ПРОНИНА НАТАЛИЯ. ИОАНН ГРОЗНЫЙ. "МУЧИТЕЛЬ" ИЛИ МУЧЕНИК?
(из сборника: Святой Благоверный Царь Иоанн Васильевич IV,
Грозный для врагов Христовой Веры, Православного Царского Самодержвия и нашей Родины - Великой России

материалы сайта "Москва - Третий Рим": http://www.IC-XC-NIKA.ru


"Святой Благоверный Царь Иоанн Игумен Земли Русской" – Чудотворная Мироточивая икона Святого Благоверного Первовенчанного Царя Иоанна Васильевича IV Грозного. Икона написана по благословению Святого Старца Николая Гурьянова рабом Божиим Сергеем Арсеньевым в 2000 году. "Напишитте, - сказал Батюшка: "Мною Цари царствуют""  Святый Благоверный Царь Иоанн, Игумен Земли Русской" Явившись по успении свое, Святой Праведный Старец Николай Псковоезерский благословил печатать эту икону со словами: "Самое дорогое, что у нас есть – это Церковь Православная, а они [надо полагать: еретичествующие, теплохладные и не истинные Архиереи вкупе со слугами сатаны и прочими предателями Бога, Православного Царского Самодержавия и России] хотят её разрушить. Пусть ПОСТРАШАТЬСЯ Святого Царя Иоанна Грозного [действительно, лжепастыри и дети диавола очень боятся Грозного Царя]!" Грановитая палата Московского Кремля. Икона XVII века. Святой Благоверный Царь Иоанн Васильевич IV, Грозный для врагов Православной Христовой Веры, Богом установленного Царского Саможержавия и Русского Богоизбранного Народа.



+ + +
Тропарь Святому Благовѣрному  Царю Іоанну Васильевичу IV Грозному, глас 4-й
 Бо́жіимъ изволе́ніемъ,/ а не мяте́жнымъ человѣ́ческимъ хоте́ніемъ,/ на Ца́рство Ру́сское возше́лъ еси́/ и Хрiсту́ Царю́ сослужи́лъ еси́, Іоа́нне Богому́дре./ Ве́ліей Любо́вію Креста́ тща́лся еси́/ лю́ди Ру́сскія на Свѣ́тъ и Истину наста́вити;/ потщи́ся и ны́нѣ да позна́емъ Едина́го Истиннаго Бо́га/ и Бо́гомъ да́ннаго на́мъ Самодержа́внаго Госуда́ря.
Во Имя Отца, и Сына и Святого Духа. Аминь.
Господи Благослови!
Примечание I. Для корректного отображения текста тропаря Вам потребуеются шрифты дореволюционной Царкской орфографии.  Скачать и  установить шрифты  можно сдесь.


Скачать версию книги для печати
235 Кб, rar-архив

 

СОДЕРЖАНИЕ

(общее оглавление книги здесь)


Предыдущие главы книги


Глава 13 ОБЩЕКАТОЛИЧЕСКИЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПРОТИВ РОССИИ ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ СТЕФАНА БАТОРИЯ: ПРИЧИНЫ ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ


Глава 14 "ПОСЛАНЕЦ МИРА" АНТОНИО ПОССЕВИНО И ЗАВЕРШЕНИЕ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ


Глава 15 МИФ О "ТИРАНЕ-СЫНОУБИЙЦЕ"


Глава 16 ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ГРОЗНОГО. КОМУ БЫЛА НУЖНА СМЕРТЬ ЦАРЯ


Следующие главы книги

 

Наталья Пронина. Иоанн ГРОЗНЫЙ. "Мучитель" или Мученик?

 


Его проклинают историки.

Его дружно поносят «западники» и «либералы» всех мастей.

Его пытаются представить чудовищем, маньяком, бесноватым садистом.

Почему? За что?

Когда и, главное, зачем был создан этот миф о «кровавом тиране» Иоанне Грозном - один из самых грязных русофобских мифов в нашей истории?

Кому потребовалась эта злобная легенда?

Кто заинтересован в ее существовании?

И кем в действительности был первый Русский Самодержец Иоанн IV - «мучителем» созданной им могучей державы или Мучеником за нее?

Благодарной памяти отца посвящаю


Глава 13
ОБЩЕКАТОЛИЧЕСКИЙ КРЕСТООВЫЙ ПОХОД ПРОТИВ РОССИИ ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ СТЕФАНА БАТОРИЯ: ПРИЧИНЫ ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ

Как явствует из текстов самого Грозного, утверждение на Прибалтийском плацдарме границ Московского Государства он считал не только необходимым, но и законным. В многочисленных посланиях, обращенных к польским королям и вельможам, Царь, опираясь на реальные исторические факты и документы, не уставал доказывать: Ливония — древняя «Государева вотчина» еще «от великого Князя Ярослава, сына великого Владимира, а во Святом крещении Георгия, который завоевал Чудскую землю и поставил в ней город, названный по его имени Юрьевым, а по-немецки Дерптом, а затем от великого Государя Александра Невского, Ливонская земля... обязалась платить дань (Руси), и они (ливонцы) неоднократно присылали бить челом прадеду нашему, великому Государю и Царю Василию, и деду нашему, великому Государю Иоанну, и отцу нашему, Блаженной памяти Государю и Царю всея Руси Василию, о своих винах и нуждах и о мире»456. Обо всем этом, подчеркивал Грозный, у Русских хранятся соответствующие грамоты и договоры. Следовательно, отвоевывая (или, по выражению самого Царя, «очищая») свою «Лифляндскую вотчину», он действовал абсолютно справедливо. Цель его была не в захвате чужого, но лишь, в возвращении того, что издревле принадлежало Руси. Тогда как претензии Польши на эти же земли исторически совершенно необоснованны, ибо Ливония никогда прежде польским королям не подчинялась457.

Теперь эта цель была достигнута, и Грозный, не желая более воевать, немедля предложил новоизбранному королю Стефану Баторию прекратить старое, затянувшееся противостояние. «Ты б о том досаду отложил, — писал Царь, — и с нами нежитья не хотел, занеже то не при тебе делалось». Вполне логично указывая, что «тебе (Сгёфану) было в Лифляндскую землю вступаться непригоже, потому что тебя взяли с княжества Семиградского на королевство Польское и на великое княжество Литовское, а не на Лифляндскую землю». В грамоте от 12 сентября 1577 г., врученной (для передачи королю) отпускаемому в Польшу гетману Полубенскому, Иоанн Грозный прямо посоветовал Баторию, чтобы тот «на кровопролитье бы еси хрестьянское не прагнул (не стремился) и послов своих к нам с почестивостью, для братские приязни посылал неомешкаючи»458.

Однако мира не получилось. И вовсе не по вине «агрессивности» Царя Иоанна... Едва расправившись в декабре с непокорным Гданьском, король Стефан уже 19 января 1578 г. добился от Варшавского сейма решения о начале новой войны с московитом. Практически же эти действия короля являлись продолжением старой борьбы. Той извечной, непримиримой и беспощадной борьбы Польши против России, продолжать которую было одним «из главных обязательств, данных Баторием при его избрании»459. Выполняя это обязательство, Стефан еще в октябре 1577 г. отдал свой первый приказ о наступлении на Русские позиции. Отдал как раз тогда, когда Грозный, рассчитывая на мирное соглашение, только что вывел уставшие московские войска из Ливонии, оставив лишь укрепленные гарнизоны в занятых городах. В результате этого неожиданного нападения Русские потеряли сразу две мощные крепости — Венден и Двинск. Так, выполняя волю своих фактических хозяев, с первого шага явно не по-рыЦарски (вопреки навязываемому г-ном Радзинским романтическому представлению о нем как о короле-рыЦаре), начал действовать бывший семиградский воевода. Так незамедлительно могли убедиться в правильности осуществленного выбора и те, кто возвел на Престол именно его, Батория, одного из самых талантливых и опытных полководцев того времени.

Лишь спустя год, за который он успел не только отвоевать у Русских ряд ливонских замков, но и быстро реорганизовать по западноевропейскому образцу польское войско, состоявшее из нерегулярного и трудно управляемого шляхетского ополчения, усилить пехоту и усовершенствовать артиллерию, Стефан уже официально объявил войну России.

Причем в начале военных действий обвинил... самого Русского Царя460. Но и об этом весьма неприглядном моменте телесказитель Радзинский в своем повествовании даже не упомянул, с восторгом рисуя образ благородного польского короля — полную противоположность трусливого московского тирана... Нет. Вопрос, как всегда, стоял значительно глубже. И речь шла не только и не столько о «рыЦарской чести» того или иного правителя, сколько о жестком столкновении давних политических интересов. Столкновении не на жизнь, а на смерть.

Задайся автор разбираемого текста целью хотя бы немногими основными чертами действительно раскрыть читателю ту сложнейшую внешнеполитическую ситуацию, в которой оказался Иоанн IV на последнем, самом трагическом для России изломе Ливонской войны, г-н Радзинский обязан был бы тогда сказать не только о причинах и обстоятельствах нового наступления Речи Посполитой (а он этого не сделал совершенно). Обязан был автор сказать и многое другое, к сожалению, вряд ли уместившееся бы на тех не полных двух страничках, что отведены у него для событий конца Ливонской войны. А дела развивались следующим образом.

Блестящая победа Грозного в 1577 г. серьезно обеспокоила не только Краков и поддерживающий его Ватикан. До поры до времени Священная Германская Империя нейтрально относилась к намерениям Русских утвердиться в Прибалтике, а иногда, помнит внимательный читатель, негласно поддерживала их (хоть и не без собственной корысти). Но как только дело дошло до реальных успехов Московии, границы которой вплотную подошли к балтийскому побережью, настроения при дворе немецких Габсбургов резко изменились. Изменились так, что даже Польша мгновенно перестала быть для Германии и врагом, и объектом агрессии. Врагом стала Россия...

Особенно вскипели страсти на Регенсбургском рейхстаге, заседавшем с июля по октябрь 1576 г. Помимо прочих общеИмперских дел, именно «Русский вопрос» вызвал самые жаркие прения среди его участников. Именно там, отмечает историк, возник первый немецкий «план контрагрессии, направленной на Московскую державу; его развивает пфальцграф Георг Ганс, ярый враг Москвы, еще в 1570 г. предла-гавшип организовать германский флот на Балтийском море для разгрома Русской морской торговли. Вскоре после Регенсбургского рейхстага пфальцграф сближается со Штаденом461 и знакомится с его проектом завоевания Московии»462. Проект бежавшего из России служилого немца настолько пришелся по сердцу Георгу Гансу, что он незамедлительно ознакомил с ним и Императора... Надо сказать, что любопытный этот документ был составлен, как полагают некоторые историки, на основе подробных записей, сделанных автором еще на Руси. Найденный в Ганноверском архиве и только в 1925 г. опубликованный в России под весьма обычным, малопримечательным заглавием — Генрих Штаден, «О Москве Иоанна Грозного. Записки немца-опричника», он в действительности имел другое, более откровенное и жесткое название: «План обращения Московии в Имперскую провинцию».

Интересны конкретные детали сего «проекта»: Штаден, во-первых, предлагал для отвлечения Грозного от Ливонии создать ему новый фронт в Поморье, на севере, нанести удар со стороны Студеного моря, откуда он не ждет нападения. Далее подробнейшим образом расписываются все северные морские пути, коими Имперским войскам следует добираться до России, в устья каких рек заходить кораблям для высадки десанта, какими дорогами и к каким городам войскам двигаться уже после высадки, где и что грабить в первую очередь. Скрупулезно оговаривается также, сколько вообще людей и артиллерии потребуется для осуществления намечаемой операции, даются указания точных расстояний между городами, объясняется, где надо создать военные базы и как велики должны быть оставляемые в городах гарнизоны. Например, Штаден пишет: «Когда будет занято свыше 300 миль вдоль морского берега и в глубь материка вдоль течения Онеги, следует в Каргополе на перевале, где начинается течение рек, впадающих в Волгу, устроить большой укрепленный лагерь». Или такой совет: «С отрядом в 500 человек — половина мореходцев — следует занять Соловецкий Монастырь. Пленных, взятых с оружием в руках, надо увезти в Империю на тех лее кораблях. Они должны быть закованы в кандалы и заключены по тюрьмам в замках и городах; их можно будет отпускать и на работу, но не иначе, как в железных кандалах, залитых у ног свинцом»463.

Касательно судьбы самого Русского Царя Иоанна, то Штаден считал, что Государя «вместе с его сыновьями, связанных, как пленников, необходимо (тоже) увезти в Христианскую землю (т. е. в Империю). Когда великий Князь будет доставлен на ее границу, его необходимо встретить с конным отрядом в несколько тысяч всадников, а затем отправить его в горы, где Рейн или Эльба берут свое начало. Туда же тем временем надо свезти всех пленных из его страны и там, в присутствии его и обоих его сыновей, убить их так, чтобы они (т. е. великий Князь и его сыновья) видели все своими собственными глазами. Затем у трупов надо перевязать ноги около щиколоток и, взяв длинное бревно, насадить на него мертвецов так, чтобы на каждом бревне висело по 30, по 40, а то и по 50 трупов; одним словом, столько, сколько могло бы удержать на воде одно бревно, чтобы вместе с трупами не пойти ко дну. Бревна с трупами надо бросить затем в реку и пустить вниз по течению»464. Такой вот действительно продуманный до последней «мелочи» план был представлен Генрихом Штаденом в 1578 г. на личное рассмотрение новому германскому Императору Рудольфу И...

Одновременно Георг Ганс с целью организации широкой антиРусской коалиции европейских Государей и подготовки их общего наступления против Москвы отправлял посольства в Швецию, Польшу, ПРуссию, в города Ганзейского союза. Над изнуренной 20-летним противоборством страной вновь сгущались тяжелые тучи войны.

Обстановку усугубило и новое внутреннее предательство. Еще в ходе летнего наступления 1577 г. у Русского Царя возникли проблемы с его вассалом (голдовником) — принцем Магнусом, которого Иоанн сам сделал королем Ливонии. Случайно или не случайно (о том у историков свидетельств нет), но принц Магнус, сын герцога Саксен-Люнебургского, близкий родственник германского Императора и короля Шведского, именно в момент решающих военных успехов Русского Государя вдруг выразил недовольство условиями заключенного с Царем союза. В частности, выступая из Пскова с войсками, Грозный предупредил Магнуса о том, что отдает под его власть лишь три крепости в центральной Ливонии — Каркус, Салис и Лемзаль. Герцогу разрешалось в ходе наступления расширить эти владения, но так, чтобы южной их границей стала река Говь (Гауя). Южнее этой реки он имел право взять себе только один город Венден (Кесь), все остальные должны были принадлежать самому Царю... И тогда, вероятно, оскорбленный этим ограничением и, кроме того, стремясь воспользоваться общим стремительным наступлением Русских войск, Магнус, рассылая призывы к населению переходить на его сторону, предпринял попытку явочным порядком захватить под свою власть гораздо больше городов, чем позволил ему Царь. Возмущенный самовольством голдовника, Иоанн 25 августа отправил ему грамоту со строгим порицанием465. Как передает ливонский хронист, вызвав Магнуса в ставку, Царь сказал ему: «Глупец! Я тебя принял в свою семью, одел, обул, а ты восстал на меня...»466, однако продержав некоторое время под арестом, Иоанн затем с миром отпустил герцога в его владения... Ошибка? Да, это было ошибкой. Но ведь и победа была уже так близка. И так не хотелось думать о дурном.

Царь не знал, что уже в начале того похода, как свидетельствует в своем дневнике гетман Александр Полубенский, герцог Магнус изменил своему сюзерену, тайно связавшись с его врагом — Стефаном Баторием467, и вел с ним переговоры о сепаратном мире468. Увы, эта измена стала очевидной лишь полгода спустя, когда Магнус, сбежав из Ливонии, окончательно перешел на сторону Речи Посполитой469. Но что-либо менять было уже слишком поздно. Агрессия началась...

Агрессия, осуществляемая одновременно двумя Государствами — Речью Посполитой и Швецией, но которая, по сути своей, сразу приняла характер общеевропейского и общекатолического Крестового похода против Руси. Сам папа римский прислал Стефану Баторию на Рождество 1579 г. Освященные им специально для похода на Москву шлем и меч (не случайно в одном из посланий Грозный отмечал, что Баторию удалось поднять на него «всю Италию», т.е. всю католическую Европу). Столь популярные нынче технологии формирования общественного мнения были известны и хорошо работали уже тогда. Авторы многочисленных «летучих листков» без устали прославляли польского короля — защитника Христианства, его же противника, Русского Царя, соответственно, рисовали чудовищем, с коим необходимо покончить. «Дезинформированные этими листками, европейские Государства охотно поставляли наемников в ряды армии Стефана Батория»470, где, помимо литовцев и поляков, были и профессиональные немецкие ландскнехты, и знаменитая венгерская пехота, французы, итальянцы, и даже 600 запорожских казаков. Общая численность войск Речи Посполитой составила, таким образом, 41 814 человек. Швеция располагала 17-тысячной армией и кроме того имела лучший в Европе флот.

Россия же после двадцатилетней титанической борьбы на западном фронте могла сосредоточить не более 35 000 войск. Соотношение было явно неравным. И все-таки, как свидетельствует польский (!) хронист, оказавшийся тогда при королевском дворе, знаменитый турецкий Магмет-паша мудро заметил Стефану Баторию: «Король берет на себя трудное дело; велика сила московитов, и, за исключением моего повелителя (т.е. турецкого султана. — Авт.), нет на земле более могущественного Государя»471. Очень вероятно, что, говоря так, министр Османской Империи имел в виду не столько реальную численность Русских войск, сколько... силу их духа. Силу их убежденности в своей правоте, их непреклонную волю и решимость сражаться до конца. Эту же «поразительную уверенность в себе»472 Грозного Царя в самый тяжелый момент Ливонской войны не без удивления отмечал более 300 лет спустя совсем другой человек — католический историк, иезуит Павел Пирлинг. Да, Иоанн твердо сознавал свое моральное превосходство в борьбе с врагом. Он верил, что правда на стороне России, — ибо не она совершает агрессию, не по ее вине льется «кровь Христианская». А потому надеялся одержать победу. Даже королевского гонца Венцеслава Лопатинского, в 1579 г. привезшего от Батория «разметную грамоту»473 — крайне грубо составленное официальное объявление войны, — Грозный отпустил, указав при этом, что «которые люди с такими грамотами ездят, и таких везде казнят: да мы, как есть Государь Христианский, твоей убогой крови не хотим»474.

Первый удар польские войска нанесли в направлении Полоцка — древнего Русского города, 16 лет назад отвоеванного Грозным у короля Сигизмунда-Августа. Мощная крепость была ключом ко всей Ливонии. И стратегический замысел Батория как раз состоял в том, чтобы, взяв Полоцк, отрезать Россию от Ливонии, а одновременно угрожать Смоленску, Пскову и Новгороду. Кроме того, отмечает историк, если бы король «двинулся в Ливонию, ему пришлось бы штурмовать многочисленные каменные замки. Полоцк же располагал деревянными укреплениями»475.

Однако с самого начала полякам стало ясно, что борьба будет все-таки очень нелегкой. Хронист Рейнгольд Гейденштейн передает, как поразила их Русская «засечная черта» — система крепостей, возведенных по приказу Грозного вдоль Русско-литовской границы. Особенно сильно укреплена была полоса между Двиной и Днепром, где стояла могучая крепость Суша. Крепости были окружены непроходимыми лесными дебрями, которым Русские специально давали разрастаться, чтобы затруднить движение неприятеля. Наконец, все укрепленные пункты (и в этом тоже чувствовалась воля мудрого Государя) были снабжены обильными запасами провианта и боеприпасов. Йапример, когда в 1580 г. гетман Замойский взял крепость Велиж, то там, свидетельствует современник, было найдено так много «провианту, фуража, пороху, военных снарядов, что не только наделили все наше войско, но еще осталось всего столько, сколько нужно было для гарнизона»476.

Словом, как справедливо подчеркивает исследователь, эта вновь разгоравшаяся борьба могла бы иметь совершенно иной характер и иной исход, если бы Грозный и Баторий встретились не в 1579, а десятью-двенадцатью годами раньше, когда Русский Царь был еще в полной силе. Когда, например, после Земского Собора 1566 т. «и служилые и торговые люди объявили о своей готовности энергично продолжать боевые действия. Правда, Баторий (тоже был) воитель по призванию, весьма популярный среди солдат... Зато Иоанн IV своими качествами техника и военного администратора мог по-своему уравновесить блестящие данные Батория как стратега и тактика. Вся беда состояла в том, что войска Иоанна крайне уменьшились, сократились донельзя денежные средства»477. И враг цинично жаждал этим воспользоваться.

В августе 1579 г. свежая армия наемников окружила Полоцк. Но предварительно польский король обратился к Русским со специальным манифестом. Его текст, отпечатанный (а король печатный станок возил за собой на протяжении всей войны478) на не скольких европейских языках и, соответственно, распространенный по всей Европе, призван был еще раз оправдать, подчеркнуть действия Батория не как агрессора, но как благородного «защитника Христианства». Более того — как освободителя от тирании Грозного Царя. Ибо, обращаясь к Русским с клятвенными обещаниями оберегать «личность и собственность», король Стефан одновременно заверял: все «то, что (Иоанн) по отношению к многим людям и вам, его подданным, совершил и совершает, обратить на него самого и освободить Христианский народ от кровопролития и неволи»479. Поляки ждали, что Русские станут сдаваться без боя и с великой радостью...

Но, к изумлению европейцев, все случилось иначе. Уже под Полоцком их войскам пришлось остановиться на четыре недели. Гарнизон и жители города с такой яростью и мужеством защищали свою крепость, что героизм обороняющихся не мог не признать в одном из посланий сам Стефан Баторий480. Король впервые использовал под Полоцком свое новейшее изобретение — обстрел калеными ядрами, которые должны были вызывать пожар в стенах и внутри города. Однако, видимо, сама Русская природа стремилась помочь осажденным.

День за днем над городом все шли и шли проливные дожди, гася вражеский огонь. Крепость держалась.

На подмогу к ней Грозный немедленно отправил из Пскова часть войск во главе с воеводами Шейным и Шереметевым. Но окружавшая Полоцк польская армия оказалась столь велика, что Русские не смогли пробиться к своим и отступили в соседний Сокол. Наконец венгерским пехотинцам удалось поджечь деревянные городские стены смоляными факелами. Начался жестокий пожар и штурм. Город был взят. Последние защитники, не желая сдаваться, затворились вместе с Епископом Киприаном в полоцком Соборе Святой Софии, откуда их выбили с необычайным зверством. Засим пришло время грабежа, в ходе которого поляки и венгерцы, боясь захватить меньше добычи, бросались убивать уже не Русских, а друг друга... И все же они были крайне разочарованы, так как самым ценным, что хранилось в городском кафедральном Соборе, оказалась... громадная библиотека, сотни старинных летописей и древних рукописных книг, которые доблестные воины короля-рыЦаря тут же СОЖГЛИ481 за ненадобностью. Вслед за польской армией в разгромленный город вошли ее всегдашние спутники — отцы иезуиты...

Пораженный отважным сопротивлением, Стефан Баторий, по рассказу Гейденштейна, предоставил всем взятым тогда в плен «московитам» выбор: либо идти к нему на службу, либо возвращаться на родину. Очевидно, втайне король очень хотел иметь под своим началом таких бойцов и надеялся, что, страшась кары за потерю крепости, они изменят тирану, перейдут на сторону поляков... Но Баторий снова ошибся в своих прагматических расчетах на массовую измену в армии Грозного. Усиленно распространяемый по Европе миф о якобы Господствующей в России всеобщей ненависти к «кровожадному деспоту» явно не подтверждался. Как свидетельствовал пораженный не меньше короля шляхтич-хронист, большинство пленных Русских воинов, Свято храня любовь к Отечеству и верность присяге, предпочли вернуться на службу к своему Государю, «хотя каждый из них мог думать, что идет на верную смерть и страшные Мучения»482. И здесь хорошо изучившему Русскую историю Рейнгольду Гейденштейну нельзя отказать в справедливости, глубине отдельных замечаний. Ибо, рассказывая в своих «Записках о Московской войне» о той жертвенной стойкости и преданности, которые проявили тогда Русские люди, польский хронист объяснял это прежде всего высочайшим религиозным чувством — чувством долга и ответственности. «По установлениям своей религии, — писал автор, — они считают верность Государю в такой степени обязательной, как и верность Богу, они превозносят похвалами твердость тех, которые до последнего вздоха сохранили присягу своему Князю, и говорят, что души их, расставшись с телом, тотчас переселяются на небо»483.

Надо сказать, что и Царь Иоанн по достоинству ценил ратный подвиг и преданность своих войск, стремился щадить их. Ни одного вернувшегося из полоцкого пленения воина он не казнил. А когда армия Стефана Батория вслед за Полоцком осадила крепость Сушу, оказавшуюся у нее в тылу, Царь, понимая, что оборона Суши уже не может кардинально изменить обстановку и жертвы ее будут напрасны, отправил гарнизону грамоту с приказом крепость сдать без боя. Не сомневаюсь в вашей верности, писал Грозный, но не хочу подвергать вас лишним испытаниям, а желаю сохранить для более важных подвигов. В той же грамоте Царь приказал отступающим испортить все пушки и другие орудия, которые невозможно быстро увезти с собой, привести в негодность имевшиеся запасы пороха484. Наконец, следовало закопать в землю Иконы, Церковную утварь и книги485, дабы не стали они объектом поругания. Наверное, после падения и расправы с Полоцком Царь понял, с кем придется ему воевать...

«РыЦарские деяния» армии Батория продолжались. Так, ее гордость — немецкие ландскнехты — при взятии крепости Сокол убили всех Русских пленных, в том числе и воеводу Шеина. Но Рейнгольд Гейденштейн передает и еще более страшный факт. Воины короля не щадили не только живых, под Соколом ими было совершено Святотатственное надругательство даже над мертвыми. Хронист пишет: «Многие из убитых (Русских) отличались тучностью; немецкие маркитантки, взрезывая такие тела, вынимали жир для известных лекарств от ран, и, между прочим, это было сделано также, у Шеина»486. Одновременно, выполняя волю короля, знаменитый западноРусский Князь Константин Острожский беспощадно опустошал Северскую землю до самого Стародуба, а Филон Кмита — староста Орши— подступал к Смоленску.

Иоанн с основной частью Русской армии находился во Пскове, но помочь своим войскам, сражающимся с Баторием, присылкой большой дополнительной помощи уже не мог. Как раз в момент падения крепостей на западе он должен был бросать войска совсем в другую сторону — на север, в Новгородскую область, где «началась концентрация шведских войск. Уже в июле шведский флот обстрелял и сжег предместья Нарвы и Иоаннгорода. Вслед затем многочисленный шведский корпус высадился в Ревеле и в сентябре приступил к осаде Нарвы. Русские оказались меж двух огней. Неприятельские армии обладали численным превосходством и наступали с разных сторон»487. Правда, первая Русская гавань на Балтике тогда не сдалась. Понеся большие людские потери, шведы через две недели принуждены были снять осаду и отступить от Нарвы. Но положение все равно оставалось угрожающим.

Лишь на некоторое время противников развела суровая Русская зима. Баторий ушел в Вильну, Грозный в Москву, но оба готовились к новой схватке. Ибо еще в конце октября от имени боярской Думы к полякам была отправлена грамота с предложением о перемирии. Ее повез гонец Леонтий Стремоухов. Но Речь Посполитая высокомерно отклонила это предложение488.

Для дальнейшей борьбы с агрессором Иоанну прежде всего нужны были дополнительные денежные средства. Этого необходимого пополнения Государственных доходов можно было достичь, в частности, путем ограничения земельных вкладов в Монастыри. Ведь земли, подаренные или жертвуемые какой-либо Обители, скажем, «на помин души», сразу же выходили «из службы», освобождались от уплаты Государственных налогов и податей. Как показывается в исследовании СБ. Веселовского «О Монастырском землевладении Московской Руси во второй половине XVI века», такого рода «внутреннее бегство», уклонение от службы путем передачи своих имений под юрисдикцию Монастырей, было тогда в большом ходу у московской земельной аристократии. Кроме того, переходя под сень крупных привилегированных Обителей, иные из вотчинников, почему-либо оказавшиеся перед угрозой утраты (конфискации) своих владений, таким образом пытались уберечь, оставить за собой хотя бы их часть. Ибо, по законам того времени, вкладчик обусловливал свое дарение Монастырю правом сохранить пожизненное пользование подаренной землей для себя и своей семьи. (Любопытен и характерен в этом отношении такой факт. Уже известный читателю богатейший боярин и глава крупного заговора против Государя, И. Л. Федоров-Челяднин, задолго до событий 1567 г. предчувствуя, вероятно, чем могут кончиться для него замышляемые действия, роздал значительную часть своих вотчин по большим Монастырям489.)

Словом, передача земель Церкви существенно сокращала поступление денежных средств в Государственную казну, между тем как война поглощала их все больше. Требовались радикальные меры. И как всегда при принятии важного решения, Иоанн вынес его на широкое Соборное обсуждение.

15 января 1580 г. в Москве был созван Церковный Собор. Обращаясь к высшим иерархам, Царь прямо говорил, сколь тяжело его положение: «бесчисленные враги восстали на Русскую державу», потому он и просит помощи у Церкви490. Нельзя сказать, что обращение Государя было воспринято безропотно. Но все же, как без малого тридцать лет назад — во время работы Церковно-земского (Стоглавого) Собора в феврале 1551 г., — сознавая нужды Отечества, большая часть Духовенства вновь пошла навстречу Иоанну. На Государя были отписаны все боярские и княжеские вотчины, перешедшие до этого во владение Монастырей. Кроме того, специальным Соборным постановлением всем Русским Монастырям впредь запрещено было покупать земли, брать их в залог и, наконец, принимать земельные вклады, жертвуемые «на помин души»491. Однако, мельком упоминая об этом суровом запрете (совершенно не указав ни истинных исторических причин, ни обстоятельств, вызвавших появление запрета), г-н Радзинский, следуя своей излюбленной манере, всецело приписывает сие решение исключительно самому Грозному, его торжествующему самовластию...

Государю меж тем было совсем не до «тиранских выходок». Над страной нависала смертельная опасность, и он всеми силами стремился ей противостоять. Так, с целью упредить новое наступление поляков Царь весной 1580 г. отправил Баторию еще одно — уже от себя лично — послание, в котором заявлял, что, «смиряясь перед Богом и перед ним, королем», готов первым послать к Стефану своих полномочных представителей для начала мирных переговоров — пусть только пришлет им «охранные грамоты». Причем, до этого крайне щепетильный и требовательный в вопросах соблюдения дипломатического регламента, Царь на сей раз советовал своим послам не обращать внимания на возможные грубости со стороны поляков и нарушения ими норм взаимного уважения. Например, раньше, если король, принимая послов Русского Государя, не вставал и не справлялся о его здоровье, то это могло привести к немедленному прекращению переговоров. Теперь же в инструкции для послов Иоанн писал: «Если король о Царском здоровье не спросит и (при поклоне) не встанет, то пропустить это без внимания; если станут бесчестить, теснить, досаждать, то жаловаться на это приставу слегка, а прытко об этом не говорить, терпеть»492.

Однако Баторий упорно не желал даже слышать о мире. Собрав еще более крупные, нежели в предыдущий раз, силы — 48 399 человек, — он с началом лета двинулся на Россию, так что новое Русское посольство застало его уже в походном лагере недалеко от местечка Чашники, где король назначил главный сбор своим войскам. Причем Чашники — небольшая крепость над рекой Улой — были выбраны королем далеко не случайно: оттуда дороги уходили на Псков, Смоленск и Великие Луки — три стратегически важных направления, и было неясно, по какому из них он будет развивать наступление. Чтобы дольше держать Царя в неведении относительно планов своего движения, Баторий даже демонстративно устроил в Чашниках, на глазах у Русских послов, военный совет — нападать ли в первую очередь на Смоленск, Псков или Великие Луки?.. В результате московские войска пришлось раздробить, отдельные отряды были посланы к Новгороду, Пскову, Кокенгаузену, Смоленску; сильные полки должны были остаться и на южном пограничье, где могли появиться крымцы.

Во время второго похода на Россию Баторий заявил, что требует передачи под власть Речи Посполитой уже не только Ливонии и Полоцка, но также Новгорода Великого и Пскова — вожделенной цели многих польских королей. И в соответствии с этим требованием обрушил главный удар именно на север, на Великие Луки. Овладев этой старинной крепостью, долгое время служившей главным сборным пунктом для всех Русских войск, уходивших на Ливонию, Баторий надеялся одновременно и отрезать Россию от Прибалтики, и непосредственно подступить к Новгородской земле...

Удар оказался действительно тяжелым, ибо Великие Луки уже давно находились в глубоком тылу, городские укрепления обветшали, были мало пригодны к длительной обороне. И все-таки... случилось то же самое, что и под Полоцком. Как пишет историк, «располагая громадным превосходством в силах, поляки рассчитывали быстро овладеть крепостью, но натолкнулись на упорное сопротивление»493. Сопротивление настолько упорное и яростное, что уже в первые дни осады защитники города, предприняв смелую вылазку, опрокинули часть войск под командованием польского канцлера Яна Замойского и захватили личный королевский прапор (знамя)... Попытка общего штурма также была отбита. Только после того, как неприятелю удалось поджечь деревянные стены, город сдался — 5 сентября. Причем храбрые воины короля-рыЦаря убили всех пленных, даже монахов494. В результате погибло около 7000 человек, а саму крепость захватчики буквально сровняли с землей.

Свидетелем этой трагедии была еще одна Русская посольская миссия (во главе с И.В. Сицким), прибывшая в стан Батория с мирными предложениями от Грозного 28 августа, на второй день после начала осады Великих Лук. Намеренно или нет, но, как передает литовский канцелярист, все время осады Русских послов держали в «особливом намете» (шатре), а «по их выеханью замок был запален так, иж они огонь видели»495.

Следом за Великими Луками пали крепости Невель и Заволочье. Перешедший на службу к Стефану Царский изменник герцог Магнус жестоко теснил Русские войска под Дерптом (Юрьевом). Поляков поддержала Швеция. Той же осенью после тщательной подготовки в Россию вновь вторглась шведская армия под командованием барона П. Делагарди. В ноябре им была взята крепость Корела. Итогом всех этих поражений для России стало то, что она потеряла большую часть территории бывшего Ливонского ордена, завоеванной с таким трудом. Но все же благодаря мужеству Русских гарнизонов, сдававших замки и города только после долгой осады и кровопролит-нейших боев, «дальнейшее продвижение польско-литовских войск было приостановлено»496. Близились холода, и, хотя на сей раз Баторий принял решение оставить свою армию зимовать в России, идти дальше — либо к Пскову, либо к Новгороду — он все-таки не отважился.

К тому же и шляхта требовала передышки. Во время Варшавского сейма (созванного в феврале 1581 г.), убеждая ее продолжать войну и испрашивая согласия на сбор дополнительных налогов в пользу королевской армии, канцлер Замойский подчеркивал, что нельзя складывать оружия, пока не будет взята вся Ливония. Пока Русский Царь не будет изгнан, лишен балтийских гаваней, откуда он получает «все нужное для усиления своего могущества». Прозрачно намекая на Русский герб, канцлер утверждал, что надо «нанести врагу такой удар, чтобы у него не только не выросли снова крылья, но и плеч больше не было»497.

Да, Речь Посполитая — форпост католицизма на востоке Европы — страстно хотела обрубить крылья России, навечно отрезав ее от Балтики... Несмотря на то что к концу 1580 г. Москва ради заключения мира готова была пойти на самые значительные уступки (Царь Иоанн не мог не понимать: в сложившейся обстановке «объективные интересы Русского Государства требовали скорейшего прекращения войны, хотя бы и ценой временного отказа от осуществления целей, вызвавших данную войну»498), несмотря, повторим, на то, что даже личные послы Грозного передали Баторию его согласие отдать королю всю Ливонию с крупнейшими городами Юрьевом, Феллином и Перновом, Баторий упорно отказывался начинать мирные переговоры. Отказывался, ибо в предложенном Царем списке не было главного — Нарвы. Как пишет историк, «Грозный готов был пожертвовать интересами Русских помещиков в Ливонии и отказаться от всех завоеванных земель, чтобы сохранить «нарвское мореплавание»499. И, как отмечает другой историк, король знал, что он не сможет ни окончательно разгромить Москву, ни достаточно прочно обеспечить за Польшей Ливонию, пока в руках Грозного остается эта балтийская гавань, «окно в Европу»500. Главным условием мира, в грубо ультимативной форме выдвинутым тогда польской стороной, была сдача Русскими Нарвы и выплата ими громадной контрибуции в 400000 злотых — за военные издержки Речи Посполитой...

И Иоанн уже не смог, да и не видел более смысла сдерживать свой гнев. 29 июня 1581 г. он отправил Баторию одну из самых знаменитых своих грамот, начинавшуюся словами: «Мы, смиренный Иоанн, Царь и великий Князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению...» Далее Грозный Царь прямо обвинял своего врага в агрессии. В намерении захватить уже не только ливонские территории, но и собственно Русские земли. «Мы ищем того, — писал он, — как бы кровь Христианскую унять, а ты ищешь того, как бы воевать». «Наши послы уступили тебе более семидесяти городов (в Ливонии), но ты... договориться (с ними) не пожелал и решил отослать». Ибо «тебе ничего другого не нужно, только бы быть сильнее нас». Ибо «уже сначала, когда тебя посадили на Престол, паны привели тебя к присяге, что ты будешь беспрестанно отвоевывать все те земли, которые отделены от Великого княжества Литовского к Московскому Государству». А потому, «сколько послов ни посылай, что ни делай — ни чем вас не удовлетворишь и миру не добьешься»501.

Категорически отвергая все условия Батория, Грозный, конечно, отверг и требование о выплате контрибуции. По сему поводу он, кстати, со злой иронией указывал: «Просишь оплатить военные сборы, — это ты придумал по бусурманскому обычаю: такие требования выставляют татары, а в Христианских Государствах не ведется, чтоб Государь Государю платил дань — нигде этого не сыщешь; да и бусурмане друг у друга дань не берут, только с Христиан берут. Ты ведь называешься Христианским Государем, — чего же просишь с Христиан дань?.. И за что нам тебе дань давать? С нами же ты воевал, столько народу в плен забрал, и с нас же убытки взимаешь. Кто тебя заставлял воевать? Мы тебе о том не били челом, чтобы ты сделал милость, воевал с нами! Взыскивай с того, кто тебя заставил воевать... Следовало бы скорее тебе оплатить нам убытки за то, что, беспричинно напав, завоевал нашу землю, да и людей бы вернуть без выкупа»502.

В заключении грамоты Царь заявлял, что готов подписать перемирие с Баторием только на своих условиях. (В частности, он уступал полякам Великие Луки, Холм и Заволочье, но требовал оставить ему в Ливонии Нарву, Юрьев, а также вернуть Русскому Государству Полоцк.) «И если ты (король) хочешь с нами соглашения, договора или перемирия, то согласись на (эти) условия, переданные нашим послам — дворянину и наместнику Муромскому Остафию Михайловичу Пушкину с товарищи. Если же не хочешь соглашения, а желаешь кровопролития, то отпусти к нам наших послов и пусть с этого времени между нами в течение сорока-пятидесяти лет не будет ни послов, ни гонцов. А когда ты послов наших отпустишь, то прикажи проводить их до границы, чтобы их твои пограничные негодяи не убили и не ограбили; а если им будет причинен какой-нибудь ущерб, то вина ляжет на тебя. Мы ведь предлагаем добро и для нас и для тебя, ты же несговорчив, как онагр-конь (осел), и стремишься к битве; Бог в помощь! Уповая на его силу и вооружившись Крестоносным оружием, ополчаемся на своих врагов»!.

В ответной грамоте, отправленной из Заволочья, Баторий503, словно поднимая брошенную Грозным перчатку, назвал его Каином, фараоном Московским, Иродом и волком, вторгшимся к овцам, а под конец действительно предложил Царю сразиться в личном — один на один — поединке504, о чем с восхищением передает в своем тексте наш неутомимый телерассказчик. Вот только не упомянул г-н Радзинский, что свой горделивый вызов «московского тирана» на рыЦарское ристалище польский король Стефан Баторий подкрепил... новым походом на Россию летом 1581г. теперь уже 100000 войска505...

Целью этого похода был древний Псков. Родина равноапостольной княгини Ольги и сильнейшая Русская крепость, город этот веками славился самоотверженной борьбой с Тевтонским орденом, по сути прикрывая собой всю северо-западную Русь. Но одновременно Псков являлся и воротами в Ливонию. Так что Баторий был совершенно прав, когда подчеркивал важное стратегическое значение крепости. Он не раз говорил своим военачальникам в лагере под стенам Пскова: если мы принудим его сдаться, вся эта земля достанется нам в руки без кровопролития... Но «короля-рыЦаря» ждало поражение. Самое жестокое поражение во всей его жизни.

Как писал в своем дневнике поляк, участник тех знаменитых боев, «такого большого города нет в Польше. Он весь обведен стенами. За стенами красуются Церкви, как густой лес»506. И автор не грешил перед истиной. Псков окружал тройной каменный пояс. Крепостные стены имели общую протяженность в 9 километров. Высота их достигала 8—9 метров, толщина — около 5 метров. Гарнизон составлял приблизительно 7000 человек. Кроме того, указывает историк, «Русское командование, обнаружив намерения противника, успело перебросить в Псков подкрепление из близлежащих ливонских замков. Подобная мера ослабила линию обороны в Ливонии, но она оправдывалась военной необходимостью»507. Наконец, — и что, пожалуй, самое главное, — в городе проживало около 20 000 жителей. Как искони ведется на Руси, все они, включая стариков, женщин и детей, тоже поднялись на защиту своего города.

В эти тяжелые дни Грозный, руководя войсками, находился совсем недалеко от Пскова, в Старице. «Неприятельские разъезды сожгли несколько деревень в непосредственной близости от его резиденции. Из окон дворца можно было видеть зарево пожаров. Литовское командование даже обсуждало планы пленения Царя». Но вопреки упорно навязываемой г-ном Радзинским версии,«перед лицом опасности Иоанн IV не выказал малодушия. Он отослал жену с младшим сыном, а сам стал готовить крепость к обороне. С Царем в Старице находилось не более 700 дворян и стрельцов»508...

20 августа 1581 г. отборные польские войска под командованием Стефана Батория и коронного гетмана Яна Замойского окружили Псков. Баторий немедленно отдал приказ копать «борозды» (траншеи), чтобы, вплотную подойдя к крепостному рву, установить там пушки. 7 сентября начался массированный артобстрел крепостных стен — пролог к общему штурму. Двадцать осадных орудий в течение суток беспрестанно вели огонь. Но взять город единым лобовым ударом агрессору все же не удалось. Хотя в южной стене был сделан пролом и захвачены две башни, однако на следующий день под набатный звон колокола Церкви Святого Василия на Горке мужественные защитники Пскова опрокинули наступление польско-литовских и венгерских отрядов. Метким огнем из пушки «Барс», стоявшей на Похвальской горке, псковские пушкари снесли верхние ярусы двух захваченных врагом башен. А безымянные герои, сознательно жертвуя жизнью, проникли в подземелья Свинусской башни и взорвали ее вместе с неприятелем. Чтобы поддержать сражающихся воинов и горожан, в бой вступили даже монахи Псково-Печерского Монастыря, неся с собой особо почитаемую в городе Икону Богоматери. И свершилось чудо. Многократно превосходящий псковичей численностью враг дрогнул. Со страшными потерями (около 5000 человек, среди которых был любимец короля Стефана — предводитель венгерской кавалерии Гавриил Бекеш) войска Батория сдали захваченные позиции и отступили. Участник похода, аббат Пиотровский, с изумлением записывал в своем дневнике: «Не так крепки стены (Русских), как (их) твердость и способность обороняться»509.

«Эта неудача до тех пор непобедимого врага, — отмечает историк, — произвела огромное впечатление на обе воюющие стороны». Осажденные, по словам летописца, «храбро-победного своего поту отерше», «начали (предпринимать) вылазки, подводить подкопы к вражеской линии. В конце концов командующий псковским гарнизоном кн. И.П. Шуйский даже сделал смелую попытку выйти с войском за стены города и напасть на лагерь неприятеля510. Поляки же были повергнуты в шок. Им не оставалось ничего другого, как начать долгую осаду крепости...

Правда, на следующий день после неудавшегося штурма Баторий еще раз предложил горожанам сдаться, пытаясь подкупить их своими обещаниями. Он написал псковским воеводам грамоту, содержание которой передает в «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзин. «Дальнейшее сопротивление для вас бесполезно, — самонадеянно утверждал король. — Знаете, сколько городов завоевано мною в два года? Сдайтеся мирно: вам будет честь и милость, какой вы не заслужите от московского тирана, а народу льгота, неизвестная в России, со всеми выгодами свободной торговли... Обычаи, достояние, вера будут неприкосновенны. Мое слово — закон. В случае безумного упрямства — гибель вам и народу!» С сею бумагою, — продолжает Н.М. Карамзин, — (поляки) пустили стрелу в город (ибо осажденные не хотели иметь никакого сношения с врагами). Воеводы таким же способом ответили королю: «Мы не жиды: не предадим ни Христа, ни Царя, ни Отечества. Не слушаем лести, не боимся угроз. Иди на брань: победа зависит от Бога»512 Такова была воля Русских людей, полагаясь на Божию помощь, решивших защищать свою Родину и свою честь до конца. «Пушки же (у Русских) отличные и в достаточном количестве, — писал поляк, — стреляют ядрами в сорок полновесных фунтов, величиною с голову... Достанется нашим батареям и насыпям!..»513 Он не ошибся. Досталось с лихвой. За пять месяцев осады псковичи отбили еще ровно 30 попыток врага штурмом овладеть их городом514.

Последняя из этих попыток была предпринята 2 ноября 1581 года, когда в осажденной крепости уже начался голод и мор, а вся Псковщина и прилегающие тверские земли были опустошены. Однако, свидетельствует едва ли не самый знаменитый современник и очевидец тех событий, легат Святейшего Престола Антонио Поссевино, «Русские при защите городов не думают о жизни, хладнокровно становятся на место убитых или взорванных действием подкопа и заграждают (проломы) грудью, день и ночь сражаясь; едят один хлеб, умирают с голоду, но не сдаются»515. Так случилось и 2 ноября 1581 г., когда польско-литовское войско попыталось овладеть городом, перейдя замерзшую реку Великую, но тут же в страхе и панике должно было отступить, оставив на льду горы трупов, сраженных артиллерийским обстрелом с высоких крепостных стен.

Это было великое одоление... Как пишет историк, «Псков стал бастионом, о который разбилась волна неприятельского нашествия»516. Именно там «сорвалась... цель, которую в своем победоносном движении осмелился поставить себе Баторий, когда рассчитывал окончательно разгромить Россию»517. «Доблесть защитников Пскова спасла Русские города», — признает и г-н Радзинский. Но увы. Лишь двух строк хватило сему «блистательному» автору для мимолетного упоминания об этой военной и — еще более — духовной победе псковичей. А вот о том, что к концу осады Пскова польская армия была полностью деморализована и находилась на грани краха, наш иронично-легкий сочинитель не сказал совсем ничего (хотя источников об этом — польских и Русских — предостаточно). Он не сказал, как уже на второй месяц осады, оказавшись без пороха (запасы которого были крайне невелики) и вынужденное стаями голодных волков рыскать по оКрестностям в поисках провианта и фуража, буйное шляхетное рыЦарство принялось... открыто роптать на своего короля-«мадьярца», короля-неудачника, не способного победить варваров-московитов. Жизнь в холодных землянках под несмолкаемым пушечным обстрелом рыЦарей более не устраивала. Как свидетельствует в своем дневнике участник осады, «солдаты дезертируют от холода, босые, без шапок и платья, страшно дерутся с жолнерами из-за дров, которые привозят в лагерь, отнимают друг у друга платье и обувь... воровство в лагере страшнейшее»518. Наконец, из-за долгой неуплаты жалованья ропот начался даже среди наемников, грозивших самовольно покинуть армию, разойтись по домам. И, дабы предотвратить катастрофу, гетману Замойскому приходилось и публично сечь, и вешать «возмутителей спокойствия»... Но и об этом посчитал за лучшее промолчать наш всезнающий рассказчик. Впрочем, автора можно понять. Ведь все эти подробности так явно не вписываются в любезный ему образ «благородного короля», который вместе с «доблестным, непобедимым воинством» своим нанес сокрушительное поражение московскому тирану...

Между тем с наступлением в октябре первых заморозков положение польской армии ухудшилось еще больше. Как случалось не раз со многими нашествиями европейцев на Россию, их лютым врагом становилась обычная Русская зима. Вот и Баторий, рассчитывая быстро взять Псков и закончить войну, совершенно не подготовил свои войска к длительной зимней кампании. Очевидец писал: «Дождались мы такой зимы, какая у нас в конце января, а говорят, морозы будут еще сильней. Все мы хоронимся в земле, как звери. Платья, шубы и не спрашивай... Русские (партизаны) захватывают лошадей, слуг, провиант и все прочее. Дай Бог, чтобы королю и гетману удалось благополучно вывести отсюда наши войска...»519.

В ноябре поляки покинули свои траншеи у стен Пскова и отступили в лагерь. Туда же увезли с огневых точек все пушки. Было ясно, что осада не удалась, и теперь король решил ограничиться только блокадой города. Но от голода и стужи королевская рать стала таять еще быстрее, чем прежде, гнетущие настроения в ней усиливались. И когда Баторий покинул армию, уезжая в Варшаву на сейм, перед которым должен был отчитываться, то отъезд его многие воины восприняли как бегство. В лагере начался мятеж. Мятеж, подавить который помогло только известие о близком мире с Русскими. Таков был истинный итог третьего, и последнего, похода короля Стефана Батория на Россию...

Да, именно поражение под Псковом, как указывает профессиональный исследователь (но о чем умолчал г-н Радзинский), «вынудило поляков суровой зимой 1581 г. согласиться на мир (с Русскими), хотя они предполагали заключить его лишь после захвата всей Новгородской земли вместе с наступавшими с северо-запада шведами»520. Но, сумев остановить главного врага — Батория, Россия все же не смогла сдержать одновременное наступление его союзника на другом фронте. Находясь в Старице и очень хорошо зная о героической обороне Пскова, Грозный не имел возможности послать ему на помощь ни подкрепления, ни более значительные силы — для нанесения решающего удара. С севера в Новгородский край действительно вторглась армия шведского короля Юхана III...

Уже всю весну и лето 1581г. эти войска под командованием барона Делагарди были заняты методичным уничтожением изолированных Русских гарнизонов, еще остававшихся в некоторых ливонских замках и городах. Отрезанные от России гарнизоны эти защищались с отчаянным мужеством и, не желая сдаваться, часто гибли все до последнего воина... К исходу же 1581 г. шведы, перейдя по льду замерзший Финский залив, захватили все побережье Северной Эстонии, Нарву, Везенберг, а затем двинулись к Риге, по пути забирая Гапсаль, Пернов и всю Южную (Русскую) Эстонию — вместе с Феллином и Дерптом (Юрьевом). Всего шведские войска за это время захватили 9 городов в Ливонии и 4 — в Новгородской земле, включая Иоанн-город, Ям и Копорье521.

Собственно, многими историками отмечено: шведы предлагали полякам прийти к ним на помощь и прямо под Псков, но... Баторий отклонил это предложение, ибо испугался. Испугался слишком больших успехов своего союзника522. Разгромить Россию, повергнуть ее к подножию Святого Престола, стяжая тем самым лавры славы нового Карла Великого, Баторий, очевидно, жаждал исключительно сам. Делить пальму первенства ему не хотелось ни с кем... И Грозный знал об этом. Русский Царь Иоанн знал, что единственный, кто способен оказать давление на «Батуру» (как называл он польского короля), чьему властному слову немедленно покорится его спесиво-гордый нрав, — это Рим. Туда, в Вечный город, к главе католической Церкви папе Григорию XIII и отправил московский Государь своего специального гонца Истому Шевригина («молодого сына боярского») — с просьбой о посредничестве в заключении мира между Россией и Речью Посполитой...

Как пишет историк, «среди исключительно тяжелых военных обстоятельств у Царя... нашлась энергия гениальным дипломатическим ходом спасти глубоко потрясенную державу. Вспомнив заветную мечту о сближении Православной Москвы с католической Церковью, Грозный решил использовать римского первОсвященника в качестве защитника против страшного завоевателя, призвать его быть посредником в великой международной распре»523. А точнее, Иоанн просто очень хорошо понимал, кто фактически является верховным руководителем Батория в его действиях против России. Исполнителем чьих давнишних замыслов выступает польский король как верный сын «Святой католической Церкви». Понимал и решил обратиться к этому руководителю. Обратиться напрямую, минуя самого короля Стефана. Решил еще тяжким августом прошлого, 1580 г., когда Баторий стоял под Великими Луками524. Взамен на то, что Ватикан остановит наступление польских войск на Россию, Грозный пообещал папе Григорию неслыханное — то, чего веками добивался Рим от Русских Государей! — присоединиться к Антиосманской лиге, воевать вместе с Европой против турок — «бусурман»525. Точно такое же предложение было сделано тогда Царем и германскому Императору Рудольфу (сев на корабль в Пернове, Шевригин — через Данию и Германию — добрался сначала именно к Императору в Прагу, а уже потом, минуя Венецию, поехал в Италию)...

Иные исследователи, впрочем, считают, что этот «беспрецедентный»526 в истории Русской дипломатии факт обращения к католическому миру с просьбой о посредничестве был серьезной уступкой Грозного, проявлением его слабости... Однако, как отмечал еще в конце XIX века КН. Бестужев-Рюмин, а в наши дни — Л.Н. Годовикова, «прецеденты» все же имелись. Русская история знает немало подобных фактов. К примеру, в 1526 г. на переговоры между отцом Иоанна Грозного — «Государем Василием III и польским королем Сигизмундом I вместе с представителем германского Императора Герберштейном был приглашен и представитель папского Престола Джан Франческо ди Потенца (Иоанн Френчюшко, как называют его Русские источники). О том, что этот факт был известен (и самому) Иоанну IV, говорят выписки из посольских книг 1526 г., сделанные специально для него дьяком Андреем Щелкаловым по случаю приезда Поссевино»527.

Нет, на уступки пошел Ватикан. Стоило Русскому монарху только поманить его — всего лишь предложением вступить в антиосманский союз с Римом, как папа Григорий XIII немедленно ухватился за эту возможность контакта с Москвой. Контакта, который, по его мнению, открывал пути не только для вовлечения России в опасную борьбу с могущественной Турецкой Империей. Главное, что рассчитывал заполучить он у «московита» в результате миротворческого посредничества, — это расширение влияния Рима, дозволение свободной проповеди католицизма на Русских землях, а впоследствии и полное подчинение их Святейшему Престолу... Именно об этом думали высокопоставленные члены папской курии, необычайно торжественно принимая в роскошном дворце на Ватиканском холме Русское посольство, прибывшее в Рим 24 февраля 1581 г. Несомненно, об этом же думал и сам Григорий, давая личную аудиенцию Истоме Шевригину. Безмолвным участником их беседы была величественная громада Собора Святого Петра, смотревшая в высокие окна папских покоев. Собора еще недостроенного, но в котором наверняка уже готовились места для будущих мозаичных изображений Русских Святых — Князя Владимира, княгини Ольги. Фресок, призванных символизировать «апостольское единение и любовь» с Православными братьями во Христе...

Но случилось совсем не так, как замышляли искушенные ватиканские стратеги. Готовя изощренную ловушку для Русского Царя, они сами оказались пойманными на заброшенный им крючок. Хотя Григорий в кратчайшие сроки удовлетворил просьбу Иоанна Грозного, и уже 27 марта 1581 г. (чуть более месяца спустя после приезда Шевригина) Рим покинул знаменитый посланник, легат Святейшего Престола Антонио Поссевино, направлявшийся в Речь Посполитую, а затем и в Россию с целью лично способствовать скорейшему заключению мира между воюющими державами, Ватикан не достиг своей потаенной цели...


456. Послания Иоанна Грозного. С. 379—380.

457. Там же.

458. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. М., 1843. Т. 2. С. 28-29.

459. Смирнов И.И. Указ. соч. С. 82.

460. См. эту королевскую грамоту: Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т. 2. С. 206.

461. Немцем Генрихом Штаденом, долгое время служившим в опричных войсках Иоанна Грозного, но потом бежавшим из России.

462. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 122.

463. Штаден Г. Указ. соч. С 69—70.

464. ШтаденГ. Указ. соч. С. 74.

465. См.: Послания Иоанна Грозного. С. 503—504. 1 См.: Валишевский К. Указ. соч. С. 238.

466. Донесение — Дневник А.И. Полубенского: см. Труды X археологического съезда в Риге в 1895 г. — М., 1900. Т. 3.

467. Зимин АА, ХорошкевичЛЛ. Указ. соч. С. 138.

468. Похлебкин В.В. Указ. соч. С. 172, 395. Бежав из России, герцог-изменник до самой смерти в 1588 г. жил в бедности. В отличие от мужа, хлебнув горя на чужбине, его вдова, племянница Грозного Мария Владимировна Старицкая, вместе с дочерью все-таки вернулась в Россию, где и скончалась уже во время Царствования Федора Иоанновича.

469. Зимин АЛ, ХорошкевичАЛ. Указ. соч. С. 139.

470. Гейденштейн Р. Записки о Московской войне. — СПб., 1889. См. также: ВипперР.Ю. Указ. соч. С. 132.

471. PierlingP. La Russie et le Saint-Siege. T. II. — Paris. 1897. P. 69.

472. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т. 2. № 22.

473. Там же. С 53.

474. Скрынников Р. Г. Иоанн Грозный. — М., 2001. С. 276.

475. Гейденштейн Р. Указ. соч. С.

476. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 130.

477. ВалишевскийК Указ. соч. С. 327

478. Acta Stephani regis. Acta Historica res gestas Polonia illustrantia. T. XL Krakow. 1887. № CXIV.

479. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т. 2. С. 200—201.

480. Валшиевский К. Указ. соч. С. 332.

481. Гейденштейн Р. Указ. соч.

482. Там же.

483. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 133.

484. Почти 400 лет спустя отец автора этих строк босоногим мальчишкой под адский вой немецких «Мессершмиттов» над родным Киевом тоже закапывал в землю книги — Пушкина, Гоголя, «Историю России» Соловьева. Закапывал, чтобы уберечь от огня, от бомбежек, от новых европейских варваров. Горькая, вечная перекличка Русских судеб.

485. Гейденштейн Р. Указ. соч. С. 79.

486. СкрынниковР.Г. Иоанн Грозный. М., 1980. С. 224.

487. Ответ московским боярам, направленный тогда членами литовской рады см.: Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т. 2. С. 59.

488. Виппер Р. Ю. Указ. соч. С. 101.

489. Горсей Дж. Записки о России. — М., 1990. С. 66.

490. Собрание Государственных грамот и договоров. Т. 1. № 200. С. 583—587. См. также: Акты Земских Соборов.// Российское законодательство X—XX веков. — М., 1985. Т. 3. С 26—28.

491. Цитата по кн: Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 134.

492. СкрынниковР.Г. Иоанн Грозный. С. 225.

493. Валишевский К. Указ. соч. С. 335.

494. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. т- 2 С. 104.

495. Зимин АЛ. ХорошкевичЛЛ. Указ. соч. С. 141.

496. Цитата по кн: Новодворский В.В. Борьба за Ливонию между Москвою и Речью Посполитой. — СПб., 1904. С. 202.

497. Смирное ИМ. Иоанн Грозный. С. 83.

498. Скрынникое Р.Г. Иоанн Грозный. С. 226.

499. ВипперР.Ю. Указ. соч. С. 118. Послания Иоанна Грозного. С. 390—410.

500. Послания Иоанна Грозного. С. 411 —412.

501. Послания Иоанна Грозного. С. 413—414.

502. Послании, написанном, кстати, по современным свидетельствам, не самим королем, а его секретарем Гизиусом, и экземпляр которого был немедленно отправлен в Ватикан. — См.: Коялович М. О. Дневник последнего похода Батория на Россию и дипломатическая перЕписка того времени. — СПб., 1867. С. 42.

503. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т. 2. № 74.

504. Бестужев-Рюмин К. Указ. соч. С. 297; Похлебтт В.В. Указ. соч.

505. {Пиотровский И). Дневник последнего похода Стефана Бато-рия на Россию. (Осада Пскова.) Перевод с польского О.Н. Милев-ского. — Псков, 1882. С. 92.

506. Скрынников Р.Г. Иоанн Грозный. С. 227.

507. Скрынников Р.Г. Иоанн Грозный. С. 228.

508. Дневник последнего похода... С. 107. Через несколько страниц автор добавляет: «Не знаю, сколько наших легло при этом штурме, потому, что говорить об этом не веля т.. У нас и фельдшеров столько нет, чтобы ходить за ранеными...». — Там же. С. 117.

509. Виппер Р. Ю. Указ. соч. С. 136.

510. Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 444—445.

511. Дневник последнего похода... С. 93.

512. Похлебкин В.В. Указ. соч. С. 396. «Сегодня была баталия, — сообщает, например, в своем Дневнике тот же Пиотровский. — Наши стреляли в стену, но Русские отплатили в десять раз. Много наших в окопах погибло от их выстрелов. Вчера и сегодня убили, между прочим, четырех пушкарей. Не понимаю, откуда у них такое изобилие ядер и пороху? Когда наши выстрелят раз, они в ответ выстрелят десять, и редко без вреда. Над стенами построили срубы и высокие башни, с которых бьют на все стороны, где бы только что ни показалось, и на нас кричат со стен: «Отчего вы не стреляете? Если бы вы и два года осаждали Псков, то и тогда вам не видать его! Зачем сюда приехали, когда пороху не имеете?» Не имеем ни пороху, ни ядер, ни людей, а Русские все более и более укрепляются. Не знаю, что далее будем делать». — Дневник последнего похода... С. 211—213.

513. ПоссевиноА. Исторические сочинения о России XVI века. Перевод, вступительная статья и комментарии Л.Н. Годовиковой. М., 1983. С. 46.

514. Скрынников Р.Г. Указ. соч. С. 229.

515. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 137— 138.

516. Дневник последнего похода... С. 152—153- См. также: Кояло-. Указ. соч. С 173,174-175.

517. Дневник последнего полхода... С. 152.

518. Похлебкин В.В. Указ. соч. С. 396.

519. Похлебкин В.В. Указ. соч. С. 172. См. также: Флоря Б. Россия, Речь Посполитая и конец Ливонской войны. — Советское славяноведение. 1972. № 2. С. 25.

520. Бестужев-Рюмин К. Указ. соч. С. 299.

521. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 138.

522. «Лета 7088 (1580) августа 25 день по литовским вестям как литовский Стефан король... пришел к Государеву городу к Лукам, приговорил Государь, Царь и великий Князь с сыном своим, с Царевичем Князем Иоанном Иоанновичем и с бояры послати наскоро в Рим к папе и к Рудолфу цесарю от себя с грамотою гонца Истому Шевригина...». — Памятники дипломатических сношений с державами иностранными. Т. X. С. 6.

523. Там же. С. 11.

524. Скрынников Р.Г. Указ. соч. С. 226.

525. Поссевино А. Исторические со* С. 6—7; см. также: Бестужев-Рюмин К. Указ. соч. С. 299—302.

526. Поссевино Л. Исторические сочинения о России XVI века.



Глава 14
«ПОСЛАНЕЦ МИРА» АНТОНИО ПОССЕВИНО И ЗАВЕРШЕНИЕ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ

18 августа 1581 г., проехав всю Польшу и Западную Русь, Антонио Поссевино прибыл к Грозному в Старицу. (Как отмечает историк, уже сама поспешность, с коей явился в Россию посол папы римского и чей приезд к тому же почти совпал с началом осады Пскова, «показали Иоанну, что положение его далеко не безнадежное»527.) Высокий гость был принят с надлежащим почетом. Но... в то время как римский дипломат, стремясь словно «с порога» доказать горячее желание помочь Русскому Государю, рьяно взялся готовить документы для начала мирных переговоров, сам Иоанн держался с ним крайне осторожно. В многочисленных письмах и дневниковых записях за месяц, проведенный непосредственно рядом с Царем, Поссевино раздраженно констатировал: как ни пытался он при личных встречах с Иоанном хотя бы качать с ним обсуждение главного для Рима вопроса — вопроса о вере и объединении Церквей, однако не смог ни на йоту сдвинуть дело с мертвой точки. Ибо... Русский Государь упорно уклонялся, уходил от разговора на эту тему528. Причем уходил, надо полагать, с высочайшим тактом и прозорливостью истинного дипломата. Ведя речь чрезвычайно тонко, мастерски, Грозный, не разрушая окончательно тайных расчетов своего собеседника, «добился прямого давления Рима на врага России», сам при этом не сделав ватиканскому эмиссару ни единой реальной уступки касательно проповеди католицизма на Русских землях. Фактически Царь выразил согласие Москвы лишь «на дипломатический обмен с Римом и на свободный проезд папских миссий (через Россию) в Персию»... Таким образом, заключает историк, «папский Престол не получал никаких привилегий; возможность вступления Москвы в лоно католической Церкви оставалась столь же туманной, как и раньше, а между тем посол папы должен был приступить к своей посреднической роли»529. 14 сентября 1581 г. Поссевино покинул Старицу и выехал в направлении Пскова, осаждаемого войсками Батория. Он вез королю условия мира, продиктованные Русским Царем... И здесь нам снова необходимо небольшое отступление-Дело в том, что, с упоением говоря о «сокрушительном поражении тирана», автор рассматриваемой книги счел позволительным пропустить в своем тексте не только все события, связанные с заключением Ям-Запольского перемирия между Россией и Речью Посполитой. Из поля его зрения выпали и люди, в них участвовавшие. Удивительно: ни единого слова не удостоился у Эдварда Радзинского даже Антонио Поссевино — главный «миротворец» тех лет... Почему же? Чего откровенно убоялся наш всезнающий беллетрист, обойдя абсолютным молчанием личность, казалось, столь яркую и благородную? Почти героя, прибывшего в дикую Московию с миссией мира и любви от Святого Престола. Ведь как мог пригодиться автору сей благостный образ, дабы еще раз оттенить «кровожадность» Русского деспота. Но тем не менее он предпочел промолчать. И это таинственное безмолвие в который раз подтверждает, что г-н Радзинский все-таки прекрасно знает, о чем рассказывает (и не рассказывает) своему доверчивому зрителю...

Ввиду того, что подлинные задачи и цели приезда в Россию знаменитого папского легата мы уже пояснили выше, пожалуй, стоит обратить теперь некоторое внимание и на исполнителя этих задач. Сама биография его, «посланника мира», раскроет нам загадку странного пробела в тексте нашего телесказителя.

...Встретившиеся в Старице Иоанн Грозный и Антонио Поссевино были почти ровесниками. Антонио родился в 1534 г. в Мантуе, в семье мастера золотых дел. Духовное образование получил в Риме. В Риме же был замечен и кардиналом Гонзагой, который взял его себе в секретари. Переломным стал для одаренного и честолюбивого молодого человека 1559 г., когда он вступил в орден иезуитов и всего за б месяцев преодолел строгий новициат — испытательный срок, рассчитанный на два года. Проницательный и жесткий, Антонио сразу стал получать самые ответственные поручения. Так, в 1560 г. генерал ордена Лайнес отправил его-в Савойю, где в это время участились выступления еретиков. Доклад, составленный Поссевино после объезда края, требовал самых суровых мер к мятежникам. Более того. Он лично убедил герцога Эммануила Филиберта послать против них двухтысячное карательное войско, которое сам и сопровождал530. Таков был его первый шаг к вершинам власти и славы. Только первый...

В начале 1560-х годов вездесущий и беспощадный страж католической Церкви — орден Иисуса — направляет Поссевино во Французское королевство для борьбы с гугенотами. В результате громкого скандала 1568 гг. во французском парламенте, он отстаивает право иезуитов преподавать в парижской Сорбонне и к тому же добивается разрешения открыть по всей стране еще целый ряд иезуитских коллегий, ректором одной из которых — в Авиньоне — становится сам. Кстати, в том же 1568 г. Поссевино издает небольшую (собственного сочинения) книжицу — «Христианский воин», где пишет, что каждый сражающийся с еретиками солдат — герой, погибший в этой борьбе — Мученик, а малейшая пощада — преступление. И... например, жители солнечной Тулузы, вдохновленные столь зажигательной проповедью, в течение нескольких месяцев подряд перебили более 5000 (пяти тысяч) гугенотов. Это же сочинение явилось важным подспорьем для идейной подготовки кровавого кошмара Варфоломеевской ночи в Париже531.

В результате таких «духовных» побед самое имя Поссевино стало вызывать ужас. Когда в 1569 г. он готовился отправиться в Рим, дабы принять последний, четвертый обет ордена и вступить в высший класс Общества Иисуса, по Авиньону разнесся вдруг страшный слух, что Поссевино имеет секретное поручение ходатайствовать о восстановлении в городе Священной инквизиции с ее обязательными кострами и виселицами. Среди авиньонцев началась жуткая паника, погасить которую удалось лишь с большим трудом...

С 1578 г. ревностное служение Поссевино ознаменовалось переводом его на «дипломатическую работу». Папа Григорий XIII, серьезно обеспокоенный положением дел на севере Европы, где католическая Церковь стремительно теряла свою власть, вытесняемая раскольниками-лютеранами, отправляет туда именно Поссевино — проверенного бойца, способного своим отточенным умом полемиста и, главное, непреклонной твердостью характера удержать колеблющихся и возвратить Святой римско-католической Церкви заблудшие, впавшие в ересь души.

Впрочем, отправляясь в Швецию, к Юхану III (при дворе коего взяла верх Реформация и чьи идеи увлекли даже самого короля), Поссевино получил официальное назначение не только «апостольским легатом и викарием всех северных стран», но также Литовского княжества и... России. России, которая, напомним, как раз к этому времени одержала свои самые блестящие победы в Ливонии, что было совсем не в интересах Польши и стоящего за ней Ватикана. А потому, сумев «лестью, обещаниями, запугИоанниями»532 вернуть Юхана III в лоно католической Церкви (совершив над ним даже обряд конформации), Поссевино одновременно вряд ли не вел с королем душеспасительных бесед о необходимости борьбы против Русских варваров — схизматиков. И беседы сии очень скоро возымели свое действие. Как помнит внимательный наш читатель, ровно через год — в 1579-м, — присоединяясь к возглавляемой Речью Посполитой антиРусской коалиции и поддерживая польское наступление на Полоцк, Швеция пошлет свой лучший в Европе флот обстреливать Русскую крепость Нарву. Таковы (косвенно) были результаты миссии в Швецию знаменитого иезуита.

Таков был Антонио Поссевино, с коим встретился 18 августа 1581 г. и в течение почти целого месяца вел переговоры Грозный Русский Царь... Перу теперь еще неведомого, действительно талантливого и непредвзятого рассказчика, несомненно, еще предстоит живописать весь блеск, глубину и трагичность тех встреч. Встреч двух едва ли не самых ярких представителей Православного Востока и католического Запада. Встреч, во время которых шел все же спор не только о судьбах Ливонии. И, конечно, не только о Русских городах, захваченных поляками и шведами. По большому счету, шел тогда спор, который не окончен и доныне, но в котором Иоанн Грозный все же одержал победу, заставив своего врага действовать так, как это нужно было России...

Прибыв в польский лагерь под Псковом, Поссевино оказался в крайне тяжелом и невыгодном для себя положении. Он видел и сознавал, что ни поляки, ни Русские до конца не доверяют ему. Еще менее настроены они были на уступки друг другу. Но при всем том их требовалось каким-то образом склонить к примирению. Историк отмечает, что «в первое время зимняя квартира Поссевино... составлявшая собственно курную избу, служила только местом, где послы двух воюющих держав обменивались резкостями и со скандалом расходились»533... Чтобы достойно выбраться из этого настоящего «псковского болота», католическому агенту потребовалось, наверное, все его красноречие, весь богатейший опыт политика ватиканской школы. Матерый иезуит, он и стал действовать истинно по-иезуитски, стращая одного из противников, другого же пытаясь сломить вкрадчивой лестью...

Так, убеждая Батория прекратить осаду Пскова, легат Святейшего Престола кротко, но настойчиво внушал ему, что занятие это... бесперспективное. Что нынешняя война зашла в тупик и лишь отнимает силы, кои разумнее было бы употребить для свершения более необходимого и благого — борьбы с неверными. Для той Священной борьбы, к которой согласен теперь присоединиться даже московский Князь, чью протянутую руку не стоит отталкивать. Напротив, с ним лучше заключить мир, и тогда сам король Стефан мог бы возглавить их объединенное Христианское воинство в победоносном походе против турок. Тогда была бы окончательно подготовлена почва и для объединения Церквей, что уже на века покроет имя короля немеркнущей славой534...

Одновременно в письме к Царю Иоанну (9 октября 1581 г.) Поссевино с легкостью, не жалея черных красок, утверждал прямо противоположное. А именно то, что ради заключения мира прежде всего Грозному следует первому пойти на уступки и сдать Баторию Псков. Причем сделать это возможно скорее, так как положение крепости безнадежное и со дня на день ожидается ее падение. Цинично и расчетливо, ни словом не обмолвившись о катастрофической обстановке в польском лагере, легат, дабы еще пуще запутать Царя и вынудить его сдаться, продолжал: «В городе очень многие погибают от обстрелов королевских пушек, от болезней и душевной скорби, подобно тому, как ив (оКрестных) деревнях многие испытали на себе меч враг... Храмы разрушены или обращены в конюшни... трупы взрослых и детей валяются повсюду, и на дорогах их топчут копыта коней. Происходит много убийств и грабежей мирных сельских жителей, на них охотятся с большим азартом в лесах, забыв об охоте на диких зверей. На обширных пространствах видны следы пожаров и невероятного опустошения»535.

Но невзирая на все эти ухищрения, дело продвигалось медленно. Вопреки ожиданиям Поссевино, король отнюдь не сразу согласился с его заманчивыми планами, убежденный, что мирные переговоры только дадут «Московиту» передышку и возможность стянуть новые силы в западные области536. Еще пуще Стефана был недоволен навязчивым иезуитом командующий польскими войсками коронный гетман и канцлер Замойский. С нескрываемой злостью канцлер говорил, что «такого сварливого человека и не видывал; он (Поссевино) хотел бы знать все королевские планы относительно заключения мира с московским Царем, он втирался в королевский совет, когда обсуждалась наша инструкция послам. Он готов присягнуть, что великий Князь к нему расположен и в угоду ему примет латинскую веру, а я уверен, что эти переговоры кончатся тем, что Князь ударит его костылем и прогонит»537.

Судя по этим в сердцах высказанным словам, гетман хорошо понял стратегический замысел Грозного и не питал совершенно никаких иллюзий относительно возможности союза Москвы с Римом. Но переговоры все же начались. И пойти на них вынудили поляков отнюдь не убеждения «ватиканского миротворца». Пойти на мирные переговоры с Россией заставили врага мужественные защитники Пскова, так и не сдавшие свой город.

Разумеется, в Ям-Запольский, где была назначена встреча послов, папский нунций приехал вместе с польской делегацией. Переговоры же начались в 15 верстах от города — в маленькой деревушке Киверова Горка538 13 декабря 1581 г. Стараясь и там подчеркнуть особое значение своего присутствия как посланника Святого Престола, Поссевино сам взялся вести заседания, сам писал их протоколы, сам же снимал копии с каждого принимаемого документа. При этом он успевал обмениваться письмами с Царем, королем и отправлять подробные отчеты в Ватикан. Но даже его, прожженного иезуита, не миновал досадный срыв во время этих напряженных заседаний, продолжавшихся почти месяц. Исторические источники свидетельствуют, что в ходе одного из споров Поссевино не выдержал своей роли беспристрастного посредника... Позабыв дипломатическую сдержанность, он «вырвал из рук (Русского) посла черную запись (черновик), бросил оную к двери, а самого посла, схватив за ворот за шубу, все на оной пуговицы оборвал, закричал: «Подите от меня вон из избы. Мне с вами говаривати нечего»539.

Впрочем, даже без этого всплеска эмоций Русские послы отлично знали, что Поссевино «не прямит» России, о чем и докладывали своему Государю. «А нам, — писали они в грамоте от 1 января 1582 г., — видетца, что Онтоней во всех делах с литовскими послы стоит за одно и в приговорах во всяких говорит в королеву сторону»540. Чего же добивались поляки и на чем упорно настаивали Русские во время столь бурных дебатов, доходивших иногда чуть ли не до рукопашной?

Как было решено на совещании, состоявшемся 22 октября 1581 г. в Александровской слободе, где присутствовал сам Грозный, его наследник Иоанн Иоаннович и члены боярской Думы, Россия соглашалась уступить Баторию свои ливонские владения в обмен на захваченные польско-литовскими войсками Русские города. Причем строго подчеркивалось, что Москва отдает только те территории в Ливонии, которые захвачены поляками, но никак не шведами. Это важное политическое решение стало основой для инструкций, данных Царем своим представителям на Ям-Запольском мирном конгрессе (как называют историки Русско-польские переговоры середины зимы 1581/82 г. Оно свидетельствовало о том, что Грозный намерен был уступить Польше и заключить с ней мир исключительно с целью высвободить силы и сосредоточить их на борьбе со Швецией. Борьбы за возвращение России крепости-порта Нарвы, прочих территорий, захваченных шведами в Северной Эстонии541. Именно чтобы оставить за собой возможность и право на такую борьбу, Царь уже в ходе переговоров неоднократно личными грамотами предостерегал послов, чтобы в перемирные документы ни в коем случае не были бы включены эти земли. Чтобы, «помиряся... с Литовским с Стефаном королем, стати на Свейского (шведского короля) и Свейского бы не замиривати»542. По всей видимости, Государь не мог не знать о начинавшихся разногласиях между Польшей и Швецией как раз из-за ливонских земель, и это придавало ему уверенности в успехе.

Между тем ясно, что Речь Посполитую, желавшую заполучить все наследство Ливонского ордена, включая и то, что заняли союзники-шведы, такие условия Царя устроить не могли. Жесткие прения по этому вопросу начались уже с самых первых заседаний Конгресса. Поляки требовали заключения мирного соглашения сразу между тремя участниками конфликта, а вместе и признания Россией перехода под власть Польши именно всей ливонской территории — находившейся как в руках Русских, так и шведов543. Но московские дипломаты, выполняя приказ Грозного, день за днем упорно отклоняли эти требования, довольно резонно указывая: их Государь не может уступить Баторию то, чем сям теперь не владеет544. Так что под давлением этой железной логики польские представители пришли в крайнее замешательство и были вынуждены с тревогой обратиться к канцлеру Замойскому (руководившему ими из осадного лагеря под Псковом) за дополнительными инструкциями: следует ли им снять свои предложения или вовсе прервать переговоры?545

Но и сиятельный канцлер, по существу, уже ничего не мог изменить. Катастрофа поляков под неприступными стенами Пскова достигла апогея. «Положение войск тяжелейшее, — писал Замойский. —Я не продержусь более 8 дней. Надо или скорее заключать мир, или «с посрамлением и опасностью отступить от Пскова»546.

Вот в таких-то явно не блестящих для польской стороны условиях и был заключен 15 января 1582 года, нет, не мирный договор (хотя г-н Радзинский в своем тексте использует именно это выражение — «заключен мир»). На самом деле 15 января 1582 г. в деревушке Киверова Горка Русские и польские представители подписали документ, известный в истории под названием Ям-Запольского перемирия, заключенного между Россией и Речью Посполитой сроком на 10 лет. Согласно этому документу Россия уступала Польше земли, завоеванные в Ливонии за четверть века (исключая Новгородок Ливонский и еще несколько крепостей). Баторий же возвращал Русским Великие Луки, Холм, Невель и Велиж. Отказывался король и от требуемой ранее громадной контрибуции. Наконец, как настояли Русские дипломаты, в тексте перемирных грамот не оказалось ни единого упоминания о ливонских территориях, захваченных шведами547.

И хотя один из знаменитых дворянских историков, высокопарно обвиняя только Грозного в уступках, хлестко назвал сие соглашение «самым невыгодным и бесчестным для России из всех, заключенных до того времени с Литвой»548, не стоит забывать, что это было все-таки первое большое столкновение России с Речью Посполитой (а по сути — со всем Западом) за стратегически важнейший Прибалтийский плацдарм. Что хотя действительно молодое Российское Царство не смогло устоять в этой жестокой 25-летней борьбе, но не столь впечатляющими были и достижения Польши. Совсем наоборот. Невзирая на поддержку всей католической Европы, Польша с каждым годом слабела в своей агрессии против России, тогда как «сопротивление (этой агрессии на Русских землях) усиливалось... Так, в итоге первой кампании на Востоке 40-тысячная королевская армия добилась внушительного успеха, завоевав Полоцк. В ходе второй кампании почти 50-тысячная рать затратила все усилия на покорение небольшой крепости Великие Луки. В последней кампании польское войско не смогло овладеть Псковом»549 и было вынуждено пойти на мирные переговоры с Москвой, не достигнув поставленной ранее цели полного разгрома России. Что касается Прибалтики, то, захватив часть земель в Ливонии, Речь Посполитая тем самым приобрела себе нового непримиримого врага-соперника в лице (бывшего союзника) Швеции, «замирения» с которым так и не допустили дипломаты Русского Царя.

Иными словами, отрезав Россию от выхода к Балтике, Польша все же и сама не смогла достаточно прочно утвердиться в этом регионе. Вопрос о нем оставался тогда открытым как для Грозного, так и для Батория. И оба Государя вовсе не собирались откладывать его решение в долгий ящик Оба жаждали новой борьбы и победного реванша. О чем ярко свидетельствует, например, официальное заявление польских послов, по приказу Замойского сделанное ими еще в Киверовой Горке б января 1582 г. В этом заявлении говорилось, что король Стефан считает все земли Ливонии своей собственностью и будет продолжать их «доставать», кому бы они ни принадлежали550.

Исходя из этого, можно с уверенностью сказать, что, как ни тяжелы были для Российского Государства условия перемирия с Польшей, подписанного в январе 1582 г., речь тогда вовсе не шла ни об окончательном поражении одного из противников, ни о безоговорочной победе другого, что и зафиксировал бы соответствующий договор. Нет, речь шла именно о перемирии, т.е. о временной передышке, приостановке боевых действий551, необходимой обоим участникам конфликта. Первая попытка России утвердиться на Балтийском плацдарме, в ходе которой московские войска уничтожили старинный Ливонский орден, закончилась неудачно, пресеченная Западом. Однако Русская воля к победе осталась непоколебимой552. Россия отступала на исходные рубежи, но от дальнейшей борьбы не отказывалась, и это был главный итог Ливонской войны Иоанна Грозного.

Так, историк отмечает, что «еще до завершения переговоров в Яме-Запольском Русское правительство развернуло подготовку к военному походу против шведов. В первой половине декабря 1581 г. в Новгороде начался сбор войск, которые Царь и его советники... рассчитывали направить на шведский фронт. Сбор войск продолжался на протяжении всей второй половины декабря и на рубеже 1581/82 г., когда уже были урегулированы основные спорные вопросы между Россией и Речью Посполитой и принято окончательное решение об организации похода «на свейские немцы»553.

7 февраля 1582 г. по приказу Грозного Русские войска под командованием воеводы М.П. Катырева-Ростовского начали наступление с целью освободить Русские крепости, захваченные шведами недалеко от Новгорода. Неприятель попытался их остановить, но потерпел серьезное поражение, разбитый передовым Русским отрядом близ деревушки Лялицы554. «Ситуация в Прибалтике стала заметно изменяться в пользу России, что не осталось не замеченным политиками Речи Посполитой. Уже в марте старосты пограничных замков информировали короля об успехах Русских авангардов, за которыми, как они сообщали, должны были выступить в поход «добывать Нарву» главные силы Русской армии. Перспектива возвращения Россией потерянного выхода к Балтийскому морю вызвала большое беспокойство у короля и его окружения»555. Впрочем, «беспокойство» — это еще мягко сказано. Король Стефан был взбешен. Он готов был рвать и метать от одной лишь мысли, что Нарва вновь может достаться Русским. С целью исключить саму возможность такого поворота событий, Баторий немедленно отправил своих представителей к барону Делагарди, а затем и лично к королю Юхану с ультимативным требованием передать полякам Нарву и остальные земли Северной Эстонии. За эту уступку шведам обещана была значительная денежная компенсация и помощь в войне с Россией556...

Тогда же был отправлен с королевскими грамотами гонец и в Москву. В этих грамотах Баторий, угрожая срывом только что заключенного перемирия, требовал, чтобы до приезда в Россию «великих послов» Речи Посполитой для ратификации Ям-Запольского соглашения Царь Иоанн запретил своим людям «входить» «под замки наши Нарву и иные, которые полвек в границах земли Ифляндские суть»557.

Однако совсем не эти угрозы и требования принудили Царя не развивать, а действительно остановить столь успешно начатое наступление Русских войск против шведов. Исследователь указывает, что королевский гонец был принят Государем 26 апреля 1582 г., между тем как еще за неделю до вышеупомянутого приема, согласно Разрядным записям, состоялся «приговор» Царя и боярской Думы о необходимости срочной переброски с севера и сбора войск на Оке против крымского хана558. Там, на восточном и юго-восточном пограничье, снова было неспокойно...

Еще во время тяжелых боев с наступающей армией Батория под Полоцком, Великими Луками, Псковом в Москву стали приходить тревожные вести о том, что ногайский Князь Урус обратился к волжским черемисам с подстрекательским призывом выступить против власти Иоанна Грозного. И волнение действительно вспыхнуло — при прямой поддержке ногайских мурз конница которых (численностью до 25 000 человек), нападая со стороны Астрахани, опустошала белевские, коломенские и алатырские земли559. Так что отправленных на Волгу всего трех Царских полков оказалось недостаточно для восстановления порядка в огромном крае, волнение продолжало расти. «В этих условиях прорыв Крымской орды мог привести к очень опасным для России последствиям. Очевидно, желая избежать такой опасности, Русское правительство и приняло решение перебросить войска, временно отказавшись от наступления на Швецию»560.

А между тем король Юхан вовсе не собирался отдавать полякам Нарву вкупе с остальными шведскими владениями в Ливонии (ответив на грубый ультиматум Батория столь же грубым отказом). Нет, Нарву Шведсксе королевство намеревалось оставить себе. И не только ее. Живо стремясь воспользоваться внутренними трудностями Русского Государства (в Стокгольме ходили слухи даже о смерти Грозного и скором распаде его Царства), Юхан планировал захватить также Новгород (население которого, согласно королевской инструкции от 28 июля 1582 г., командующий шведскими войсками барон Делагарди должен был убедить перейти под власть шведской короны), а потом Псков, Гдов, Ладогу и Порхов — т. е. единым махом отсечь весь северо-запад России, не меньше... Однако Москва опять нашла возможности и силы разрушить и этот хищный замысел.

Во-первых, агрессивные намерения шведов вызвали тревогу не только у Русского правительства. Пожалуй, еще больше Грозного их успеха опасался... Стефан Баторий. Опасался, что былые союзники просто-напросто опередят его в захвате как ливонских, так и Русских территорий. И страх этот был столь велик, что заставил гордого мадьяра совершить шаг поистине для него невероятный, а именно обратиться к люто презираемому и ненавистному Царю Иоанну с предложением... объединить силы и вместе воевать против шведов. Причем теперь он соглашался даже на то, чтобы Россия вернула себе новгородские пригороды, захваченные ранее войсками Делагарди и с большими спорами так и не включенные в текст Ям-Запольского перемирия.

Беспрецедентное заявление об этом, как, опираясь на архивные документы, показывает в своей работе историк Б.Н. Флоря, сделали послы Речи Посполитой на официальном приеме у Грозного 12 июля 1582 г. Не желает ли Государь, говорили послы, чтобы он «с Государем нашим Стефаном королем был на свейского заодни». Король Стефан отобрал бы у него ( Эстонию, а Царь мог бы вернуть «свою вотчину Ноугородцкую (новгородские земли), Иоаннгород и прочие городы»... В заключение они просили, если эти предложения окажутся для Царя приемлемыми, выслать послов с надлежащими полномочиями на ближайший сейм561.

Как же поступил в сложившейся обстановке Иоанн? Несомненно, он чувствовал, что в воздухе снова пахнет войной. Большим столкновением за ливонское наследство, которым не дали овладеть ему, но за которое вот-вот готовы сцепиться в свирепой сватке два его сильнейших противника. И... предпочел не мешать им. Он решил, что для России теперь лучше поберечь силы, выждать, пока они будут заняты взаимным уничтожением. Выждать и со временем все-таки нанести решающий удар уже ослабленным соперникам... Будущее показало, сколь точен был и этот расчет Грозного Царя, когда действительно, столетие спустя, «после отчаянной борьбы обе стороны (т.е. Польша и Швеция) дали возможность своему общему врагу отплатить и той и другой»562...

А пока, следуя давней привычке опытного дипломата, ни единым словом не поддержав и не отвергнув спешно выдвинутую Речью Посполитой идею антишведского союза, Иоанн лишь предложил Стефану для начала подписать соглашение, по которому не только сам обязывался в течение 10 лет «ничем не вступатися» в города шведской Прибалтики, но и польская сторона взяла бы на себя аналогичное обязательство в ходе военных действий против шведов «не вступатися» на захваченные ими Русские земли. Предложение было рассмотрено и быстро подписано563. Так, принятием этого на первый взгляд невыгодного, ограничивающего свободу действий России документа Царь добился безопасности от возможного захвата поляками новгородских земель, находящихся под властью Юхана. Но одновременно сам фактически уклонился от реальной борьбы против Швеции на стороне Речи Посполитой. Воевать за ее интересы и, следовательно, за ее победу, ее укрепление, в том числе и в Прибалтике, Иоанн не желал. Он всегда воевал только за свои интересы и за свою отчину...

Между тем, пока шли летом 1582 г. вышеупомянутые Русско-польские консультации, войска Делагар-ди приступили к осуществлению разработанного в Стокгольме плана захвата Русских северо-западных земель. Наступление их было стремительным, но столь же стремительно и захлебнулось в собственной крови. Шведов постигла та же участь, что ранее войска Батория. Осадив в октябре знаменитую Русскую крепость Орешек, они уже в начале ноября были вынуждены эту осаду прекратить. Как отмечает исследователь, «шведская армия оказалась полностью деморализованной, офицеры обратились с письмам к самому королю, заявляя, что они не в состоянии выполнять приказы командующего, и требовали мира». Именно под давлением этих требований король Юхан, отказываясь от своих самонадеянных планов аннексии Русского северо-запада, и обратился к Иоанну с предложением урегулировать отношения. Глубокой осенью 1582 г. состоялись первые встречи официальных представителей обеих воюющих сторон, начались переговоры, завершившиеся в августе 1583 г. подписанием (в местечке Мыза, что при устье Плюсы и в семи верстах от города Нарвы, находится теперь на территории Эстонии) двухлетнего перемирия564. Перемирия, правда, на условиях status quo — т.е. с уступкой шведам захваченных ими в предшествующие годы новгородских крепостей — Яма, Копорья, Иоаннгорода. Но не более. Однако и здесь г-н Радзинский с презрительной ухмылкой торопится объявить: «Мир со Швецией был еще унизительней (чем с поляками)», — сообщает он в своих глубокомысленных зарисовках, естественно, ни сном ни духом при этом не вспомнив ни о Русской победе под Орешком, ни вообще о том, что подписанное тогда соглашение со шведами (как ранее Ям-Запольское с Речью Посполитой) было не окончательными «миром», но только перемирием, что является весьма большой разницей в дипломатическом лексИконе. И свидетельствовало оно в первую очередь не о поражении, а о том, что, подписывая со Швецией перемирие «на столь краткий, двухлетний срок, Русские политики рассчитывали... что с началом польско-шведской войны им удастся все же вернуть захваченные шведами новгородские пригороды, и не хотели связывать себе руки»565.

В пользу возможности подобного реванша говорило многое. Но прежде всего — исторический факт того, что после тяжелейшей 25-летней Ливонской войны, потребовавшей огромных человеческих жертв и материальных затрат, Россия все-таки смогла остановить развязанную против нее агрессию сильнейших западных стран. Что, как уже отмечалось выше, сопротивление этой агрессии с каждым годом не только не падало, а, напротив, росло. Невзирая на очевидное военное превосходство, враг не смог добиться от Москвы значительных уступок собственно Русских территорий и был вынужден пойти практически на ничейный результат. Ценой колоссального напряжения, но созданное Грозным Государем в великих муках и испытаниях могучее Российское Царство устояло, ему необходима была лишь передышка, чтобы продолжить свою исполинскую борьбу. И Бог знает как пошла бы дальше история Евразийского континента, если бы Иоанн IV действительно успел победно завершить этот замысел...

Но глубоко прозорливое стремление Грозного прорваться к морю, утвердить Русские рубежи на важнейшем Прибалтийском плацдарме удастся осуществить только 140 лет спустя Императору Петру Великому, в результате не менее продолжительной и тяжелой, чем это было у Грозного Царя, двадцатилетней Северной войны. Самому же Иоанну к моменту заключения Ям-Запольского и Плюсского перемирий оставалось жить не более двух лет. Жить со страшной болью, которой нет утешения. Жить, оплакивая смерть собственного сына...


527. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 139.

528. Поссевино А Историческое сочинение о России XVI века. С. 199-

529. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 139.

530. ГеттэР. История иезуитов. — М., 1911. Т. 1. С. 117.

531. Снесаревский П.В. Папский нунций Антонио Поссевино и Русский посланец Истома Шевригин. — Вопросы истории. 1967. №2. С 213-214.

532. ГодовиковаЛ.Н. Указ. соч. С. 8.

533. Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 139—140.

534. Новодворский В.В. Борьба за Ливонию между Москвой и Речью Посполитой. - - СПб., 1904. С. 269.

535. ПоссевиноА. Исторические сочинения о России... С. 97,108.

536. PosseviniA Missio Moscovitica. — Paris. 1882. P. 7—8.

537. КояловичМ.О. Указ. соч. С. 249.

538. Произошло это по причине того, что в Яме-Запольском не оказалось ни одного уцелевшего строения — ни избы, ни даже сарая, где можно было бы вести заседания делегаций. Все было сожжено, так что пришлось искать место поблизости.

539. Бантыш-Кстенский К. Н. ПерЕписка между Россией и Польшей по 1700 г. - М., 1862,4.1. С 176.

540. Лихачев Н. Л. Дело о приезде Поссевино. - СПб., 1903. С. 171.

541. ИловайскийД.И. Царская Русь. - М., 2002. С. 332-333-

542. Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. — Т. X. СПб., 1871. С. 257. См. также: Коялович М.О. Указ. соч. С. 176.

543. Коялович М.О. Указ. соч. С. 413—414. См. также: Иловайский ДИ. Указ. соч. С. 333.

544. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т 2. С 222.

545. Коялович М. О. Указ. соч. С. 49 5.

546. Коялович М.О. Указ. соч. С. 585.

547. Похлебкин В.В. Указ. соч. С. 400.

548. Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 451.

549. Скрынников Р.Г. Иоанн Грозный. С 230.

550. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т. 2. №84.

551. Валишевский К. Указ. соч. С. 355, 365; Виппер Р.Ю. Указ. соч. С. 143.

552. Ливонский хронист Бальтазар Рюссов, отмечая эту поразительную боеспособность Русских и сравнивая их с немцами, главное преимущество одних над другими видел в том, что, во-первых, Русские работящий народ: Русский, в случае необходимости, неутомим во всякой опасности и тяжелой работе днем и ночью, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего Государя. Во-вторых, Русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей; если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может. В-третьих, если Русские добровольно сдают крепость, как бы ничтожна она ни была, то не смеют показаться на своей земле, так как их умерщвляют с позором; в чужих же землях они держатся в крепости до последнего человека, «скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу лее решительно все равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться», (цит. по кн.: Виппер Р. Иоанн Грозный. С. 125.). Прибалтийскому хронисту вторит польский аббат Пиотровский, откровенно удивляясь тому, что успели сделать Русские в Ливонии. «Нас всех изумило, — писал он в своем Дневнике, — что во всякой крепости мы находили множество пушек, изобилие пороха и ядер, больше чем мы сами могли набрать в нашей собственной стране... мы точно приобрели маленькое королевство, не знаю, сумеем ли мы что-нибудь сделать с ним...» (Пиотровский И. Дневник последнего похода... С. 185).

553. Флоря Б. Указ. соч. С. 28.

554. Разрядная книга 1475—1598 гг. С. 324—325.

555. Флоря Б. Указ. соч. С. 28.

556. См.: Новодворский В.В. Польша, Швеция и Дания в Царствование польского короля Стефана Батория. — Журнал Министерства народного просвещения. 1910. Ноябрь. С. 37—38.

557. Книга Посольская метрики Великого княжества Литовского. Т. 2. № 87,89. С. 246—247.

558. Флоря Б. Указ. соч. С. 30.

559. ЗиминАА. В канун грозных потрясений. — М., 1986. С. 84.

560. Флоря Я Указ. соч. С. 31. См. также: Иловайский Д.И. Указ. соч. с- 333.

561. Флоря Б. Указ. соч. С. 32.

562. Валишевский К. Указ. соч. С. 359. 1 Флоря Б. Указ. соч. С. 32.



Глава 15
МИФ О «ТИРАНЕ-СЫНОУБИЙЦЕ»

Да, добрый наш, терпеливый и внимательный читатель! Здесь мы подошли к самой тяжелой, самой мрачной загадке Царствования Иоанна Грозного, которая жутким кровоподтеком заволакивает, напрочь скрывая от потомков его подлинный образ, реальные дела и свершения, отталкивая, уничтожая самое желание их понять. Легенда о том, как в припадке гнева убил он своего сына, запечатленная на холсте даже великим Русским живописцем, словно проклятие, из века в век довлеет над именем Грозного Царя, сама по себе став наиболее ярким «доказательством» его «тиранства» и «психической ненормальности».

Конечно, следуя излюбленным приемам дешевой беллетристики, наш всезнающий историософ не отказал себе в удовольствии «обыграть» эту легенду возможно более отвратительно. Причем с мерзкой изощренностью усилив ее и без того тягостный смысл ссылкой на заключение антрополога М.М. Герасимова, данное ученым после исследования останков старшего сына Грозного — Иоанна Иоанновича. Заключения о том, что ввиду повышенной влажности в саркофаге череп Царевича Иоанна сохранился плохо, поврежден, почему и восстановить внешний облик Царского сына оказалось невозможно563. По всей видимости, именно это заключение позволило нашему автору, мягко говоря, снова несколько отступить (или дополнить?) показания некоторых исторических источников, а конкретно — «Исторического сочинения о России» уже известного читателю Антонио Поссевино....

Дело в том, что папский легат, действительно являющийся одним из первых, кто поведал миру о якобы произошедшей трагедии в Царском дворце Александровской слободы, на страницах своих «Записок», где ему не было совершенно никакой надобности ни смягчать характер упоминаемых событий, ни тем более сколько-нибудь оправдывать Грозного (как раз наоборот!), передавая обстоятельства кончины наследника, по сути ограничил все только случайной семейной ссорой, хоть и со смертельным исходом. Как-то, сообщает Поссевино, Царь неожиданно застал свою беременную невестку недостаточно одетой. Эта небрежность рассердила его, он сделал женщине суровое порицание. А молодой Царевич, попытавшийся заступиться за жену, тут же сам получил от разгневанного отца удар тяжелым посохом, который попал «почти в висок»564 и стоил наследнику жизни. На четвертый день он умер... Нереальность, явная целенаправленная надуманность передаваемой «сцены» сама бьет в глаза. (Сцены, которой Поссевино, кстати, не мог видеть, ибо посетил Россию (вторично) только три месяца спустя после смерти Царевича. По собственному признанию, он записал лишь придворные слухи...) Но для нас в данный момент важно даже не это. Важно другое, важно то, что, хотя и утверждая: убийство было, сей искушеннейший автор-иезуит, отлично сознававший, что его слова уйдут в века, тем не менее ни единым, хотя бы слабым намеком не додумался сказать, что оно было преднамеренным или, точнее, было осуществлением долго вынашиваемого подспудного желания чересчур подозрительного Царя-тирана покончить с сыном-соперником. Нет, все это «домыслил» за Святого отца инквизитора, мастерски «дорисовал» в своем тексте уже г-н Радзинский. Цинично используя сообщение о «поврежденном», истлевшем за четыре сотни лет черепе, он со сладостной жестокостью вещает доверчивому обывателю: Царевич пал жертвой отнюдь не минутного гнева отца. «Вскрытие могилы подтвердило» — это было «зверское избиение», опровергающее «известную версию о том, что убийство случилось из-за пустячной ссоры». «Иоанн не просто убил — он убивал... Боярин Борис Годунов, который пытался вмешаться, был весь изранен... Чтобы так убивать, нужны были серьезные причины...» Какие? Увы, ответ и на сей вопрос у нашего историка не блещет оригинальностью, как и вся вышеприведенная версия. Главной причиной, толкнувшей Грозного на сыноубийство, считает он, был «постоянный маниакальный страх, владевший деспотом». Именно страх «заставил его подозревать даже сына. Царя пугало, что сын так похож на него, что смеет он осуждать сдачу Полоцка и даже хочет возглавить войска в Ливонии. Он уже тогда носил в тайниках своей души страшную мысль: его сын замышляет против него... И оттого ничтожный повод — ссора из-за жены — вызвал бешеный гнев». Но очень скоро «кровь покорно умирающего сына вернула несчастного Царя к реальности. Его безумие оставило страну без наследника... На трон после него теперь должен был сесть второй сын, Федор, — жалкий карлик с «семейным» крючковатым носом. Таково было Божье наказание»...

Кстати, последняя радостная фраза о смерти старшего сына как «Божьем наказании», якобы постигшем на склоне лет Царя-изверга, заимствована нашим глубокомысленным повествователем уже не из сочинений Антонио Поссевино, а у другого автора-иностранца, тоже писавшего о загадочной смерти Царевича. Правда, в отличие от г-на Радзинского, без тени сомнения утверждающего, что молодой Иоанн был «весь в отца», столь же необуздан, жесток, развратен и, повзрослев, наравне с родителем всегда принимал участие во всех злодеяниях рассматриваемой эпохи, так вот в отличие от этого «психологического портрета» Джером Горсей, английский купец и дипломат, отзывается об Иоанне Иоанновиче совсем по-другому. Неоднократно посещая Россию в качестве посланника английской королевы Елизаветы и лично встречавшийся как с самим Царем, так и с его сыном-наследником, Джером Горсей в своих мемуарах сообщает, что последний производил впечатление «мудрого, мягкого и достойного Царевича (the prince), соединявшего воинскую доблесть с привлекательной внешностью»565. Исходя из этой характеристики принца Иоанна, мистер Горсей дал совершенно иное, чем отец иезуит Поссевино, объяснение причины рокового конфликта между Царем и наследником. Англичанин считает: толчком к нему послужила отнюдь не неряшливость Царской снохи, а вещь гораздо более серьезная — разногласия между отцом и сыном по вопросу о методах управления, о чрезмерной жестокости Грозного к своим подданным. «Царь, — пишет Горсей, — разъярился на Царевича Иоанна за его сострадание к этим забитым бедным Христианам... Кроме того, Царь испытывал ревность, что его сын возвеличится, ибо его подданные, как он думал, больше его любили Царевича. В порыве гнева он дал ему пощечину... Царевич болезненно воспринял это, заболел горячкой и умер через три дня»566.

Коротко говоря, перед нами, читатель, предстает действительно совсем другая версия, в которой и молодой Царевич уже не «весь в отца», а прямая ему противоположность, да и смертельный Царский «удар посохом в висок» вырисовывается всего лишь пощечиной. Кому же верить? Кому из вышеозначенных авторов-иностранцев отдать предпочтение? Тем более что существует и еще несколько свидетельств современников, опять-таки по-своему передающих причины и обстоятельства смерти цесаревича...

Например, польский хронист Рейнгольд Гейденштейн, составивший весьма содержательные, а потому неоднократно цитировавшиеся здесь «Записки о Московской войне» (т.е. о походах Стефана Батория на Россию). Правда, в самой Москве хронисту никогда бывать не доводилось, и информация, даваемая им о происходивших там событиях, уже не столь достоверна, чем, скажем, о передвижении польских войск. Между тем, не упоминая ни имени сего автора, ни названия его труда (хотя это в данном случае очень важно), именно трактовку Гейденштейна использует в своем тексте г-н Радзинский, рассказывая, что страшные подозрения и гнев Царя на сына могло вызвать несогласие Царевича с уступкой полякам Полоцка и его желание самостоятельно возглавить Русские войска в Ливонии. Правда, если до конца точно следовать Гейденштейну, то Иоанн Иоаннович рвался тогда не в Ливонию, а «сразиться с королевскими войсками» под Псковом. Но... так и не смог этого сделать. Ибо «немного спустя» Царь ударил сына жезлом, после чего «тот или от удара, или от сильной душевной боли впал в падучую болезнь, потом в лихорадку, от которой и умер»567.

«В духе Гейденштейна и со ссылкой на Поссевино» о жестком споре между сыном и отцом о целесообразности присылки дополнительных войск под Псков, во время которого будто бы молодой наследник был ранен Царем и назвал его «кровавой собакой», сообщал также (правда, уже полгода спустя после упоминаемого события) в письме от 10 мая 1582 г. и один из военачальников Батория — Г. Фаренсбек. Наконец, этой же канвы (лишь с незначительными вариациями в подробностях) придерживаются немецкий протестантский пастор П. Одеборн, автор знаменитого, отличающегося особенной злобностью памфлета на Грозного Царя568, и более поздний мемуарист И. Масса, писавший уже в XVII столетии569.

Иными словами, хотя красочная легенда «о Царевиче Иоанне — ратоборце за Псков» имеется в Псковском летописце и, как полагает один из исследователей, «скорее всего родилась на Псковщине, где пытались как-то осмыслить, почему же Грозный не оказал действенной помощи осажденному городу и связывали это с гибелью Иоанна Иоанновича»570, все-таки большинство авторов, отстаивающих версию «Иоанн Грозный — сыноубийца», это авторы-иностранцы. Ни один из них, как было показано выше, не являлся непосредственным очевидцем описываемой трагедии. Не было также в руках этих писателей-обвинителей ни единого достоверного документа, свидетельствующего о том, что это горестное событие действительно произошло. Но тем не менее в своих и без того крайне тенденциозных по отношению к России сочинениях они единым слаженным хором говорят практически одно и то же: Грозный деспот — не только мучитель своей страны, он — убийца собственного сына. Так, видимо, не одолев крепнущую Россию в открытом столкновении на Балтийском плацдарме, заклятые враги решили нанести великому Русскому Государю более коварный и жестокий удар, на веки пригвоздивший его к позорному столбу истории.

Так с подачи иезуита-инквизитора, католического хрониста, и прочих не менее одиозных авторов родился «миф о тиране-сыноубийце»... Фактически же это можно назвать первой в истории попыткой своего рода информационного заговора, блокады. Первым пробным залпом той беспощадной информационной войны, которую Запад с упорной ненавистью и поныне ведет против России. Залпом, направленным на политическую и — главное! — моральную дискредитацию наиболее сильного противника, каким был для западных агрессоров Грозный Русский Царь. Личная драма Иоанна — неожиданная смерть старшего сына 19 ноября 1581 г. (смерть, о которой Русские летописи говорят именно как о кончине, а не убийстве: «Ноября 19 преставился Царевич Иоанн Иоаннович на утрени, а лет его 28»571), эта драма немедленно кощунственно и цинично была использована заинтересованными лицами. Был пущен слух, послана по миру жуткая ложь: Царевич умер не естественной смертью. Царь сам, своими руками убил его... Причем, как указывает выдающийся Русский Церковный публицист Митрополит Иоанн (Снычев), нелепость этой первой версии «мотивов убийства», высказанной Поссевино — скандал из-за жены Царевича, — «уже с момента возникновения была так очевидна, что потребовалось «облагородить» рассказ, найти более «достоверный» повод и «мотив» «убийства». Так появилась другая сказка — о том, что Царевич возглавил политическую оппозицию курсу отца и был убит Царем по подозрению в участии в боярском заговоре»573.

Следуя исключительно этим откровенно русоненавистническим «сказкам», наш досточтимый телелитератор снова не поставил в известность ни зрителя своего, ни тем паче читателя о том, что существует — все же существует! — непобедимо, как сама правда, продираясь сквозь толщу многовековой клеветы, действительно другая версия кончины Царевича Иоанна. Версия не «гибели от руки отца», но его естественной смерти от болезни. Смерти, которую он, возможно, задолго предчувствовал сам. Предположения об этом, в отличие от «свидетельств» иностранцев, как опять-таки указывает Митрополит Иоанн, «имеют под собой документальную основу»574. Думается, читатель вправе ознакомиться и с ними...

Начнем с того, что англичанину Джерому Горсею молодой наследник Царя далеко не случайно запомнился человеком «мудрым и мягким». Эти чудом уцелевшие осколки разбитого, злобно раскромсанного и оплеванного образа Царевича, как и образа его отца, действительно передают нам реальные черты личности старшего сына Иоанна Грозного. Иоанн Иоаннович в самом деле был очень похож на отца. Похож прежде всего глубокой образованностью, искренней верой. Именно поэтому «еще в 1570 г., — пишет Церковный автор, — болезненный и Благочестивый Царевич, благоговейно страшась тягот предстоящего ему Царского служения, пожаловал в Кириллов-Белозерский Монастырь огромный по тем временам вклад — тысячу рублей. Предпочитая мирской славе монашеский подвиг, он сопроводил вклад условием, чтобы «ино похочет постричися (принять постриг), (то) Царевича Князя Иоанна постригли за тот вклад, а если, по грехам, Царевича не станет, то и поминати». Косвенно свидетельствует о смерти Иоанна от болезни и то, что в «доработанной» версии о сыноубийстве смерть его последовала не мгновенно после «рокового удара», а через четыре дня, в Александровской слободе. Эти четыре дня — скорее всего время предсмертной болезни Царевича». Наконец, добавляет тот же автор, «в последние годы жизни Иоанн Иоаннович все дальше и дальше отходил многомятежного бурления мирской суеты. Эта «неотмирность» наследника Престола не мешала ему заниматься Государственными делами, воспринимавшимися как «Божие тягло». Но душа его стремилась к Небу. Документальные свидетельства подтверждают силу и искренность этого стремления. В сборнике библиотеки Общества истории и древностей помещены служба Преподобному Антонию Сийскому, писанная Царевичем в 1578 г., «Житие и подвиги аввы Антония чудотворца... переписано бысть многогрешным Иоанном» и похвальное слово тому же Святому, вышедшее из-под пера Царевича за год до его смерти. Православный человек поймет, о чем это говорит...»575

Кстати, о духовных сочинениях Иоанна Иоанновича, сохранившихся в архиве графа Ф.А. Толстого (и действительно опубликованных в многотомной Библиотеке Императорского Общества истории и древностей Российских), вспоминает в своей книге о Грозном историк Казимир Валишевский. Но... ограничивается по сему поводу лишь снисходительным указанием на то, что Царевич был-таки «не чужд образования»576. В большинстве же прочих исследований сам факт существования этих рукописей и вовсе обходится глухим, бессильным молчанием. Ведь тогда потребовалось бы, волей-неволей нарушая вековое табу, пересмотреть, глубинно переосмыслить всю привычную схему убогих (так и разящих за версту непримиримым «классовым подходом») представлений о «жестоком и разнузданном» наследнике тирана. Наследнике, у которого с отцом, по «свидетельству» пастора Одеборна, даже любовницы были общие, и коими отец и сын, ради дикой прихоти, время от времени менялись друг с другом...

Между тем о кончине Царевича так или иначе сообщают не только иностранные авторы. И не только Русские летописи. Читатель должен знать (хотя г-н писатель-историк Э. Радзинский снова не предоставляет ему этой возможности): о смертельной болезни сына говорил сам Грозный. В личном послании из Александровской слободы, адресованном боярину Н.Р. Юрьеву и дьяку А. Щелкалову, Царь писал: «Которого вы дня от нас поехали и того дня Иоанн сын разнемогся и нынече конечно болен и что есма с вами приговорили, что было нам ехати к Москве в середу заговевши и нынече нам для сыновий Иоанновы немочи ехати в середу нельзя... а нам докудова Бог помилует Иоанна сына ехать отсюда невозможно»577. Послание датируется серединой ноября 1581 г., т.е. действительно последними днями жизни Царевича. Но, как видим, в нем отсутствует даже слабый намек на какие-то серьезные разногласия, трагический конфликт между отцом и сыном. А ведь именно в своих письмах Царь всегда был предельно эмоционален. Именно в них — когда с презрительной надменностью или едким сарказмом, а порой и с пронзающей горечью — говорила его пылкая, искренняя душа, не таившая ни доброго, ни злого, ясно сознававшая все свои пороки и «язвы духовные». А потому случись действительно нечто страшное в те ноябрьские, уже по-зимнему стылые Дни, и оно неминуемо прорвалось бы на бумагу десятками, сотнями самобичующих слов, подобных тем, что на веки остались в Завещании Грозного: «От Божественных заповедей ко ерихонским страстям пришед, и житейских ради подвиг прелстихся мира сего мимотекущею красотою... Лемеху уподобихся первому убийце, Исаву последовах скверным невоздержанием»578...

Но нет. Ничего подобного в том письме нет. В нем нет даже такой присущей Иоанну Васильевичу фразы, как «по грехам моим» (все беды и неудачи Царь неизменно объяснял в первую очередь своими же собственными грехами, просчетами, ошибками). Он скажет эти слова позднее, на заседании боярской Думы, собранной уже после похорон наследника. А пока в Царской грамоте чуть слышно лишь глухое мужское отчаяние, молчаливо-безысходное горе отца, на глазах у которого умирает сын. Именно оно сделало речь Государя столь сдержанной и отрывистой: «Сын конечно болен, ехать нельзя...» Правда, цитируя это же самоё послание, современный исследователь услышал в нем другие, более привычные мотивы. По его мнению, Грозный писал четыре дня спустя после ссоры с сыном, когда тот уже лежал на одре, а сам Царь «колебался между страхом и надеждой и гнал от себя мысль, что «немочь» наследника смертельна. В Слободу были спешно вызваны медики, но их вмешательство не помогло. На одиннадцатый день болезни, 19 ноября 1581 г. Царевич Иоанн умер от нервного потрясения»579.

Итак, «удар в висок», «зверское избиение», «пощечина», наконец, «падучая болезнь», «нервное потрясение»... Что угодно, лишь бы не тихая кончина на руках у скорбящего отца. Какие угодно ужасы, лишь бы не действительное понимание человеческой боли... А посему, как это не раз уже случалось выше, приведя все показания наиболее значимых исторических источников, а вместе и мнения специалистов, мы снова предоставим внимательному читателю сделать свой, ни от кого не зависимый и, следовательно, непредвзятый вывод...

Смерть старшего сына и наследника, как когда-то уход из жизни горячо любимой Анастасии, был еще одним тягчайшим испытанием для Грозного Царя. Он в который раз остался один на один с собственной жестокой долей. Ему снова не на кого было положиться, не от кого ждать ни помощи, ни человеческого сострадания. Эта горькая и невосполнимая утрата вконец расшатала здоровье Государя, без того серьезно подорванное. Подорванное, к слову сказать, не только «разгульным образом жизни», как стараются убедить нас чужеземные мемуаристы. Довольно вспомнить, что Иоанн IV с семнадцати лет лично принимал участие во всех без исключения войнах, которые вела его молодая держава. Никогда не щадил он себя и во время кратких мирных передышек. Мощные громовые раскаты Русских пушек, обстреливающих казанский Кремль и ливонские замки, сменялись неистовыми спорами в боярской Думе, бессонными ночами за столом с рабочими бумагами, летописями, книгами (не забудем: именно Грозный, поддержав Иоанна Федорова, основал первую в России типографию!580). Далекие «объезды» вотчин чередовались с многодневными допросами, «перебором людишек», холодная жестокость смертных приговоров — с горячей, исступленной, до кровавого пота, молитвой. Все это было реальностью его жизни. Все требовало огромных физических и нервных перегрузок, дотла сжигавших силы могучего некогда организма. Думается, прежде всего они стали причиной того, что Грозный уже в 51 год выглядел глубоким старцем. Его постоянно мучили сильные боли в позвоночнике и суставах. Однако истощались силы телесные, но никак не духовные. Душа Иоанна по-прежнему принадлежала России. Священный долг Царского служения звал его бороться за свою отчину даже после кончины сына...


563. Антропологическая реконструкция и проблемы палеоэтно-графии. Сборник памяти М.М. Герасимова. — М., 1973. С. 24—33-Поссевино Л. Указ. соч. С. 50.

564. ГорсейДж. Записки о России. XVI — начало XVII в. — М., 1990. С. 81.

565. Горсей Дж. Записки о России. XVI — начало XVII в. С. 80. Причем, как подчеркивает А.А. Севастьянова автор используемого здесь перевода «Записок», а также вступительной статьи и комментариев к ним, на полях рукописи Горсея, НО НЕ ЕГО РУКОЙ, возле слов «дал ему пощечину» имеется сделанная каким-то таинственным редактором роковая ПРИПИСКА, оставшаяся в тексте навсегда и в корне меняющая излагаемую Горсеем версию смерти Царевича: «Thrust at him with his piked staff», т. е. «метнул в него своим острым посохом». — См.: там же. С. 187. К ТО и когда позволил себе таким образом «подправить» рукопись английского Дипломата, мы, пожалуй, уже не узнаем. А вот ЗАЧЕМ — понять можно...

566. Гейденштейн Р. Указ. соч. С. 213, 242.

567. По мнению историка, «памфлет пастора превосходит другие иностранные записки обилием грубых вымыслов и фантазий». См.: Скрынников Р.Г. Иоанн Грозный. С. 445.

568. Краткий обзор этих источников см: Зимин А.А. В канун грозных потрясений. — М., 1986. С. 91—92.

569. Зимин А. Л. В канун грозных потрясений. С. 90.

570. Летопись занятий археографической комиссии. Вып. 3 (1864). — СПб., 1865. С. 6. См. также: «того же году (7090) преставился Царевич Иоанн Иоаннович в Слободе». — ПСРЛ. Т. 4. С. 320.

571. Иоанн (Снычев). Указ. соч. С. 174.

572. Иоанн (Снычев). Указ. соч. С. 175.

573. Иоанн (Снычев). Указ. соч. С. 175.

574. Валишевский К. Указ. соч. С. 39 Царская Русь. — М, 2002. С. 340—341.

575. Валишевский К. Указ. соч. С. 391. См. также: Иловайский Д.И.

576. Лихачев Н.П. Дело о приезде в Москву А. Поссевино. — СПб., 1903. С. 58. См. также: Скрынников Р.Г. Великий Государь... С. 534.

577. Послания Иоанна Грозного. С. 524.

578. Скрынников Р.Г. Великий Государь... С. 534.

579. Эта типография вскоре сгорела, подожженная по чьему-то злому умыслу, и Царь приказал возобновить печатное дело уже не в Москве, а в своей личной резиденции — Александровской слободе.



Глава 16
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ГРОЗНОГО. КОМУ БЫЛА НУЖНА СМЕРТЬ ЦАРЯ ИОАНН

Выше мы не случайно стремились подробнее напомнить нашему читателю как о героической обороне Пскова, так и обо всех последующих перипетиях заключения Ям-Запольского и Плюсского перемирий. Дело в том, что последний кризис в болезни и кончина Царевича Иоанна приходится как раз на момент, когда стало ясно, что войска Батория не в состоянии взять Псков. Что уже не Русские, но сами поляки, замерзающие в болотах Псковщины, желают и готовы идти на мирные переговоры с Москвой... Тогда перед Царскими дипломатами встала задача — используя это фактическое преимущество, добиться от противника возможно более приемлемых для России условий перемирия. И читатель видел, как чутко следил Государь за ходом этих переговоров. Как глубоко продуманно руководил действиями Русских посланников, отправляя им инструкцию за инструкцией, требуя не делать полякам никаких значительных уступок. И добился своего: Польша отказалась почти от всех завоеваний в России.

Но, к сожалению, до сих пор никто из авторов, так или иначе касавшихся «тайны Грозного», не пожелал отметить, что это было достигнуто именно в первые, самые тяжелые для Государя месяцы траура по Царевичу. Как, следовательно, не было отмечено и высокое мужество его характера, при огромном личном горе все же не потерявшего способности и — главное! — воли по-прежнему сосредоточенно и целеустремленно заниматься делами Государства... Все опять-таки перекрывает весьма специфический «образ», рисуемый Антонио Поссевино и другими подобными ему «свидетелями». «Образ» человека, находящегося на грани психического помешательства, а значит, малоспособного на какие-либо разумные действия. Так, по словам иезуита, обезумевший от ужаса содеянного собственными руками, «Царь-сыноубийца» часто вскакивал тогда ночами, оглашая дворцовые покои страшными воплями, драл на себе волосы и, наконец, вовсе объявил, что намерен уйти в Монастырь, в связи с чем будто бы даже созвал боярскую Думу и прямо поставил вопрос о своем преемнике580... Но «наученные прошлыми играми Царя-актера бояре ему не поверили», — снова дополняет Поссевино г-н Радзинский. «Нет! — пишет он, — учуяв опасную ловушку, придворные сразу раболепно ответили Государю, что желают иметь Царем только его самого, Иоанна, и никого более...»

Однако сами исторические факты опровергают эти откровенно клеветнические домыслы. Да, несомненно, в глубоком трауре, да, с тяжелейшей болью в груди, но Иоанн работая, неустанно продолжая защищать интересы своей страны. И хотя то заседание боярской Думы после кончины Царевича, о котором говорит Поссевино, в самом деле могло и даже должно было состояться, но вряд ли шла на нем речь об отречении. Скорее всего Государь собрал бояр для того, чтобы в соответствующей торжественной обстановке официально провозгласить имя нового наследника Престола, как требовал того строгий дворцовый обычай. Думать об отречении ему было некогда.

Так, в 1584 г. Иоанн IV отдал приказ о начале строительства большого города-порта при впадении Северной Двины в Белое море. По его замыслам этот порт должен был возместить потерю Нарвы, восстановив Русскую торговлю с Европой через северный морской путь. Новый город станут называть Архангельском, и именно в нем столетие спустя Петр I примет решение о развитии Русского мореплавания, о создании флота. Как видим, и в этом знаменитый Император прямо шел по стопам своего Грозного предшественника.

В те же последние годы жизни Иоанна Васильевича добровольно присоединилась к Российскому Царству Сибирь. Однако явно вынужденно вспоминая сие, без преувеличения, великое событие, г-н Радзинский с нескрываемым злорадством выуживает из огромного количества фактов и легенд, связанных с этим событием, лишь одну — о «проклятом Царском подарке» — роскошных воинских доспехах, в коих и погиб славный казацкий атаман Ермак... Между тем кому как не автору-историку следовало бы знать и напомнить своему зрителю: экспедиция Ермака Тимофеевича имела давнюю предысторию, и имя Грозного Царя играло в ней не такую уж «проклятущую» роль...

Например, г-ну Радзинскому следовало сказать о том, что к XVI в. Государственность сибирских народов находилась еще в зачаточном состоянии. Разрозненные и малочисленные племена581 остяков и вогулов, югры и самоедов часто воевали между собой под предводительством местных Князьков, а это сильно снижало их общую обороноспособность в борьбе с внешними агрессорами. Так, к началу 50-х годов того же века сын бухарского хана Муртазы Кучум, собрав под свое начало узбекских, ногайских и башкирских кочевников, повел их в поход на сибирского хана Едигера — с единственной и простой целью: свергнуть противника и самому править его землей! Возможности защищаться от них у властителя Сибири не было никакой. Тогда-то и отправились впервые специальные послы хана Едигера —Тягруп и Панчады — в Москву, к Царю Иоанну Грозному. Отправились бить челом, чтобы Русский Государь «всю землю Сибирскую взял под свое имя и от сторон ото всех заступил (защитил) и дань свою на них положил и человека своего прислал, кому дань собирать»582. Но обратим внимание на дату приезда посольства от Едигера. Это был январь 1555г. Молодой Иоанн только овладел Казанью. Немудрено, что ввиду огромного военного напряжения, коим была достигнута сия победа, Царь не смог оказать испрашиваемой поддержки далекому сибирскому правителю. Ив 1563 г. Кучум все-таки осуществил свой план захвата Сибирского ханства. Едигер (вместе с братом-соправителем) был зверски убит, а многие его подданные — сибирские татары и остяки-язычники — насильно обращены в ислам. К тому же люди Кучума стали постоянно совершать разбойные нападения на пограничные строгановские «крепостцы», стремясь вытеснить Русских из Приуралья...

Так что после всего этого скорее не завоевателями, а освободителями пришли в Сибирь снаряженные солепромышленниками Строгановыми казачьи отряды Ермака Тимофеевича583. Ненавидимый местными жителями хан Кучум не смог противостоять их напору. После «сечи злой» в конце 1582 г. его войско разбежалось. Сам Кучум, бросив столицу — Кашлыку, «ушел в поле», т.е. откочевал в степи. А оКрестное население во главе со своими Князьками присягнуло на верность России. Причем размеры вновь устанавливаемого ясака с него обсуждались еще между посланниками хана Едигера и Царем Иоанном Грозным584, и был тот ясак во много раз легче кучумовского. Не даром поэтому в легендах и сказаниях сибирских народов часто встречаются такие, вроде бы странные для характеристики «завоевателя» Ермака, слова: «Добром пришел, добром встречен». Их могло бы не быть, окажись сей отважный воитель подданным какого-нибудь другого, более «цивилизованного» европейского монарха, скажем, испанского короля, конкистадоры которого бессчетно грабили и уничтожали в это же самое время американских индейцев. Нет. Над Ермаком стоял Грозный Русский Царь. И великая история освоения необъятных просторов Сибири пошла иначе...

Наконец, один из последних «непростительных грехов», который издавна приписывается Иоанну IV, — это «грех» отмены Юрьева дня, т. е. начало фактического закрепощения Крестьянства в России. Долгое время считалось, что именно Грозный, с целью обеспечения разорившегося (за годы Ливонской войны) служилого дворянства постоянной рабочей силой, издал в 1580—1581 гг. указ о так называемых «заповедных летах», когда был запрещен свободный уход Крестьян от своих Господ. Знакомая со старых школьных учебников, «теория» эта полностью перекочевала и в труд нашего прогрессивнейшего писателя-либерала. «Теперь, — чуть ли не цитируя т. Карла Маркса, провозглашает г-н Радзинский, — многочисленный класс новых рабов трудился на его (Иоанна) служилых людей. Мирно, без всякого ропота отдали Крестьяне свою свободу грозному Царю. Безумное молчание...». Но... молчание ли?

Ведь если полистать те же старенькие наши учебники истории, то можно вспомнить, что, к примеру, на знаменитое «Соборное уложение 1649 г.», действительно на высшем юридическом уровне оформившее крепостное право в Российском Царстве, «безропотное» Российское Крестьянство сразу ответило не менее знаменитым бунтом Стеньки Разина (1670—1671 гг.). А на правление «просвещенной» Императрицы-немки Екатерины II, дозволившей вконец распущенному Российскому дворянству относиться к Крестьянам не иначе, как к бессловесному скоту, — уже и грандиозной Крестьянской войной под предводительством народного Царя Емельяна Пугачева (1773—1775 гг.). Войной, охватившей едва ли не половину Империи... Все это факты, от которых, как говорится, нам никуда не уйти, как не уйти нам и от того, что ничего подобного вышеуказанным Крестьянским волнениям и войнам не было зафиксировано во время Царствования Грозного.

Все более-менее значительные народные восстания и бунты в России рубежа XVI—XVII вв. начались уже после кончины Иоанна IV, когда высшая Государственная власть оказалась в руках «демократически избранного» на Царство Бориса Годунова, а затем и откровенного боярского ставленника — Василия Шуйского. Именно этим правителям принадлежит позорная пальма первенства в закрепощении Русских Крестьян. Но, разумеется, об этом знаток «темных провалов Российской истории» г-н Радзинский сказать не посмел...

Между тем Судебник 1550 г. свидетельствует: уже с самого начала своего правления, действительно тщательно оберегая интересы служилого дворянства, Иоанн Грозный не издал ни единого законодательного акта в ущерб Крестьянской свободе. Его Судебник полностью сохранил старинное право Русского землепашца один раз в году — за неделю до Юрьева дня (26 ноября) и в течение недели после Юрьева дня, — расплатившись по оброчным и налоговым обязательствам, покинуть имение своего Господина. Так, повторим, было в начале Царствования Грозного. Так же было и в последние его годы. Современный исследователь Р.Г. Скрынников, автор десятков научных монографий и книг об Иоанне IV, неизменно подчеркивая «противоречивость» личности первого Русского Царя, его «тиранские наклонности», все же, изучая исторические документы, относящиеся к закрепощению Крестьян, не смог не признать: «детальный анализ источников (приводит к заключению), что при жизни Царь Иоанн Грозный не издавал никакого указа об отмене Юрьева дня» И далее, ввиду чрезвычайной важности проблемы, мы позволим себе еще одну, весьма пространную цитату из того же автора. Историк пишет: «Бесспорным остается факт, что ни один документ, составленный при жизни Царя, вообще не употребляет термин «заповедные лета» применительно к Крестьянам. Первым источником, четко сформулировавшим норму «заповедных лет», была Царская жалованная грамота городу Торопцу в 1590 г.

(т.е. через шесть лет после смерти Грозного, когда фактически во главе страны уже стоял Борис Годунов). Правительство разрешило властям Торопца вернуть в город старинных тяглых людей, которые с «посаду разошлись в заповедные лета». Как видим, действие «заповедных лет» распространялось на городское население, которое к Юрьеву дню не имело никакого отношения. Следовательно, содержание «заповедных лет» невозможно свести к формальной отмене Юрьева дня. Вернее будет сказать, что «заповедные лета» означали временное прикрепление податного населения — Крестьян и посадских людей — к тяглу, то есть к тяглым дворам и наделам. ОБРАЩЕНИЕ К ГРАМОТЕ 1590 г. ОПРОВЕРГАЕТ ТЕЗИС О ЗАКРЕПОЩЕНИИ КрестЬЯН ГРОЗНЫМ»585. Напротив, продолжает исследователь, самым обстоятельным образом история закрепощения Русских Крестьян запечетлена «в Уложении Царя Василия Шуйского 1607 г. Как значится в преамбуле Уложения, «при Царе Иоанне Васильевиче... Крестьяне выход имели вольный, а Царь Федор Иоаннович, по наговору Бориса Годунова... выход Крестьянам заказал, и у кого колико Крестьян тогда было, книги учинил». Именно эта грамота свидетельствует, что отнюдь не Грозный Царь, а его слабый умом сын и преемник Федор, подпав под влияние своего властолюбивого шурина Б. Годунова, «отменив Юрьев день, приказал составить писцовые книги (переписать Крестьянское население. —Авт.), закрепив тем самым Крестьян за их землевладельцами»586... Здесь, кстати, любопытно отметить и такую деталь. Как писатель с историческим образованием, г-н Радзинский, несомненно, знает и о существовании вышеуказанных документов, и о тех выводах, к которым пришел на основе их изучения профессиональный историк А потому, громко объявив читателю о начале крепостного права при Иоанне Грозном, наш весьма находчивый автор, несколько позже по тексту, словно поправляя (и страхуя) себя, вынужден был добавить (хотя уже не так напыщенно, как первое утверждение), слова о том, что никто другой, но самолично правитель Годунов «в 1592 г. окончательно отменил вековое право (Крестьянского выхода), и Крестьяне стали собственностью хозяев земли». Ибо такова была страшная плата этого коварного узурпатора за свою власть. Ибо только «курс на закрепощение Крестьян обеспечил Борису Годунову широкую поддержку со стороны Российского дворянства»587, т.е. дворянского воинства. Воинства, единственно при помощи которого он мог совладать с презиравшим его старомосковским боярством и... заставить молчать тех, кто ранее был соучастником его борьбы за трон, кто знал, что на совести правителя не только смерть ребенка, но и смерть отца. Увы, подробно живописуя основные вехи этой поистине кровавой борьбы, г-н Радзинский опять-таки не сказал главного...

...Борис Годунов появился на свет в знаменитый год взятия Казани. Он был сыном Федора Годунова — потомка старинного рода, основателем коего историки считают татарского вельможу Чат-мурзу, еще при Иоанне Калите выехавшего из Золотой Орды на службу в Москву588. Но к XVI веку род уже захирел, растерял земельные богатства, и его многочисленные наследники превратились в обыкновенных мелких помещиков. Сам Федор из-за своего физического недостатка носил прозвище «Кривой» и, пожалуй, на этом исчерпываются все имеющиеся о нем сведения. Умер он рано, а потому двух осиротевших его детей взял в свою семью родной брат Федора — Дмитрий Годунов, служивший главой Постельного приказа, т.е. начальником дворцовой стражи при молодом Иоанне Грозном. Чин немалый и ответственный: например, постельничий вечером должен был лично обходить все внутренние дворцовые караулы, а потом укладывался с Царем «в одном покою вместе»589). Неудивительно, что столь выгодное положение позволило Дмитрию хорошо «пристроить» и племянника с племянницей. Борис Годунов оказался во дворце еще почти подростком и именно в ведомстве дяди получил свое первое придворное звание камергера (подавал и принимал у Государя одежду). А будущая красавица — Ирина Годунова (ровесница младшего Царевича Федора) и вовсе с семи лет воспитывалась в Царских палатах, где росли дети Грозного. Словом, в Кремле сирот не обидели, дав и хлеб, и кров. Но черной оказалась «благодарность»... Под непроницаемой маской услужливой покорности придворного в душе Бориса, видимо, изначально зародилась огромная зависть и дикое желание самому стать повелителем. Но острый, расчетливый ум — ум татарского вельможи — до времени сдерживал эту дикую страсть...

Клан Годуновых сумел завоевать доверие в самом, наверное, тяжелом лично для Царя Иоанна вопросе — о больном Федоре. Как пишет историк, «Царь постоянно возлагал на Годуновых заботу о младшем сыне. Отправляясь в военные походы, он оставлял Федора в безопасном месте под их присмотром». И в то время, когда, например, «одни сверстники (Бориса) служили в приказных и дипломатических ведомствах, а другие обороняли крепости от врагов, Борис усердно постигал тайны дворцовых интриг»590, тайны власти... Положение Годуновых еще более укрепилось, когда Борис женился на сестре знаменитого опричника Малюты Скуратова, а подросшую Ирину вовремя удалось сосватать за Царевича Федора. Теперь он стал родней самому Царю. До Престола было рукой подать и... все-таки непреодолимо далеко. И Борис продолжал упорно ждать. Ждать своего часа...

И он пришел, этот час! Смерть цесаревича Иоанна открыла дорогу к трону его брату Федору... Но тайная радость Бориса тут же омрачилась тревогой: после 12 лет супружества у Федора с Ириной все еще не было детей. После того как младший сын стал официальным наследником Престола, его бездетность серьезно беспокоила Грозного. Пытаясь спасти будущее династии, отец несколько раз пробовал заставить Царевича развестись, жениться на другой. Но... слабосильный и абсолютно безвольный Федор, до беспамятства любя Ирину, даже слышать не хотел о расторжении брака. Сама же Ирина Годунова благородством помыслов вовсе не была похожа на свою дальнюю родственницу Соломонию Сабурову, историю которой мы вспоминали в начале нашего повествования. Красивая, умная, властная, она имела огромное влияние на мужа и отнюдь не желала добровольно отказаться от достигнутого положения, сменив корону на монашеский куколь. Как писал старый историк, Царевна «редко разделяла ложе своего хворого и целомудренного супруга, зато более часто являлась соучастницей его или даже заменяла его в исполнении верховной власти». Но главное, Ирина нежно любила брата, всегда и во всем поддерживая Бориса591. Иоанн Васильевич понял опасность, исходящую от пригретых некогда сирот. Однако понял слишком поздно.

Мучимый страшным предчувствием, Царь незадолго до смерти коренным образом переработал текст своего завещания. Но в отличие от прежней, относящейся еще к 1572 г., эта новая редакция не сохранилась, была уничтожена почти сразу после смерти Государя. Содержание ее (лишь частично) восстанавливается по пересказам, имеющимся в других источниках. Источниках, впрочем, тоже в некоторых случаях существенно противоречащих друг другу, что дает исследователям основания доныне вести спор о том, какова была последняя воля Иоанна IV... И все же, как полагает большинство специалистов, основной смысл ее заключался в следующем: «Не питая иллюзий насчет способности Федора к управлению, Грозный поступил так, как поступали московские Князья, оставляя трон малолетним наследникам. Он вверил сына и его семью попечению думных людей, имена которых назвал в своем завещании». Это были, во-первых, глава боярской Думы кн. Иоанн Мстиславский, во-вторых, прославленный руководитель обороны Пскова кн. Иоанн Шуйский, в-третьих, родной дядя Царевича Федора по матери — Никита Романович Юрьев (брат покойной Царицы Анастасии!) и, наконец,«худородный» оружничий Грозного (назначенный также «дядькой"-воспитателем малолетнего Царевича Дмитрия) — Богдан Вельский, выдвинувшийся на первые роли еще во время опричнины. «Считают обычно, что во главе регентского совета Царь поставил Бориса Годунова. Критический разбор источников обнаруживает ошибочность этого мнения»592. Годунов даже не был включен в список будущих опекунов, и не исключено, что именно этот вопиющий факт толкнул его, придя к власти, немедленно уничтожить завещание Грозного Царя, ибо оно подрывало под ним почву. Оно жгло ему руки. И не только руки...

Между тем ясно видно, что столь круто изменить отношение к бывшему любимцу, к человеку, которому он раньше так доверял, Государя заставила не мифическая «маниакальная подозрительность», а реальные обстоятельства. Неизменно поддерживая Ирину — как залог собственной близости к трону и власти, Борис всячески противодействовал разводу сестры с Царевичем. Естественно, мог помешать он ему и в будущем. Потому-то Царь и отказался сделать Годунова опекуном Федора, считает Р.Г. Скрынников. Примерно так же, исследуя историю возвышения Царя Бориса, еще в 1970 г. писала О А Яковлева, полагая, что осуществление желания Государя развести сына негативно отразилось бы на судьбе Годунова, и именно поэтому он в первую очередь мог быть заинтересован в скорейшей кончине Грозного и даже причастен к ней593...

Не случайно в знаменитой трагедии «Смерть Иоанна Грозного» А.К. Толстой так рисует последние минуты жизни Самодержца, когда он говорит, обращаясь к Борису:

Ты... Ты... Я понял взгляд твой!.. Ты меня убить... Убить пришел! Изменник!.. Палачей!.. Федор, сын!.. Не верь ему!.. Он вор!..

Но, в отличие от прекрасного Русского писателя, картина смерти Грозного, передаваемая современным «телесказителем», увы, не столь впечатляюща и не так близка к исторической действительности. По привычке не упомянув ни об одном из вышеприведенных фактов, г-н Радзинский просто заявляет: «Пришла смерть за Иоанном, и сгнил грешный Царь».. Неоднократно цитируя «Временник» дьяка Иоанна Тимофеева, автор и на сей раз опять предпочел пропустить очень важное его свидетельство -— свидетельство, подтверждающее версию о том, что Грозный хотя и болел, но умер все же не своей смертью, а был именно отравлен...

А ведь этот хронист начала XVII века — «наблюдательный, хорошо осведомленный», составляя свой труд, и впрямь, как отмечает историк, «судил Царей и подданных за их поступки, болел за судьбы родины. Грозного он не любил, осуждал его за безудержный гнев, за то, что он был скор на расправу»594. Но даже при всей этой нескрываемой антипатии отвратительного слова «сгнил» Иоанн Тимофеев в своем тексте не допустил. Очевидно, нравственный и интеллектуальный уровень был у него неизмеримо выше, чем у г-на Радзинского. Мудрый дьяк всегда помнил, что окончательный приговор любому, даже последнему из падших, вправе выносить только всевышний судия. Это и не позволило ему ни солгать, ни опуститься до злобного презрения. Кончину Государя Тимофеев описывает следующим образом: «Жизнь же яростиваго Царя, глаголют нецыии, прежде времени ближний сего зельства его ради сокращения угасиша: Борис, иже последи в России Царь бысть, сложившийся купно с двемя в тайномыслии о убиении его с настоящим того времени Царевем приближным возлюблюником неким, глаголемым Богданом Вельским»595.

Как видим, «ближними людьми», убившими Государя, прямо названы двое — Годунов и Вельский, как раз те, кто и был рядом с Иоанном в его последние минуты. Имя третьего, доказывает, привлекая другие документы, исследователь В.И. Корецкий — Иоганн Эйлоф, который скорей всего являлся уже только «простым орудием» в руках двух вышеупомянутых заговорщиков596. Ибо англичанин Эйлоф, этот известный придворный врач (а по совместительству — крупный коммерсант, не раз отправлявший из России собственные корабли, груженные товаром), Эйлоф находился в прямом подчинении у Богдана Вельского — главы не только сыскного ведомства, но и Аптекарского приказа. По словам И. Массы, именно Вельский подал больному Царю прописанное доктором Эйлофом питье, незаметно бросив в него яд, отчего Царь вскорости умер»597.

Совпадают с этими свидетельствами и показания о смерти Иоанна Грозного, имеющиеся в мемуарах Джерома Горсея. Автор сей, хорошо знающий «не только о жизни Русского, но и английского двора, где также процветали в то время коварство и жестокость, рисует, по сути дела, картину тайного заговора против Иоанна IV. Не называя имен его убийц, подчас всего не договаривая, он между тем вскрывает побудительные мотивы действий заговорщиков»4. Кстати, среди них названы не только попытка Иоанна развести сына, но и его собственное сватовство к английской принцессе Марии Гастингс, удачное осуществление коего тоже могло серьезно повредить высокому положению Царского шурина. «Князья и бояре, — пишет Горсей, — особенно ближайшее окружение жены Царевича — семья Годуновых (the Godonoves) были сильно обижены и оскорблены этим, изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения и опровергнуть все подписанные соглашения»598.

Да, читатель, переговоры о женитьбе на племяннице английской королевы Елизаветы Иоанн Васильевич действительно вел в 1583 г. При помощи этого намечаемого союза Государь хотел укрепить международное положение России после тяжелой Ливонской войны (а не удовлетворить всего лишь свою «старческую похоть», как считает г-н Радзинский). Но переговорам не суждено было завершиться. 18 марта 1584 г. на 53-м году жизни Грозный Царь неожиданно скончался. Вот как, опираясь на Русские и иностранные источники, реконструирует события этого рокового момента историк...

Хотя, по одной из легенд, волхвы предсказали Государю смерть именно 18 марта — в Кириллов день, и сам Царь прекрасно знал об этом предсказании, однако это никоим образом не отразилось на его психическом состоянии. Царский дворец жил обычной жизнью. Иоанн собрался в баню, а потому еще 17 марта дворцовый служилый человек Тимофей Хлопов в кладовой «взял к Государеву делу два полотна тверских», как брал он полотняные простыни и 9 марта 1584 г. Кроме того, в оный же день (17 марта), гласят посольские книги, «Царь и великий Князь Иоанн Васильевич всеа Русии» «велел литовскому послу Льву Сапеге», задержанному до того в Можайске, «быть к Москве», собираясь дать ему аудиенцию. «Таким образом, и политическая, и бытовая жизнь Грозного шла по проторенной колее»599.

18 марта в полдень, пишет Горсей, «он пересмотрел свое завещание, не думая, впрочем, о смерти, так как его много раз околдовывали, но каждый раз чары спадали, однако на этот раз дьявол не помог. Он приказал... приготовить все необходимое для бани. Желая узнать о предзнаменовании созвездий, он вновь послал к колдуньям своего любимца (Вельского), тот пришел к ним и сказал, что Царь велит их зарыть или сжечь живьем за их ложные предсказания. День наступил, а он в полном здравии как никогда. «Господин, не гневайся. Ты знаешь, день окончится только, когда сядет солнце», — ответили колдуньи. Вельский поспешил к Царю, который готовился к бане. Около третьего часа дня Царь пошел в нее, развлекаясь любимыми песнями, как он привык это делать, вышел около семи, хорошо освеженный. Его перенесли в другую комнату, он сел на свою постель, позвал Родиона Биркина, своего любимца, и приказал принести шахматы. Он разместил около себя своих слуг, своего главного любимца и Бориса Федоровича Годунова, а также других. Царь был одет в распахнутый халат, полотняную рубаху и чулки; он вдруг ослабел (faints) и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие — в аптеку за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями. Тем временем Царь был удушен (was strangled) и окоченел»600.

Изучая источники, повествующие о смерти Грозного, В.И. Корецкий пришел к выводу, что сообщение Горсея об удушении Царя не противоречит свидетельствам об отравлении. «По-видимому, Царю дали сначала яд, а затем для верности, в суматохе, поднявшейся после того, как он внезапно упал, еще и придушили»601. Потом, продолжает Горсей, «вышеупомянутые Богдан Вельский и Борис Федорович... как брат Царицы, жены теперешнего Государя Федора Иоанновича, вышли на крыльцо в сопровождении своих родственников и приближенных, их вдруг появилось такое великое множество, что было странно это видеть. Ворота Кремля закрылись и хорошо охранялись»602.

Иными словами, перед нами — все ключевые моменты настоящего дворцового переворота, совершенного Царским шурином Годуновым вместе с Б. Вельским, коего он сумел привлечь на свою сторону. Совершенный в страхе за собственную жизнь и положение при дворе... Это не было тайной даже в Польше. Коронный гетман Ст. Жолкевский писал, обвиняя Бориса: «Он лишил жизни Царя Иоанна, подкупив врача, который лечил Иоанна, ибо дело было таково, что если бы он его не предупредил (не опередил), то и сам был бы казнен с многими другими знатными вельможами»603... В том, что у Грозного действительно имелись основания так или иначе подвергнуть опале ближайшего родственника своего сына, читатель мог убедиться страницей выше. Борис об этом знал лучше кого бы то ни было и действительно решил поторопиться. Он и впрямь опередил Царя. Великий Государь был убит. Как сообщает один из неофициальных летописцев, спешно вызванный старый духовник Иоанна — Феодосии Вятка — совершил обряд пострижения уже над мертвым телом604... Однако, обожая смаковать ужасы и преступления дворцовых парадных зал и сырых, кишащих крысами подвалов, наш блистательный, ироничный автор опять-таки счел за лучшее познакомить читателя лишь с одной, прямо противоречащей вышеизложенным фактам версией смерти Грозного. Версией, навязанной придворным летописцам... самим убийцей Государя. Ибо историк доказывает: зафиксированный официальной хроникой рассказ о том, что кончина Грозного была естественна, что перед смертью он, как положено, не только исповедался и принял монашеский постриг под именем Иова, но, главное, благословил на Царство сына Федора, а помогать ему во многотрудных делах Государственных велел... Борису Годунову, рассказ этот, повторим, был составлен и внесен в официальный летописный свод по приказу самого правителя Бориса605. Так он хотел идеологически обосновать и укрепить свою власть, придать ей характер преемственности и законности. Так надеялся возместить утраченное (уничтоженное!) им завещание Грозного. Но это не избавило правителя от страшной расплаты. Предав Государя, он вскоре предаст и своих сторонников, а затем и сам окажется преданным и проклятым — всеми. «Вошел как лисица, правил как лев, умер как собака» — скажет о нем немецкий хронист Конрад Буссов606...

Показательна дальнейшая судьба и другого Цареубийцы — Богдана Вельского. В прошлом активный деятель опричнины, Богдан и после убийства Царя попытался ввести в столице чрезвычайное положение. Не забудем, он ведь являлся «дядькой» последнего сына Грозного и рассчитывал, что благодаря сему высокому чину сможет не только удержаться в Кремле, но и расширить, укрепить свое влияние, в полной мере разделив власть с Годуновым. Но... это ему не удалось. По городу молниеносно пронесся слух, что «Богдан Вельский (со) своими советники извел Царя Иоанна Васильевича, а ныне хочет бояр побити и хочет подыскать под Царем Федором Иоанновичем Царства Московского своему советнику» (Б.Годунову)607.

Восставшие жители московского посада вместе с присоединившимися к ним отрядами служилых людей из Рязани немедленно разгромили арсенал, подкатили к Флоровским воротам Кремля пушки и начали их обстрел, требуя выдачи Вельского, который, как кричали они, «хочет извести Царский корень и боярские роды»608. Так уже с самого начала народ не принял временщика-убийцу, так стремился защитить власть законного Государя... События разворачивались столь стремительно и столь грозно, что Борис понял, ежели он и впрямь не выдаст своего сообщника, Кремль будет взят, а тогда пощады не ждать уж никому... Быть может, припомнился ему леденящий душу ужас января 1564 г., когда еще отроком увидел он, как точно такая же бесчисленная толпа посадских, неодолимо и мощно заполнив собою дворцовую площадь, потребовала от боярской Думы идти к Царю Иоанну в Александровскую слободу. Идти просить его вернуться на Царство... И Борис сдал Вельского! Сдал трусливо, подло, как положено хитрому придворному интригану. От имени Царя Федора он послал бояр Мстиславского и Юрьева выяснить, чего хотят восставшие, а затем объявил об опале Богдана и высылке его в Нижний Новгород609. Только узнав об этом «и видяще всех бояр», посадские люди «розыдошася койждо восвояси».

Однако пути двух главных Цареубийц еще пересекутся — 16 лет спустя... В трудах знаменитого Русского историка В.Н. Татищева есть ссылка на древнюю, не дошедшую до нашего времени летопись, которая сообщала, что, тяготясь ли страшным грехом или же по какой другой причине, но «Вельский отцу духовному в смерти Царя Иоанна каялся, что зделал по научению Годунова, которое поп тот сказал патриарху, а патриарх Царю Борису, (после чего Годунов) немедленно велел Вельского взяв, сослать. И долго о том, куда и за что сослан, никто не знал»610. Именно это опасное признание, как доказывает исследователь, спасло Богдану жизнь. Спасло в 1600 году, когда, уже будучи Царем всея Руси, Годунов (не с намерением ли вновь приблизить давнего сообщника? Приблизить по прошествии многих лет, многое стерших в памяти современников...) вернул Вельского из нижегородской ссылки и послал строить на южной границе России новый город-крепость Царев-Борисов, и где, по свидетельству К Буссова, Богдан допустил неосторожность сказать, что «он теперь Царь в Борисограде, а Борис Федорович — Царь на Москве»611. Об этом немедленно полетел донос в столицу. Самозваного борисоградского Царя, арестовав, доставили в Москву и предъявили тяжкое политическое обвинение — желание занять Царский Престол. Но казнить Вельского Годунов все же не стал. И не потому, что «дал обет в течение 15 лет не проливать крови». Исследователь В.И. Корецкий полагает, что от казни Богдана Царя Бориса удержало другое. Казнить бывшего сообщника он не осмелился именно после того его «покаяния» в страшном грехе Цареубийства, рассказ о котором нашел в старинной хронике В.Н. Татищев. «Покаяния, ставшего достоянием гласности, пусть и в узком придворном кругу». Если бы Годунов действительно подверг тогда Богдана казни, то тем самым как бы подтвердил сказанное Вельским «на духу». Поэтому он прибег только к жестокому унижению Вельского. По приказу Царя Бориса ему публично вырвали бороду и снова сослали612.

Но пройдет еще пять лет, и это унижение обернется не менее зверской расплатой. Вельский все-таки поквитался с предавшим его правителем — уже с мертвым... После смерти Годунова 13 марта 1605 г. (смерти, наступившей то ли от яда, выпитого в бессилии и страхе перед близящимся возмездием, то ли вследствие апоплексического удара — современники сообщают по-разному) боярская Дума издала указ о всеобщей амнистии. Свободу получило много опальных, которых Борис держал по тюрьмам, в ссылке. И «самым опасным из них, — как считает историк, — был Богдан Вельский». В то время к Москве уже двигался с войском самозванец Лжедмитрий. Вернувшись в столицу, бывший «дядька» «чудесно спасшегося Царевича», удачно использовал этот момент. Он всенародно поклялся, что сам, своими собственными руками спас сына Грозного от убийц, подосланных Царем Борисом, «и его слова положили конец колебаниям толпы. Народ ворвался в Кремль и принялся громить дворы Годуновых...»613. Едва воЦарившийся 16-летний наследник Бориса — Федор вместе с матерью, Царицей Марией Григорьевной, были задушены. Труп же самого правителя извлекли из могилы в Архангельском Соборе и закопали вместе с останками жены и сына на заброшенном кладбище вне городских стен...

Таковы важнейшие «подробности», опять оставленные «за кадром» телерассказчиком Радзинским. «Подробности», относящиеся к двум историческим деятелям, кои лично находились рядом с Грозным Царем в момент его смерти и были, по утверждению многих источников, и непосредственно заинтересованы в этой смерти, и виновны в ней. Зная, учитывая вышеизложенные обстоятельства, вряд ли допустимо обвинять Иоанна IV в «излишней подозрительности» по отношению к своему окружению. Произошло именно то, что он всю жизнь стремился предотвратить: измену и захват власти своекорыстными временщиками. Захват в ущерб законному Государю, как защитнику общенациональных интересов страны. А значит, попрание и предательство этих интересов. Предательство, ставшее одной из основных причин всех трагедий великой Русской Смуты начала XVII века. И о том, что Борис Годунов (и все его «преемники», поочередно захватывавшие тогда Русский Престол) действовали именно как предатели, как, (если воспользоваться определением Грозного) «изменники и воры», снова свидетельствуют простые и общедоступные исторические факты.


580. Поссевино А. Указ. соч. С. 51

581. По данным историков, археологов, этнографов, лингвистов, население Западной Сибири тогда не превышало 200 000 человек — население небольшого современного города...

582. ПСРЛ. Т. 13. С. 248. См. также: Соловьев СМ. Указ. соч. С. 687, 700-701.

583. Кстати, до этого атаман Ермак успел отличиться еще в сражениях Ливонской войны. В частности, он принимал участие в военной операции Русских против литовцев под Смоленском летом 1581г.

584. ПСРЛ. Т. 13. С 248, 276, 285.

585. СкрынниковР.Г. Иоанн Грозный. — М., 2001. С. 423—424.

586. Там же. С 425.

587. Скрынников Р.Г. Русь IX—XVII века. С 245.

588. Валишевский К. Смутное время. — М., 1989. С. 10.

589. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. — М., 1978. С. 8.

590. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. С. 15.

591. Валишевский К. Смутное время. С. 8.

592. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. С. 16—17.

593. Яковлева О. К истории возвышения Бориса Годунова. — Ученые записки НИИ Чувашской АССР. 1970. Т. 52. С 270.'

594. Корецкий В.И. Смерть Иоанна Грозного. — Вопросы истории. 1979. №3. С. 95.

595. Временник Иоанна Тимофеева. — М. — Л., 1951. С 178.

596. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 99.

597. Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII века. — М., 1937. С. 32.

598. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 99.

599. Горсей Дж. Указ. соч. С. 84.

600. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 95.

601. Горсей Дж. Указ. соч. С. 86—87.

602. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 99.

603. Горсей Дж. Указ. соч. С. 87.

604. Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. — СПб., 1871. С 3.

605. ПСРЛ. Т. 34. С. 229.

606. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 92—93,102.

607. ВалишевскийК Смутное время. С. 159.

608. ПСРЛ.Т. 14.С.35-36.

609. Там же.

610. Тогда же, как полагает исследователь, был удален из Москвы и Иоганн Эйлоф. — См.: Корецкий В.И. Указ. соч. С. 102.

611. Татищев В.Н. История Российская. М. — Л., 1966. Т. VI. С. 289.

612. Буссов К. Московская хроника. - - М. - - Л., 1961. С. 92—93.

613. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 97—98.

614. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. С 181 — 182.


Предыдущие главы книги


В начало страницы


Следующие главы книги


Книга взята с сайта "За правду!"


Редактура и макетирование: Михаил Александров
.

 




Святой Царь искупитель НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (икона Святого Царя искупителя НИКОЛАЯ II АЛЕКСАНДРОВЧА)


Икона Царя-искупителя НИКОЛАЯ АЛЕКСАНРОВИЧА


Чтобы осознать «КТО был наш Русский Царь Николай» (Св. Прав. Псковоезерский Старец Николай Гурьянов), приводим адрес оглавление книги Романа Сергиева “Искупительная жертва святого Царя Николая стала залогом неминуемого воскресения Царской России”. Нажав на одну из строчек выйдете на более подробное оглавление, и по нему вы найдете тексты, которые помогут вам понять величайший подвиг Святости Императора НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА, во исполение Воли Божией УПОДОБИВШЕГОСЯ  Господу нашему Иисусу Христу в искупительном подвиге! Именно руками Своего Помазанника – Святаго Царя искупителя НИКОЛАЯ АЛЕКСАНРОВИЧА – Господь спас Богоизбранный Русский Народ от истребления слугами сатаны и соделал НЕМИНУЕМЫМ воскресение Царской России.

 О великом искупительном подвиге нашего Государя, подъятого и совершенного Им во образ и подобие Искупительного Подвига Христа Господа, смотри новостные сообщения нашего сайта. Также рекомендуем посетить сайт "НИКОЛАЙ II ИСКУПИЛ ИЗМЕНУ НАРОДА РУССКОГО!" помещены две проповеди о христоподобном искупительном подвиге Царя Николая, сказанные после литургии 19 мая 2008 года, совершенной по полному Императорскому Чину.

Рисунок расположения Частиц на Святом Дискосе

Рисунок размещения на дискосе частиц. (Служебник 1901года, С. 41.)

На нашем сайте можно посмотреть портреты Императора Николая Второго, написанные при Его жизни. Смотри Портреты Императора Николая Второго

О необходимости молиться за грядущего Русского Царя Победителя и о том, как это сделать на практике см. "Толковый Православный Молитвослов" и работу: "Молитва за Царя есть самая ПЕРВА и ГЛАВНАЯ обязанность Православного Христианина".

Отец Роман на Православном Радио Санкт-Петербурга в воскресение 20 июля рассказал о необходимости молится по Императорскому чину и о необходимости вынимать частички на Проскомидии, и за Царя-искупителя Николая Второго и за грядущего Царя из Царствующего Дома Романовых по женской линии. Беседу можно скачать по адресу новостного сообщения: "Царский Cвященник на радио с Царской темой". По тому же адресу можно читать и скачать беседы отца Романа с Жанной Владимировной Бичевской уже на Московском радио в ее авторской програме "От сердца к Сердцу". Кроме того, там можно скачать Литургию, совершенную по Служебнику 1901 года (все возгласы по Императорскому Чину, без сокращений

Святой Праведный Псковоезерский Старец Николай  Гурьянов, +24.08.2002


Св. Праведный Николай Псковоезерский (Гурьянова)


Все почитали светлой памяти Духоносного Псковоезерского Старца Николая Гурьянова могут найти на нашем сайте редчайшие и ценнейшие книги о Старце, написанные самым близким ему человеком -  письмоводительницей Страца, его келейницей Схимонахиней Николаей (Гроян): "Небесный Ангел пламенный молитвенник земли Русской за весь мир", "О Богоустановленности Царской Самодержавной власти", “Царский Архиерей. Духовному отцу слово Любви” "Мученик за Христа и Царя Григорий Новый"

Прочитав эти книги Вы узнаете, почему с такой силой враг рода человеческого восстает на Святую Венценосную Царскую Семью. На Друга Царева – оклеветанного врагами Бога, Царя и России "Человека Божия", Святого Новомученика Григория Нового  (Распутина). Узнаете Правду о Святом Благоверном Царе Иоанне Царе Иоанне Васильевиче IV Грозном и получите ответы на многие другие животрепещущие вопросы о которых возвещал Господь устами Своего Угодника – "Столпа Русского Старчества" – духоносного Старца Николая Гурьянова

В свете часто возникающих ныне бурных дисскусий вокруг древнейшего символа Русской Национальной Культуре -  Гамматическом Кресте (Ярга-Свастике) на нашем сайте представлена обширная подборка материала по данному вопросу:  О русском кресте Воскресения России смотри сборник о Свастике.


Икона Символ Веры


Символ Веры

Мы с Вами помним, что Господь Бог указал Императору Константину Великому на то, что с крестом он победит. Обратим внимание на то, что только со Христом и именно с Крестом Русский Народ победит всех своих врагов и сбросит, наконец, ненавистное иго жидовское! Но Крест, с которым победит Русский Народ не простой, а как водится, золотой, но до поры он скрыт от многих Русских Патриотов под завалами лжи и клеветы. В новостных сообщениях, сделанных по книгам Кузнецов В.П. "История развития формы креста". М.1997 г.; Кутенкова П.И. "Ярга-свастика - знак русской народной культуры" СПб. 2008; Багдасаров Р. "Мистика огненного Креста" М. 2005, рассказывается о месте в культуре Русского Народа самого благодатного креста - свастики. Свастический крест имеет одну из самых совершенных форм и заключает в себе в графическом виде всю мистическую тайну Промышления Божия и всю догматическую полноту Церковного вероучения!

Кроме того, если мы будем помнить, что Русский Народ является третьим Богоизбранным Народом (Третий Рим - Москва, Четвертому - не бывать; что свастика является графическим изображением и всей мистической тайны Промышления Божия, и всей догматической полноты Церковного вероучения, то совершенно однозначный напрашивается вывод - Русский Народ под державной рукой уже скоро грядущего Царя-победителя из Царствующего Дома Романовых (Дому Романовых клялись Богу в 1613 году быть верными до скончания веков) будет побеждать всех своих врагов под знаменами, на которых будет под ликом Спаса Нерукотворного развеваться свастика (гамматический крест)! В Государственном Гербе свастика также будет помещена на большую корону, которая символизирует власть Царя-Богопомазанника как в земной Церкви Христовой, так и в Царстве Богоизбранного Русского Народа.

На нашем сайте можно скачать и читать, замечательное произведение генерала и писателя Петра Николаевича Краснова “Венок на могилу неизвестного солдата Императорской Российской Армии”, которое является неувядающим венком доблестным солдатам и офицерам Русской Императорской Армии, живот свой за Веру, Царя и Отечество положившим.Прочитав эту книгу, вы узнаете, чем Русская Императорская Армия была сильнее всех армий мира и поймете, кто такой генерал Петр Николаевич Краснов. Воин Русской Армии, Русский Патриот, православный христианин очень многого себя лишат, если не найдут время прочитать эту очень благодатную книжечку.

Мультатули П.В. Свидетельствуя о Христе до смерти. С-Пб.,2006 , Цена в Д/К Крупской 350р.

Уникальнейшая книга, в которой специалист-следователь, будучи православным человеком, явно по молитвам святого Царя-искупителя Николая Второго и Новоомученник Иоанна, верного Царского слуги - повара И.М. Харитонова, погибшего вместе с Царем Николаем Вторым и Его Семьей в подвале дома инженера Ипатьева, сумел показать ритуальный характер убийства Царя-Богопомазанника слугами сатаны.

Не прекращались и никогда не прекратятся попытки русских людей понять, что произошло с Царской Семьей в Екатеринбурге в ночь с 17-го на 18-е июля 1918 года. Правда нужна не только для восстановления исторической реальности, но и для понимания духовной сути мученического подвига Государя и его Семьи. Мы не знаем, что пережили они — Господь судил им более года томиться под арестом, в заключении, в полной безвестности, в атмосфере ненависти и непонимания, с грузом ответственности на плечах — за судьбы Родины и близких. Но, претерпев попущенное, приняв всё из рук Божиих, они обрели смирение, кротость и любовь — единственное, что может принести человек Господу и самое главное, что угодно Ему. Труд Петра Валентиновича Мультатули — историка, правнука одного из верных слуг Государя, Ивана Михайловича Харитонова, — необычен. Это не научная монография, а детальное, скрупулезное расследование Екатеринбургского злодеяния. Цель автора — по возможности, приблизиться к духовному пониманию происшедшего в Ипатьевском Доме. В работе использованы материалы архивов России и Франции. Многие документы публикуются впервые



Примечание I. Данный шаблон оптимизирован для просмотра в Internet Explorer и Mozilla Firefox
Примечание II. Для корректного отображения ряда текстов с нашего сайта Вам потребуются  Церковно-Славянские шрифты и шрифты дореволюционной Царкской орфографии. Скачать и  установить  данные шрифты  можно сдесь.
Примечание III. Если у Вас есть какие-либо конструктивные предложения или замечания по данному материалу присылайте их на наш почтовый ящик www.ic-xc-nika@mail.ru
Спаси Вас Господи!

© www.ic-xc-nika.ru
 

 








Не теряйте Пасхальную Радость!

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Царь грядет!






Коллекция.ру Кольцо Патриотических Ресурсов