". Ещё живы люди, не забывшие ни "красного террора", ни расказачивания, ни борьбы с "русским фашизмом". А сколько лет неоглядная русская провинция замирала от ужаса, услыхав: "Латыши идут!" Эти "железные стрелки" не понимали ни слова по-русски и умели лишь нажимать на курок маузера.
   Сталин остановил этот истребительный беспредел. Мало того, он обрушил на головы палачей меч справедливого ВОЗМЕЗДИЯ. Авторы ГЕНОЦИДА Русского Народа[+][+•] получили ПО ЗАСЛУГАМ. [Правильнее, Господь Бог, в том числе и руками И.В. Сталина, обрушил и ещё ОБРУШИТ меч справедливого ВОЗМЕЗДИЯ, и авторы геноцида Русского Народа, и исполнители с соучастниками этого геноцида уже получили и ещё получат ПО ЗАСЛУГАМ. В книге показаны ПРИЧИНЫ гибели и В.Маяковского, и С.Есенина, и М.Горького[+], и других – это ВОЗМЕЗДИЕ за то, что, как сказал С.Есенин, «Революция... А ведь как мечталось о ней, как грезилось! Её ждали, как спасительного ливня в жестокую засуху. И, признаться, приближали, как могли, — каждый в меру своих сил [«ненавидели Императора Николая Второго[+][++] и САМОдержавие»[+], БОГОМ установленную ВЛАСТЬ в России!!![+] РАЗРУШАЛИ ПРАВОславную[+][•][••][++] Российскую Империю!!! «Венчались со Свободой!»[+]] Что же вышло? Что получили?» Получили на свои головы ПРОКЛЯТЬЕ[+] Бога, как КЛЯТВОпреступники Соборного Обета[+] 1613 года! – а это СМЕРТЬ в муках, а затем глубины ада. Причём, муки жизни и смерти – это МИЛОСТЬ Божия, ибо они уменьшают страдания в аду! Не якшались бы с ЖИДОВНЁЙ (это жидовская шваль), а тем более с жидами-ЛЮДОЕДАМИ[•][+][•][•+][•++][••+], всё было бы для них иначе!!!]
   Непревзойдённый труженик на высочайшем государственном посту, Сталин создал государство, о котором мечтали поколения утопистов: с бесплатным образованием и лечением, с необыкновенной социальной защищённостью трудового человека. В СССР господствовал закон: «Вор должен сидеть, а ПРЕДАТЕЛЬ – висеть!» Благодаря титаническим усилиям Сталина появилась на планете наша советская цивилизация. [Она создало условия для рождения и возрастания[+] ГРЯДУЩЕГО Царя-Победителя[+][•] из Царствующего Дома Романовых![+][+]]
   Постижению этих сложных и порой умопомрачительных явлений посвятил автор своё ДОКУМЕНТАЛЬНО-художественное повествование. [КРОВАВЫЕ факты ига ЖИДОВСКОЙ (но не еврейской!!!) тирании изложены князем Н.Д. Жеваховым[+] (†1946-1949) и Н.П. Кузьминым[+][++] (†15 янв. 2011), правда, Николай Павлович, будучи дитём БЕЗБОЖНОГО СССР, НЕ ПОНИМАЛ историю Российской Империи и роль Императора Николая Второго в ней, а потому, к сожалению, изволит порой цареборческие БРЕДНИ писать. Новостные сообщения по книге. Часть 1. Последний полёт Буревестника, Часть 2. Вихри враждебные. Голос-Пресс, 2004.

Портрет И.В. Сталина. Современная открытка, выпущенная в Польше
С Т А Л И Н
Иосиф Виссарионович
Верховный главнокомандующий
Красной Армии – Советской Армии –
победительницы фашисткой Германии
Слуги мировой закулисы ненавидят Сталина за то, что
он возродил русский национализм

Исполнителей ритуального убийства Императора Николая Второго
Сталин методично уничтожил

чтобы получить больший размер – нужно кликнуть мышью

   ВОЗМЕЗДИЕ. Часть 2. Вихри враждебные (250-703)

Глава 1. Уроки отца Гурама .... 250
Глава 2. Революционеры ..... 264
Глава 3. С Кировым ..... 274
Глава 4. Змеиное гнездо ..... 301
Глава 5. Отель «Франция» ..... 324
Глава 6. Троцкий ..... 335
Глава 7. Горечь поражения ..... 354
Глава 8. Когда умирал Ленин ..... 370
Глава 9. Разгром ..... 382
Глава 10. По острию ножа .... 397
Глава 11. Метастазы .... 410
Глава 12. Клубок измены, или государство в государстве .... 427
Глава 13. Заклятый друг .... 465
Глава 14. Вскрытие пласта .... 484
Глава 15. Капитальная приборка в доме .... 513
Глава 16. Радек .... 519
Глава 17. Фейхтвангер .... 524
Глава 18. Ликвидация .... 534
Глава 19. Чёрный человек .... 550
Глава 20. А что за зеркалом? .... 567
Глава 21. Всё могут короли .... 577
Глава 22. Провокатор .... 585
Глава 23. Последние годы Ленина .... 593
Глава 24. Остерегайтесь «любимцев»! .... 631
      1. Христиан Раковский – «польский МЕСТЕЧКОВЫЙ деятель Хаим Раковер», в России
         он от закулисы, но «руководитель, а не исполнитель»!
.... 632
      2. «Ягода намеревался сесть в кресло председателя Совнаркома» .... 651
      3. «Бухарин впитал с молоком матери отвращение ко всему русскому, национальному,
         традиционному»
.... 656
      4. «Неукротимого маршала госбезопасности» Николая Ежова сожрала жидовская шваль
          с Лубянки!
.... 671
Эпилог. .... 678
Авторское послесловие. .... 702-703
Глава 25. Заговор против Сталина (глава из книги "«Черные тюльпаны» перестройки" (2010г стр.313-348), не вошедшая в книгу "ВОЗМЕЗДИЕ")

   Глава 11. Метастазы.

"Сталин Бич Божий"
Режиссер Анна Сергеевна Москвина
фильм взят здесь


В мае 1899 г. знаменитый архимандрит Иерон Васильев, настоятель Ново-Афонского монастыря семинаристу Иосифу Джугашвили: «Грядет царство «зверя» на Россию. Жиды будут уничтожать Русский Народ, а ты будешь уничтожать их! Иди! Игумен Иерон благословил Иосифа иконой «Избавительница», главной Святыней монастыря. Наверно не случайно на Новом Афоне была южная дача Сталина. В июне 1969 года высокий, прямой, негнущийся президент Франции Шарль де Голь стоял на Красной Площади у могилы Сталина, держа руку под козырек! Об этом здесь

Глава 12. КЛУБОК ИЗМЕНЫ, или ГОСУДАРСТВО в ГОСУДАРСТВЕ.

   Сталин не любил портфелей. Обыкновенно он уносил с собой бумаги, заложив их в свернутую трубочкой газету.
   У Ежова же, особенно в Семипалатинске, была усвоена манера таскать с собой начальственный портфель, солидный, из хорошей кожи, с металлической окантовкой углов. Там, в Казахстане, внушительный портфель являлся признаком власти и достоинства. «Авторитетом пользуется!» — восхищенно шептались простодушные обыватели степного городка, определяя по портфелю положение чиновника в начальственных верхах.
   Первому секретарю губкома полагался портфель самый большой, самый нарядный — самый руководящий!

Теперь Ежову пришлось заменить портфель папкой, нарочито серого незаметного цвета. Бумаг, когда он отправлялся в Кремль, набиралось порядочно, в газетке их не донесешь.

Еще работая в Ленинграде, он по телефону улавливал растущее раздражение Сталина незначительностью следственных результатов. Оба судебных процесса показали, что и мальчишки-комсомольцы, и ничтожный Николаев были всего лишь слепыми исполнителями, бросовой агентурой. Настоящим убийцам Кирова удалось остаться в тени. Даже суд на группой Зиновьева—Каменева не выявил всей глубины заговора, о котором подозревал Ежов. Имелся заговор, существовал — в этом у него не возникало никаких сомнений!

Возвращаясь из Ленинграда в Москву, Николай Иванович готовился к отчету перед Генеральным секретарем. Он понимал, что разговор предстоит жесткий. Сталин умел спрашивать за порученное дело.

К сожалению, так и не нашлись водители грузовиков: ни того, в кузове которого был убит Борисов, ни того, что налетел на автомобиль Ягоды, наркома внутренних дел. Скорей всего, обоих шоферов попросту убрали. Слишком уж опасны! Особенно тот, кто таранил машину наркома. В заурядное транспортное происшествие верилось с трудом. Грузовик выполнял роль орудия убийства.

Ежов ломал голову над тем, почему вдруг так срочно понадобилось убирать Ягоду. Напрашивалось два ответа. От него избавлялись, как от слишком опасного человека, вышедшего на след главных заговорщиков, или же он был их соучастником и ему стал угрожать неминуемый провал, а значит, и арест.

Кем же на самом деле являлся нарком внутренних дел, хозяин грозной Лубянки?

Работа предстояла напряженная и трудоемкая. Пдан поисков Ежов составил загодя и готовился докладывать об этом Сталину.

Прежде всего предстояло заняться расшифровкой кличек, попавших в его серенькую папку. Преступники, как и положено, орудовали под вымышленными именами. Одно из них — Натан — попало в папку самым первым. Пожалуй, Шейнин прав: имя настоящее, не вымышленное, требовалось лишь установить фамилию... С остальными кличками Ежов поступил, руководствуясь чутьем. Ему показалось, что «товарищ Релинский» и «товарищ Орлинский» чем-то друг с другом связаны и поместил их рядом... Особые надежды он почему-то связывал с неизвестным, имевшим кличку Зершторенманн. Угадывался немецкий след, связь с Германией: и прежней, и настоящей. Остальные клички (а их набрался целый ворох: Роман Романович, Кузьмич, Портной, Москвич, Рыжий, Смуглый, Лапка, Кацап, Сидор и Петр) он отнес к наследию царской охранки, из агентуры генералов Белецкого, Курлова и Джунковского. В те времена, в канун царского отречения от престола, в Россию, страну полнейшего безвластия, устремились сотни, если не тысячи, авантюристов. Среди этого отребья уверенно действовали агенты

секретных служб. Петроград в те годы кишмя кишел подозрительными иностранцами.

Помимо зарубежной агентуры суетилось и громадное количество отечественных провокаторов. Расследование показало, что среди функционеров различных политических партий России примерно четвертую часть составляли агенты охранки. Особенно нашпигованными оказались партии социал-демократов и анархистов.

Кроме этого специальной справкой Ежов собирался довести до сведения Хозяина свои внезапные открытия насчет Дзержинского и Ленина.

Поведение главы ВЧК вызывало недоумение по многим эпизодам: в первую очередь в связи с покушением Каплан. Относительно же Ленина у Ежова подобралось несколько фактов, требующих по крайней мере убедительного объяснения. Речь шла прежде всего о счастливом избавлении от ареста (и смерти) в ночь налета юнкеров: Ленин успел выскочить из квартиры Елизаровых буквально в последнюю минуту, а кроме того, о непостижимом безрассудстве Вождя, вдруг приехавшего в Питер из шалаша в Разливе в те самые дни, когда ищейки Временного правительства сбивались с ног в поисках его убежища.

Собираясь докладывать, Ежов заранее обмирал при мысли, какой будет реакция Хозяина. Шутка сказать, сам Ленин! Имел ли он право обращать внимание на странности в поведении Вождя Революции?

А разве не могло быть, что Сталин ничего не знал о выявленных фактах? Этого Ежов не исключал. В те годы Иосиф Виссарионович не вылезал с фронтов и многие события в Центре происходили без него.

Нет, никаких утаиваний!

Тем более, что узнавания на этом не кончались. Самые ошеломительные открытия ожидались впереди.

Волновался он напрасно — его отчет о работе в Ленинграде прошел успешно.

Особенное внимание Сталин проявил как раз к тому, на что и рассчитывал Ежов — к ниточкам, обещающим самые результативные открытия. Синий карандаш Вождя сделал несколько подчеркиваний, определив тем самым первостепенность предстоящих поисков. Правда, к длинному перечню кличек Сталин отнесся равнодушно, энергично подчеркнув лишь одну — товарищ Орлинский. Насчет Портного он сказал, что это знаменитый провокатор

Малиновский, в свое время возглавлявший фракцию большевиков в Госдуме, а Москвич — тоже провокатор Черно-мазов, которому удалось пролезть на пост редактора «Правды». При этом он задержал свой карандаш на эпизоде с Лениным, вспомнив о том, каким доверием Вождя пользовались оба провокатора. Воспоминания в эту минуту настолько овладели Сталиным, что он словно забылся и долго не отрывал глаз от строчек справки.

Сложные чувства владели в эти минуты Генеральным секретарем. То, к чему подбирался Ежов своими внезапными узнаваниями, давно уже не было секретом для него самого. В свое время он достаточно пережил, ломая голову над загадками ленинского поведения (один VI съезд партии чего стоил!). Но в декабре 1922 года им был получен строго конфиденциальный документ: «Справка» Дзержинского. И у него упала с глаз пелена. Глава ВЧК по каким-то своим каналам сумел разузнать об очень многом, и после этого многое для Сталина потеряло таинственный покров.

Да, Ленин успел сбежать от юнкеров благодаря позднему ночному звонку по телефону, а звонил ему не кто иной, как заместитель министра юстиции Временного правительства Каринский. Той поздней ночью вождь Революции скрылся не на рабочей окраине Питера, как можно было ожидать, а в квартире доктора Манухина, возле Таврического сада. Манухин же, и это теперь не секрет, был крупным масоном. Свои объяснения имел и раскопанный Ежовым эпизод с бесстрашным появлением Ленина в Питере, в Лесном институте, хотя ищейки Временного правительства в поисках его вроде бы сбивались с ног.

По всей видимости, приближается время, когда посвятить в эту тайну придется и Ежова.

Пока же...

Иосиф Виссарионович внезапно поднял на Ежова мимолетный взгляд. Маленький помощник, как всегда, находился в напряженном состоянии. Ленинградская командировка с ее внезапными и страшными узнаваниями сильно подействовала на старательного порученца. Но... что делать? Таково «Зазеркалье» любых больших событий. Приходится терпеть, приходится переносить...

В кабинете Генерального секретаря Ежов, сугубо штатский человек, стал держаться на военную ногу.

— Здравия желаю, товарищ Сталин!

Во всем сталинском окружении только Молотову и Ворошилову позволялось обращаться к Вождю по имени. Для остальных существовало сухое и казенное «товарищ Сталин».

Ежов достал из папки черный конверт, вынул из него две фотографии и вместе с конвертом положил перед Сталиным. Сделав шаг назад, он остался стоять с опущенными руками, весь напряженный, как всегда при посещении этого кабинета.

Взяв снимок, Иосиф Виссарионович отнес его подальше от глаз, поразглядывал и бросил, взял другой. Брови его дрогнули, он быстро, остро глянул на Ежова. На снимке позировало семейство респектабельного буржуа, предающееся неторопливому отдыху: муж, жена и ребенок. На главе семейства было щегольское пальто с перехватом и новенькая шляпа. По всей видимости, он следил за модой. Вид жены и ребенка также свидетельствовал о солидном достатке, о спокойствии и благополучии семьи.

Удивление Сталина объяснялось тем, что в этом ухоженном и сытом моднике буржуа он сразу узнал Дзержинского.

— Где? — коротко осведомился Сталин, все еще изучая снимок.

— В Женеве. На озере. В восемнадцатом году. Август месяц. И снова дрогнули сталинские брови. Моментально вспомнилось: Царицын, борьба за город и за эшелоны с хлебом, скудные новости из Москвы по прямому проводу. Положение республики тогда никак не располагало к отдыху на модных и дорогостоящих курортах. Да еще с семьей. Впрочем, семья Дзержинского всегда жила за границей!.. Август... Значит, после мятежа эсеров и уничтожения царской семьи в ипатьевском подвале. И накануне убийства Урицкого и покушения Каплан на Ленина... Тут же память подсказала, что Дзержинский на весь тот август куда-то вдруг исчез из голодной Москвы. Появился он лишь перед самыми выстрелами в Петрограде и в Москве... Вот он где, оказывается, находился: в Швейцарии!

— А эти? — Сталин ткнул в другой снимок.

Двое мужчин, по виду советские служащие, с подростком, сфотографировались на Красной площади, на фоне Василия Блаженного. Снимок был неважный, любительский.

Быстрым жестом, одним мизинцем, Ежов указал на пожилого мужчину, задравшего зачем-то голову к небу, и назвал его: Некрасов. Да, тот самый, министр Временного правительства, масон весьма высокой степени (они в том правительстве были масонами все поголовно). Некрасов почему-то за границу сбегать не стал, бесстрашно остался в России и благополучно пережил кровавую полосу «красного террора». Снимок сделан в наши дни, совсем недавно.

—  Арестован?

— Пока нет. Имеются сведения, сменил фамилию. «Черт знает что! Масоны гуляют по Москве, фотографируются на Красной площади!»

Спутником Некрасова был Прохоров, известнейший в старые времена заводчик, владелец Прохоровской мануфактуры. Подросток на снимке — его внук. Своей фамилии Прохоров не менял, устроился на работу в «Центросоюз», занимался сельской кооперацией.

Упоминание о «Центросоюзе» заставило Сталина снова поднять снимок и всмотреться пристальней. Прохоров, заводчик, миллионер... Почему же не сбежал в какой-нибудь Париж? Все поубегали, этот же остался и не один (заставил их к т о-т о не убегать!). Остались махровые миллионеры... а что избрали? Смешно сказать: утлые деревенские лавчонки с устоявшимся запахом селедки, хомутов и керосина. Это — вместо Парижа! Там же, скорей всего, следует искать и след Некрасова... Туда же, в «Центросоюз», вдруг почему-то стал стремиться снятый со всех постов Зиновьев. Зачем? Что его туда потянуло? После Коминтерна-то, мировой организации! Он в русскую деревню и не заглядывал ни разу в жизни!

Такая поразительная любовь к сельской кооперации нашла объяснение в годы коллективизации. «Центросоюз» забрал в свои руки руководство кулачьим возмущением и сопротивлением. Организация массовая: нет сельца без лавчонки и лавочника, тоскующего по свободе торговать. Плюс к ним заготовители и всевозможные уполномоченные, — целая армия!

Провалившись на заводах, потеряв последнее влияние в среде рабочих, оппозиция ухватилась за крестьянство.

Иосиф Виссарионович внезапно остро глянул на Ежова. Справится ли? Хватит ли умения и сил?

Ежов стоял перед ним, как свято горящая свеча. Всем своим существом, всеми помыслами и стремлениями — весь его, с ним, верен и предан до самого конца. Он походил на пулю в стволе, маленькую, но убойную, отлитую прочно и заостренную для поражения наповал. Прикажи! Нажми лишь на курок! Для пули не существует никаких авторитетов!

Пыхнув дымом, Сталин спросил:

— Что у вас еще?

— Прошу разрешения вскрыть сейф Свердлова. Уловив недоумение, пояснил. Служебный сейф председателя ВЦИК после внезапной смерти Свердлова в 1919 году не вскрывался (описи не существует). Видимо, было не до описи. Сейф отнесли на склад и свалили в кучу рухляди. Там он валяется до сих пор.

В настоящее время сама личность Свердлова и вся его деятельность выявляются совершенно в ином свете. Фигура этого человека, вдруг оказавшегося вместо Ленина на самой вершине власти, представляется зловещей и загадочной.

— У него остался сын, — припомнил Сталин.

— Так точно. Работает следователем. Характеристики положительные.

Разрешение было получено. Сталин сделал какую-то пометку на своем календаре.

— У вас все?

На мелком напряженном лице Ежова отразилось сдержанное волнение. Он достал из папки и подал несколько бумаг. В том, как это было сделано, сквозило тревожное ожидание. Маленький куратор сознавал, какое действие окажут на Вождя внезапно обнаруженные документы.

Продолжая стоять, Сталин невнимательно перелистнул первые бумаги. Глаз его привычно схватывал весь текст.

«Поручение Троцкого исполнено, — читал он. — Со счетов синдиката и министерства 400 000 крон сняты и переданы...»

Следующий документ:

«Поручение исполнено. Паспорта и указанная сумма 207 000 марок по ордеру Вашего господина Ленина упомянутым в Вашем письме лицам вручены».

«Вот оно! — подумалось Сталину. — Деньги партии и проклятый Парвус!»

Он взял себя в руки и стал дочитывать.

Стокгольм, 21 сентября 1917 г. Дорогой товарищ!

Банкирский дом М. Варбурга, согласно телеграмме председателя «Рейнско-Вестфальского синдиката», открывает счет для тов. Троцкого. Доверенный, по всей вероятности г. Костров, получил снаряжение и организовал транспорт такового вместе с деньгами. Ему же вручена потребованная тов. Троцким сумма.

С приветом Фюрстенберг.

Фюрстенберг (он же — Ганецкий) всегда считался верным ленинским помощником, самым доверенным лицом, связанным с передачей денег на революцию. А вот же: он, оказывается, одновременно обслуживал еще и Троцкого!

Слуга двух господ? Какое там — двух! Целого легиона!

Интересно, знал ли об этом Ленин?

Обращало внимание, что телеграмма Фюрстенберга послана вскоре после освобождения Троцкого из «Крестов», он тогда был спешно выпущен из тюрьмы и занял пост председателя Питерского Совета...

Словом, как Сталин и предполагал, рано или поздно вся эта давнишняя история с немецким Генеральным штабом, с немецким золотом и немецким запломбированным вагоном должна была непременно всплыть. Оставались живые участники, не полностью уничтожались документы. Архивы... Черт знает, сколько грязи хранится на их полках и ждет очереди, чтобы всплыть из забытья! Сталину вспомнился Зиновьев. Этот был рядом с Лениным и принимал во всем самое непосредственное участие. Известно, например, что Парвус первоначально принес для проезда через Германию только пять паспортов: самому Ленину с Крупской и Арманд и Зиновьеву с женой.

Сталин отложил бумаги в сторону, для себя.

Следующие два документа принадлежали к архисекретнейшим. Знали о них лишь несколько человек. Сталин, в частности, не знал. Он в те годы не вылезал с фронтов, а в Москве тогда всеми правительственными делами безраздельно заправляли Свердлов, Троцкий и Дзержинский. Роль Ленина сводилась к исполнению указаний ВЦИКа. Совнарком, тогдашнее правительство, состояло из назначенных, а не избранных руководителей, — отраслевых чиновников. Оба добытых Ежовым документа так или иначе касались генеральной линии большевиков на мировую революцию. Как один, так и другой свидетельствовали, что все решительные действия тогдашних московских правителей носили нисколько не самостоятельный, а всего лишь исполнительный характер. Кремлевская власть, такая решительная, свирепая, на самом деле смотрела из чужих рук. Первым документом повелевалось создать специальный «Фонд хлеба Всемирной Пролетарской Революции», вторым было распоряжение отпустить несколько миллионов франков на ремонт здания масонской ложи «Великий Восток» в Париже, на улице Кадэ. Оба документа скреплялись подписью председателя Совнаркома В.И. Ленина.

Век бы не знать таких открытий!

Как раз об этом Сталин думал, когда примерял Ежова на роль усердного копателя. Из-под завалов времени может вывернуться вдруг такая глыба, что перевернет все заученные представления о святом назначении Революции. Закулисная сторона таких катаклизмов — страшная вещь.

Докладная записка

«Ныне боевой аппарат масонства усовершенствован и формы будущего натиска откристаллизовались. Испытанным боевым оружием масонства уже послужил экономический фактор — капитализм... Разжигание бессознательной ненависти в народной толпе против всех и вся — таков второй и главный наступательный ход, выдвинутый ныне масонством в России. Этой мутной волной намечено потопить царя не только как самодержца, но и как Помазанника Божия, а тем самым забрызгать грязью и последний нравственный устой народной души Православного Бога. Пройдет всего каких-нибудь десять—двадцать лет, спохватятся, да будет поздно: революционный тлен уже всего коснется. Самые корни векового государственного уклада окажутся подточенными».

(Документ этот составлен 10 февраля 1895 года, и составлен людьми, способными на точный и глубокий анализ. Как видно, правоохранительные органы старой России состояли не из одних усатых городовых и тупых квартальных надзирателей. В этих учреждениях трудились специалисты выдающихся способностей.)

Сохранился и отчет министра внутренних дел графа Игнатьева, человека проницательного и решительного, призванного к трону для борьбы с обнаглевшими террористами.

«В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржи, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел».

Последней из оставленных бумаг была «Справка о генерале Джунковском, последнем руководителе охранного отделения царской России». Справку составлял сам Ежов, натолкнувшись в своих раскопках на следы жандармского генерала в стенах Лубянки.

Иосиф Виссарионович немедленно вспомнил главного жандарма и удивился тому, что генерал не только жив, но и... состоит в штатах наркомата внутренних дел СССР. Находка удивительная!

В свое время В.Ф. Джунковский состоял адъютантом великого князя Сергея Александровича (убитого террористами), затем был Московским генерал-губернатором, а с 1913 года возглавил корпус жандармов, являясь одновременно заместителем (товарищем) министра внутренних дел. Известность он получил резкой конфронтацией с царицей, а также тем, что вдруг провалил такого матерого провокатора в партии большевиков, как Малиновский.

В 1917 году генерал был арестован как «царский сатрап» и оказался в компании жандармских генералов Курлова и Белецкого. Судьба всех троих оказалась совершенно разной. Курлова, как организатора убийства Столыпина, отпустили за границу, Белецкого расстреляли в первый же день «красного террора», а Джунковского пригласил к себе Дзержинский, глава ВЧК. Между двумя руководителями силовых ведомств, бывшим и настоящим, состоялся содержательный разговор. Генерал Джунковский попенял своему собеседнику, что большевики напрасно упразднили жандармское управление. Уже сейчас становится очевидным, что народ будет ожесточаться, а это чрезвычайно опасно для обладателей власти. Дзержинский лишь усмехнулся: «Ну, у нас не будет ожесточенных!» Он сделал генералу совершенно неожиданное предложение: стать сотрудником ВЧК. Джунковский, понимая, что повлечет за собой его отказ, выразил согласие. Он принимал активное участие в операции «Трест» и даже ездил за границу. Его профессиональными советами Дзержинский пользовался до самой своей внезапной смерти.

Мятеж эсеров вспыхнул во время работы V съезда Советов.

Утром в германское посольство приехал начальник Секретного отдела ВЧК Янкель Блюмкин, добился встречи с графом Мирбахом и убил его. Кроме Блюмкина в числе организаторов мятежа оказались также два заместителя «железного Феликса», Александрович и Прошьян... Восставшие при всем своем нахальстве не воспользовались растерянностью большевиков и упустили редкий шанс на удачу. Им удалось захватить Главпочтамт и они успели объявить по радио о свержении правительства Свердлова—Ленина-Троцкого. В ночь на 7 июля они могли взять Кремль, но промедлили, — скорей всего и сами не верили всерьез в успех своей затеи. Силы у мятежников имелись: 2,5 тысячи бойцов, 8 орудий, 4 броневика и 60 пулеметов.

В поддержку мятежа в Москве вспыхнуло восстание на Волге, в Ярославле и Рыбинске. Акция была хорошо продумана.

Уверенные действия властей, опомнившихся от шока, быстро переломили ситуацию. На улицах Москвы заговорила артиллерия. По особняку Морозова орудия лупили в упор, с близкого расстояния. Мятежники кинулись спасаться. Суровые латыши принялись за расправу с ранеными и пленными. Застучали маузеры.

В дымившийся морозовский особняк латыши вступили с опаской. Они ожидали увидеть обезображенный труп Дзержинского. Однако «железный Феликс» оказался жив и невредим. Правда, чрезвычайно злобен. Освобожденный из плена, он вернулся на Лубянку в бешенстве и немедленно без суда и следствия расстрелял 13 своих самых близких сотрудников. Он сыпал удары, не считаясь ни с постами, ни с заслугами.

За эсера Александровича, заместителя Дзержинского, попробовала замолвить слою Коллонтай. Она называла его «Славушкой», он был одним из ее любовников. Дзержинский глянул с такой яростью, что у нее застряли слова в горле.

— Не лезьте не в свое дело, мадам!

Горюя о расстрелянном, Коллонтай сочинила некролог «Памяти тов. Александровича» и принесла его в «Правду». Там на нее вытаращили глаза и печатать некролог отказались наотрез.

Подавление эсеровского мятежа сопровождалось большой кровью. ВЧК действовала беспощадно. И поразительно, что в этой вакханалии спешных и мстительных расстрелов уцелел один-единственный человек... Янкель Блюмкин. Негодяя, едва не спровоцировавшего новое германское наступление, не тронули и пальцем.

Застрелить посла и не понести никакого наказания?!

Найти разумного объяснения столь странного милосердия неистового Дзержинского было затруднительно и теперь.

Непостижимо повела себя и оскорбленная Германия. За подлое убийство своего посла она, пусть и ублаженная условиями «архипохабного» Брестского мира, была обязана ответить применением военной силы. Каким-то чудом мстительного наступления немецкой армии удалось избежать. Германское правительство проглотило неслыханное оскорбление!

А в плену ли находился «железный Феликс», поспешив попасть в штаб мятежа?

А не руководил ли он оттуда действиями восставших?

Только при таком «раскладе» становится понятной диковинная неуязвимость главы ВЧК. Не мог он уцелеть в лапах озверелой матросни, потерпевшей разгром и ожидавшей непременного расстрела!

Но... уцелел! И объяснений этому никак не находилось.

Еще более странными (в свете того, что стало настолько подозрительным) казались действия Дзержинского 30 августа 1918 года. Страшный выдался день! Утром в Петрограде Канегиссер убил Урицкого, а вечером в Москве эсерка Каплан стреляла в Ленина.

Стрельба, так сказать, дуплетом: на берегах Невы и на берегах Москвы-реки...

Согласованность?

Еще какая!

Во всяком случае, случайное совпадение исключалось.

Осуществлялся подлый и коварный замысел, угадывалась опытная руководящая рука!

Как известно, Леонид Канегиссер дожидался Урицкого в подъезде, на глазах швейцара, и застрелил его без всяких помех, едва глава Питерской ЧК вошел с улицы и направился к лифту. Случилось это в 10 часов утра — самое начало рабочего дня.

Выстрел всполошил служащих страшного учреждения, за убийцей погнались. На свою беду, Канегиссер не смешался с толпой на площади, а вскочил на велосипед и, лихорадочно оглядываясь, стал удирать. Он был заметен, как на ладони. Шофер автомобиля, на котором приехал Урицкий, разогнался и сбил вилявшего среди прохожих велосипедиста. Канегиссер отлетел к стене и сильно ударился головой.

Относительно Канегиссера было приказано провести детальное расследование. Затем Дзержинский поинтересовался, что нового в деле, связанном с недавними прокламациями «Всемирного израильского союза» и «Каморрой народной расправы». Выслушав, что нового, к сожалению, мало, глава ВЧК распорядился дело закрыть, а членов «Ка-морры», содержавшихся в подвалах, расстрелять.

Вернувшись в Москву, Дзержинский направился не к себе на Лубянку, а поспешил в Кремль, к Свердлову. Они заперлись вдвоем и долго совещались.

О чем совещались в Кремле «всенародно избранный» Свердлов и «железный рыцарь Революции», осталось тайной навсегда.

Однако широко известны некоторые итоги этого потаенного разговора с глазу на глаз.

Дзержинский выяснил, что стреляла в Ленина некая Каплан-Ройтман, член партии эсеров. Ее удалось арестовать. Содержалась она не на Лубянке, а в Кремле, в небольшой, специально устроенной тюрьме в подвале Кавалерского корпуса. Это секретное узилище находилось в подчинении исключительно Свердлова. Арестованную Каплан сначала допросил сам Свердлов, после чего передал ее в руки Янкеля Юровского, того, кто в середине июля с такой жестокостью расправился с семьей последнего русского царя в Ипатьевском подвале.

Несомненно, Юровский был человеком, приближенным к «всенародно избранному». Иначе ему не доверили бы столь важную преступницу.

Юровский получил указание Свердлова не допустить никаких контактов террористки с охраной. Для этого на пост возле камеры Каплан ставились латыши, совершенно не знавшие русского языка.

Ежова изумило, что Дзержинский после разговора со Свердловым отказался от допроса Каплан. Он уехал к себе на Лубянку, посчитав вопрос решенным окончательно.

Странным показалось Ежову и другое обстоятельство: Свердлов, допрашивая Каплан, не оставил протоколов. Не вел? Или потом уничтожил? Если так, то — с какой целью?

Свердлов же вызвал секретаря ВЦИК Аванесова и отдал распоряжение «оформить» немедленный расстрел томившейся в подвале террористки.

Ежов копнул поглубже и обнаружил совсем необъяснимые подробности.

В первом официальном сообщении о покушении на Ленина говорилось о двух схваченных террористах, мужчине и женщине. Мужчина, по фамилии Протопопов, был почему-то расстрелян в первый же вечер. Каплан, как выяснилось, была почти слепа (недавно перенесла операцию на глазах) и страдала трясучкой рук. К тому же арестовали ее не на месте преступления, возле ленинского автомобиля, а на улице, стоящей под деревом. Браунинг, из которого она якобы стреляла, был найден лишь два дня спустя каким-то прохожим.

Протопопов... Эта фамилия засела в памяти Ежова. Протопопов был заместителем Павлова, командира отряда, засевшего в особняке Морозова во время летнего эсеровского мятежа. Именно Протопопов отвечал за охрану Дзержинского, захваченного тогда в плен. Мятеж, как известно, разгромили, Дзержинский самым счастливым образом уцелел, Павлова поймали, а Протопопов сумел скрыться. В Москве он появился в канун покушения на Ленина. Где же он прятался до тех пор? Кто с ним контактировал? Да и вообще... а не он ли стрелял в Ленина?

Как жаль, что поторопились расстрелять такого важного участника! Он, несомненно, мог бы многое рассказать.

Эти торопливые расстрелы сильно занимали Ежова. И ведь торопился-то кто? Самые ответственные лица в государстве: Свердлов и Дзержинский!

Нет, воля ваша, а тут очень много нераскрытого и до сих пор тщательно скрываемого.

Подозрения усилились, когда Николай Иванович узнал, что пуля, извлеченная из тела Ленина, оказалась вовсе не из того браунинга, который фигурировал в «Деле».

С тех пор Ежов положил себе во что бы то ни стало разобраться и в личности самого Дзержинского, и в той роли, которую этот безжалостный «железный» человек определил для своего страшного ведомства.

Для ВЧК была выделена в Смольном одна-единственная комната №75. Однако объем работы оказался настолько велик, что вскоре ведомство перебралось на Гороховую, в здание недавнего столичного градоначальства.

Оправдывая свое кровавое неистовство, новая власть провозгласила: «Революция должна защищаться!», «Революции не делаются в белых перчатках!»

В марте нового года советскому правительству пришлось спасаться от наступающих немецких войск и оно перебралось в Москву. В старой русской столице ВЧК облюбовала для себя массивное здание страхового общества «Россия» на Лубянке. По странной причуде архитектора это капитальное сооружение напоминало старинный замок с внутренним двором. В этом дворе, словно догадываясь, какое учреждение здесь впоследствии разместится, строители возвели еще одно здание, поскромнее, в 4 этажа. Лучшего помещения для внутренней тюрьмы не придумать!

Прежнее здание страхового общества состояло из пяти этажей. В 1930 году его надстроили на три этажа. Затем рядом возвели новое здание в одиннадцать этажей (с цоколем из черного мрамора).

Кроме главных зданий ведомство занимало еще несколько помещений по соседству, — в частности, в Варсонофьевском переулке.

В эти страшные годы руководитель ВЧК, раскрутивший с таким размахом чудовищную мельницу для перемалывания русского народа, заслужил название «железного Феликса». Это был нервный, издерганный человек с больными глазами фанатика, часто страдающий припадками эпилепсии.

Подручными Дзержинского стали такие же «железные» безжалостные деятели: М. Урицкий, Я. Петере, М. Лацис, Г. Бокий. Эти люди за пять тысячелетий истории своего малого народа впитали столько ненависти к окружающему миру, что испытывали непередаваемое наслаждение от потоков человеческой крови. Их национальная ярость напоминала клокотание вулкана, и этот вулкан разразился на земле России. Самое же нелепое заключалось в том, что вся эта сволочь никогда не принадлежала к партии большевиков и ухитрилась в нее втереться в самый последний миг. Теперь же, завладев всеми привилегиями победителей русского самодержавия, они принялись управлять завоеванной страной под лозунгом «Горе побежденным!». Русскому народу не оставили даже глаз, чтобы оплакать свою участь.

Нелепейший исторический казус: русский бунт, «бессмысленный и беспощадный» (по Пушкину), внезапно обернулся безжалостным уничтожением самих бунтовщиков, т.е. восставшего народа!

Первой акцией массового устрашения был расстрел манифестации рабочих питерских заводов в день разгона Учредительного собрания. Тогда по колоннам столичного пролетариата ударили из пулеметов. Писатель Максим Горький сравнил это побоище с расправой 9 января 1905 года.

После пролетариата настала очередь крестьянства. Историки называют лишь Тамбовское восстание («Антоновщина») и Кронштадтский мятеж. На самом же деле пожар мужичьего возмущения властью инородцев заполыхал на всем пространстве от Камчатки до Бреста и от Кушки до Мурманска.

Государственную установку на истребление, как повелось, давал «сам» Троцкий:

«Устрашение является могущественным средством политики, и надо быть лицемерным ханжой, чтобы этого не понимать».

Бухарин по своему обыкновению принялся теоретизировать:

«Пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Непосредственные расстрелыцики, чекисты, особенно не философствовали. Они уразумели с самого начала, что русские в республике находятся за пределами права и с ними допустима и оправдана любая жестокость.

Один из ближайших помощников Дзержинского, член коллегии ВЧК М. Лацис, выступив на страницах журнала «Красный террор», директивным тоном объявил:

«Мы не ведем войны против отдельных лиц, мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательства того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора».

Народная молва тех страшных лет уверяла, что расстрель-ная пуля ожидала всякого, кто имел привычку носить галстук или очки. Интеллигентного вида человек вызывал классовую ярость победителей и заслуживал немедленной расправы. Именно с тех пор повелось в советском обществе гордиться своим рабоче-крестьянским происхождением и похваляться тем, что «мы в лицеях не учились!».

Гигантская мясорубка совершенно девальвировала человеческую жизнь. Истребив пять сословий самых образованных людей России, чекисты лишили страну мозга. И все же душа истерзанной державы задавленно стонала — этот стон слышней всего вырывался из уст уцелевших и сохранивших национальное достоинство ученых, писателей, художников, музыкантов.

Само собой, Лубянка моментально навострила уши.

28 апреля 1918 года, всего через полгода после выстрела «Авроры», сессия Моссовета принимает постановление «Об антисемитской агитации в Москве и Московской области» (опубликовано в «Известиях» в тот же день). А Молотов, выступая на VIII Всероссийском съезде Советов, пригрозил «антисемитам» смертной казнью. Иными словами, молодая власть нисколько не сокращала возмутительного засилья, а всего лишь заставляла закрыть глаза и накрепко замкнуть уста. Терпи и покоряйся! Иначе...

Россия, к возмущению новых хозяев, оказалась слишком русской: избяной, сермяжной, кондовой и нисколько не походила на Европу, где они прожили так много лет. Эту Россию, а точнее — ее многочисленное население требовалось убедить, что ему выпала великая честь пожертвовать собою ради Всемирной Революции, сгореть в ее всепожирающем огне и тем самым оправдать свое существование на Планете.

Лубянские архивы выглядели как многолетние завалы разнообразного бумажного хламья. Все это валялось в полном забросе, пылилось и ветшало до желтизны. Ничей посторонний интерес к этим завалам никогда не допускался. Начав копать, Николай Иванович начал задыхаться от невыносимого смрада беззакония. Его глазам предстали доказательства того, насколько развращает власть, никем и никогда не контролируемая.

Присяжный поверенный Василий Жданов считался в прежние времена крупным и опытным юристом. Ему довелось защищать знаменитого террориста Ивана Каляева, убившего великого князя Сергея Александровича, дядю царя. Он был занят и на первых советских судебных процессах — в частности, выступал защитником адмирала Алексея Щас-тного, вся вина которого состояла... в спасении русского Балтийского флота от немцев. Это был самый нелепый процесс, в котором ему довелось участвовать. Прения сторон отсутствовали совершенно. Судьбу подсудимого решило горячее выступление Троцкого — не то свидетеля обвинения, не то прокурора. По сути дела, он приказал адмирала расстрелять, и суд послушно исполнил это приказание. Потрясенный чудовищностью судебного произвола, старый юрист посчитал своим профессиональным долгом воззвать к самым верхам советской власти. Он полагал, что она, эта власть, не знает и не ведает о том, что творится у нее под самым носом. Письмо В. Жданова зарегистрировано в приемной Председателя Совнаркома 11 июля 1918 года.

Время для жалоб старый законник выбрал явно неудачное. В Москве только что отгремел эсеровский мятеж и власти сверх головы были заняты расправами с участниками внезапного восстания.

Свое письмо возмущенный адвокат начал с того, что сравнил чекистов с работниками сыскного и охранного отделений в царские времена.

«Чрезвычайная комиссия, — писал он, — обладает гораздо большими полномочиями. Она не только производит дознания и следствия, но и решает дела сама, применяет даже смертную казнь. Поэтому над ней нет контролирующего органа, который был над отделениями... И, наконец, как это ни странно, состав ее гораздо невежественнее состава бывших охранных и сыскных отделений».

Даже недолгая практика при новой власти убедила старорежимного юриста в том, что его профессия не только отмерла, но и умерла, сделавшись совсем ненужной, даже вредной.

Первое покушение на Ленина состоялось 1 января 1918 года, т.е. спустя семь недель после выстрела «Авроры» и через десять дней после образования ВЧК. Ленин только что вернулся из Финляндии, где лечился в санатории. Он спешил к открытию Учредительного собрания. В первый день наступившего года Вождь Революции возвращался в Смольный из Михайловского манежа, с митинга. На Симеоновском мосту по его машине был открыт огонь из револьверов. Опытный шофер дал газ, а сидевший рядом с Лениным швейцарский социалист Платтен пригнул его голову и получил пулю в руку.

Газеты взвыли от негодования. Проклятые буржуи! Смерть им, смерть без пощады!

На другой день после стрельбы по ленинской машине, 2 января, к Бонч-Бруевичу, управляющему делами Совнаркома, обратился солдат, Георгиевский кавалер Спиридонов. Он сообщил, что его вербовали в террористическую группу и обещали 20 тысяч рублей. Бонч-Бруевич немедленно связался с Ворошиловым, занимавшим в те дни пост главы Чрезвычайной комиссии по обороне Петрограда.

Почему не в ВЧК, не к Дзержинскому? Прежде всего, Бонч-Бруевич, ближайший помощник Ленина, с неприязнью относился к руководителю карательного ведомства. Шло это от его дочери, Елены, считавшей Дзержинского зловещей личностью с необыкновенно темным прошлым. К тому же ВЧК еще только создавалась, формировалась, становилась на ноги, — постановление об организации Комиссии по борьбе с контрреволюцией появилось всего 10 дней назад.

После обращения Бонч-Бруевича лихой Клим, не мешкая, организовал налет на указанную солдатом квартиру по адресу: Захарьевская, 14. Среди арестованных оказался князь Шаховский. На Гороховой, где обустраивалась питерская «чрезвычайка», князя основательно потрясли и он признался, что причастен к покушению лишь «финансово» — пожертвовал из своих личных средств 500 тысяч рублей. Ухваченную ниточку стали тянуть и в конце концов вытянули на совершенно неприглядную длину: выяснилось, что вербовщиками к солдату Спиридонову приходили сотрудники питерской милиции Григорий Семенов и Лидия Коноплева. Они же и стреляли по машине Ленина. Словом, покушались на Вождя не осатанелые буржуи, а... сами чекисты!

Финал этой загадочной истории показался Ежову непостижимым совершенно: вскоре в ЧК поступило указание Ленина прекратить расследование, а задержанных освободить.

Что... доброта Ленина? А может быть, что-то совсем иное?

Не совсем понятна история, когда московской ночью машину Ленина остановила и ограбила банда Кошелько-ва. Расследованием занялся сам Дзержинский. Главаря банды быстро выследили и обложили. Когда он, поняв, что сопротивляться бесполезно, вышел из убежища с поднятыми руками, к нему направился Дзержинский и застрелил его в упор. «Нет человека — нет проблемы!» — излюбленный девиз «железного Феликса».

Также решительным обрыванием концов завершилась вся история с выстрелами Каплан.

Итак, грозная ВЧК начала свою деятельность с того, что предприняла активную охоту... на Вождя революции!

Но разве для этого создавалось страшное учреждение?

Пожалуй, в ненависти Елены, дочери Бонч-Бруевича, зернышко имеется. Над поведением Дзержинского не хочешь, но задумаешься поневоле. Странный, очень странный господин со всей его «железностью»!

Николай Иванович вспомнил безобразную сцену, когда ленинградские чекисты на глазах Сталина принялись размазывать по полу Николаева.

Сходилось!

Устранением руководящих деятелей занималось одно и то же ведомство: как с Лениным, так и с Кировым.

И еще одно лезло в глаза: одинаковость почерка. К обреченному приближался террорист и без всяких помех стрелял в упор.

Потрясающая легкость исполнения!

После этого следовала поспешная расправа: террористов объявляли убийцами-одиночками и расстреливали. Обыкновенные «козлы отпущения».

Грубая работа, как считал Ежов, неубедительная.

Впрочем, кого им было убеждать? Сами хозяева!

Партийная пропаганда с помощью прикормленных историков создала в народном представлении легендарные образы героев Революции: стойкие самоотверженные люди, все в рубцах и шрамах, полученных в ожесточенных классовых боях, отважно, с громким пением «Интернационала», шли на штурм проклятого самодержавия. Звание «старый партиец» само собой подразумевало предельное мужество и героизм.

Ф.Э. Дзержинский был одним из самых-самых! Его величайшая революционная репутация стояла едва ли не вровень с ленинской.

Так считал, так верил и сам Ежов. Грозный и неумолимый бич врагов страны трудящихся, железный рыцарь правопорядка, человек с холодным умом, пламенным сердцем и руками кристальной чистоты!

Эта легенда рассыпалась в прах при первых же узнаваниях.

Для маленького сталинского порученца начиналась мучительная пора пересмотра всего житийного списка из канонизированных партийных святцев.

Вожди Революции забыли слова Ф. Энгельса:

«Террор — бесполезная жестокость, осуществляемая людьми, которые сами боятся».

Боязнь и толкала властителей на неслыханное сокращение коренного населения.

«Враг должен быть обезврежен, — провозглашал Троцкий. — Во время войн это значит — уничтожен».

Ему глубокомысленно вторил председатель Совнаркома:

«Пусть погибнет 90% русского народа, зато 10% доживут до мировой революции».

Конец 1918 года омрачился мятежом Ивана Сорокина, главкома на Северном Кавказе. Он потребовал «очистить советскую власть от евреев» и выкинул лозунг: «За Советы, но без жидов!»

Центральная «Правда», клеймя мятежников, объявила:

«Отныне вся власть — чрезвычайкам!»

И чекисты исполнили свое назначение — мятеж был утоплен в крови.

Девятый вал «красного террора» вскипел в январе наступившего года, когда из Москвы за подписью Янкеля Свердлова полетела «Директива» (циркуляр Оргбюро ЦК РКП/б/) об истреблении казачества. В этом документе указывалось:

«Учитывая опыт гражданской войны, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления».

Троцкий, выпускавший в своем поезде собственную газету, посвятил расказачиванию целый «исследовательский» трактат.

«Казачество — прелюбопытный вид самостийных разбойников. Общий закон культурного развития их вовсе

не коснулся, это своего рода зоологическая среда... Мы говорили и говорим: очистительное пламя должно пройти по всему Дону и на всех них навести страх и религиозный ужас. Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в море».

Палаческую тему тоном знатока вопроса развил член Донревкома И. Рейнгольд:

«Бесспорно, принципиальный наш взгляд на казаков, как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически, но тут нужен огромный такт, величайшая осторожность и всяческое заигрывание с казачеством. Ни на минуту нельзя упускать из виду того обстоятельства, что мы имеем дело с воинственным народом, у которого каждая станица — вооруженный лагерь, каждый хутор — крепость».

Прокурор Крыленко, осуществляя надзор за выполнением московской директивы, начальственно указывал:

«С казачеством борьба должна быть еще более жестокой, чем с внешним врагом».

В республике Советов было запрещено само слово «казак». Население уцелевших станиц считалось заложниками, в качестве комендантов туда назначались партийцы из австрийских военнопленных. Режим для населения станиц был установлен тюремный. Если исчезал кто-либо из семьи, расстрелу подлежала вся семья. В случае бегства целой семьи расстреливалось все население станицы.   *

На истребление казачества, этого воинского сословия русского народа, умело науськивали инородцев. Затеяв так называемое «переселение станиц», власти не разрешили казакам убрать созревший урожай и заставили их сняться с насиженных мест. Мужчин в станицах, как правило, не осталось — все мобилизованы на фронт. В дороге на обозы выселяемых нападали банды ингушей и чеченцев. Происходил захват скота и заложников, насилия и убийства. В станице Тарской убито 118 человек, уведено 242 лошади. В станицах Слепцовская и Ассиновская убито трое, уведено 149 лошадей и 23 быка.

В результате мощной истребительной операции из четырех миллионов казаков в живых осталось только два миллиона.

На языке международного права такое преступление квалифицируется, как геноцид (или холокост).

«Железность» настоящих чекистов проверялась на массовых расправах. Милосердие, сострадание, жалость и доброта считались уделом бескрылых российских обывателей, т.е. преступной слабостью характера.

Пряный запах человеческой крови привел в ряды чекистов людей с садистскими наклонностями. Убивать стали не просто выстрелом в затылок, а с выдумкой, превращая расправы с перепуганными людьми в настоящие спектакли. На этом поприще выдвинулись многие «художницы»-палачки, почитательницы библейских героинь Далилы, Эсфири и Деборы.

Безжалостные расстрелыцики, действуя по «Декрету о красном терроре», цинично пошучивали, что они закрывают глаза русской аристократии (и вообще представителям имущих классов России) исключительно из...неодолимого человеколюбия: чтобы они не страдали, наблюдая за тем, как их богатствами пользуются чужие.

А богатства были захвачены огромные.

Недвижимое имущество уничтоженных классов стало собственностью государства, а вот с имуществом движимым пришлось повозиться. Дело в том, что сокровищ России, скопленных на протяжении веков, оказалось невозможно подсчитать. Специальные хранилища «Гохрана» оказались заваленными конфискованными драгоценностями, произведениями искусства, мехами, древними рукописями и раритетами. Российские буржуи понимали толк в этих вещах и показали себя настойчивыми собирателями.

Власть большевиков буквально восседала на горе уникальных сокровищ.

Во главе «Гохрана» Янкель Свердлов поставил Юровского и Ганецкого-Фюрстенберга.

Поток русских сокровищ затопил рынки Западной Европы и Америки. Исключительное место в этом беспримерном грабеже принадлежит, конечно же, А. Хаммеру.

Земляк Троцкого, одессит, он пробавлялся в Америке грошовыми гешефтами. Жилось трудно. Его отец, Юлиус, имел диплом врача и подрабатывал подпольными абортами. Когда Троцкий стал важной персоной в республике Советов, Юлиус быстренько раскинул мозгами и выступил инициатором создания коммунистической партии Соединенных Штатов. Из Москвы потекли первые деньги. Подвела Юлиуса жадность: став «американским Лениным», он не оставил подпольных абортов и вскоре попался, угодил в тюрьму. Двое его сыновей взяли московский след отца и устремились в Россию. Оттуда так и шибало ароматами гигантских заработков. Человеку сообразительному ничего не стоило сколотить колоссальное состояние. Предприимчивые люди в этой диковинной стране ходили буквально по колена в золоте.

К тому времени Троцкий возглавлял не только военное ведомство, он еще взвалил на свои плечи обязанности председателя Специальной правительственной комиссии по продаже конфискованных сокровищ за границу. К нему и сунулись американские земляки. И не прогадали. Троцкий, а затем и Ленин предоставили молодым, но предприимчивым дельцам из-за океана широкое поле деятельности.

Действия Хаммеров напоминали охотников за крупной дичью в дикой Африке. Первая удача их ожидала... в грязной рабочей столовке. Они разглядели, что вонючий суп из селедки подается в роскошных тарелках. Выяснилось, что столовка недавно обзавелась необходимой посудой из Зимнего дворца. Это был уникальный императорский сервиз из шести тысяч предметов. На его изготовление русские мастера потратили несколько лет. Сейчас драгоценнейшая посуда небрежно швырялась в лохани для мытья и часто билась. Хам-меры предложили заведующему два сервиза из крепкого фарфора, и он с радостью согласился на этот выгодный обмен.

Так братья стали обладателями сервиза, единственного в мире. Такого больше нет нигде и никогда не будет.

В Пушкинском музее братья свели знакомство с реставратором Яковлевым. Реставратор разыграл перед американцами целый спектакль на тему: честный человек, отчаявшись от безденежья, соглашается на преступление. Соблазнив служителя музея пачкой долларов, братья уговорили его стащить малоизвестную картину Рембрандта, хранящуюся в запасниках. Яковлев долго ломался, но наконец уступил. Радости братьев не было предела. Рембрандт и за такую смехотворную цену! Эти русские дураки даже не представляют настоящей стоимости своих сокровищ!

Картину удалось вывезти в Америку. Там Хаммеры пригласили эксперта по живописи. Тот повозился с картиной и... чуть не лопнул от хохота. Он направил на полотно луч рентгена и на том месте, где обыкновенно художник ставил свою подпись, Хаммеры прочитали краткое русское ругательство, которое пишут на заборах.

Яковлев оказался редкостным пройдохой и хорошо нагрел неразборчивых гешефтмахеров.

Прилетев в очередной раз в Москву, А. Хаммер явился в Пушкинский музей.

— Я тебя в суд, мерзавец! — пригрозил он реставратору.

Тот спокойно отпарировал:

— Много проиграешь.

Хаммер только дух перевел. Коса нашла на камень! Раскинув умом, американец смиренно осведомился:

— А что у тебя еще имеется?

— Ну вот это другой разговор!

С помощью пройдохи Яковлева пройдоха Хаммер наладил сбыт фальшивых полотен знаменитых мастеров.

Впрочем, одним подлинником Яковлев все же осчастливил Хаммера: это была картина К. Малевича «Супрематическая композиция».

В Нью-Йорке, в самом центре, Хаммеры открыли антикварный магазин, назвав его «Эрмитаж».

Обжившись в России, братья хорошо изучили характер ее новых властителей. Речи Хаммеров стали походить на демагогию митинговых ораторов. Они громили буржуев и восхваляли людей труда. Время от времени им удавалось раздобыть на Западе какую-нибудь записку Маркса или Энгельса. Они совершали широким жестом дарственное подношение в копилку Института марксизма-ленинизма. Благодарные хозяева отдаривались шедеврами из запасников музеев. Братья цинично перемигивались: снова удалось провернуть выгодное дельце!

Сначала они быстро нашли путь к сердцу жены Молотова П.С. Перль (Жемчужиной). Затем предметом их обожания стала Е.А. Фурцева, министр культуры СССР. Обе дамы чрезвычайно дорожили расположением «друзей Советского Союза». На подарки они не скупились. Ловкость получателей заключалась в том, чтобы подвести обоих помпадурш к Третьяковской галерее или Русскому музею, только там еще оставались уникумы, которые покамест не уплыли из страны. Расчет срабатывал безошибочно, заморские хапуги обыкновенно получали все, что хотели.

Сейчас известно, какой приятный шок испытал президент США Ф. Рузвельт, когда братья Хаммеры поднесли ему неслыханной ценности подарок. Это было изделие из золота, платины и бриллиантов. Изображало оно модель Волги на карте России. Изготовила его фирма Фаберже к 300-летию дома Романовых. Добыча досталась Хаммерам в результате сложных комбинаций, связанных с каким-то письмом Клары Цеткин. В «Гохране» СССР как всегда сидели «специалисты», имевшие сугубо пролетарское представление о порученных им ценностях.

Примечательно, что в 1933 году А. Хаммер опубликовал книгу под названием «В поисках сокровищ Романовых». Это исповедь преуспевающего пирата, хвастливого, циничного, беспардонного.

Впрочем, ему было чем похвастаться. На грабеже России он сколотил миллиардное состояние и вошел в число самых богатых людей планеты.

Спекулянты, подобно зверям, находят один другого по запаху. С некоторых пор вокруг удачливых Хаммеров стали увиваться два суетливых человечка: Шапиро и Шаффер. У них имелись связи, и не где-нибудь, а в «Алмазном фонде». Они предложили свои услуги факторов, выторговав десять процентов комиссионных. При одном упоминании об «Алмазном фонде» у Хаммеров вспотели ладони. Они уже освоили такие учреждения, как «Торгсин», но... «Алмазный фонд»!

В итоге сделки на рынках Амстердама и Антверпена вдруг появились драгоценности царской семьи.

Вскоре Шаффер по секрету сообщил Хаммерам, что в правительстве Ленина готовится Декрет о конфискации церковных богатств. А за столько веков православная церковь скопила в своих хранилищах несметные богатства! И Шаффер игриво подмигнул: дескать, смекаете?

Другой компаньон, Шапиро, оказался человеком завистливым. Он с горечью сообщил, какие выгодные гешефты проворачивает дипломат Д. Дэвис. Ему удалось найти ход в Киево-Печерскую лавру и в Чудов монастырь. В итоге он стал обладателем 23 редкостных икон, доставшихся ему буквально за копейки.

Шапиро потихоньку разворачивал собственный бизнес. Ему пришло в голову начать строительство на самых модных курортах Европы вилл, похожих, словно копии, на великокняжеские дворцы в Петрограде и его окрестностях. Весь «цимис» идеи заключался в том, что виллы обставлялись подлинными вещами из дворцов Романовых. Шапиро наладил скупку паркета, обоев, гобеленов и пр. В Елагином дворце для него вырвали даже шпингалеты с окон и дверные ручки.

Великая пролетарская Революция неузнаваемо изменила торговое лицо России. Если раньше на Запад увозились лес, пенька, деготь, конопля и зерно, то теперь страна трудящихся заваливала мировые рынки музейными редкостями.

Как же избежать огласки и все-таки поскорее сбыть с рук свалившиеся богатства?

Разрешение этой деликатнейшей проблемы было поручено старому большевику Георгию Пятакову.

Постоянно бывая за границей, Пятаков стал присматриваться к известным гешефтмахерам, прикидывая, кто из них способен пойти на риск. Выбор его остановился на знаменитом спекулянте Гульбенкяне. Этот ловкий посредник (фактор) прославился своими комбинациями в сделках с ближневосточной нефтью (в частности, с иракской). Став богатым человеком, он составил неплохую личную коллекцию. (В настоящее время его галерея в Лиссабоне считается лучшим частным музеем мира.) Гуль-бенкян выслушал предложение Пятакова, быстренько прикинул выгоды и потребовал солидных государственных гарантий. Ранг Пятакова, как торгового представителя страны Советов, показался ему недостаточно высоким. Тогда на толковище спекулянтов отправился многомудрый и непотопляемый А. Микоян.

Два армянина и один еврей — комбинация, не имеющая никакого права на провал. К ним «пристегнулись» еще торговый представитель СССР в Париже Зеликман и глава советской торговой миссии в Лондоне Рабинович. Активное участие во всех сделках принимал директор Эрмитажа Тройницкий. И успех пришел. В качестве первого покупателя эта интернациональная компашка махинаторов наметила американского миллиардера Эндрью Меллона, алюминиевого короля, главу международного картеля. В те годы он занимал пост министра финансов США.

Совет Гульбенкяна был таков: необходимо посадить Меллона на крючок. Заглотнув наживку, он уже не найдет силы соскочить.

Миллиардеру показали полотно Тициана «Венера перед зеркалом». Знаток старинной живописи, Меллон в волнении положил руку на горло. Таких произведений его галерея не имела. Удача свалилась редкостная, небывалая. Это жулье, торгующее такими сокровищами, конечно, не случайно обратилось именно к нему. Во-первых, он спрячет картину в своем дворце, во-вторых, никакая полиция туда не посмеет сунуться... Пока он размышлял, Гульбенкян сбоку прожурчал, что кроме Тициана ему могут быть предложены произведения такой же редкости и ценности.

После недолгих препирательств продавцы и покупатель ударили по рукам. Всего за 6,5 миллиона долларов в галерею алюминиевого короля переехали произведения Рафаэля, Тьеполо, Ботичелли, Перуджино, Ван Дейка, Веронезе и Веласкеса — общим счетом 21 картина.

Сделав почин и отбив притязания уцелевших буржуев на свои сокровища, гешефтмахеры перестали прятаться.

Распродажа награбленного добра пошла в открытую, через публичные аукционы.

Ограбление церквей подавалось как забота властей о спасении народа от ужасающего голода (самой же, кстати, властью и организованного). Какое кощунство на невиданном несчастье! По оценке специалистов, опустошение церковных хранилищ принесло грабителям миллиарды золотых рублей. Из этой колоссальной суммы голодающим гоям достался... один миллион рублей. Вся остальная выручка пошла на развитие «перманентной» революции, на финансирование усилий прожорливого Коминтерна.

Торопливая распродажа в таких количествах вызвала вполне естественно катастрофическое падение цен. Однако алчные негоцианты не знали никакого удержу и спешили сбыть добычу пусть даже за гроши.

Вот цены за шедевры мировой живописи:

Рембрандт «ушел» за 4,6 тысячи долларов, Эль Греко — за 9,5 тысяч, Ренуар — за тысячу, Рубенс — за 675, Босх — за 600, Курбе — за 450 долларов!

За письменный стол императора Павла I, шедевр искусства русских мебельщиков, удалось выручить 200 долларов, за кубок шведского короля Карла XII— 57 долларов.

Пасхальные подарочные яйца Фаберже братья Хаммеры приобретали всего за 50 долларов.

«Торговали — веселились, подсчитали — прослезились...»

Всего из ограбленной России было вывезено шесть тысяч тонн редкостных предметов, украшающих и лучшие музеи мира, и частные коллекции миллиардеров.

Главное преимущество власти в том, что она сама устанавливает угодные себе законы и безжалостно карает всякого, кто их осмелится нарушить.

Один из таких законов советской власти — Декрет Совнаркома — был принят 29 июля 1919 года. Назывался он так: «О ликвидации мощей во всероссийском масштабе». Декретом указывалось вскрыть 39 захоронений известнейших деятелей истории России. В числе самых первых — усыпальницы Александра Невского и Сергия Радонежского.

Этим правительственным постановлением началась самая настоящая война новой власти с православной Церковью завоеванной страны.

О том, что за многие века в сокровищницах храмов и монастырей скопились громадные богатства, знал каждый обыватель. Не забудем, что сокрушение самодержавия проходило под молодецкий с присвистом призыв: «Грабь награбленное!» Наивно было надеяться, что Церковь, объявленная «опиумом народа», избежит общей для имущих классов участи.

Первую попытку завладеть богатствами монахов предприняли балтийские матросы под водительством развеселой Александры Коллонтай. 19 января 1918 года пьяная орава «братишек» пошла на приступ Александро-Невской лавры. К счастью для себя, насельники лавры успели затворить ворота и ударили в набат. Питерский обыватель кинулся на тревожный звон колоколов, и матросы, убоявшись народного гнева, отступили.

Святитель Тихон, еще не ведая, какие испытания ожидают верующих и клир (да и его самого), отозвался на матросский приступ скорбным словом, озаглавленным «Россия в проказе».

«Все тело ее покрыто язвами и струпьями, чахнет она от голода, истекает кровью от междоусобной брани. И, как у прокаженного, отпадают части ее — Малороссия, Польша, Литва, Финляндия, и скоро от великой и могучей России останется только одна тень, жалкое имя».

Власть отделила Церковь от государства, но оставить Церкви ее накопленные сокровища не посчитала нужным. И в этом была своя логика: зачем делать какие-либо исключения? Тем более, что вынашивались мировые планы и средств требовалось все больше и больше.

Неотразимым поводом для замышленного грабежа явился повальный голод. Зарубежье откликнулось не только помощью продуктами питания, но и ценными указаниями. Известный русофоб Карл Каутский написал: «Русские монастыри богаты золотом. Революция должна всем овладеть!» Соблазнительную тему с живостью подхватила партийная печать. «Николай Угодник, Иоанн Воин, Федор Стратилат купаются в роскоши, а бедные Иваны, Николаи и Федоры дохнут, как мухи!» Известный религиозный деятель А. Введенский (из иудеев) предпринял цикл лекций на тему «Церковь и голод».

16 февраля 1922 года высший законодательный орган республики Советов — ВЦИК принял Постановление об изъятии церковных ценностей. Специальную правительственную комиссию возглавил Троцкий.

На Постановление ВЦИКа немедленно откликнулся патриарх Тихон, обратившись к верующим с пасторским посланием. Он заявил, что «помощь страдающим — святое дело и пожертвования — отклик любящих сердец на нужды ближнего». Однако он предостерег от вопиющего кощунства — от реквизиции священных сосудов православных храмов.

По укоренившейся привычке власть действовала размашисто. Налетчики забирали все, что попадало под руку. Тем более, что священные сосуды изготавливались из серебра. Нахальство грабителей вызывало естественный гнев прихожан. В рабочем городке Шуе верующие напали на отряд чекистов, ворвавшихся в храм. Разгорелось настоящее побоище, загремели выстрелы. Шесть человек было убито, восемь ранено.

Шуйский инцидент стал предметом разбирательства на заседании Политбюро. Ленин не присутствовал — у него разболелись зубы. Но он прислал товарищам гневное письмо. Вождь Революции был возмущен, но только не действиями чекистов, а сопротивлением прихожан. Он требовал самых решительных мер.

«Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Троцкий предложил совсем иную тактику.

«Видных попов по возможности не трогать до конца кампании... Строго соблюдать, чтобы национальный состав комиссий не давал повода для шовинистической агитации».

Ленин тотчас подхватил лукавую идею Троцкого и сформулировал ее так:

«Ни в коем случае перед публикой не должен появляться Троцкий. Только Калинин!»

Все же Политбюро приняло Постановление, проникнутое стремлением дать верующим жестокую острастку. «Коноводов» в Шуе следовало расстрелять. Указано было взять под арест весь состав Синода. Кроме того, в интересах антирелигиозной пропаганды полезно было бы подготовить показательный судебный процесс священнослужителей, якобы уличенных в хищениях церковных ценностей.

Вакханалию безудержного грабежа и разрушения святынь удалось остановить лишь в 1932 году, когда на имя Сталина с отчаянным письмом бесстрашно обратился академик Орбели. К тому времени Генеральный секретарь избавился от Троцкого и понемногу набирал необходимый политический вес.

Летом 1921 года, вскоре после позорной неудачи под Варшавой и кровавейшей расправы над участниками Кронштадтского мятежа, Зиновьев, утвердившийся в Петрограде на правах удельного князя, торжественно объявил о многочисленных арестах членов «Петроградской боевой организации». По его словам, большая группа русских деятелей науки и культуры сформировала преступное сообщество с явно диверсионной целью. В планах великорусских заговорщиков-шовинистов значилось «сжигать заводы, истреблять жидов, взрывать памятники (какие? — не уточнялось)». Возглавлял организацию молодой профессор В.Н. Таганцев.

Республика Советов, совсем недавно ошеломленная матросским мятежом в Кронштадте, содрогнулась от ужаса перед коварством «великорусской швали», обремененной учеными степенями и званиями. В числе арестованных оказался замечательный русский поэт Николай Гумилев. Газеты утверждали, что «Боевая организация» имела прямые связи с Финляндией, куда сумел укрыться руководитель кронштадтских мятежников Степан Петриченко.

Петроград, едва не ставший ареной злодеяний профессорской банды, был поспешно объявлен на военном положении. Для проведения следствия из Москвы примчался один из заместителей Дзержинского Янкель Агранов.

Максим Горький, уже готовившийся к отъезду в эмиграцию, не поверил в злодейские замыслы профессоров. Он написал Ленину, требуя остановить готовившееся кровопролитие. Великий писатель лично знал многих из «террористов». Он не мог поверить, что поэт Гумилев собирался взорвать Путиловский завод или-убить каких-то мифических «жидов». Это был явный бред ошалевшего от колоссальной власти Зиновьева, подкрепленный откровенным провокаторством преданных ему чекистов.

Янкель Агранов считался крупным специалистом по разоблачению преступных замыслов врагов советской власти. Его не смутило, что в подвалах на Гороховой пока что содержалось только двое из «Боевой организации». Одним из них был сам профессор Таганцев, другим боцман с линкора «Петропавловск» по фамилии Пась-ков. Удручало Агранова совсем другое: в Москве нетерпеливо ждали результатов следствия, в частности, известных всей стране имен, запачканных участием в заговоре (которого, в общем-то, не существовало).

Провокаторство, как метод разоблачения врагов, настоящих и мнимых, было блестяще отработано «железными» людьми Дзержинского. Агранов, не теряя времени, закатал рукава и принялся действовать.

Роль козырного туза сыграл боцман Паськов («агент из-за рубежа, от Петриченко»). По наущению Агранова он указал следствию на сенатора Лопухина, уцелевшего каким-то чудом от клыков «красного террора». Прозвучало из уст боцмана еще несколько фамилий лиц, к которым его не пустили бы даже в переднюю. Остальное, как говорится, было делом чекистской техники (правда, чрезвычайно грубой, неизобретательной). Агранов вызвал на допрос истомившегося от неизвестности профессора Та-ганцева и после недолгих споров они заключили компромисс: Таганцев берет на себя роль руководителя зловредной организации, Агранов со своей стороны обещает не доводить дела до расстрела. Суд состоится, без этого не обойтись, но приговор будет мягким, снисходительным.

На следующее утро Агранов и профессор уселись в служебную машину и отправились в поездку по Петрограду. Назывались фамилии «боевиков», устанавливались их адреса. Поездка по городу заняла более шести часов. Едва стемнело, несколько десятков автомашин разом выехали по адресам и свезли арестованных на Гороховую.

1 сентября 1921 года «Петроградская газета» на видном месте опубликовала длинный список (61 фамилия) расстрелянных «боевиков». В последующие дни к этим жертвам прибавились еще 18 расстрелянных, затем еще 8.

По молодости лет профессор Таганцев стал жертвой своей интеллигентской доверчивости. Истомившись в зловонном подвале, он поверил заверениям подлеца Агранова. Профессор не знал, что у деятелей Лубянки существует «железный» закон: попал — не вырвешься. Чекисты никогда не ошибаются! Не могли они ошибиться и в затее с организацией «боевиков»-профессоров. И — не ошиблись: длинный список расстрелянных контрреволюционеров, врагов трудового народа, венчал их героические усилия.

С «Дела Таганцева» началась длинная череда провокационных операций Лубянки, направленных на выгребание оставшихся мозгов русской нации.

...Сырой весенней ночью в центре Москвы, в Мерзляковском переулке, остановились две автомашины. Несколько суровых мужчин уверенно вошли в темный подъезд и мерными шагами стали подниматься на третий этаж. Раздался требовательный стук в дверь. После недолгих препирательств мужчин впустили. Они направились в спальню.

— Гражданка Толстова? — задал вопрос старший.

— Толстая, — поправила кутавшаяся в одеяло женщина.

— Вы арестованы. Вот ордер.

Александра Львовна Толстая, младшая дочь нашего классика литературы, оказалась в лапах ВЧК. Ей предстояло разделить жестокую участь тысяч и тысяч своих сограждан, всю жизнь болевших сердцем за судьбу России и ее несчастного народа, однако никак не разделявших эйфории по поводу странного союза картавых вождей революции и пьяной матросни.

Арестом графини А.Л. Толстой началось пресловутое дело «Тактического центра».

К счастью для арестованных (среди них — князь С. Трубецкой, известный историк С. Мельгунов и другие, всего 28 человек), суд над ними состоялся в дни, когда Тухачевский лихо двигался на Варшаву и судьба панской Польши должна была вот-вот решиться. О том, какой приговор вынести участникам «Тактического центра», решался на заседании Политбюро. Докладывали двое: Агранов и Ягода. В упрек графине Толстой была поставлена ее дерзость на допросах. Когда ее спросили, что она делала на тайных сходках заговорщиков, молодая графиня высокомерно заявила: «Я ставила им самовар!» Члены Политбюро были настроены благожелательно: не сегодня-завтра красное знамя революции взовьется над поверженной Варшавой. А там — Берлин, Париж!

Решено было на этот раз — по случаю победы — обойтись без высшей меры социальной защиты.

В карательной практике Лубянки борьба с «русским фашизмом» приобрела приоритетное значение. В ход шли подлоги, лжесвидетельства, самые гнусные инсинуации. Не проходило года, чтобы страна не узнала о новом подвиге чекистов, разоблачивших очередную организацию преступных патриотов. «Братство преподобного Серафима Саровского», «Сибирская бригада», «Народники», «Дело Академии наук», «Русская национальная партия», «Дело славистов» и некоторые другие.

Все эти «художества» Лубянки имели место до 1934 года, до злодейского убийства Кирова.

Сталинское задание насчет «товарища Орлинского» (энергичное подчеркивание синим карандашом) Ежову удалось выполнить не сразу.

Раскрыть личность таинственного человека, носившего кличку «Орлинский», удалось благодаря одной из неудач ВЧК в 1918 году.

Группа чекистов с ордерами на обыск и арест явилась к Орлинскому на квартиру. Дверь открыл сам хозяин. Мгновенно сориентировавшись, он пригласил гостей войти и сообщил, что сейчас позовет самого Орлинского. Пока неопытные агенты топтались в коридоре, сообразительный Орлинский бежал через черный ход. Найти его в Петрограде не удалось. В скором времени он появился на юге России, у Деникина, возглавив в Добровольческой армии разведку и контрразведку.

А в Петрограде Орлинский занимал значительный пост, являясь председателем следственной комиссии (по сути — заместитель Дзержинского). Когда советское правительство переехало в Москву, глава ВЧК оставил Орлинскому чрезвычайные полномочия. С ним в те годы вынужден был считаться сам Зиновьев.

И вот этот человек оказался совсем не тем, за кого он себя выдавал. Свою высокую квалификацию великого притворщика он подтвердил удачным побегом от чекистов. Находился у них в руках и все-таки сбежал!

Как же он смог пробраться в заместители к «железному Феликсу»?

Ежов продолжал ворошить сохранившиеся с тех времен бумаги, и перед ним открылся целый пласт секретов, о которых никто из современников не имел ни малейшего представления.

Под фамилией Орлинского скрывался бывший старший следователь прокуратуры Варшавского военного округа В.Г Орлов. В царское время он имел чин действительного статского советника, т.е. штатского генерала (персона 4-го класса).

Крушение царского режима не оставило Орлова без работы. По заданию генерала Алексеева, главы масонской военной ложи, он едет в Петроград для подпольной деятельности. Ему удалось завязать знакомства с Крес-тинским и Стучкой. Однако главный перелом в судьбе белогвардейского подпольщика произошел после внезапной встречи с Дзержинским.

Все дело в том, что и Орлов, и Дзержинский оказались давними знакомцами.

Отец Дзержинского, как оказалось, родился и работал в Таганроге. По совету врачей он переехал в Западную Белоруссию и там, в Налибокской пуще, приобрел 80 гектаров земли с лесом, выстроил большой дом. В семье подрастало 8 детей.

Мать семейства, Елена Игнатьевна Янушевская, выросла в семье поляка-профессора и с младых ногтей люто ненавидела Россию и русских. В таком же духе она воспитала и своих детей. Судьба всех сложилась неудачно. Феликса за разнузданное поведение выгнали из гимназии с «волчьим» билетом. Его брат Станислав был убит в 1917 году. Владимира расстреляли гитлеровцы в 1943 году. Казимир погиб в немецком концлагере. Последний из братьев, Игнатий, стал сотрудничать с гитлеровцами и жестоко за это поплатился.

Следователь Орлов впервые увидел Дзержинского в 1912 году, встретившись с ним в следственной камере Варшавской цитадели.

На тюремных нарах Дзержинский оказался после убийства своей сестры Ванды, девочки 14 лет. Воспылав к ней страстью, он не нашел ответного чувства, в запальчивости схватил ружье и уложил ее на месте.

Суд приговорил убийцу к 12 годам каторги. (Ежов не верил собственным глазам: такая непристойная уголовщина!)

На многие годы дороги следователя и подследственного разошлись. Орлов в текучке событий совсем забыл о своем давнем «клиенте», как вдруг в Петрограде, уже подпольщиком, столкнулся с Дзержинским, что называется, нос к носу. Душа Орлова ушла в пятки.

О репутации безжалостного главы ВЧК он уже был наслышан. Однако страх его был преждевременным: «железный Феликс» предложил ему сотрудничество. Орлов немедленно согласился. Ему был выдан документ сотрудника ВЧК на имя Орлинского. Высокое покровительство председателя ВЧК обеспечило Орлову-Орлинскому быстрое продвижение по службе. Когда советское правительство переехало в Москву, Орлов был оставлен в Петрограде с обширными задачами и полномочиями. Он имел касательство к такой афере ВЧК, как «Каморра народной расправы», к засылке агентуры в заграничный РОВС генерала Врангеля и к возникновению «Петроградской боевой организации», вскоре губительно сказавшейся на судьбе профессора В.Н. Таган -цева. Уже в те годы зафиксирована его связь с Иваном Запорожцем, нелегалом, ставшем впоследствии заместителем Ф. Медведя, начальника Ленинградского управления ОГПУ. Одной из обязанностей Орлова-Орлинского было снабжение надежными документами офицеров, направлявшихся на юг России, в Добровольческую армию.

На своем высоком питерском посту Орлов-Орлинский кропотливо составлял обширнейшую картотеку руководящих деятелей большевистского режима.

Провалился он случайно: выдал сразу 12 разрешений на приобретение билетов в южном направлении (забыл об элементарной осторожности), кто-то из подозрительных пассажиров был задержан — в итоге скандальное разоблачение хорошо законспирированного важного агента.

Николай Иванович Ежов сообразил, что счастливый случай соприкоснул его с одной из самых сокровенных тайн тогдашнего режима — вернее, с темным прошлым, пожалуй, самого зловещего его «вождя». И у него сами собой возникли несколько вопросов.

А была ли на самом деле неожиданной встреча белогвардейского агента с главой ВЧК?

Продолжал ли он поддерживать связь с Дзержинским? Ежов подозревал, что продолжал. В этом отношении следовало присмотреться к такой персоне, как Сидней Рей-ли. Выдающийся британский разведчик Рейли (он же — Соломон Розенблюм, уроженец Одессы) всячески опекался чекистами в Петрограде. Именно Орлов устроил его на работу в ЧК и выдал ему пропуск-«вездеход» с подписью самого Дзержинского. Пропуск был выписан на фамилию Релинского. Примечательно при этом, что Орлов называл Рейли «хозяином», а Рейли до последних дней своей жизни считал Орлова «отличнейшим парнем».

Без всяких натяжек угадывалось начальственное положение Рейли и подчиненное Дзержинского и Орлова.

Не являлся ли Рейли-Релинский-Розенблюм эмиссаром руководящих инстанций, расположенных за пределами не только Петрограда, но и России?

Ежов никак не мог понять, каким образом, счастливо избегая арестов, Орлову постоянно удавалось спасать свой обширнейший архив? (Великую ценность, в частности, представляло богатейшее досье, собранное на 500 деятелей советского режима). Отчетливо угадывалась ч ь я-т о властная опека, оберегающая мощная рука. Сейчас, по истечении времени, вдруг всплыла фигура некоего В. Бар-тельса. Во времена орловского подполья этот господин состоял в штате германского консульства в Петрограде. Затем он вернулся на родину и возглавил так называемый Государственный комиссариат по охране общественной безопасности. Так вот, Бартельс не оставлял своими заботами Орлова и в Берлине!

Именно здесь, считал Ежов, следовало искать настоящие причины краха восстания в Германии в 1923 году, хорошо подготовленного из Москвы. Казалось бы, предусмотрено было все, а в итоге — сокрушительный провал!

Разумеется, Орлов не мог остаться в стороне от столь важного мероприятия. Замысел был грандиозен: в Германии, измученной и униженной условиями Версальского мира, устанавливается власть Советов, власть трудящихся. Сейчас, однако, выяснилось активное участие в событиях Орлова. С его подачи, например, немецкие власти узнали о многочисленных группах Коминтерна, наводнивших Германию с фальшивыми документами. Он же, Орлов, помог арестовать, пожалуй, самого страшного из московских эмиссаров, известного под именами: Скоблевский, Гельмут, Горев. На самом деле это был молодой (26 лет) чекист В. Розе, латыш, кровавейший палач, посланный в Германию на пост начальника будущей немецкой ВЧК. Через год после поражения восстания в Лейпциге состоялся суд над «Германской ЧК». Там всплыло много страшного из планов Коминтерна. В. Розе был приговорен к повешению. Однако вмешалась Москва (одновременно Коминтерн и ВЧК) и добилась его обмена.

Печальный конец таких персон, как Рейли и Савинков, расстрелянных в лубянском подвале, также не обошелся без участия Орлова. Например, Савинкова, известного своей заносчивостью, бывший следователь сломал настолько властно, что спесивый боевик ходил у него по струнке. Орлов и благословил его на роковую поездку в Советскую Россию.

На скольких же «хозяев» работал ловкий и увертливый агент? Ежов подсчитал, что Орлов был слугой самое малое пяти господ. Такая многостаночность ничего хорошего не сулила.

Партийные святцы, как и всякий сугубо религиозный документ, полны сочиненных мифов и легенд. Одними из самых расхожих вымыслов о личностях вождей -душещипательные байки о голодных обмороках, о самоотречении ради общенародных благ и проч. Вожди не умирали, как простые смертные, а непременно «сгорали на священном огне служения советскому народу».

Быт населения страны Советов улучшался с каждым годом, но система жизненного обеспечения вождей не менялась никогда и сохранялась до последних дней существования Советского Союза.

Сохранившиеся документы — неиссякаемый кладезь самых разнообразных узнаваний. Однако с другой стороны, эти документы представляют подлинную партийную беду, ибо от первого же взгляда на, скажем, продуктовые ведомости не остается и следа от легенд о спартанском быте кремлевских владык.

Специальный Продовольственный отдел ВЦИКа установил четкую очередность для посещения кладовых. Все «пламенные и неподкупные» отоваривались дефицитными продуктами два раза в месяц. Разумеется, самые «верхние» систематически нарушали установленную цикличность. Но... в том-то и сладость власти!

Сохранилась ведомость В.А. Антонова-Овсеенко (того, кто арестовал Временное правительство, а потом возглавлял Главное Политическое Управление Красной Армии). 3 ноября 1920 года он унес из спецраспределителя: 2 кг сахара, 150 г черной икры, 2 банки сардин, 1,2 кг сливочного масла, 800 г сыра, 800 г изюма и столько же сухофруктов, 600 г соли и 1,2 кг мыла (тогда мыло почему-то отпускалось на вес). В следующий раз он посетил кладовую через неделю, повторил весь набор, только икры прихватил побольше — 400 г.

Авель Енукидзе заглядывал в распределитель по 6 раз в месяц. Закоренелый холостяк, он «опекал» молоденьких балерин Большого театра и слыл радушным хлебосолом. Расход продуктов у него был побольше.

Чаще положенного появлялись на этом спецскладе Зиновьев, Каменев, Калинин.

А вот ведомости самого Ленина: 2 ноября — 4 кг мяса, 30 шт. яиц, 2 кг сыра; 5 ноября — 4 кг мяса, 1,2 кг масла, 4 кг огурцов; 10 ноября — 4 кг мяса, 8 кг муки, 2 кг сыра. Бросается в глаза пристрастие Вождя к мясу — за неделю 12 кг. При этом нужно учитывать, что на складе отоваривались и Крупская, и Маняша, и, само собой, Инесса Арманд.

Своим здоровьем «железный Феликс» был озабочен повседневно. Он ездил за границу и вызывал врачей из-за границы. Его обследуют, берут анализы и пр. Вот врачебная запись: «В утренней моче пациента обнаружены сперматозоиды». В другой раз «установлено вздутие живота и прописаны клизмы». Опытные медики ломают головы над тем, чем и как кормить такого ценного вождя. Появляется рекомендация:

«1. Разрешается белое мясо — курица, индюшатина, рябчик, телятина, рыба.

2. Черного мяса избегать.

3. Зелень и фрукты.

4.Всякие мучные блюда.

5.Избегать горчицы, перца, острых специй».

Судя по всему, не помогло. «Рыцаря» продолжало пучить.

Разрабатывается детальное меню на всю неделю:

«Понедельник. Консомэ из дичи, лососина свежая, цветная капуста по-польски.

Вторник. Солянка грибная, котлеты телячьи, шпинат с яйцом.

Среда. Суп-пюре из спаржи, говядина булли, брюссельская капуста.

Четверг. Похлебка боярская, стерлядка паровая, зелень, горошек.

Пятница. Пюре из цветной капусты, осетрина ам, бобы метрдотель.

Суббота. Уха из стерлядей, индейка с соленьем (моченые яблоки, вишня, слива), грибы в сметане.

Воскресенье. Суп из свежих шампиньонов, цыпленок маренго, спаржа».

Копание в биографиях таких фигур, как Янкель Петерс, открывает глаза на странные связи чекистского ведомства не только с руководителями Белой гвардии в гражданскую войну, но и с секретными службами зарубежья, в частности, с британскими, чья агентура (хотя бы Локкарт и Рейли) вела себя в те годы на земле России, как на подмандатной территории. При этом следует помнить, британская разведка является самой старой, а следовательно, и самой многоопытной из всех секретных служб планеты. Ее авторитет высок необыкновенно, ее влияние в мире неизмеримо!

То, что Янкель Петерс появился в Петрограде, приехав на английском пароходе, никогда секретом не являлось. Об этом знали все. В Англии у Петерса осталась семья: жена и дочь. В Россию он приехал словно бы в длительную командировку.

Ежов, однако, копнул глубже и с изумлением обнаружил, что в Англии Петере оказался... по командировке царской охранки. Его туда заслали сразу же после событий 1905 года (первое антирусское восстание). Чем он там занимался? Первым делом сколотил немногочисленную команду, подобрав в нее людей по признаку личной преданности. Возглавлял ее болгарин Петр Петков по кличке «художник». В нее входили Мойша Смоллер, уроженец Крыма, Люба Милыитейн из Гомеля и русские отморозки Мурмецов и Васильева, а также Гардстейн из Латвии.

10 декабря 1910 года жители четырехэтажного дома на Сидней-стрит, 100 сообщили в полицию, что им досаждает стук в квартире на втором этаже. Стражи порядка смекнули сразу: на

первом этаже этого дома находился ювелирный магазин. На Сидней-стрит отправился внушительный отряд в 200 человек. Как и подозревалось, грабители пробивали лаз в магазин. Разгорелся настоящий бой с оглушительной пальбой. Трое полицейских были убиты наповал, несколько ранены. Пострадали и грабители. Но несколько членов банды были схвачены. Всем им грозила виселица за убийство полицейских. Но здесь-то и начинаются чудеса: вместо веревочной петли на шею Янкель Петере, как агент уже секретной службы Великобритании, получает билет на рейс в Петроград.

Ежова заинтересовали туркестанские командировки Петерса. Николай Иванович сам побывал в тех краях и знал, как деятельно орудовали в Средней Азии британские разведчики. С Петерсом (впрочем, как и с самим Дзержинским) тесно сотрудничал Рейли-Розенблюм. А с Брюсом Локкартом, жившим в России с 1912 года, у Петерса сложились совершенно дружеские отношения. По имевшимся сведениям, Локкарт, наезжая в Англию, обязательно навещает там семью Петерса.

Глава 13. ЗАКЛЯТЫЙ ДРУГ.

   Наткнуться на забытый сейф Свердлова помог Ежову совершенно нелепый случай.
   Охрану Кремля осуществлял Отдельный полк специального назначения. Служили в нём красноармейцы, прошедшие строгий отбор. Внимание обращалось и на физические данные, и на социальное происхождение. Кремлевский полк заменил прежние гвардейские части, составлявшие военную опору Царского трона.

Узнав о происшествии в этом полку, Ежов поспешил приехать в Кремль.

Отделение красноармейцев во главе со старшиной получило задание перетаскать из подвалов в Георгиевский зал громадные дубовые столы — готовился правительственный банкет по случаю Первомайских праздников. Подвал Большого Кремлевского дворца был завален разнообразной рухлядью. Внимание красноармейцев привлек роскошный гроб, обитый красным бархатом. Старик, служащий склада, рассказал, что в этом гробу лежал Ленин в Колонном зале. Молодые ребята прекратили работу, с интересом рассматривая историческую реликвию. Одного из них вдруг осенило:

— Парни, дайте полежать. Приеду домой — никто не поверит, что я лежал в одном гробу с самим Лениным!

Красноармейцы уложили товарища в гроб, накрыли тяжелой бархатной крышкой и со смехом навалили сверху два тяжелых дубовых стола. О любителе сильных ощущений они вспомнили, когда очередь дошла до этих последних столов. Подняли крышку гроба — и всех прострелило страхом: красноармеец лежал без сознания, словно мертвец. Его потащили наверх, на свежий воздух. Старшина, осознав свою ответственность, приказал делать «покойнику» искусственное дыхание. Парень, слава Богу, ожил, а старшина побежал докладывать о происшествии.

Ежов, спустившись в подвал, заинтересованно обошел вокруг бархатного гроба. Старик, служитель склада, почтительно ждал распоряжений. И тут взгляд Ежова упал на мощный куб стали, валявшийся у стены. Старик с готовностью пояснил, что это сейф из кабинета первого председателя ВЦИКа.

Как и предполагал Ежов, первому председателю ВЦИКа было что скрывать. Сейф оказался хранителем сокровищ.

В протоколе зафиксировано:

золотые монеты старинной чеканки — 108 525 рублей;

705 изделий из золота и платины с бриллиантами;

7  заграничных паспортов на всю свою родню (один почему-то выписан на имя княгини Барятинской).

Иосиф Виссарионович, прочитав протокол, долго сидел с убитым видом. Перед его глазами, как живая, стояла губастенькая мордочка с пенсне, сплошь покрытая неряшливой растительностью. И слишком-многое возникло в памяти... Содержимое тайника наложило последний штрих на облик этого хладнокровного безжалостного палача, сумевшего за 15 месяцев своего владычества залить несчастную Россию кровью.

Всейфе Свердлова на самой нижней полочке хранилась пачечка бумаг казенного вида. Их едва не выкинули (настолько велико оказалось впечатление от обнаруженных сокровищ). Бумажки же, когда разобрались, представляли ценность едва ли не большую, нежели все драгоценности сейфа — они хранили главный секрет советской власти.

Казенная пачечка состояла из телеграфных бланков. Их было два вида: переговоров международных и переговоров внутренних. В тех и других речь шла о судьбе царской семьи. Екатеринбургский губсовет (Голощекин, Белобородое, Юровский, Войков) запрашивал ВЦИК в Москве, требуя срочных указаний, как поступить с детьми Николая II. Судьба самого царя была решена бесповоротно, однако рас-стрельщиков смущала необходимость убивать также и его детей: царевен и царевича. Председатель ВЦИКа Свердлов не взял на себя такой ответственности и запросил Нью-Йорк. Ему ответил Якоб Шифф. Банкир строго указал, что любой гуманизм в данном случае недопустим, требуется кровь не одного царя, а  в с е й семьи! Днем 16 июля 1918 года, когда власти Екатеринбурга готовились убегать из города, из Москвы от Свердлова была получена американская директива о безжалостной расправе с семьей последнего православного царя России.

Судьбы Сталина и Свердлова переплелись, и довольно крепко, благодаря мерзавцу Малиновскому: он их одновременно «сдал» охранке после Пражской конференции, где они, все трое, в том числе и Малиновский, стали членами Центрального Комитета большевистской партии. Малиновский остался на воле продолжать свою гнусную деятельность, Сталин со Свердловым отправились в далекую, слишком далекую ссылку в Туруханский край, к устью Енисея, за Полярный круг, откуда еще никто не убегал.

Для проживания обоим ссыльным была назначена Курейка, небольшая деревушка, по местному станок.

Сговорившись, Сталин и Свердлов сняли угол в избушке бабы Пузырихи. Муж ее утонул в Енисее. У Пузырихи осталось двое мальчишек. Она держала коровенку и промышляла рыбной ловлей. Это была угрюмая чалдонка с выдубленным лицом и с руками, как у мужика. Жилось ей трудно.

На первых порах оба ссыльных обживались и приглядывались один к другому. Оказаться вдвоем в этом ледяном краю да еще с товарищем, большевиком — неслыханная удача: есть с кем словом перемолвиться.

Первое лето ссылки прошло довольно сносно. От тоскливого безделья спасал рыбный промысел. Делались запасы на долгую зиму. Нестерпимо стало осенью, когда над заброшенной Курейкой в блеклом северном небе потянулись вереницы перелетных гусей. Птицы улетали на юг, к теплу, люди оставались на своих постылых местах, их лица уже ощущали стылое дыхание Карского моря, гнилого, забитого льдами водоема, где для всего материка портилась погода. Приближалась долгая полярная ночь.

В Курейке никогда и ничего не происходило, разве что на Енисее перевернется лодка с рыбаком. Зимой не доходили никакие вести с материка. Свистела пурга в непроглядной ночи, несокрушимой глыбой над материком стояла стужа Ледовитого океана. Свердлов постоянно кашлял, его легкие страдали от колючего морозного воздуха.

Известие о большой войне в Европе взволновало ссыльных. Оба не сомневались, что Россия потерпит поражение. Следовательно, самодержавие падет, царя не станет, и свершится то, о чем мечталось, — Революция.

Несколько раз разговор заходил о Малиновском. Его поведение казалось слишком подозрительным. Иосиф Виссарионович вспомнил, что Малиновский в день ареста буквально затащил его на молодежный вечер в помещение Калашниковой биржи. Уже к концу вечера Сталин заметил за собою слежку. Охранка откуда-то узнала, что он, член ЦК большевистской партии, находится здесь. Боясь, что скрыться не удастся, Иосиф Виссарионович успел найти Т. Словатинскую, исполняющую обязанности связной, и сообщил ей о своих подозрениях.

Примерно такие же подозрения имелись и у Свердлова. Он не сомневался, что Малиновский работает на охранку.

— Польская дрянь! — выругался он, презрительно скривив свои чересчур спелые губы, выпирающие из кудлатой растительности вокруг рта.

Свердлов с раздражением говорил о странном поведении Ленина, упорно защищавшего прохвоста Малиновского. «Старик» считал этого человека образцом передового пролетария, типа Павла Власова из романа Максима Горького «Мать». Благодаря постоянной ленинской поддержке, Малиновский возглавил Русское бюро и депутатскую фракцию в Государственной Думе.

Свердлов оказался тяжелым человеком в общежитии. Он раздражался от любой мелочи в быту. Его выводили из себя настырные ребятишки, бессмысленное снование Пузырихи по кухне, простуженный теленок и особенно слабенький котенок, постоянно лезущий на колени или на постель.

Одно время он взял тон сообщника и пытался выведать у Сталина, нет ли у него еврейской крови. После этого, разочарованный, он стал называть Сталина «ваше преподобие», имея в виду его учебу в семинарии. Иосиф Виссарионович терпел несколько дней, а потом резким замечанием прекратил потеху. Свердлов оскорбился, он был чудовищно самовлюблен. Несколько дней прожили в испорченных отношениях.

По вечерам изломанная жизнью Пузыриха, спустив на плечи шаль и оставшись в ситцевом застиранном платке, становилась перед иконой на колени и долго молилась, излагая Богу свои обиды, просьбы, жалобы. Больше ей не к кому было обратиться. Время от времени она склонялась низко и касалась лбом холодного пола.

Свердлова эти моления тихо раздражали. Он укладывался на постель, заводил под голову руки и презрительно фыркал.

Свердлов, как заметил Сталин, вел постоянную тайную переписку с товарищами, оставшимися на воле. Полученные письма он грел над лампой до тех пор, пока не проступали коричневые строки тайнописи. Тем, что сообщалось, он ни разу не поделился со своим сожителем. Лишь однажды хмыкнул и язвительно произнес:

— Ну, поздравляю. Ваш Малиновский все же провокатор.

Сталин изредка переписывался с Аллилуевыми, старыми кавказскими знакомцами. Однажды он получил от Словатинской 50 рублей. Затем пришел перевод от Ленина на 120 франков.

Бежать! Эта мысль точила Сталина постоянно. Жизнь в Курейке становилась невыносимой. Долгое безмолвие полярной ночи, унылый вой вьюги, беспрерывная топка печей. Короткое сырое лето приносило тучи мошкары. В изнурительные белые ночи особенно угнетало сознание могильной оторванности от настоящей жизни, сознание заброшенности, обреченности.

За спиной Сталина было пять побегов, так что опыт имелся. Но в Заполярье роль крепких тюремных стен выполняли бескрайние пространства. Беглец неминуемо погибал от истощения или становился добычей диких зверей. Местные жители рассказывали, что однажды ссыльные, отважившись на побег, направились не на Запад, в Россию, а на Восток, в Америку. Удачи все равно не было: изнуренных беглецов настигли и изрубили конники Якутского казачьего полка.

В селе Монастырском находился уездный центр. Там обитала небольшая колония ссыльных. Иосиф Виссарионович добился разрешения и съездил повидаться с Суреном Спандаряном. Они были знакомы по работе в бакинском подполье. Сурен обрадовался встрече. Друзья проговорили всю ночь.

У Сурена непроизвольно вырвалось «Ой!», едва он услыхал, кто достался напарником Сталину в Курейке. Он знал Свердлова достаточно хорошо. «Страшный человек!» — признался он, сочувственно глядя на товарища. Им выпало сидеть в тюрьме, в одной камере. Арестантов одолевали крысы. Свердлов вызвался возглавить борьбу с этими мерзкими тварями. И здесь проявилась его натура. Пойманных крыс он медленно топил в параше. Еще большее наслаждение доставляла ему казнь крыс через повешение. «Черт его знает... прямо садист какой-то!»

Сурена поразили тесные связи Свердлова с местными уголовниками. Криминальный мир, уверял Сурен, находился у Свердлова в полном подчинении. Это, кстати, сказывалось на передачах с воли и на свиданиях с родными. С тщедушным губастеньким Свердловым считалось даже тюремное начальство.

Спандарян хорошо знал ближайших помощников Свердлова: Ермакова, Глухаря и Смирнова. Это были законченные бандиты. Ермаков не только застрелил разоблаченного агента охранки, но и отрезал ему голову. Илья Глухарь славился тем, что убивал свои жертвы только выстрелом между глаз. Смирнов, заподозрив, что его жена «стучит» в охранку, настоял на том, чтобы расстрелять ее собственноручно.

В последнее лето перед Большой войной утонул ссыльнопоселенец И. Дубровинский, хороший математик и переводчик. Свидетели рассказывали, что его лодка перевернулась на середине Енисея. Тут же пополз слух, что это было самоубийство.

В Париже покончили с собой П. Лафарг и Л. Маркс.

Эпидемия скандальных самоубийств политзаключенных прокатилась по Нерчинску и Зерентую. Это были свидетельства отчаяния и усталости.

Зимой Иосиф Виссарионович узнал о смерти С. Спандаряна.

К жизни ссыльнопоселенца, да еще в таком глухом углу, необходима привычка. У Свердлова такой привычки не имелось. Постепенно он превращался в сплошной клубок нервов.

Иосиф Виссарионович любил парную баню. Свердлов брезгливо негодовал, изумляясь варварской забаве хлестать себя прутьями по голому телу. В банные дни, когда Иосиф Виссарионович приходил распаренный, в чистом белье, весь легкий и даже улыбчивый, их разговоры чаще всего заканчивались ссорой.

В этот вечер Свердлов встретил его стихами поэта Веневитинова, которые уже цитировал раза два или три.

Грязь, вонь, клопы и тараканы, И надо всем хозяйский кнут.
И это русские болваны Святым отечеством зовут!

Слова «русские болваны» он проговорил, как плюнул. Он находился в задиристом настроении. Иосиф Виссарионович, благодушествуя, не имел желания ни спорить, ни ссориться.

— Слушай, Ёсиф, на кой черт ты бросил свою семинарию? Революционер из тебя совершенно никудышный. Ни-ку-дышный! Махал бы ты лучше кадилом, а в серьезные дела не лез.

— Ты не забыл, — спросил Сталин, — где учились Чернышевский и Добролюбов?

Последовало насмешливое фырканье:

— Поповичи и Революция! Кадилом и крестом против самодержавия! Болтуны и резонеры!

Котенок, усевшись на пороге, принялся умываться, старательно доставая лапкой за ухом. Пузыриха уверяла, что это верная примета появления неожиданных гостей. Однако, каких гостей можно ждать в ледяной заброшенной Курейке?

— Священники, — заметил Сталин, — зорче многих видят мучения народа. Все-таки они к нему поближе нас!

Свердлов вспыхнул.

—  Ближе? Страдания и мучения? Откуда ты взял, что революции затеваются ради таких вот?! — он мотнул головой в сторону кухни, где в грязном закутке возле топившейся печки теснились Пузыриха, ее чумазые, по-овечьи остриженные мальчишки, телок и слабенький котенок. — Я тебя умоляю! Надоели мне твои сопли о христианстве. Ты хоть сам-то понимаешь, что это такое — христианство? Чему вас учат в этих ваших семинариях? С чего вы взяли, что Христос полез на крест ради вашего благополучия? Он что — совсем болван? Ему что — больше делать нечего? Ну не ослы ли вы после этого? Неужели никому из вас не стукнуло в башку, что все псалмы, которые вы гундосите в своих церквах, — это же псалмы Давида, великого нашего Давида, который сокрушил вашего дубину Голиафа? Уразумей же, что Христос пришел спасать отнюдь не весь род людской... и уж, конечно, не Пузыриху. Он пришел спасти ТОЛЬКО род еврейский! Повнимательнее надо читать-то, мой дорогой, читать и понимать, головку напрягать. А то... «Иерусалим небесный...», «Царство Божие...» Возмечтали, идиоты! Не для грязных вшивых гоев он обещал небесный Иерусалим, а для народа, возлюбленного Богом! Ну, какая-то

Пузыриха может верить и надеяться. Но ты-то, ты! Тебя же столько лет учили. Столько лет тыкали носом в текст. Нижние веки Сталина стали приподниматься.

— Ты собираешься читать мне лекцию о Богоизбранном народе?

— А почему бы и нет? — запальчиво вскинулся Свердлов. — Я спрашиваю: а почему — нет? Ты же, как я вижу...

— Не трудись!

— Нет уж, потружусь. Зато все сразу станет на свои места.

Он собрался с духом и принялся чеканить, отбивая такт резкими движениями пальца:

— Я всегда считал и продолжаю считать, что в Революции важен не классовый элемент, а национальный. Да, именно национальный! Ибо нет в мире другой нации, которая изначально, со дня зарождения, не была бы заряжена на решительный протест против дурацкого устройства мира. Нет другой такой нации! И, как видно, не будет, потому что за пять тысяч лет таковая уж где-нибудь да появилась бы.

Иосиф Виссарионович сидел с опущенной головой. Вспомнились отец Гурам и Виктор Курнатовский. Все сходилось!

— Почему вы все продолжаете смотреть на еврея как на какого-то задрипанного Мошку или зачуханного Абрашку из Шклова? — взгляд Свердлова смягчился. — Почему не видите Ротшильда? Великого Ротшильда! Или это вам невыгодно? Но, дорогой мой, мир давно уже переменился. Революции сделали свое дело. И будет лучше, если ты вовремя протрешь свои грузинские глазки. Иначе... иначе может быть поздно!

«Да он же бундовец!» — внезапно озарило Сталина.

Вспомнилось ленинское определение: «Бундовская сволочь!»

Ему сразу сделалось легко. Он взглянул на занесенное снегом окошко. С подоконника капало на пол... Глухая полярная ночь стояла над бескрайним материком. А в Ба-туме сейчас льет обвальный дождь и в мутной волне прибоя плавают оранжевые апельсиновые корки.

Иосиф Виссарионович был обескуражен: «Жил рядом человек, терпел такие же страдания... а что в голове-то у него, что в душе-то!» Для себя он решил, что Свердлов никакой не большевик, а обыкновенный бундовец (термин «сионист» тогда еще не появился в обиходе).

Через некоторое время Свердлов переехал на другую квартиру.

Весной ссыльнопоселенцу Джугашвили пришло уведомление о мобилизации в армию. Иосиф Виссарионович отправился в Красноярск. Проститься со Свердловым он не захотел. За весь остаток зимы они ни разу не заглянули один к другому в гости.

В марте грянуло царское отречение. Ссыльные кинулись на вокзалы. 12 марта Иосиф Виссарионович приехал в Петроград. Через две недели там появился и Свердлов. Они встретились с затаенным отчуждением.

Смутные догадки о том, кто такой на самом деле губастень-кий Свердлов, появились у Сталина еще в Курейке. Осенью 1917 года в Петрограде эти подозрения сменились окончательным прозрением. Они вместе работали над подготовкой к VI съезду партии. Сталин выступил основным докладчиком вместо Ленина и был избран в Центральный Комитет. Но главным триумфатором и на съезде партии, и вскоре после съезда, в дни Великого Октября, оказался все же Свердлов: он не только обеспечил прием в партию большевиков бесчисленной оравы Троцкого, но и сам вознесся выше всех, возглавив ВЦИК, т.е. став первым в истории советского государства «всенародно избранным» руководителем республики Советов.

Высший пост наделил Свердлова полномочиями сформировать первое советское правительство — Совет Народных Комиссаров. Ведущие наркоматы (министерства) он поручил Троцкому и Дзержинскому, назначив Ленина председателем (премьер-министром). При тогдашней вертикали власти ленинский пост считался всего лишь третьим — после Свердлова и его заместителя Аванесова. На самом же деле Вождь Революции отодвигался еще дальше — за спины Троцкого и Дзержинского, как обладателей реальной власти.

В конце февраля 1918 года немецкие разъезды стали появляться в окрестностях Петрограда. Германская армия развивала наступление. 21 февраля ВЦИК опубликовал воззвание: «Отечество в опасности!» Три дня спустя Свердлов подписал Декрет о создании специального подразделения: «Первого ав-тоброневого отряда». Несколько автомашин были вооружены станковыми пулеметами. Кроме этих механизированных тачанок, в отряде имелись мотоциклисты. Возглавил отряд Юлиан Конопко, земляк Дзержинского, отсидевший большой срок в царской тюрьме за нелегальный переход границы. Конопко пробирался из Германии. Его судили как шпиона.

Первый автоброневой отряд составил личную гвардию Свердлова.

Национальные дела в республике Советов шли из рук вон плохо. Вслед за Польшей и Финляндией откололась Прибалтика. Затем настала очередь Украины и Белоруссии. О Средней Азии и Закавказье нечего было и говорить. Наблюдался настоящий парад суверенитетов.

В начале мая в гавань Владивостока ворвались военные корабли Соединенных Штатов и Японии. Англичане, в свою очередь, высадились в Баку и на русском Севере.

В суматохе горячих революционных дней стали угадываться контуры сатанинского плана: раздел России на самостоятельные территориальные куски. В частности, деятельность сибирских «областников» угрожала разломить Россию по линии Обь — Иртыш.

К невыносимой обстановке, сложившейся на втором году советской власти, внезапно прибавилась еще одна угроза: на огромной территории вспыхнул мятеж чехословаков.

Кому взбрело в голову отправлять пленных чехов домой кружным путем через Владивосток? Битком набитые эшелоны протянулись от Пензы до Иркутска, заняв всю Транссибирскую магистраль. В один теплый майский день вся эта масса обозленной солдатни вскипела и вместо возвращения на родину принялась стрелять, жечь, вешать. Удавшийся замысел с мятежом чехословаков отрезал Сибирь от центральной России. И тут же в порту Владивостока стали высаживаться японские и американские морские пехотинцы. Советская власть держалась на примосковском островке, окруженном сплошными фронтами.

Судьба Дальнего Востока казалась решенной навсегда. Этот край для России был потерян. В наркомате по делам национальностей стало известно, что сторонники сибирского суверенитета, «областники», готовят выборы в Сибирское Учредительное собрание.

От белогвардейцев и белочехов советская власть с трудом, но отбивалась. Но как спастись от голода?

Хлеб, и обильный хлеб, имелся лишь на юге. Требовалось забрать его любой ценой и баржами по Волге отправлять на Север, в промышленные центры. В этом было единственное спасение. В ЦИК и Совнарком приняли постановление послать в Царицын решительного человека с неограниченными полномочиями. Выбор пал на И.В. Сталина.

Так в конце мая Иосиф Виссарионович получил партийное и государственное поручение, не имеющее ничего общего с национальными вопросами.

«Общий руководитель продовольственного дела на юге

России» — так назывался его новый поет. Он наделялся чрезвычайными полномочиями. В его мандате указывалось: «Все местные власти обязываются исполнять распоряжения тов. Сталина». Настоящий диктатор с ответственностью лишь перед Москвой!

Перед отъездом состоялась встреча с Лениным. Разговор носил сугубо деловой характер.

Вблизи Ленин выглядел неважно. Гнусное поведение Троцкого в Бресте, отчаянная борьба за сохранение советской власти свели насмарку все итоги отдыха в Финляндии. Ленин работал из последних сил. Он чаще обычного сжимал ладонями виски. Лицо его при этом искажалось мучительной гримасой.

— Хлеб, — сказал Ленин, — по всей видимости, имеется и в центральных губерниях — в Поволжье, в Тамбове. Деревня гонит самогон. Хочешь, не хочешь, а придется посылать туда продовольственные отряды из мобилизованных рабочих.

«Это война, — подумал Сталин. — Встретят кольями и вилами».

— Надо бы вооружить, — высказал он предложение.

— Само собой!

Декретом Совнаркома в Республике Советов вводилась продовольственная диктатура. У крестьян насильственно забирались все излишки продовольствия. На целый год на едока оставлялось 12 пудов зерна и один пуд крупы. Деревня переводилась на голодный городской паек и сажалась на лебеду и подножный корм.

Русскому крестьянству на многие годы была уготована традиционная обязанность содержать страну. В окопах на войне русский мужик обязывался умереть, в своей деревне в мирное время он был обязан работать до смерти. Исполнения этого Долга от него требовали все власти без исключения.

Ленин оказался прав, говоря о саботаже. В Царицыне простаивало более 700 вагонов с зерном. В городе процветала спекуляция, воровство, пьянство. «Не чувствуется железной руки советской власти!» — сообщал Сталин в первых донесениях в Москву. Пришлось срочно вводить хлебные карточки, устанавливать твердые цены. Царицын был переведен на осадное положение.

Во главе царицынской администрации подвизался какой-то ухарь Осип Летний. Он возглавлял настоящую банду вконец обнаглевших грабителей (здесь, кстати, наблюдалось то же самое засилье, что и в Смольном, и в Кремле). Осип Летний был расстрелян. С него началось «изгнание гадин».

Местным чекистам удалось арестовать двух загадочных незнакомцев. Говорили они с сильным акцентом. Однако на руках у них имелись мандаты, подписанные Троцким. Эти документы охраняли их от обысков и ареста. Арестованные оказались иностранцами: Жермен и Сабуро. В Царицыне они занимались разведывательной деятельностью.

Иосиф Виссарионович с возмущением телеграфировал в Москву:

«Если Троцкий будет, не задумываясь, раздавать направо и налево свои мандаты, то можно с уверенностью сказать, что через месяц у нас все развалится на Северном Кавказе и этот край потеряем окончательно».

Первые решительные меры продовольственного комиссара встретили неприязненное отношение в штабе Северо-Кавказского военного округа. Генерал Носович, военный спец, назначенец Троцкого, открыто игнорировал сталинские распоряжения. Он наотрез отказался признать его мандат.

— У нас, простите великодушно, организация военная. Армия! У меня имеется свое начальство. Он намекал на Троцкого.

Иосиф Виссарионович в беседе с Лениным военных вопросов не затрагивал. Но свои чрезвычайные полномочия распространял и на военных. Генерал Носович по любому поводу жаловался в полевой штаб. Оттуда летели указания председателя Реввоенсовета. Троцкий, сталкиваясь с крутой волей Сталина, реагировал капризно, нервно, истерично. В его глазах полномочный комиссар оставался «человеком из четвертого десятка». Он отказывался признавать его равным себе, а следовательно, и его самостоятельность. Он требовал неукоснительного подчинения.

Отношения складывались невыносимые.

В аппаратной прямой связи с Москвой Сталин диктовал телеграфисту:

«Хлеба на юге много, но чтобы его взять, нужно иметь налаженный аппарат, не встречавший препятствий со стороны эшелонов, командармов и пр. Более того, необходимо, чтобы военные помогали продовольственникам. Вопрос продовольственный естественно переплетается с вопросом военным. Для пользы дела мне необходимы военные полномочия. Я уже писал об этом, но ответа не получил. Очень хорошо. В таком случае я буду сам, без формальностей, свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело. Так мне подсказывают интересы дела и, конечно, отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит».

Ленину, оказавшемуся между двух людей с неукротимой волей, приходилось постоянно напрягать свое умение сглаживать углы, выискивать компромиссы. Он стал главным уговорщиком, примирителем.

Отправка хлеба возросла до 8 эшелонов в сутки. Больше не позволяли разбитые железные дороги. Шла мобилизация и скороспелый ремонт барж. Сталин обнадеживал Москву, обещая объявить «хлебную неделю». По приблизительным подсчетам, рабочие центры могли получить с юга более миллиона пудов зерна.

Противник, определив важнейшее значение Царицына для большевиков, бросил на затыкание этой продовольственной горловины значительные силы. Белоказачьими частями командовал опытный генерал Денисов. Хлебный вопрос сам собою перерос в военный. Началась многомесячная оборона города, снискавшая впоследствии героическую славу.

За Царицын бились, как за источник жизни, — бились за возможность выжить и не умереть.

Сталин просил Москву перевести на Каспий несколько миноносцев. Обращался он только к Ленину, признавая его одного своим начальством. Ни со Свердловым, ни тем более с Троцким он никаких отношений не поддерживал.

В конце жаркого южного лета генерал Денисов сумел скрытно перегруппировать свои части и мощным сосредоточенным ударом пробил брешь в обороне города. В эти дни сбежал к белым генерал Носович. Он унес важные штабные документы и планы обороны города. Положение Царицына стало угрожающим. На несколько дней прервалась даже связь с Москвой. Артем и Ворошилов доложили, что не осталось никаких резервов. Поезд Сталина на вокзале оцепила охрана с пулеметами.

Генерал Денисов готовил решительный штурм Царицына, намереваясь взять город «на штык» — прямой психической атакой.

Чрезвычайный комиссар вызвал командующего артиллерией Кулика и приказал ему скрупулезно подсчитать запас оставшихся снарядов. Кулик, громаднейший мужчина с обритой головой, порылся в карманах и бросил на стол какую-то жестянку на веревочке.

— Что это? — спросил Сталин.

— Советские иконки!

Разглядывая жестянку, Иосиф Виссарионович с изумлением узнал ненавистный профиль Троцкого. «Иконки» были изготовлены на государственном монетном дворе. Кулик, ругаясь, рассказал, что жестянки прислали из полевого штаба с приказанием снабдить каждого бойца. Их полагалось носить на шее, под гимнастеркой. За этим должны следить политруки.

— Лучше бы они нам снарядиков подбросили!

От Склянского летели истерические приказы, подписанные именем Троцкого. Глянув в них, утомленный Сталин небрежно ставил резолюции: «Не принимать во внимание».

Истерику никудышных деятелей Реввоенсовета понять было несложно. Белочехи, пробиваясь к Волге, вышли к окраинам Саратова. А на крайнем юге, в Закавказье, англичане 2 августа заняли Баку. Республика Советов осталась без нефти.

В этот момент на узле связи в поезде Сталина было получено первое экстренное сообщение: утром 30 августа в Петрограде убит председатель ЧК Северной коммуны Моисей Урицкий.

Покушение на заводе Михельсона уложило Ленина в постель.

Из своего царицынского далека Сталин оказался перед необходимостью отчитываться перед Свердловым. К нему, возглавлявшему ВЦИК, перешли и обязанности председателя Совнаркома. Человек неторопливый, вкрадчивый, но властный и жестокий, Свердлов все более укреплялся в своем единовластии.

Отношения Сталина с Москвой испортились окончательно. Свердлов не был способен ни уговаривать, ни мирить.

Генерал Денисов сосредоточил под Садовой всю ударную силу лучших офицерских полков. На предполагаемый участок атаки Кулик стянул всю имевшуюся артиллерию. Сюда же свезли остаток боеприпасов. На каждое орудие пришлось по сто снарядов. Сталин, оголяя остальные участки обороны, шел на громадный риск. Однако направление главного удара белых было угадано правильно. И это принесло победу. Ранним утром офицерские полки двинулись сомкнутыми рядами и во весь рост. Яркое солнце играло на погонах. Офицеры, с винтовками наперевес, шли парадным шагом. На них обрушился ураганный огонь. Истребление отборных частей белых носило ужасающий характер.

Армия генерала Денисова была разбита наголову.

В довершение к защитникам Царицына пробилась «Стальная» дивизия Дмитрия Жлобы.

Белая армия, понеся невозвратимые потери, отхлынула от города. Гнет многомесячной блокады был снят.

Все дни, когда решалась судьба Царицына и готовилось контрнаступление 10-й армии, Троцкий клокотал от злобы. Он телеграфировал Свердлову:

«Я просил, чтобы донесения высылались два раза в день. Если завтра все это не будет выполнено, я предам Ворошилова военному суду и опубликую это в приказе по армии».

Затем — уже о самом важном для себя:

«Я категорически настаиваю, чтобы Сталин был отозван!»

От Свердлова в Царицын пришла увещевательная телеграмма:

«Все решения Реввоенсовета обязательны для Военсоветов фронтов. Без подчинения нет единой армии... Никаких конфликтов быть не должно».

19 октября на станцию Царицын-2 внезапно ворвался коротенький поезд из нескольких вагонов. Это был личный поезд Свердлова. Председатель ВЦИКа САМ приехал за руководителем второстепенного наркомата, забрал его и повез в Москву. Такого внимания к себе, «человеку из четвертого десятка», Иосиф Виссарионович не ожидал. Тем более от такого человека, как Свердлов, «первого из первых» в новой системе революционной власти.

О том, что привело его в Царицын, Свердлов сказал не сразу.

Едва поезд тронулся и мимо окошек поплыли осенние оранжевые тополя, он распорядился подать чаю.

— Ёсиф, тебя долго не было в Москве. Почти полгода... или больше?

Спустившись со своих высот, он держался на дружеской ноге.

За чаем он озабоченно выложил последние новости. Тяжелое положение складывалось на Восточном фронте и на юге. В Пятигорске шесть дней назад поднял мятеж главком Сорокин. Он объявил, что намерен «очистить советскую власть от жидов», и первым делом расстрелял весь состав особого отдела армии. В станице Невинномысской он собирает Чрезвычайный съезд Советов. ВЦИК в Москве объявил Сорокина вне закона, как подлого изменника Революции.

— Он жестоко поплатится, мерзавец! И вообще... — вдруг вырвалось у Свердлова, — это казачество, эти проклятые нагаечники. С ними надо что-то делать.

На Восточном фронте, как Сталин уже знает, белые заняли Казань.

— Боюсь, придется сдать и Пермь. Сейчас там работает Лев Давидович. Он докладывает, что обстановка — хуже некуда.

Без всякого перехода он принялся упрекать Сталина за постоянные свары с Троцким.

— Ёсиф, ну вот зачем? Я знаю: Лев Давидович не сахар. Но ведь и ты не конфетка. Мы так ничего не добьемся. Уверяю тебя.

По обыкновению, Сталин принялся усиленно возиться с трубкой. Он заметил, что поступать по-своему его заставила сложившаяся в Царицыне обстановка.

Не дослушав, Свердлов насмешливо воскликнул:

— Аи, я тебя умоляю! Не хитри со мной, Ёсиф. У тебя это плохо получается.

— Ты читал мои доклады? — поинтересовался Сталин. Вместо ответа Свердлов устремил на него долгий испытующий взгляд. Глаза его смеялись.

— Скажи мне, кто встречал Ленина? Ты или я? Нет, ты не спрашивай, а скажи — кто? Ну, вот. А слушал ты его в тот вечер плохо. Очень плохо. Ты уж не обижайся, не пузырись... Он что тогда сказал? «Да здравствует мировая социалистическая Революция!» Мировая! Что же ты самого-то главного не услышал? — Он помолчал и не удержался: — А ты все норовишь на Пузыриху помолиться. Ничего у нас не выйдет с Пузырихой. Нам необходима Революция в Европе. Иначе нам хана.

— Не забыл?

— Запомнил на всю жизнь. Пусть твои Пузырихи сначала хоть тараканов изведут. А то... Или ты их в социализм прямо с тараканами потащишь? Это уж, прости меня, не социализм выйдет, а... а какой-то тараканизм! — И он заливисто рассмеялся. — И вообще, — он внезапно сбился на совсем уже интимный тон, — скажи ты мне, как бедному и глупому еврею: за каким дьяволом эта самая Расеюшка так распухла? Что, например, ей понадобилось в той же чертовой Курейке? Нет, хапала, хапала... Дур-рацкая страна!

Поздно вечером, уже устав от долгого совместно проведенного дня, они потягивали остывший чай и переговаривались о тревожном положении на Восточном фронте. Если белогвардейцы возьмут Пермь, им откроется дорога на Москву. Ярославский мятеж задумывался как раз с этой целью. Предатель Муравьев действовал по заранее намеченному плану. «Заговор Локкарта», о котором сейчас шумят газеты, вскрыл активнейшее участие в этой вооруженной авантюре иностранных спецслужб. Замешаны и Англия, и Франция, и Америка, и даже Сербия...

Ночью на какой-то станции стоянка затянулась. Слышно было, как в глубокой тишине устало вздыхал потрудившийся паровоз. Видимо, ожидали встречного... Внезапно дверь отворилась и вошел Троцкий. Не здороваясь, он принялся объяснять, что «страшно рад приятной неожиданности встречи». Его поезд возвращался с Восточного фронта. Мимоходом он пожаловался на отвратительное состояние железнодорожного пути. Порой приходится останавливаться и чинить своими силами.

Вагон дернулся, поплыл и скоро колеса под ногами завели свою нескончаемую песню. Троцкий остался и, сняв картуз, сел за стол. Иосиф Виссарионович понял, что встреча подстроена. Он сразу почувствовал себя совершенно беззащитным. «Зря поехал. Сделал глупость».

Свердлов продолжал играть роль радушного хозяина. Троцкий этой игры не принял и стал ломиться напрямик. Он нервно вращал горячий стакан в подстаканнике (не отхлебнув ни разу) и выговаривал Сталину свое возмущение «партизанской вольницей Ворошилова и его банды».

Сталина раздражало поблескивание двух пенсне. Он ощущал, что его настойчиво разглядывают. Долгое время он был для таких, как эти двое, провинциалом из захолустья. Теперь он вдруг поднялся вровень с ними и до предела обозлил своею неуступчивостью, своей властностью.

Пожалуй, только сейчас, в мчавшемся салон-вагоне, Иосиф Виссарионович впервые ощутил, какую ненависть он вызывает у председателя Реввоенсовета. Вызывает своим видом, акцентом, медлительностью, возней с трубкой. Троцкий горячился, вскакивал, снова садился. Он совершенно не умел владеть собой. Фамилия сбежавшего Носовича ужалила его невыносимо. Сталин же, напротив, сохранял расчетливую невозмутимость.

— Лев Давидович, вы к товарищам несправедливы. Кулик — артиллерист, Буденный — кавалерист, Ворошилов — парторганизатор. Партизанщина? Когда это было? Давно уже нет. Люди меняются, растут. Сейчас они совсем другие. Прекрасные работники.

— Прекрасные! Работники! — снова не сиделось Троцкому. — Яков Михайлович, вы слышите? Стянуть всю артиллерию! Оголить все участки обороны! Ум-му непостижимо! А если бы болван Денисов догадался нанести удар в другом месте?

— Не догадался.

— Орел — решка! Любит — не любит! Какие-то... архаровцы. Как так можно воевать всерьез?

— Ничего, воюем. Ваш Носович воевал по-другому.

— Мой Носович! Мой, твой... Дядин, теткин... Он что — за меня воюет? Мы все делаем общее дело.

— Тогда почему же вы нас ругаете за победу под Садовой?

— Да не за победу же! Не за победу... Как вы этого не поймете?

— Не понимаю, — кротко произнес Сталин, с преувеличенным вниманием ковыряясь в трубке.

— Яков Михайлович, вы слышите? Нет, я буду ставить вопрос на Совете. Так невозможно воевать. Не-воз-мож-но! А Ворошилова надо судить. Судить, судить!

— Тогда вашего Носовича следует наградить, — негромко вклеил Сталин.

— Опять! — подскочил Троцкий. — Да возьмите вы его себе. Тоже мне — сокровище!

— Поздно, — невозмутимо ронял Сталин. — Он далеко. Воздев руки, плечи, Троцкий затряс головой. Он не находил больше слов.

Вмешался молчавший до сих пор Свердлов. Растягивая гуттаперчевые губы, он миролюбиво предложил:

— Все проблемы, как мне кажется, ясны. Будем считать, что в общем-то вопрос закрыт. Согласны? Тогда пожмите же друг другу руки. Ну, Лев Давидович... Ёсиф...

Возникла неприятная заминка. Троцкий, топорщась, поглядывал на руку Сталина. Поймав движение, он тут же сунулся навстречу — и две ладони сплелись в недолгом принужденном рукопожатии.

С этой минуты фальшивого примирения оба соперника стали смертельными врагами...

После знойного Царицына дождливая Москва показалась Сталину унылой, пришибленной грозными событиями на фронтах. Осень в том году сильно затянулась. Снег лег на землю поздно. Москва до середины декабря утопала в безвылазной грязи.

Ленин поправлялся медленно и выглядел слабым, болезненным, изнуренным. Комната в его кремлевской квартире была превращена в больничную палату.

Завидев в дверях Сталина, он оживился и набросился на него с жадными расспросами. Он умело подбил себе под спину несколько подушек. Рассказывая, Иосиф Виссарионович с болезненной остротой замечал истончившуюся обескровленную кожу на ленинском лице, проступившие косточки на худых кистях и сделавшийся чрезмерно мощным лоб. Вождь был сильно нездоров, болезнь точила его изнутри. Сталин в своем кителе и грубых солдатских штанах, заправленных в сапоги, ощущал укоризненный избыток собственного здоровья.

В комнате постоянно находилась Крупская. Грузно передвигаясь, она подавала какие-то микстуры, поправляла подушки, а то принималась переставлять склянки с лекарствами на столике возле кровати. Чтобы не мешать ей, Сталин всякий раз поднимался и разговор с Лениным обрывался.

Вспышка энергии быстро лишила Ленина сил, лицо его отекло книзу, совсем больными сделались глаза. Как видно, покушение оставило свои страшные следы.

Иосиф Виссарионович намеревался поговорить о Троцком. Об этом его просили армейские работники в Царицыне. Сейчас, увидев Ленина, он отказался от своей затеи. Не время и не место! И все же разговор о Троцком возник сам собой. Начал его Ленин. Его радовали вести из Германии. Туда, к Карлу Либкнехту и Розе Люксембург, недавно ездила группа товарищей из Москвы. Германия явно подавилась тем куском России, который заглотнула по условиям Брестского мира. В самом скором времени это скажется. Непременно скажется!

— И вообще, — снова возбудился Ленин, — участь Европы решена. Призрак коммунизма становится реальностью. Испуганная буржуазия, вполне естественно, станет отчаянно сопротивляться, защищаться. Напрасный труд! Наша Красная Армия крепнет с каждым днем. Заслуга в этом, безусловно, Троцкого.

Ни возражать, ни жаловаться Иосиф Виссарионович не хотел, — пропало всякое желание.

На него уже с неприязнью поглядывала Крупская.

Вместо трубки Сталин вынул из кармана медальон с профилем Троцкого. Щелкнув, словно монетой о прилавок, он положил его на столик с лекарствами. Этот «сувенир» он прихватил из Царицына.

Повторилась в точности царицынская сцена.

— Что это? — удивился Ленин.

— Советские иконки, — ответил Сталин и, легко ступая своей мягкой кавказской поступью, вышел из комнаты.

Сраженный пулями Вождь — это было ясно — плотно облеплен недобросовестными сотрудниками и живет информацией из чужих рук.

«Мы — там, они — здесь...»

Все-таки не следовало так надолго уезжать из Москвы!

Глава 14. ВСКРЫТИЕ ПЛАСТА.

   Одним из самых радостных событий 1935 года стало открытие Московского метрополитена.
    В европейских столицах городские подземки существовали давно. Советское метро должно было быть лучшим в мире, и оно именно таким и стало. Станции выглядели, как настоящие дворцы. Никакого сравнения с тем, что построено на Западе!

Реальная заработная плата советских людей возросла в два раза. Рабочие СССР получили такую социальную защищенность, какой не имелось ни в одной стране на Западе.

Социализм убеждал в своем преимуществе конкретно, материально.

Сталин снова оказался прав: СССР, отказавшись нести идеи социализма на штыках Красной Армии, убеждал трудящихся мира примером собственного обустройства: вот чего можно добиться, прогнав эксплуататоров и уничтожив частную собственность.

Соединенные Штаты Америки с трудом выкарабкивались после обвального краха производства в 1929 году. Целых четыре года эта ведущая страна Запада балансировала на краю бездонной пропасти. Спас ее умница Рузвельт, отбросив все капиталистические предрассудки и обратившись к опыту Советского Союза. Властной рукой он укротил бесстыжих махинаторов и ввел строгий государственный контроль за действиями промышленников. Базарный хаос прекратился, производство упорядочилось и стало оживать.

На 1935 год пришлись новые президентские выборы. Сенатор Лонг выдвинул свою кандидатуру. Его экономическая программа учитывала недавний опыт Рузвельта в преодолении невиданного кризиса. Лонг объявил свой основной предвыборный лозунг: «Разделение накопленных богатств!» Он напомнил избирателям заветы Христа о равенстве и братстве, о неправедности «жирных пажитей» богачей. Лонг призвал конгресс США принять закон, запрещающий получение доходов более миллиона долларов в год. Естественно, миллионеры взвыли от возмущения, назвав Лонга коммунистом. 8 сентября Лонга убили. Стрелял молодой врач К. Уайс. В газетах промелькнуло сообщение, что схваченный убийца — обыкновенный «козел отпущения». Настоящие виновники преступления остались не разоблаченными, не названными вслух...

Успехи Советского Союза вызывали бешеную злобу заправил капиталистического мира.

Для борьбы с СССР паникующий Запад вынужденно мобилизовал свои последние ресурсы и породил фашизм. Над планетой, в первую очередь над Европой, заклубились грозные тучи Большой войны.

Страна Советов, как постепенно выяснялось, была поражена троцкизмом. Эта болезнь проникла во все поры государственного организма. Высылка Троцкого из страны лишь обострила ситуацию. Многочисленные троцкисты, каждый на своем месте, исподтишка работали на возвращение своего Вождя. Метод был один, проверенный, надежный: «Чем хуже, тем лучше». Каждый из троцкистов, явных и замаскированных, вносил на своем рабочем месте обязательную лепту в общее антигосударственное дело. Связь Троцкого с Гитлером угрожала смертельным развитием этого опаснейшего недуга. Сама логика выживания народа и страны требовала мер жестких и скорейших.

Процент русских в руководящих органах державы возрастал. Этому сильно помогло крушение Троцкого. Красная Армия вздохнула с облегчением. Ее руководителем стал прославленный полководец гражданской войны М.И. Фрунзе, партиец с высочайшей репутацией.

Объединившись, сторонники Троцкого и Зиновьева избрали новую тактику борьбы: спокойную, вкрадчивую, без лишнего шума. На XV съезде партии, состоявшемся сразу же после неудачного путча Троцкого, помимо плана коллективизации сельского хозяйства были приняты необходимые очистительные меры: всех видных деятелей и старой, и новой оппозиции исключили из партии и выслали из Москвы. Дурную траву с поля вон! Разосланные по самым дальним городам и весям необъятной страны оппозиционеры запаниковали и сменили боевой задиристый тон. Все они, как один, обратились в Центральный Комитет с покаянными письмами. Признав свою неправоту, они смиренно просили о прощении. Получив таковое, они снова появились в Москве. Вот их имена: Радек, Преображенский, Раковский, Пятаков, Серебряков, Смирнов, Каменев, Сафаров, Лифшин, Мдивани, Смилга, Сапронов, Дробнис. Борьба с режимом требовала от заговорщиков сплоченности, постоянного ощущения плеча соратника.

Эта завидная сплоченность в конце концов зарядила пистолет Николаева и направила его в светлую голову Кирова.

Год убийства Кирова изобиловал какими-то странными, обязательно внезапными смертями. 10 мая вдруг умирает глава ОГПУ Менжинский и «хозяином» Лубянки становится Ягода. А буквально на следующий день, 11 мая, расстается с жизнью единственный сын Горького Максим Пешков, молодой мужчина, отчаянный спортсмен, кипучий неуемный человек. И снова возникает фамилия Ягоды: глава О ГПУ уже несколько лет является любовником Тимоши, молодой жены Максима Пешкова... А в январе 1935 года, менее чем через месяц после суда над бандой Котолынова, скоропостижно умирает Куйбышев, один из тех, кто всегда вместе со Сталиным противостоял троцкистам.

Смерть почему-то метила исключительно преданных сталинских помощников, его надежнейших единомышленников. Странная избирательность! Повторялся метод знаменитого Азефа: убирать самых ценных, почти незаменимых и потихоньку продвигать во власть самых никудышных.

А до войны с Гитлером оставалось всего 7 лет!

К надвигавшейся схватке с таким противником советская страна была совершенно не готова: не располагала ни современной армией, ни развитой промышленностью. За оставшиеся 7 лет все это требовалось создать. Задача, по нормальным меркам, на несколько десятилетий. Иначе — разгром, полное порабощение, смерть страны и народа. Поэтому сталинское окошко в Кремле светилось далеко за полночь.

Два дня, 7 и 8 мая, члены Политбюро разговаривали с руководителями советской разведки. Иосиф Виссарионович основательно подготовился к этой важной встрече. Он говорил о нацизме Гитлера как о разновидности сионизма. Фюрер немецкого народа позаимствовал у евреев идею «богоизбранности», только избранниками объявил немцев, белокурых викингов, носителей «голубой крови» истинных арийцев. Отсюда выходило, что перед немцами обязаны преклониться все остальные народы мира. Нацизм, как и сионизм, проникнут лютой ненавистью ко всем остальным обитателям планеты.

Приход Гитлера к власти, сказал Иосиф Виссарионович, это неминуемая, неизбежная война. Для этого он и востребован. Уже запахло порохом в Испании и Китае. Не перестает бряцать оружием спесивая панская Польша. В паническом смятении находятся беззубые, безвольные правители Австрии и Чехословакии. Не следует забывать и воинственного Муссолини, фюрера Италии.

Сталин особо подчеркнул: если народам Европы нацизм грозит порабощением, то русскому народу — истреблением. Об этом кричит каждая страница программного сочинения Гитлера «Майн кампф».

Эпидемию предательств в системе разведки Сталин назвал подлейшим ударом в спину. Троцкисты начали войну против советского народа еще до начала боевых действий на фронтах. Каким должно быть возмездие изменникам? Самым страшным, самым беспощадным. Предатели, сказал Сталин, сами сделали свой выбор и отныне должны знать, что неминуемая кара настигнет их даже на краю земли. Они нигде не спасутся от справедливого возмездия.

Не скрыв раздражения, Сталин признал, что работу разведывательных служб приходится начинать едва ли не с чистого листа. Нужны совершенно новые люди, далекие от сионизма — необходимы разведчики-патриоты. Настала острая необходимость готовить таких специалистов!

Затем он добавил, что в настоящий момент страна совершенно не готова воевать. Поэтому войну, которой нам постоянно угрожают, следует оттягивать любыми средствами.

Тогда же, в мае, Политбюро приняло решение образовать две комиссии с необыкновенно властными полномочиями: по обороне и по безопасности. Обе возглавил сам Генеральный секретарь. В состав комиссий вошли только близкие ему люди: Жданов, Ежов, Вышинский, Шкирятов и Маленков.

После разоблачения Зиновьева и Каменева перемены коснулись ряда лиц из высшего руководства. Бухарин был пересажен в кресло редактора «Известий», Рыков стал наркомом связи, Томского оставили членом президиума ВСНХ.

Пришлось применить и крайние меры: закрыть «Общество старых большевиков», «Общество политкаторжан» и журнал «Каторга и ссылка». Эти организации превратились в сборища одряхлевших пачкунов. Тоскуя о былых годах, сочиняют самые бессовестные сказки о «вождях», с придыханием рассказывают о «подвигах» Свердлова и Дзержинского. (Насчет остальных прикусили языки.) Возносят до небес кровавые достижения палачей-русофобов, заливших страну кровью. Для советской молодежи, для подрастающего поколения от таких воспоминаний — одна отрава, вред. Пусть теперь собираются на кухнях и ворчат!

В июне, на очередном пленуме Центрального Комитета, с большим докладом выступил секретарь ЦК Н.И. Ежов. Он доложил о борьбе с «засоренностью партии троцкистским элементом». На этот раз пришлось прекратить прием новых членов и провести обмен партийных документов. Благодаря этим решительным мероприятиям, партия очистилась от громадного количества ловкачей и прохиндеев, лезущих к власти с нахальством носорогов.

С будущего года, объявил Ежов, прием в члены партии возобновится.

Ежов обратил внимание на неблагополучное положение с подбором кадров в аппарате ВЦИКа. Докладчик употребил слово: перегруз. Среди сотрудников ВЦИКа громадное количество представителей прежних привилегированных классов: аристократии, дворянства. Обстановку в этом высшем учреждении советской власти докладчик назвал нездоровой, явно не советской... Имени Авеля Енукидзе он не произнес, но камни летели в его огород. Сидевшие в зале знали, что Енукидзе не только земляк Сталина, но едва ли не родственник: он был крестным отцом Светланы.

Новый секретарь ЦК — а Ежов впервые выступал в этой роли — понравился участникам пленума. Молод, деловит, на чины не смотрит. Так и следует!

Докладчик сообщил о прискорбном происшествии, случившемся недавно во время маневров боевых кораблей Балтийского флота. На учениях присутствовал нарком обороны К.Е. Ворошилов. Он держал свой флаг на линкоре «Марат». С какой-то стати наркому вдруг вздумалось взять штурвал громадного корабля в собственные руки. Итог получился печальный: линкор протаранил подводную лодку «Большевик». Весь экипаж подлодки погиб.

Нарком Ворошилов, сидевший в президиуме, побагровел. Нахмурился и Сталин. У них уже был крупный разговор об этом вопиющем случае. К сожалению, снимать Ворошилова с поста не позволяла обстановка. Хоть и никудышный нарком, зато верный человек. А это сейчас самое главное (Сталин прогонит Ворошилова в 1940 году).

Завершая выступление, Ежов доложил об аресте группы террористов: Г. Шур, В. Дрейман, С. Певзнер, В. Левинский. Установлено, что они готовили террористический акт на Красной площади во время праздничной демонстрации 7 ноября. Сейчас устанавливаются их сообщники, явки, связи.

На участников пленума с новой силой пахнуло опасностью вражеского окружения. Тем более, что выступивший Каганович говорил о том же самом: на железнодорожном транспорте участились катастрофы с воинскими эшелонами.

20 декабря по установившейся традиции чекисты отмечали свой профессиональный праздник: 18-ю годовщину со дня образования ВЧК. Торжество, как обычно, проходило в Большом театре. Великолепный зал блистал огнями, ремнями и орденами. Ожидалось присутствие правительства, затем большой праздничный концерт с участием самых выдающихся мастеров советского искусства.

На огромной сцене в этот день за столом президиума восседали руководители наркомата внутренних дел. Члены Политбюро появились в ложах бельэтажа с левой стороны. К изумлению переполненного зала вместе со Сталиным в ложу вошли и расположились рядом с ним несколько казаков в своих старинных боевых гимнастерках с погонами и портупеями, в шароварах и сапогах. У всех картинно начесаны традиционные пышные чубы. Медленно нарастая, загремели аплодисменты и перешли в овацию. Собравшиеся восприняли неожиданную демонстрацию, как свидетельство долгожданной реабилитации казачества. К тому времени не только в СССР, но и повсеместно за рубежом люди зачитывались романом Михаила Шолохова «Тихий Дон», величайшим достижением не только советской, но и мировой литературы. 16 лет спустя после людоедского указа Свердлова представители старинного русского воинского сословия парадно появились на торжестве своих недолгих, но безжалостных палачей.

Эта акция, несомненно, задумывалась и осуществилась, как открытый вызов затаившимся силам зловредного сионизма.

Еще в 1919 году, сразу после похорон Свердлова, Иосиф Виссарионович предложил реабилитировать казачество и сформировать пять кавалерийских казачьих бригад. Этому русскому воинскому сословию следовало вернуть чувство гражданской ответственности за неприкосновенность рубежей Отчизны. С предложением Сталина тогда не согласились. Декрет о расказачивании отменили, но казаков оставили как бы в положении подозреваемых в антисоветизме. Теперь идеологический климат в стране менялся на глазах. Сталин советовался и с Ворошиловым, и с Ежовым. Готовился план формирования чисто казачьих кавалерийских дивизий: 12-й Кубанской, 13-й Донской, 6-й Чонгарской, 4-й Кубанско-Терской. Кроме того 10-ю дивизию переименовали в 10-ю Терско-Ставропольскую. Для личного состава новых воинских подразделений возвращалась старинная традиционная форма одежды.

В этой прадедовской форме казаки и пожаловали вместе со Сталиным в Большой театр.

Со сцены в этот вечер разливались протяжные степные песни с высокими подголосками, от залихватской искрометной пляски зрители сами собой принимались дружно прихлопывать в ладоши.

Торжественное заседание грозного карательного ведомства превратилось в праздник возрожденного казачества.

К своему изумлению, Ежов вскоре обнаружил, что о покушении на Кирова ОГПУ было предупреждено задолго до 1 декабря.

В руки ему попал отчет старого опытного агента Зайончковской о своей командировке в Ленинград. По фальшивому паспорту на имя Веры Николаевны Николаевой она в течение десяти дней толклась в среде ленинградской интеллигенции. Ей удалось вызнать, что в скором времени ожидается слишком «громкий» выстрел в крупного представителя партийной власти. При этом ни фамилии ничтожного Николаева, ни котолыновской шпаны не называлось. Фигурировали совсем иные имена: Шарангович, Эйдеман, Корк, Фельдман. Упорно поговаривали, что роковой выстрел должен прозвучать именно со стороны военных. «Армия недовольна Сталиным и Ворошиловым... Армия не допустит...» Спрут гигантского заговора понемногу отращивал свои мускулистые щупальца и, хищно пошевеливая ими, принимался обвивать весь руководящий кремлевский верх. В разнообразных вариантах обсуждались меры Кирова по разгрому еврейских организаций. Выяснилось, что ленинградский раввин И. Шнеерсон вовсе не уехал в Америку, а назначен главным раввином Риги. Из Прибалтики он продолжал поддерживать постоянную связь с городом на Неве. У Шнеерсона обнаружились тесные отношения с лордом Мильнером, тем самым, что «устроил» отречение Николая II от престола. В нынешнее время Мильнер состоял директором банка «Джойнт сток». Так что пять тысяч рублей, которые Котолынов получил от консула Латвии, были деньгами «Джойнта», т.е. на самом деле вовсе не латышскими, а американскими. Продолжалась традиция мистера Томпсона, главы давнишней миссии «Международного Красного Креста».

Это донесение Зайончковской попало в руки начальника Особого отдела ОГПУ В. Гая. Прочитав, он возмущенно хмыкнул: «Бред глупой старухи, выжившей из ума!» И отправил важнейший документ в архив.

От бумаги, даже самой опасной, самой разоблачительной, отмахнуться легко. Но как поступить с опасным свидетелем? Однажды в Смольный вбежала растрепанная женщина, в лихорадочном состоянии, и закричала, что ее хотят отравить, убить. Женщину провели в приемную Жданова, к одному из его помощников Кулагину. Он узнал в странной посетительнице жену Борисова, начальника охраны Кирова. Ее арестовали на другой день после выстрела Николаева. Следователи допытывались, что рассказывал ей муж. Затем ее поместили в психиатрическую лечебницу... Кулагин раздумывал недолго. Он тут же позвонил в областное управление НКВД. Оттуда примчалось несколько человек. Женщину забрали и увезли. На другой день стало известно, что она отравилась... Странное самоотравление!

Ежов вспомнил заключение экспертизы о причине смерти Борисова. Он умер от удара в голову тяжелым предметом (предположительно, железным ломом).

Троцкисты и зиновьевцы упорно сопротивлялись разоблачению, успевая вовремя отрубать опасные концы!

В центральную фигуру заговора вырастает вроде бы такая второстепенная личность, как Бакаев. Одержим идеями Троцкого, решителен и безжалостен. В мае 1934 года, после триумфального «съезда победителей», намечалось два покушения на Сталина. В Тушине, на авиационном празднике, засланный террорист Богдан был задержан при настойчивых попытках приблизиться к правительственной трибуне. Его допросили и отпустили. Очередную попытку Богдан должен был сделать на районной партконференции, где ожидалось выступление Генерального секретаря. В последнюю минуту это выступление было отменено. Бакаев заподозрил неладное. Он посчитал, что Богдан опасно «засветился» и за ним ведется наблюдение. Ночью он под каким-то предлогом заявился на квартиру, где скрывался террорист, и лично его застрелил. Другой террорист, Файвилович, также засланный из Германии, счел за благо сдаться добровольно и явился в органы с повинной. К сожалению, это был агент «разового использования» и знал чрезвычайно мало. Однако с его помощью следствие получило подходы к другим фигурам.

На важное положение Бакаева в руководстве подпольем указывает его будущая роль после «Дня X»: предполагалось, что он возглавит новый Совнарком.

На первом процессе, в январе прошлого года, почему-то не прозвучали признательные показания Бакаева, сделанные им во время предварительного следствия. Протоколы сохранились, уничтожить их не успели.

«Мы питали наших единомышленников клеветнической антипартийной контрреволюционной информацией о положении дел в партии, в ЦК, в стране. Мы воспитывали их в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Сов. правительству, в частности, и в особенности к т. Сталину».

Это же целая программа!

Как можно было закрыть глаза на такие откровения? С какой целью?

Ответственные лица уверяют, что виною этому лихорадочная спешка, с какой готовился процесс. Выявляли главным образом тех, кто имел непосредственное отношение к убийству Кирова.

Полезные сведения поступали от рядовых заговорщиков: имена, адреса, пароли, явки. Арестованный Н.М. Моторин в свое время исполнял обязанности секретаря Зиновьева, а Н.А. Карев обеспечивал связь с дачей в Ильинском. Е. Дрей-цер прежде состоял в охране Троцкого, а Р. Пикель, известный критик, начинал свой путь в секретариате председателя Коминтерна.

Как тогда и предполагалось, имя Натан явилось обыкновенной проговоркой на следствии. Теперь выяснилось, что это был боевик Натан Лурье, засланный в СССР из Германии. Его настойчиво искали в Ленинграде, разослали ориентировки в Москву, Киев, Минск, а он отыскался в Челябинске: приехал, устроился на машиностроительный завод и затаился. Ухваченную ниточку с Натаном Ежов тянул осторожно, бережно, вытягивая ее во всю длину, и эта ниточка в конце концов привела его туда, где опытные специалисты научили Натана обращаться с оружием и взрывчаткой, снабдили его документами и деньгами и забросили в нашу страну. Следы Натана Лурье привели сначала к Троцкому, а затем к таким зловещим фигурам, как Гейдрих и Гиммлер.

Небольшой сбой получился, когда вдруг обнаружилась некоторая путаница имен: то Натан, то Моисей. Вскоре все стало на свои места. Боевиков оказалось двое по фамилии Лурье: один — Натан, другой — Моисей. Причем даже не родственники, однофамильцы.

Личность Моисея Лурье возбудила интерес к дореволюционному Уралу, вотчине рано ушедшего из жизни Янкеля Свердлова. Моисей начинал еще тогда и был боевиком с богатым опытом. Гейдрих, готовя акции в СССР, наткнулся на него в обширной картотеке Орлова-Орлинского. Эта тщательно составленная картотека оказалась настоящим кладом — в ней гитлеровские секретчики получили имена людей, готовых на сотрудничество хоть с дьяволом, лишь бы снова завладеть властью в стране, откуда им пришлось бежать, опасаясь возмездия за совершенные злодейства.

В 1932 году, еще до прихода Гитлера к власти, в Копенгагене на базе бывшего института Парвуса состоялось сборище троцкистов, напоминавшее настоящую конференцию. Работала она конфиденциально, т.е. с соблюдением всех правил конспирации. Троцкий приехал с тремя секретарями, в ок- . ружении 25 охранников, навербованных из гамбургских студентов. С ним находился старший сын, Лев Седов, его многолетний надежный помощник. Из участников конференции обращали на себя внимание некие Берман-Юрин и Фриц-Давид, имевшие опыт террористической работы.

Троцкий, считавший себя специалистом по России, объявил целую программу подрывной работы. Он тогда впервые указал на несостоятельность так называемой «диктатуры пролетариата». Пролетариат, т.е. рабочий класс в СССР, уже никакой не диктатор. Это просто рабочая скотинка, озабоченная своим пропитанием. Иными словами, обыкновенное советское мещанство. Троцкий считал наиболее перспективной работу среди крестьянства, недовольного трудностями коллективизации. В этом отношении следовало обратить внимание на организации «Центросоюза», а также на ту часть Красной Армии, которая состояла из мобилизованного крестьянства.

Опорой для разложения советского тыла могла служить интеллигенция. Именно из ее среды в коммунистическую партию лезут самые изощренные шкурники, жадные, ловкие, завистливые.

И, конечно же, неисчерпаемые резервы таило всемерное обострение национальной розни.

Участников конференции смущала ставка Троцкого на германский фашизм. Немецкие газеты злорадно называли уважаемого Льва Давидовича «советско-жидовской ищейкой» и «людоедом Европы». Усмехаясь, Троцкий посоветовал не принимать всерьез газетную трескотню, а учиться смотреть в корень. И оказался прав: вскоре Гитлер, став фюрером «третьего рейха», присвоил Троцкому одному из первых звание «почетного арийца». Само собой, такое отличие карикатурному еврею давалось исключительно авансом — за будущее сотрудничество. В Троцком фюрер видел лидера «пятой колонны» в России, ставшей Советским Союзом.

На конференции в Копенгагене люди Гейдриха присутствовали и сделали много полезнейших знакомств.

Именно Гейдрих взглянул на задачи троцкистов в СССР с присущей ему масштабностью. Он одобрил план устранения Сталина и Кирова, однако выдвинул идею о более массовой операции, предложив повторить в России «ночь длинных ножей», недавно осуществленную в Германии.

Убийство Кирова сильно подняло престиж Троцкого в Берлине. Он спесиво задрал свою бороденку. Все же первого успеха добились не засланные боевики Гиммлера, а его люди, члены троцкистского подполья. Он стал нагло требовать средств. «Деньги на бочку, господа!»

Теперь Троцкий стал носиться с идеей убийства Сталина, но уже не украдкой, как Кирова, а публично, при большом стечении народа, как это было в 1911 году с покушением на Столыпина.

Зиновьев и Каменев отбывали свои тюремные сроки в Челябинском политизоляторе.

Роковой излом судьбы поверг недавних диктаторов Ленинграда и Москвы в состояние крайней слезливости. Оба почти ежедневно сочиняли письма, уверяя Центральный Комитет в том, что они «разоружились» полностью, без остатка.

Зиновьев отчаянно взывал:

«Товарищи! Родные!

Я убит. Я совершенно убит. Если бы я мог надеяться, что когда-нибудь мне будет дано хоть в малейшей степени загладить свою вину. В тюрьме со мной обращаются гуманно, меня лечат и т.п. Но я стар, я потрясен. За эти месяцы я состарился на 20 лет. Силы на исходе. Помогите. Поверьте. Не дайте сойти с ума...»

Надрывные вопли звучали вроде бы искренне, исходили из глубины души полностью раскаявшегося существа. Однако ни на следствии (оно было недолгим, всего один месяц), ни на суде никто из подсудимых, вот так же каясь и колотя себя в грудь, не обмолвился о самом важном, самом секретном — о существовании заговора, об оставшейся на воле огромной организации людей, решивших любыми средствами вновь пробиться к власти и сорвать начавшееся преобразование страны.

В начале лета Зиновьева забрали из Челябинска и этапировали в Москву. Спецконвой был суров, неразговорчив. О том, куда его доставили, Зиновьев догадался по «собачнику», громадной голой комнате, где принимали арестованных и проводили первый обыск. Он снова оказался на Лубянке.

Унизительная процедура обыска стала для него уже привычной. Он покорно разделся и, переступая босыми ногами на холодном плиточном полу, заученно исполнял короткие бездушные команды: «Раскройте рот... Нагнитесь... Раздвиньте ягодицы...» В холодном «собачнике» никаких чинов не разбирали.

Оказавшись в камере, он принялся нетерпеливо ожидать. Первый допрос мгновенно прояснит ситуацию. Он надеялся, что сыграли роль его бесчисленные письма-жалобы. Он уже дважды исключался из партии, дважды высылался и оба раза восстанавливался, получал партбилет и должность. В партии его помнят, ценят. Такими людьми не бросаются. Да и оставшиеся соратники... Должны же они, наконец, хоть что-то сделать для него!

В душе нетерпеливо прыгала надежда, что желанное освобождение не за горами. А иначе зачем было везти его в Москву?

Первая же встреча со следователем повергла его в панику. О его отчаянных жалобах не поминалось. Разговор пошел о временах, когда к нему, затворившемуся на роскошной даче в Ильинском, беспрестанно наезжали соратники из Москвы. Возмущенные своими поражениями в борьбе за ускользающую власть, они проклинали Сталина. Им казалось, что «корявый Оська» бессовестно эксплуатирует наивное незнание партийной массы — молодые коммунисты не имеют и понятия о том, как им, сподвижникам великого Ленина, приходилось «ковать победу в Октябре». Зиновьев сразу же понял, что многое из разговоров, намерений, планов известно следствию. Что же... провалы? Аресты? Чистосердечные признания товарищей?

Но если бы знать, кто провалился!

Следователь, молодой могучий парень, восседал за своим столом, как каменная тумба. Он был в ремнях, в петлицах, тщательно выбрит и гладко причесан. Как видно, из новичков, из выдвиженцев, которые потихоньку заменяли в аппарате НКВД старые кадры.

Мысли Зиновьева метались. Запираться было бесполезно. Снова сделать ставку на недавнее «величие» своих имен? Поможет ли? Ах, узнать бы, кто уже раскрыт и арестован и какие дает показания!

Из вопросов простоватого следователя удалось понять, что провалились Ломинадзе и Сырцов, неосторожный Рютин со всей своей «платформой», молодые Щацкин и Чаплин.

Появилась возможность для маневра.

Он стал угодничать и «разоружаться», постоянно помня, что говорить следует правду, одну только правду, но никогда не говорить всей правды.

А в камеру он требовал бумагу и быстро, ловко сочинял покаянные письма.

«...Я полон раскаяния, самого горячего раскаяния. Кончать мне свои дни по обвинению в той или иной прикосновенности к террору против вождей партии, к такому гнусному убийству, как убийство Кирова, — это достаточно трагично. И ничего подобного мне, конечно, никогда не снилось.

Я готов сделать все, все, все, чтобы помочь следствию раскрыть все, что было в антипартийной борьбе моей и моих бывших единомышленников, а равно тех, с кем приходилось соприкасаться в антипартийной (по сути контрреволюционной) борьбе против партии.

Я называю тех лиц, о которых помню и вспоминаю, как о бывших участниках антипартийной борьбы. И буду это делать до конца, памятуя, что это мой долг».

Следователь оказался не так прост, как выглядел. К тому же он постоянно заглядывал в бумажку сбоку. Зиновьев догадался, что это «памятка» от начальства. Парень вел допрос по заранее намеченному плану.

Внезапно последовал вопрос о Скрипнике, с Украины. Еще в 1933 году, вернувшись из Москвы, он вдруг застрелил жену с детьми, а затем покончил и с собой. Что за причина этой бойни? Что так напугало Скрипника в Москве? Зиновьев пожевал губами. С-крипник, насколько он помнил, оказался ненадежным человеком. От таких в серьезных затеях один вред... Бойня в семье? Не сам же он ее устроил! Ему просто «помогли»... Кто? Этого он не знает. Мелкими функционерами он не занимался. У него имелись задачи поважнее.

И все же у Зиновьева тревожно сжалось сердце. Следствие на этот раз лезло в глубину и ворошило события, казалось бы, забытые, навсегда выброшенные из памяти. Это был грозный признак.

Все чаще стали упоминаться имена террористов, засланных из Германии. Зиновьев обмирал. Этих молодцов он и тогда не ставил ни в грош. Уважаемый Лев Давидович в своем прекрасном далеке совершенно не имеет представления об условиях, в которых теперь приходится работать. Впрочем, он всегда был белоручкой. Его интересует один лишь результат.

Но террористы (если только они арестованы) напрямую были связаны с Ильинским, с дачей.

Ах, не следовало тогда так опускаться, путаться с этой шушерой!

Однажды в кабинет властно распахнулась дверь и вошел Ежов. Следователь вскочил. Маленький Ежов начальственно, сверху вниз, смотрел на Зиновьева, рыхло сидевшего на табуретке. Небритый, всклокоченный, изможденный, глаза слезятся... Не узнать! А еще недавно громадные портреты этих людей украшали праздничные фронтоны зданий и плыли над колоннами демонстрантов.

Зиновьев попытался встать, но снова бессильно свалился на табурет. Он протянул к Ежову руки.

— Николай Иванович, в моей душе горит одно желание: доказать вам, что я больше не враг. Нет такого требования, которого я не исполнил бы... Я не враг, не враг, я с вами всей душой и телом! Скажите, что я должен сделать, чтобы заслужить прощение?

Ежов помедлил, разглядывая этого жалкого человека.

— Правду, — обронил он. — Только правду! Зиновьев запричитал:

— Загляните же в мою душу, Николай Иванович! Неужели вы не видите, что я раскаялся, что я порвал со всеми...

Не дослушав, Ежов кивнул следователю и вышел.

— Продолжаем, — сухо произнес следователь и обмакнул перо в чернильницу.

Зиновьев торопливо — пальцами, кулаком, рукавом — вытер на щеках следы слез.

У следователя была манера сначала записать вопрос и затем, зачитав его, уставиться на арестованного и ждать ответа. Писал он трудно, напряженно, держа тоненькую ручку всей сильной горстью. Зиновьеву казалось, что от напряженного писания скрипят ремни на могучем теле допросчика.

— В прошлый раз вы показали, что, будучи в Швейцарии, получили от неких лиц пять паспортов на беспрепятственный проезд через Германию. Однако ехать отказались. Объясните следствию причины.

Зиновьев оживленно потер коленки.

— Ну, насчет неких лиц, прежде всего. Это люди довольно известные. Во-первых, Парвус, он же Гельфанд. Он, кстати, и принес паспорта. Затем Роберт Гримм. Затем Фриц Платтен.

— Подождите, я должен записать.

Наступила длительная пауза. Зиновьев, уперев руки в колени, ссутулил плечи. Следователь писал.

— Так, продолжайте.

— Что же касается отказа ехать, то об этом лучше всего спросить Ульянова-Ленина. Я, в частности, был за поездку. Но решал вопрос не я. Хотя, повторяю, лично я готов был отправиться немедленно.

Записав ответ, следователь заглянул в памятку, лежавшую сбоку протокольного листа, и принялся записывать следующий вопрос.

— Назовите, на ваш взгляд, причины, побудившие Ульянова-Ленина отказаться ехать впятером.

Зиновьев усмехнулся.

— Ну, дорогой товарищ... Виноват, виноват! Гражданин следователь, вы должны уяснить, что о таких вещах Ульянов-Ленин моих мнений в расчет не принимал.

— Но вы же постоянно уверяете, что были ему самым близким человеком!

— Значит, были еще ближе.

— Назовите: кто?

— Ну, кто? Хотя бы, скажем, жена.

— Вы имеете в виду Крупскую?

Зиновьев вдруг понурился и стал ковырять пальцем какое-то пятнышко на коленке.

— Эта гражданка знает очень много. Во всяком случае, гораздо больше меня.

— Так, следующий вопрос. Дайте следствию вашу характеристику гражданки Балабановой.

Зиновьева позабавило казенное словечко «гражданка».

— С гражданкой Балабановой я познакомился в Москве, когда она приехала работать в Коминтерне. Нет, виноват, в Петрограде. Да, в Петрограде. Мое к ней отношение? В сущности, никакого. Обыкновенный исполнитель. Хотя-а... хотя я знал, что она является представителем такого человека, как Муссолини. Проще говоря, она была любовницей Муссолини.

— Подождите, не спешите, — прервал его следователь и принялся орудовать пером.

Памятку для следователя составлял Ежов, а он направлял следствие по указаниям Сталина. Теперь, когда начались упорные допросы Зиновьева и Каменева, когда забрезжила возможность связать наконец многие оборванные кончики, Иосиф Виссарионович решил доискаться, докопаться до размеров существовавшего подполья. Кто же предает? Кому можно верить? От этого зависели успехи всей задуманной им работы по преобразованию страны.

Следствие очень быстро установило, что арестованные обрадованно ухватились за имя Ленина. У них появилась возможность так или иначе впутать Вождя партии в свои грязные делишки, втянуть его в процесс, посадить на скамью рядом с собой и тем самым облегчить свое положение перед лицом суда.

Напрасные надежды! Ленин отошел от дел еще в 1922 году и никакого соучастия в их гнусных делах принимать не мог. Былая дружба? Тоже наивные упования...

Следствие сосредоточило внимание на убийстве Кирова. Здесь имелись увесистые показания как засланных террористов, так и разоблаченных участников подполья. Зиновьев защищался, напрочь отрицая свою руководящую роль в организации террора.

В толстой папке протоколов, лежавшей перед следователем, несколько страниц были заложены бумажными вкладками.

— Зиновьев, следствие предлагает вам ознакомиться с показаниями Каменева. Слушайте.

«...Мы, т.е. зиновьевский центр контрреволюционной организации, состав которой был мною назван выше, и троцкистская контрреволюционная организация в лице Смирнова, Мрачковского и Тер-Ваганяна договаривались в 1932 году об объединении обеих, т.е. зиновьевской и троцкистской, контрреволюционных организаций для совместной подготовки свершения террористических актов против руководителей ЦК, в первую очередь против Сталина и Кирова».

Дайте ваши показания насчет этих фактов.

— Я отрицаю, — растерянно проговорил Зиновьев. — То есть насчет переговоров — да. Но организация!

— Зиновьев, вам предлагается признание арестованного Моторина.

«Зиновьев мне указал, что подготовка террористического акта должна быть всемерно форсирована и что к зиме Киров должен быть убит. Он упрекнул меня в недостаточной решительности и энергии и указал, что в вопросе о террористических методах борьбы надо отказаться от предрассудков».

Повисло угнетенное молчание. У Зиновьева судорожно двигался кадык на горле.

— Вам предъявляются показания Бакаева.

«Я признаю, что мне лично Зиновьев поручил организовать убийство товарища Сталина в Москве».

Следствие располагает признаниями Рейнгольда, Дрей-Цера, Берман-Юрина и других. Предупреждаю вас, что вам предстоят очные ставки с указанными лицами.

Задыхаясь, Зиновьев проговорил:

— Мне плохо. Отправьте меня в камеру.

«...Есть решение объединенного троцкистко-зиновьевского центра об организации террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде. Зиновьев сказал, что подготовка террористических актов над Сталиным и Кировым поручена Бакаеву, который должен использовать для этих целей свои связи с зиновьевскими группами в Ленинграде и Москве.

...при разговоре с Бакаевым я узнал, что последний намерен использовать для организации террористического акта над Кировым существующие в Ленинграде и связанные с ним, Бакаевым, зиновьевские группы Котолынова и Румянцева».

Н. Карев. Допрос 5 июня 1936 года.

«По указанию Зиновьева к организации террористического акта над Сталиным мною были привлечены зи-новьевцы Рейнгольд, Богдан и Файвилович, которые дали согласие принять участие в тер. акте. Наряду с нами убийство Сталина готовили И.Н. Смирнов и СВ. Мрачковский, которые получили прямую директиву Троцкого совершить террористический акт».

И. Бакаев. Допрос 17 июля 1936 года.

Содержание письма Троцкого было коротким. Начиналось оно следующими словами:

«Дорогой друг! Передайте, что на сегодняшний день перед нами стоят следующие основные задачи: первая — убрать Сталина и Ворошилова, вторая — развернуть работу по организации ячеек в армии, третья — в случае войны использовать всякие неудачи и замешательства для захвата руководства».

И. Д р е й ц е р. Допрос 23 июля 1936 года.

«В беседе со мной Троцкий открыто заявил, что в борьбе против Сталина нельзя останавливаться перед крайними методами и что Сталин должен быть физически уничтожен. О Сталине он говорил с невероятной злобой и ненавистью». В. Берма н-Ю р и н. Допрос 21 июля 1936 года.

«Каменев неоднократно цитировал Троцкого о том, что все дело в верхушке и что поэтому надо снять верхушку. Каменев доказывал необходимость террористической борьбы, и прежде всего убийства Сталина, указывая, что этот путь есть единственный для прихода к власти. Помню особенно его циничное заявление о том, что «головы отличаются тем, что они не отрастают».

И. Рейнгольд. Допрос 9 июля 1936 года.

Слезливое показушное «разоружение» не обманывало ни Сталина, ни Ежова.

Над работой следственного аппарата витала тень застреленного Кирова.

Прав великий поэт Востока, древний мудрец Саади: «В то время, когда нужна суровость, мягкость неуместна. Мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания».

Ежов уверенно раскапывал норы подполья на всю глубину. День за днем, словно кольца на спицу, нанизывались все новые и новые подробности гигантского заговора. Новое судебное разбирательство на этот раз будет располагать неопровержимыми доказательствами.

И все же Зиновьев не оставлял надежд. Создавая видимость последней искренности, он вдруг назвал секретные счета в зарубежных банках. Туда еще при жизни Ленина на имя каждого «заслуженного борца с самодержавием» было перечислено по пять миллионов франков. Это было «подстилание соломки на всякий случай», если вдруг придется срочно убегать из России в неласковую и голодную эмиграцию.

Сергей Витальевич Мрачковский считался потомственным революционером. Его отец, Виталий Яковлевич, был членом «Южно-российского Союза рабочих», отбывал ссылку в суровом северном Сургуте. Как и Троцкий, он бросил на месте ссылки жену с двумя детьми и с головой ушел в революционную работу. Тифлис, Баку, Пермь, Тюмень — вот места, куда бросала его судьба подпольщика.

Семья революционера бедствовала. Сергей, старший сын, с детских лет страдал костным туберкулезом и на всю жизнь остался хромым (неистребимая полицейская примета, облегчавшая слежку). Унизительное увечье придавало ему отчаянности. В 1905 году он возглавил боевую дружину рабочих в Екатеринбурге (подпольная кличка «Сокол»). Боевики убивали провокаторов и шпиков. Сергей сам просился на самые рискованные операции. Из него выработался жестокий и расчетливый террорист.

История революционного Урала по-настоящему еще не написана. По каким-то причинам замалчивается именно мощь тогдашней большевистской организации. В связи с этим до сих пор остается загадочным то поразительное влияние, каким обладал в первом советском аппарате Я. М. Свердлов.

Обладая внушительной силой, большевики открыто занимались рэкетом: под угрозой жестокой расправы они обложили постоянной данью всех богатеньких капиталистов. В деньгах нужды не испытывалось. Большевики издавали на Урале газеты «Солдат» и «Пролетарий». Кроме того, регулярно выходила газета на татарском языке. На средства партии содержались школа инструкторов в Киеве, курсы бомбистов во Львове, а также финансировались «окна» на границе с Финляндией.

Боевики настойчиво тренировались, осваивая искусство индивидуального террора. Э. Кадомцев, например, слыл необыкновенно метким стрелком: из своего браунинга он поражал цель на 75 шагов.

Свердлову («товарищу Андрею») подчинялись знаменитые «Лесные братья» Лбова, партизанский отряд, опирающийся на секретные лесные базы.

Отряды настолько осмелели, что среди дня нападали на пассажирские пароходы.

Сейчас, с расстояния многих лет, становился ясен замысел Свердлова и тех, кто за ним стоял. Урал, промышленный хребет России, удалось подчинить полностью. В Екатеринбурге (будущем Свердловске) образовался руководящий центр задуманного завоевания и освоения России. Отсюда началось стремительное расползание большевизма. «Уральский поток» Свердлова (вместе с «ленинским» из Швейцарии и «американским» Троцкого) уверенно захватил власть в партии, а следовательно и в Революции.

В феврале 1917 года Свердлов уехал в Петроград, а Мрачковский избирается членом Уральского губкома РСДРП (б). После Октября он становится наркомом по управлению Уралом (была тогда такая должность). Вскоре, однако, Троцкий призывает его в Красную Армию и назначает комиссаром Сводной Уральской дивизии.

Боевые действия на Восточном фронте идут с переменными успехами. Белые взяли Пермь, советская власть сосредоточилась в Вятке. Наступившей зимой Мрачковский возглавляет лыжный отряд особого назначения и скрывается в лесах. Троцкий, подтягивая кадры с Урала, назначает Мрачковского членом Реввоенсовета, а Белобородова и Юровского переводит в Москву. Начинается ожесточенная внутрипартийная борьба. Мрачковский постоянно раздражен, он осыпает своих единомышленников упреками: они изнежились, одрябли, позабыли традиции боевых лет. Он требует активности, конкретных дел. Сталин уже приступил к чистке партийных рядов. Чего еще ждем? После поражения троцкистского путча его, как и многих, исключают из партии. Издерганный, неряшливый, он хромает по морозной Москве, вспоминая трудную зиму в уральских лесах. Он частый гость в роскошной квартире Белобородова на улице Грановского — там поселился Троцкий, недавно изгнанный из Кремля. Бывший председатель Реввоенсовета снисходительно выслушивает желчные речи гостя и с усмешкой произносит: «Скоро, скоро, потерпите». Человек действия, Мрачковский организовывает подпольную типографию.

Троцкого высылают в Алма-Ату, Мрачковского с Белобородовым — на Урал, в городишко Уфалей. Оба уральца принимают наказание с затаенной радостью. Родные места, давние связи! Мрачковский разыскивает своих единомышленников — начинаются тайные собрания, вербуются новые сторонники, по ночам на стенах и заборах появляются плакаты: «Требуйте освобождения борца за Октябрьскую революцию!» Однако ОГПУ не чета царской охранке. Мрачковского быстро «установили» и арестовали, поместили в Углический полити-золятор. Скрепя сердце, он пишет покаянное письмо в ЦК партии. Власть еще слишком доверчива и снисходительна, и Мрачковский едет в Ташкент на руководящую работу. Затем он строит железную дорогу Караганда — Боровое, после чего отправляется на строительство Байкало-Амурской магистрали. Троцкий за границей, налаживая связи с врагами СССР, постоянно хвалится своей подпольной организацией. Время от времени ему удается послать Мрачковскому весточку. В Москву, на VII Всесоюзный съезд Советов, Мрачковский едет с радостью. Он давно не встречался с товарищами. Ему не терпится узнать обстановку, договориться о дальнейших планах. Тем более, что от Троцкого уже давно не получалось никаких вестей.

Его арестовали и поместили на Лубянку. Следователи замучились с Мрачковским. Этот немолодой колченогий террорист не боялся даже расстрела. Он отказывался отвечать на вопросы, сыпал оскорблениями, а Ежова обложил площадным матом. Его поставили «на конвейер», не давая спать. Он сделался еще неистовей. Крепкий орешек! Между тем следователи понимали, что из всех арестованных именно Мрачковский опаснее остальных.

В его лице партийное подполье угрожало настоящим террором, т.е. возрождало методы, которыми в свое боевое время большевики так успешно боролись с царизмом.

Не добившись ничего насилием, следствие передало упорного арестанта Слуцкому, начальнику И НО. В свое время они были близкими товарищами. Но такова судьба-индейка: один оказался обреченным, другой — его палачом. Мрачковский интересовал начальника ИНО необычайно. Удалось установить, что с Мрачковским пытались зачем-то снестись такие «закордонники», как И. Рейсе и В. Кривицкий, агенты-перебежчики, изменники...

Слуцкий, зная неистовый характер своего старого товарища, умело выстроил всю встречу, весь разговор.

Когда Мрачковского ввели в кабинет, он осыпал Слуцкого грязными ругательствами, затем заявил, сжимая кулаки и оскаливая зубы:

— Я ненавижу Сталина, неннавижу! Так и передай ему! Опытный допросчик, Слуцкий переждал поток ругани и начал задавать малостепенные, незначительные вопросы. Мрачковский продолжал топорщиться. Внезапно зазвонил телефон. Слуцкий, подняв трубку, долго слушал, лишь изредка роняя реплики. Мрачковский понял, что разговор крайне неприятный. Наконец Слуцкий кончил разговаривать и горько повесил голову. «Эх-ма...» — вздохнул он и поднял глаза:

— Вот видишь, — сказал он как бы в забытьи. — Такие вот дела.

Мрачковский ждал, не смея задавать вопросов. Но взгляд его спрашивал: что случилось?

— Наша делегация вернулась из Германии. Немцы подлецы! У нас — ты, видимо, этого не знаешь, плоховато с авиационными моторами. Немцы продали, деньги получили, а от доставки вдруг отказались.

Слуцкий как бы приобщал его к секрету, что надвигается война. Неготовность советского самолетного парка подействовала на Мрачковского ободряюще.

— Ты что же... оборонец? — осторожно задал он вопрос. В ответ Слуцкий снова вздохнул.

— Старинка-матушка, — горько произнес он. — А надо бы умнеть!

Так завязался разговор не разговор, а что-то вроде спора о том, кому лучше победить в ожидавшейся войне: Гитлеру или все же Сталину?

— Я помню, — воодушевлялся Мрачковский, — Лев Давидович как-то...

— А-а! — внезапно с раздражением скривился Слуцкий. — Лев Давидович... Сейчас надо брать в расчет только Иосифа Виссарионовича. И вообще... как ты думаешь: для чего человеку голова?

— Извини, — непримиримо перебил Мрачковский, — мы с тобой здесь судим неодинаково!

Раздражаясь, Слуцкий смерил его взглядом.

— Неодинаково... Башка у тебя другим концом приставлена, вот что я скажу. Тебя сослали? Сослали. Кой черт тебя дернул проявлять свою активность? Сидел бы и сидел. Так нет! — И добавил: — Вот ты вечно такой! Никогда и никого не слушаешь!

— У тебя ко мне какие-то претензии? — вкрадчиво спросил Мрачковский.

Слуцкий хмыкнул:

— У меня!.. Вот ты с порога заорал: ненавижу! Ну и что? И чего добился?

Начиная улавливать какой-то скрытый смысл, Мрачковский тихо попросил:

— Скажи точнее. Если, конечно, можно...

— Никто не имеет права рисковать всем, что сделано. Ради чего тогда такие жертвы? Стань крайним, вот в чем дело. За тобой больше никого нет, ты самый последний! Неужели так трудно сообразить? Арестовали? Арестовали. Ну и пусть успокоятся.

Мрачковский мелко, мелко замигал.

— Хорошо. Отправь меня в камеру. Я должен подумать. Через несколько дней Мрачковский переменил поведение и подписал первый протокол. Больше того, он уговорил прекратить сопротивление Ивана Смирнова, такого же упрямца.

Расчет этих двоих был прост: прикрыть собою остальных участников заговора, всех тех, кто находился на свободе и продолжал борьбу.

Копаясь в биографии Каменева-Розенфельда (это имя постоянно упоминается рядом с именем Зиновьева), Ежов обнаружил два любопытных случая, заставившие его совсем по-новому взглянуть на судьбу этого человека.

Оба, Зиновьев и Каменев, тюрьмы по-настоящему-то и не нюхали. Один арест, два-три месяца в камере политических. Как будто специально для биографии «пламенных революционеров», борцов за народное счастье! Создавались легенды о сокрушителях проклятого самодержавия, наводился всевозможный глянец на истинные лики «старых ленинских гвардейцев». Примечательно, что сами «гвардейцы» настолько вжились в эти легенды, что искренне поверили в свой героизм, в свою исключительность.

Именно Каменеву было поручено выступить «забойщиком» на бурном XIV съезде партии, когда так называемая оппозиция навязала делегатам открытый бой за пост Генерального секретаря — тогда Каменев вышел на трибуну и потребовал смещения ненавистного Сталина.

Мало-помалу по мере расследования Каменев представлялся деятелем более ответственным, более замаскированным, нежели пустоватый фанфаронистый Зиновьев. Сюда прибавлялись и женитьба Каменева на сестре Троцкого, и постоянная опека Крупской (а иначе никак не объяснить, почему умирающий Ленин поручил Каменеву свой личный архив).

Из всех отобранных для первого открытого процесса Каменев имел самый большой судебный опыт. Осужденный по делу Кирова к тюремному сроку, он через три месяца был снова доставлен в Москву и выступил свидетелем по так называемому «Кремлевскому делу».

Это был самый массовый процесс: обвинялось 110 человек из обслуживающего персонала Кремля и кремлевской комендатуры. Главным подсудимым предстал Авель Енукидзе, долгие годы, еще при жизни Надежды Аллилуевой, имевший близкие отношения с семьей Сталина.

Каменев, доставленный в зал суда над Енукидзе, увидел на скамье подсудимых своего брата, жену (сестру Троцкого) и племянника. Попал в число обвиняемых по этому делу и младший сын Троцкого Сергей.

Вину подсудимых разбирала Военная коллегия, однако приговор вопреки ожиданиям вынесла щадящий: высшую меру социальной защиты получили только двое...

Подобострастное сотрудничество со следствием вконец раскисшего Зиновьева выявило весь сатанинский замысел большого государственного заговора.

«В середине 1932 года И.Н. Смирнов поставил перед нашей руководящей тройкой вопрос о необходимости объединения нашей организации с группами Зиновьева—Каменева и Шацкина—Ломинадзе. Тогда же было решено запросить по этому поводу Троцкого и получить от него новые указания. Троцкий ответил согласием на создание блока, при условии принятия объединившимися в блок группами вопроса о необходимости насильственного устранения вождей ВКП(б) и в первую очередь Сталина»

С. Мрачковский. Допрос 20 июля 1936 года.

«Первый и казавшийся нам наиболее реальным вариант (захвата власти) заключался в том, что после совершения террористического акта над Сталиным в руководстве партии и правительства произойдет замешательство и с нами, лидерами троцкистско-зиновьевского блока, в первую очередь с Зиновьевым, Каменевым и Троцким вступят в переговоры.

Появление Троцкого и активное его участие в борьбе за захват власти предполагалось как само собой разумеющееся.

Кроме того, мы считали не исключенным, что при организации новой правительственной власти в ней примут участие также и правые Бухарин, Томский и Рыков».

Л. Каменев. Допрос 24 июля 1936 года.

Замысел заговора был прост и страшен. Предполагалось одновременно совершить покушения на самых видных руководителей СССР. В назначенный «День X» убийства планировались в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске и других крупных городах страны. Расчет строился на всеобщем шоке. Оставшиеся от расправы руководители вынуждены будут пойти на переговоры с оппозицией. С сознанием собственных сил и значимости заговорщики диктуют условия и завладевают всеми рычагами власти.

Основной упор таким образом делался на террор.

Для этой цели в СССР были заброшены несколько групп боевиков. Эти молодые люди прошли основательную подготовку в ведомствах Гиммлера и Канариса.

Троцкий, помыкавшись по Европе, сделал ставку на «освободительный» поход вермахта и проникся надеждой вернуться в Кремль в обозе гитлеровской армии.

Сталин редко покидал Москву. Террористы принялись изучать его привычный маршрут: Кремль — Ближняя дача. Возник вариант совершить покушение на трассе. Группа убийц сделала засаду на окраине Москвы, там, где дорога сворачивает в лес, к сталинской даче. Возглавил группу Пикель, бывший заведующий секретариатом Зиновьева. Детали операции обсуждались самым подробным образом в Ильинском. Террористам помешала сильная охрана Генерального секретаря. К тому же самого Пикеля знал в лицо начальник сталинской охраны Власик.

Неудача вызвала гнев Зиновьева. Он отпустил по адресу Пикеля бранное слово, пренебрежительно махнул рукой и заявил, что на такие важные задания, видимо, следует посылать более ответственных товарищей.

Рассматривались еще два варианта убийства Сталина: во время демонстрации на Красной площади или же на пленуме Исполкома Коминтерна. Берлин одобрил оба варианта и прислал своих исполнителей.

В. Ольберг приехал в СССР по паспорту гражданина Гондураса (документ был искусно изготовлен специалистами абвера, военной разведки Канариса). Перед отъездом из Берлина с ним беседовал Лев Седов — сын Троцкого. Он дал ему несколько дополнительных явок. В Ленинграде Ольберг побывал в редакции «Ленинградской правды», которую возглавлял Иван Гладнев (он же Самуил Маркович Закс), женатый на сестре Зиновьева Лие. В эту хорошо законспирированную группу входили работники редакции Гертик, Тойво и Антонов. Деятельность «Ленинградского центра» Ольбергу понравилась. Эти люди сильно не мудрили и умело готовили покушение на Кирова посредством озлобленного недоумка Николаева. В письме-отчете Льву Седову посланец из Берлина выразил уверенность в успехе ленинградцев. С берегов Невы Ольберг отправился на берега Волги, в Горький. Там у него была явка к директору педагогического института И. Федорову. Из студентов-троцкистов была сформирована группа боевиков. Ей предстояло действовать на Красной площади, влившись в ряды демонстрантов. Отправить ее в Москву предполагалось под видом экскурсии отличников учебы.

Вариант с покушением на Сталина во время работы пленума Исполкома Коминтерна имел больше шансов на успех. Убийцы могли приблизиться к «объекту» почти вплотную и стрелять наверняка. Однако для исполнения плана потребовались террористы-смертники. Скрыться из помещения убийцам скорей всего не удастся. Из Берлина немедленно были присланы Берман-Юрин и Фриц-Давид. Вся загвоздка теперь заключалась в том, как им пробраться на пленум Исполкома?

Сравнительно легче обстояло дело с покушениями на остальных руководителей советского государства.

Группа Натана Лурье загодя выехала в Челябинск и там стала поджидать наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе. В группу входили еще два человека: Липшиц и Констант. Они собирались применить взрывчатку. Работник германского посольства Ф. Вайц снабдил их двумя снарядами огромной разрушительной силы.

Группе Моисея Лурье ставилась задача ликвидировать Ворошилова. Изучив все маршруты наркома обороны, террористы собирались обстрелять его машину на улице Фрунзе, возле здания бывшего Реввоенсовета.

Полную гарантию удачи давала группа И. Эстермана. Ей поручалось убить Кагановича. Один из террористов, Чаговский, в течение нескольких недель следил за намеченной жертвой. У Кагановича была слишком слабая охрана. Заговорщики решили покончить с ним на территории Московского кожевенного завода, где он должен был выступать на митинге.

Ликвидация Жданова намечалась в Туле, при посещении им оружейного завода. Для этого в Туле загодя обосновались боевики Горович, Гуревич, Зайдель и Быховский.

В Киеве на случай внезапного приезда кого-либо из намеченных лиц засели хорошо подготовленные террористы братья Нырчук, братья Глухенко, а также Мухин, Звад и Фесюр.

Как всегда, болезненным был вопрос с финансами. И немцы из Берлина, и евреи из «Джойнта» проявляли скуповатость (тем более, что никаких ощутимых результатов пока не виделось). Приходилось изыскивать внутренние ресурсы. По указанию Троцкого заместитель председателя Госбанка СССР Г. Аркус перевел Картографическому тресту (якобы на оплату работ по статистике) 30 тысяч рублей. Управляющим трестом был махровый троцкист Г. Евдокимов, недавно восстановленный в партии. Кроме того студенты-террористы из Горького попробовали свои силы в дерзких эксах (как в старину). В самом городе было ограблено несколько сберегательных касс, а под Арзамасом совершен ночной налет на сельсовет.

Гиммлер добросовестно выполнял свои обещания Троцкому. Людей он не жалел и поставлял с избытком. Однако время шло, а успехов не предвиделось. Троцкому становилось неловко отделываться одними обещаниями. Он занервничал, от него полетели гневные шифровки. Он требовал успеха любой ценой. При этом строжайше наказывал, что в случае провала арестованные не имеют права признавать существование какой-либо подпольной организации. Пусть каждый выглядит, как террорист-одиночка (и приводил пример с Каплан и Ка-негиссером в 1918 году). А в канун XVII съезда партии он категорически потребовал от подпольщиков, попавших под подозрение властей, шумного покаяния с трибуны съезда. Видимость полного разоружения позволит им сохранить посты. В предвидении «Дня X» это чрезвычайно важно.

Летом, в июне, троцкист И. Дрейцер получил из Варшавы от своей сестры Сгаловицкой письмо, в которое была вложена записка Троцкого. Тотчас в Ленинград отправился Каменев. На него были возложены обязанности ревизора. В Ильинском у Зиновьева собрались Евдокимов, Бакаев и Мрачковский. Каменев нашел, что покушение на Кирова готовится убого, на уровне мальчишек-гимназистов, начитавшихся детективных романов. Тем более, что однажды Николаев уже попадал в руки кировской охраны. А если снова попадется?

Ему возражал Мрачковский. Он был покорен беззаветной решимостью комсомольцев и сам заражался их энтузиазмом. Нет, эти орлята еще скажут свое слово!

Каменев был сердит и удручен. Его отросшие сырые щеки дрожали от негодования.

— Нет, товарищи, так работать невозможно. Вот что мне отвечать Льву Давидовичу? Что? Подскажите!

В этот же день к Зиновьеву был вызван Котолынов и там с ним не успел разминуться Натан Лурье, приезжавший из Челябинска. Хозяин дачи представил гостя из Берлина так: «Товарищ от Льва Давидовича». Оставшись с Зиновьевым с глазу на глаз, Котолынов затронул деликатнейшую тему: уместно ли блокирование с фашистами? Зиновьев расхохотался:

— Дорогой мой, вспомните Лассаля. Ради интересов революции он пошел на сотрудничество с Бисмарком!

Ревизия Каменева вылилась в обыкновенный начальственный «распек» из Центра. Заглаживая свою вину, заговорщики проявили торопливость, и Николаев, второй раз попав в руки охраны Кирова, едва не завалил всю ленинградскую организацию...

«Я действительно являлся членом объединенного троцкистско-зиновьевского центра, организованного в 1932 году.

Троцкистско-зиновьевский центр ставил главной своей задачей убийство руководителей ВКП(б) и в первую очередь убийство Сталина и Кирова. Через членов центра Смирнова и Мрачковского центр был связан с Троцким, от которого были получены прямые указания по подготовке убийства Сталина.

Я также признаю, что участникам организации Бакаеву и Кареву от имени объединенного центра мною была поручена организация террористических актов над Сталиным в Москве и Кировым в Ленинграде.

Это поручение мною было дано осенью 1932 года в Ильинском».

Г. Зиновьев. Допрос 25 июля 1936 года.

Таким образом в СССР, по примеру Гитлера, готовился «День длинных ножей».

Недалек был час, когда сама идея русских коммунистов создать рай для трудящихся в одной стране должна была утонуть в новых реках крови.

Русскому народу удалось вывернуться после катаклизмов 1917 года.

После 1933 года, когда в Германии соединились Троцкий с Гитлером, спасения русским не виделось. Слишком великий накопился опыт, слишком могущественные собрались силы!

Русские были объявлены лишним народом на планете. Их национальная участь была определена раз и навсегда.

Для суда избрали помещение в самом центре Москвы — Октябрьский зал Дома Советов.

У правой стены, боком к зрителям, сделали временную выгородку: за невысоким деревянным барьером в четыре ряда поставлены скамьи. В стене за выгородкой почти незаметная дверь, за нею — помещение для охраны и подсудимых (там их, в частности, будут кормить во время перерывов). Напротив, у левой стены зала, небольшой стол для государственного обвинителя.

Рано утром незаметная дверь в стене распахнулась и конвой стал заполнять выгородку теми, кого сегодня будут судить. Потолкавшись, они уселись в четыре ряда: Зиновьев, Каменев, Бакаев, Евдокимов, Пикель, Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян, Рейнгольд, Дрейцер, Берман-Юрин и другие, всего 16 человек. Трое красноармейцев, вооруженных винтовками со штыками, замерли возле деревянного барьера.

Подсудимые осваивались с обстановкой: негромко переговаривались и беспокойно вертели головами, поглядывая на большой безлюдный зал. Из фойе доносился приглушенный шум большого скопления публики. Сейчас зрители ринутся заполнять ряды.

Зиновьев, болезненно морщась, расстегнул ворот сорочки и потирал дряблую шею. Его мучила астма. Он пристально всматривался в переполненный зал, отыскивая кого-то глазами. Время от времени он с раздражением выговаривал сидевшему рядом Мрачковскому. Несколько раз он гневно махнул рукой, приказывая ему замолчать.

После перерыва Мрачковский уже не стал садиться рядом с Зиновьевым.

Обвинительное заключение прозвучало страшно: тер-рор. Зрительный зал затаил дыхание. В деревянном загончике сидели знаменитые люди, которых народ привык видеть в президиумах и на трибунах. Они были всесильны. Самый главный из них, самый пламенный, еще совсем недавно неистово вопил на всю планету своим тонким бабьим голосом: «Мы прольем океаны крови!» И проливали, и еще бы лили... Сейчас, в загородке, под конвоем, они выглядели жалко, обреченно.

Вышинский блистательно проделал трудоемкую работу государственного обвинителя. Он показал себя юристом высочайшего международного класса. Под его разящими вопросами подсудимые буквально корчились. Зрители, битком набившиеся в зал, слушали с замирающим дыханием. Они увидели не прославленных политиков, а уголовную шушеру, самым подлым образом прорвавшуюся к власти в такой великой замечательной стране.

Это впечатление от ничтожности людишек, собранных в деревянной выгородке под охраной штыков, усиливалось с каждым днем, по мере того, как судебное разбирательство продвигалось к концу, к объявлению приговора.

Последнее слово каждого из подсудимых звучало, как горькое сожаление и полное слезливое раскаяние. Все говорили долго, убеждая суд проявить к ним милосердие.

Мрачковский распространился о своей боевой биографии и выразил запоздалое сожаление в том, что в свое время «не послушался предостережений товарища Сталина». Свое отчаянное выступление он завершил признанием того, что за свои преступления перед народом и страной заслуживает расстрела.

Каменев, начав говорить, вдруг сел и закрыл лицо руками. Сделав усилие, он все же поднялся и продолжил речь:

— Пролетарская революция десять лет предоставляла нам возможность исправить свои ошибки. Но мы этого не сделали. Я трижды был возвращен в партию. Я был возвращен из ссылки по одному лишь моему личному заявлению. После всех моих ошибок мне доверяли ответственное поручение и посты. Я стою сейчас третий раз перед пролетарским судом по обвинению в террористических намерениях, замыслах и действиях. Дважды мне была сохранена жизнь. Но всему есть предел, и этот предел мы исчерпали...

Он заявил, что любой приговор суда примет, как заслуженный и справедливый.

Сильно разговорился в последний раз Зиновьев.

— Что я могу сказать в свою защиту, если слева от меня сидит фашистский террорист, засланный из Германии, такой, как Натан Лурье, а справа Ольберг, тоже засланный из Германии? Мы превратились в настоящий филиал гестапо!

Раскаиваясь, он нисколько не жалел себя.

— Мой извращенный большевизм быстро превратился в антибольшевизм. Через троцкизм я стал фашистом. Троцкизм — это разновидность самого оголтелого фашизма!

В тот день, 27 августа, отговорили все, кто находился в загородке. Вечером суд удалился в совещательную комнату.

Приговор был объявлен в половине третьего ночи.

Реакция подсудимых была различной. Всех поразил Моисей Лурье. Он вдруг дико завопил:

— Да здравствуют Маркс—Энгельс—Ленин—Сталин! Неузнаваемо преобразился Зиновьев. Услышав страшный приговор, он вдруг потух и весь ушел в себя.

Утром все центральные газеты напечатали краткое сообщение, что приговор суда над заговорщиками приведен в исполнение.

   Глава 15. Капитальная приборка в доме.

"Посвящается Сталину"
исп. Антон Ключев, стихи Павла Базурина здесь


Песня победы
видео клип с концерта в Москве, текст здесь

Добивают Россию предатели,
А она всё жива непокорная,
На последнем своём издыхании
Уповая на помощь Господнюю!
Но спасение придет обязательно
,
Канет в лету эпоха позорная,
канет в лету эпоха страдания,
Истерзавшая душу народную.


          Который день, который год страна моя во мгле,
          Как будто бедный мой народ не на своей земле,
          Без об"явления войны нас ловко взяли в плен,

          Но Бог велик, и скоро мы поднимемся с колен!

   Сайт "Сыновья России" смотри здесь, многие песни иеродиакона Рафаила можно скачать здесь.]

"Кто без Царя, тот без Христа"
(Русский путь)

Алексей Мысловский


текст

Сила креста – меч на врагов,
Царь на Руси – ОБРАЗ Христов
. ...
С верой такой смерть не страшна:
Жизнь за Христа! Жизнь за Царя!

Но уклонился народ ко греху,
Веру святую оставил свою.
А без Христа и без Царя
Только во ад дорога одна
...

Кровью святой вымощен путь,
Славы отцов достоин будь.
В небо стремись русским путём –
Лишь за Христом, лишь за Царем!


А без Царя русским нельзя,
Кто без Царя, тот без Христа,
Не сокрушит враг Русский Дом –
Только с Христом, только с Царем!

"За Русское Солнце!"

"Наша Русь"


текст

Пусть в России пока все не так
И быть Русским теперь не легко
Обратится плохое все в прах
И низвергнут коварное зло

Обратится плохое все в прах
И низвергнут коварное зло

Наша Русь не простая страна
Мы же Русский, Имперский Народ
Пусть другие близки времена
Русский Царь Православный грядёт!

Пусть другие близки времена
Русский Царь Православный грядёт!

   Другие песни Контрреволюции можно слушать здесь, здесь и здесь.

"Победа будет за нами!"
Жанна Бичевская

(3мин35") текст или текст
видео взято здесь

Скорбит и стонет каждый русский дом
В сердцах от беспредела нет покоя

Лишь русский Царь, Помазанный Христом
Мог удержать Собою зло земное


Царь – наша сила, Царь – русский Вождь
Царь – это русское Знамя

Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь
Победа будет за нами
Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь,
Победа будет за нами!


Славянский дух – незыблемая твердь
Он верит твёрдо в воскрешенье Царства
Девиз наш – Православье или смерть
Всё остальное – антихристианство


Царь – наша сила, Царь – русский Вождь
Царь – это русское Знамя

Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь
Победа будет за нами
Мы всё потеряли, но нас не возьмёшь,
Победа будет за нами!

"Третий Римъ"
(За Веру, Царя и Отечество!)

Группа КОМБА БАКХ


Москва – Третий Рим[•][+][++][+++]

   +Следует знать, что был не расстрел Царя-БОГОпомазанника с Его Семьёй, а было ритуальное заклание Царя-Богопомазанника Николая Второго с Семьей, которое совершила жидовская[+] нелюдь ритуальными ножами! Стрельба же была всего-навсего имитацией расстрела! О ритуальном характере этого убийства здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь. Об этом книга П.В. Мультатули Екатеринбургкое злодеяние 1918 г.: новое расследование и работа Чёрная месса революции.

   Песня молодежной группы Костромы и их очень здравые ПРАВОСЛАВНЫЕ рассуждения о свято Царе-Искупителе Николае Втором здесь. Другие их песни слушай здесь.

"Мы Русские"
исп. Геннадий Пономарёв


Взята здесь, слова здесь

   +Русский Народ[+] (великоРОССы, малоРОССы, белаРУСы и обРУСевшие люди других национальностей) ПОДНИМЕТСЯ с колен ТОЛЬКО после ДУХОВНОГО взрыва, о котором говорил Преподобный Лаврентий Черниговский, обязательными условиями которого являются ПРИХОЖДЕНИЕ его малой закваски[+] в Разум[•][••][+] Христов[+][+•][••][•], ПОКАЯНИЕ[+][•][+][++] в грехах КЛЯТВОпреступления[+] Соборного Обета[+] 1613 года и ПРИНЕСЕНИЕ БОГОугодных плодов покаяния[+][++]. Перечень грехов против Царской власти, которые напрямую связаны с этим грехами КЛЯТВОпреступления, приведён здесь.




Примечание I. Данный шаблон оптимизирован для просмотра в Google Chrome и Opera
Спаси Вас Господи!

© www.ic-xc-nika.ru
 

почтовый ящик: ic.xc.nika.ru@gmail.com
 








Не теряйте Пасхальную Радость!

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

«Царь грядёт!»


Замечания по этому новостному сообщению можно сделать Сергею Р. по адресу romserg05@mail.ru, но лучше: ic.xc.nika.ru@gmail.com





Яндекс.Метрика

Коллекция.ру