XXXIII.

20. СЛОВО
пред погребением тела генерал-лейтенанта графа Павла Александровича Строганова.

(Говорено в Благовещенской церкви Свято-Троицкой Александроневской лавры, в Высочайшем присутствии Его Императорскаго Величества Благочестивейшаго Государя Императора Александра Павловича и Их Императорских Высочеств Государей Великих князей Цесаревича Константина Павловича и Михаила Павловича, 5 июля; напечатано отдельно и в собр. 1820 и 1821 гг.).

<1817>

Ты знаешь, к чему теперь сие апостольское слово, если ты слышишь нас, безмолвный предначинатель сего слова; и ты не огорчишься, что, приветствуя тебя в сей последний на земли раз, мы не избрали для тебя другаго приветствия, которое казалось бы более торжественным. Ибо лучше ли было бы ублажать тебя славою сих тленных венцов, когда они праздны носятся в воздухе и не достигают уже безсмертной главы; или сих знаков чести возданной заслугам твоим, когда Церковь подвизается в молитвах о том, чтобы ты сподоблен был почести вышняго звания; или сих громких имен, когда ты уже не носишь их, восприяв новое имя, котораго здесь никто не знает (Апок. II. 17)? Довольно ли было бы теперь ублажать тебя воспоминаниями временнаго счастия, которое и прежде ты ценил токмо по способам творить добро, и которое хотя есть достояние избранных, коим принадлежат и настоящая и грядущая (1 Кор. III. 22), однако не есть их отличие, ибо в нем участвуют не редко и те, кои восприемлют благая в животе своем (Лук. XVI. 25)? Но что я говорю? Самое воспоминание твоих добродетелей не усладило бы для тебя нашей беседы, когда ты, может-быть, уже яснее нас познаешь, кто постоит, аще назрит Господь беззакония (Пс. CXXIX. 3)! Итак, мы приветствуем тебя преимущественно надеждою блаженства, предуставленнаго тому, кто не яко младенец токмо, питаем был земными благословениями, но паче яко муж, претерпением искушения очищен, укреплен и приуготовлен к венцу небесному. Блажен муж, иже претерпит искушение: зане искусен быв приимет венец жизни.

Участники сего торжественнаго сетования! внесем отрадную мысль о пути к блаженству чрез искушение, яко светильник во мрак судьбы человеческой вообще, и особенно во мрак предстоящаго нам гроба.

Некогда путь блаженства был пространен, как широта страны Едемской, и от начала своего до конца пролегал чрез рай сладости. Но семена запрещеннаго плода, вкушеннаго человеками, упали на землю, и путь блаженства зарос тернием и волчцами. Тщетно люди, следуя или темному воспоминанию, или обманчивым вожделениям, старались вновь устроять себе пространные пути: самая широта их, теперь уже неестественная, соделалась признаком того, что они ложны и не могут приводить к цели, – широкий путь вводяй в пагубу (Матф. VII. 13).

Поелику пространный путь, как видимый, более и более обольщал странников и привлекал в пагубу, а истинный путь жизни, как сокровенный и даже непроходимый без вышняго руководителя, более и более запустевал и становился совсем неведом; то наконец, по неизреченной благости небес, чудесно явился на земли «Тот, Который есть»¹ Путь и Истина и Живот (Иоан. XIV. 6). Однако и Он не очистил пути к блаженству от терния и волчцев, но предоставил сие тому времени, когда Он паки приидет очистить все пространное гумно Свое и все плевы сожещи огнем неугасающим (Матф. III. 12). Ныне же Он указал нам тесный путь вводящий в живот (Матф. VII. 14), и Сам прошел сим путем, нам оставль образ, да последуем стопам Его (1 Пет. II. 21).

Есть различныя стези и части единаго всеобщаго пути к блаженству; но всегда вернее узнается он потому, что тесен, и требует подвига от проходящих по нему. Он лежит, там чрез воды слез: блажени плачущии (Матф. V. 4); здесь – чрез пустыню, в которой должно потерять все, чем когда-либо мы думали обладать в самих себе: блажени нищии духом (Матф. V. 3); инде – чрез дебри уничижения: блажени изгнани (Матф. V. 10); блажени будете, егда возненавидят вас человецы, и егда разлучат вы и поносят (Лук. VI. 22). Должно иногда воинственною рукою низлагать преграды и напряженнейшими усилиями восходить на высоту совершенства: царствие небесное нудится (Матф. XI. 12); иногда преданностию веры повергаться в смертныя опасности, чтобы достигнуть спасительнаго упования на Бога: иже погубит душу свою, той спасет ю (Марк. VIII. 35). То, что споспешествует в путях плоти, часто даже препятствует на пути духа, и колесницы мира устрояются большею частию не по размеру узких врат, вводящих в живот: так не удобь уповающим на богатство в царствие Божие внити (Марк. X. 24). Небесный Путеводитель требует от нас некотораго разлучения с ближайшими нашими сопутниками: приидох, говорит Он, разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою; иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин: и иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин (Матф. X. 35 и 37). Чтобы достигнуть в царство всеобъемлющей любви Божией, должно прежде остаться одиноку сердцем, как тот, кто сказал: един есмь аз, дондеже прейду (Пс. CXL 10).

Скажут ли на сие и ныне, как говорили прежде: кто убо может спасен быти (Матф. XIX. 25)? И ныне, как прежде, ответствует Подвигоположник спасения: у человек сие не возможно есть, у Бога же вся возможна (Матф. XIX. 26). Если человек возмнит сам соделать свое спасение, то, хотя бы ему известны были все средства спасения, скажем не обинуясь, для него невозможно спасение. Но сия невозможность самоспасения, признаваемая смирением и верою, становится возможностию спасения в любви и премудрости Божией: не возможная у человек возможна суть у Бога (Лук. XVIII. 27). Человек не доволен и помыслити что доброе от себе, яко от себе (2 Кор. III. 5); иногда он работает умом Богу, но плотию закону греховному (Рим. VII. 25); или еже хотети прилежит ему, а еже содеяти доброе не обретает; или творит, но не еже хощет доброе (Рим. VII. 18 и 19). Бог и знает, и может, и хощет, и творит. И зная лучше нас, чего мы требуем, Он не редко ведет нас, куда не знаем; и желая нам блага более, нежели мы самим себе, Он не редко творит с нами, чего не желаем. Храняй младенцы духа Господь (Пс. CXIV. 5), и заповесть Ангелом своим, да на руках возмут (Пс. XC. 12) их; питает их млеком утешений и, как только расширяют уста свои, Он исполняет я (Пс. XXX. 11). Зрит врагов наших, сильных, и ненавидящих нас утверждающихся паче нас, и предваряет нас в день озлобления нашего, и изводит на широту (Пс. XVII. 18  20). Но когда видит нас способными вступить в училище высокаго Божественнаго воспитания, или на самое поприще духовных подвигов, тогда егоже любит Господь, наказует; биет же всякаго сына, егоже приемлет (Евр. XII 6); тогда крест и искушение предлагается нам непременно, и от времени «до времени»² обильнее, как твердая пища совершенных (Евр. V. 14). Скорби, лишения, болезни, события внезапныя и поражающия нас посещают, как наставники в уреченные часы, и поучают нас в силе и существе самоотвержению, презрению мира, безстрастию, преданности в волю Божию – знаниям неведомым в мире, кроме их имени. Мы проводимся сквозе огнь и воду, да будем белы, яко снег, и чисты, яко злато; да искушение нашея веры многочестнейше злата гибнуща, огнем же искушена, обрящется в похвалу и честь и славу, во откровении Иисус Христове (1 Пет. I. 7).

Кто еще не мыслит яже суть Божия, пусть судит хотя токмо по человечески, или слагает буквы стихийной природы, и читает хотя в окаменелых и раздробленных скрижалях, единый всюду закон духовный. Какая земля благословеннее? – та ли, которая хотя под благотворным небом, но без возделывающаго если не лежит в запустении, то производит токмо дикое былие или служит пажитию безсловесным; или та, которая, будучи раздираема ралом и утруждаема питанием ввереннаго ей семени, приносит наконец жатву, питающую человека? Какое древо любезнее вертоградарю? – не то ли, которое более страждет для вертоградаря? Какая вода неповрежденнее сохраняет естество свое? – не та ли, которая менее покоится и более стонет, будучи гонима судьбою, изреченною ей в законе тяжести, и сокрушаема о камни? Какая сила более возрастает и укрепляется? – не та ли, которая более находится в борьбе с трудом и утомлением? Что более возвышает и совершенствует добродетель? – благополучие ли, которое большую часть сил ея приводит в покой, или бедствие, которое поставляет ее на поприще, ея достойное, и вводит в подвиг, ей свойственный? Кто не мужествен, когда нет брани? Кто не великодушен, когда не о чем сетовать? Внезапно является враг, и воздремавшее мужество едва находит свое оружие. Постигает скорбь, и мечтательная твердость духа, как утлое древо, сокрушается. Искушение, посылаемое Провидением, есть соль земнаго счастия; в избытке своем она уязвляет вкус, но без нея в том, что услаждало вкус, осталась бы одна гнилость и смрад. Так бывает в порядке естественном, так и в духовном. Отнимите искушения, и не будет спасаемых³, сказал один из тех, которых искушение соделало искусными.

Не удивимся же и тому, что знающий цену даров Божиих, как бы пренебрегая благоденствием, просит себе дара быть искушаему: искуси мя, Боже (Псал. CXXXVIII. 23); паче же и сами последуем совету и увещанию Апостола: всяку радость имейте братия моя, егда в искушения впадаете различна (Иак. I. 2).

Но если и вступать на путь искушения должно с радостию, – кольми паче справедливо ублажать тех, которые уже прешли его, достигли своего предела с терпением и потому почиют в мире и во уповании венца жизни? Блажен муж, иже претерпит искушение: зане искусен быв приимет венец жизни.

Напрасно, и в жизни и в смерти ближних наших, мы преимущественно любим смотреть на их счастие, которое и, блистая, ослепляет нас и, скрываясь, оставляет во мраке. Еслибы мы более взирали на искушения, коими Бог очищает их и совершает в жизнь вечную: мы бы во всяком случае могли почерпать «отсюда»⁴ и наставление, и утешение. В сем расположении дерзнем простерть гадательный взор в тайну жизни, запечатленной в сем гробе, доколе не отверзется великая книга жизни (Апок. XX. 12).

Отрасль рода благословеннаго и служением Отечеству и благодарностию Отечества, счастливый сын счастливаго родителя, радостный отец достойнаго сына, верный и украшенный доверенностию сперва в высоком доме царевом, а потом в пространном доме царства, гражданин стяжавший славу воина, воин, которому не время принесло звания и почести, но который восхитил их неутомимостию в подвигах, наконец муж по сердцу владычествующаго сердцами Россиян, – в таких наиболее чертах являлся очам света в течении жизни своей знаменитый болярин и вождь граф Павел. Где ты ныне, светлый вид счастия и славы? и что миру осталось от тебя, разве горькое утешение воспоминания о том, что возвращено быть не может?

Но зрите посреди украшенных цветами путей человеческих сокровенные следы пути Божия, покрытаго священным тернием. Бог даровал рабу своему, да скажем словами Апостола, не токмо еже веровати, но и еже страдати (Фил. I. 29). Собственною рукою, как и большею частию бывает, из невидимаго хранилища судеб извлек он таинственный жребий, не ведая, что это будет жребий искушения. Благовременно для отечества, но неблаговременно для него самого, ревность к подвигам исторгла его из спокойной, впрочем довольно уже деятельной, жизни гражданской; он взял долго покоившийся меч свой, и, поспешая им поражать врагов, неприметно усекал собственные дни; по необозримым полям брани, с которых собрал венцы побед, невозвратно расточил свою крепость и здравие. Между тем пламень, наполнявший сердце отца, объял и сердце единственнаго сына его, который хотел наследовать прежде всего живый пример отеческих добродетелей. Казалось, будто предугадывал благополучный дотоле родитель страшное определение судеб, когда с тем токмо согласился видеть сына своего воином, чтобы никогда не видеть его под своими знаменами. Но яже Бог святый совеща, кто раззорит, и руку Его высокую кто отвратит (Исаии XIV. 27). Суждено было – мы не знаем закона, но видим действие сего вышняго суда – суждено было, чтобы, как некогда корень сего знаменитаго рода истрыен был неистовством зловерных утеснителей России⁵, так ныне высшая отрасль его сокрушена была бурею, воздвигнутою безверными губителями Европы; чтобы, как благословенный начаток сей благородной крови принесен был в жертву вере, так чистейший останок ея пролит был за отечество; чтобы муж, сподобленный дара не токмо веровати, но и страдати, по мере сего дара, поучился высокому чину жертвоприношения Авраамова. И се бранный вихрь, вопреки человеческой заповеди, приносит юнаго ратоборца под знамена родителя, и приносит токмо для того, чтобы он пал под знаменами родителя! Какое искушение веры и терпения – видеть смерть сына, и даже не оплакивать его; видеть смерть достойнаго сына и проститься с приятнейшими надеждами; видеть смерть единственнаго сына, и вдруг пережить свое потомство! Однако никакое малодушие, никакой ропот на судьбу, не возмутили жертвоприношения по чину Авраамову, и сиротствующий отец, с преданностию воле Того, из Негоже всяко отечество на небесех и на земли именуется (Еф. III. 15), возвратился в дом, чтобы делить печаль и утешение с верною супругою, и чтобы приведением в порядок обширнаго своего домостроительства как бы приготовить Вышнему Домовладыке последний ответ о приставлении домовнем (Лук. XVI. 2). Здесь новый плод искушенныя веры его явился в том, что он многаго лишил себя самого, дабы не сократить руки своей для тех, которые благоденствовали посредством непрерывных его благотворений.

Но путь искушения его, по судьбам Божиим, не иначе долженствовал окончиться, как вместе с его жизнию. Болезнь, порожденная трудами и, может-быть, возращенная печалию, была орудием Провидения, колико тяжким для плоти, толико же без сомнения спасительным для духа. Ей поручено было не токмо ежедневно воспоминать сыну времени о вечности, но даже некоторым видимым образом расторгнуть все узы, привязывавшия его к миру, и еще во плоти отделить его дух от всего земнаго, чтобы приуготовить к соединению с Богом, не терпящему никакого посредства или чуждаго влечения. По внушениям сей, впрочем еще не довольно понимаемой, наставницы, он оставляет дом и отечество. Крепкая, яко смерть, любовь увлекает за ним его супругу; но вскоре, истиннее почувствовав свое состояние, он укрепляет дух свой христианскими таинствами и, чтобы освободить себя и ее от тягостнаго состояния – непрестанно умирать в ея глазах, переносит тягостное же состояние – оставить ее, так сказать, кораблекрушением надежды повержену на брег иноплеменный⁶. Тогда равнодушно сходит он в море, как бы взывая с Давидом: един есмь аз дондеже прейду; и прешед не более двух дневных поприщ, подкрепясь новым напутствием духовным, тихо входит в покой свой.

Что помыслим мы, христиане, взирая на сей путь Провидения, столь мало сходный с чертежами нашего легкомысленнаго разума, но столь же, без сомнения, правый и благий, яко начертанный и указанный Премудрым Отцем! Повинемся Отцу духовом (Евр. XII. 9), как повинулся Ему единый от сынов Его, к Нему нами провождаемый, и живи будем, как и ему и молим и чаем венца жизни.

Повинитеся Отцу духов и вы, которых, может-быть, сие самое событие поставляет на новый путь искушения. Пути искушения выходят один из другаго; но также не оскудеют и венцы жизни, если терпеливо пойдем до предела искушения.

И ты, супруга и мать, сугубо сиротствующая! в каком бы уединении ни скрывала тебя твоя печаль, но ты услышишь глас Церкви, простираемый к тебе в вере и любви: повинися Отцу духов и проходи еще продолжающийся для тебя путь искушения, взирая на венец жизни. Верен же Бог, иже не оставит искуситися паче, еже можеши (1 Кор. X. 13).

Отче духов и Боже всякия плоти! приими дух раба Твоего болярина и вождя графа Павла, яко всеплодие жертвенное; зане искусил еси его яко злато в горниле (Прем. III. 6). Сподоби его блаженства претерпевших искушение и подаждь ему венец жизни вечныя. Посли сетующим о нем духа утешения Твоего. Ты бо еси Отец щедрот и Бог всякия утехи, утешаяй нас о всякой скорби нашей (2 Кор. I. 3 и 4). Аминь.

  ПРЕДЫДУЩАЯ ГЛАВА  |  ОГЛАВЛЕНИЕ  |  СЛЕДУЮЩАЯ ГЛАВА