Исследования
Козинкин Олег Юрьевич
Сталин.
Кто предал вождя накануне войны?

Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Козинкин О. Ю. Сталин. Кто предал вождя накануне войны? — М.: Астрель, 2012.
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)
Козинкин О. Ю. Сталин. Кто предал вождя накануне войны? — М.: Астрель, 2012. — 509, [3]с. — Тираж 2000 экз. — ISBN 978-5-271-45146-1
Аннотация издательства: Свои расследования автор начинает с «благодарности» в адрес В. Суворова — В. Резуна. Ведь именно он своей книгой расшевелил историческую науку России. Благодаря ему сотни людей стали рыться в мемуарах, копаться в архивах, и за последние годы на свет повылезало множество фактов и документов, которые как раз и помогают восстанавливать точную картину трагедии 22 июня 1941 года. Но чем больше документов, тем слабее «идеи» Суворова и официальные версии. Автор пытается доказать, какой ложью является утверждение, будто Сталин «проспал» начало войны, а также выясняет, действительно ли имело место знаменитое предательство генералов.

Оглавление


Олег Козинкин
СТАЛИН
Кто предал вождя накануне войны?

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

После выхода в 2011 году в издательстве «АСТ-Астрель» книг «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера», в которых, может быть, впервые за все годы после Великой Отечественной войны исследованы события не после, а ДО 22 июня и как это повлияло на «трагедию 22 июня», осталось много вопросов у критичных и въедливых читателей. Да и не весь материал получилось дать в этих книгах в силу ограничения объёма, а тема-то неисчерпаемая. Тем более что и по ходу написания тех книг и после постоянно всплывают новые факты, документы и информация о событиях вокруг 22 июня.

Данная книга — некое дополнение и продолжение в исследовании событий вокруг 22 июня, дополнение и продолжение книг «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера» — о том, что происходило до 22 июня в западных округах и как это повлияло на трагедию 22 июня, как описывают предвоенные дни советские генералы в своих мемуарах, и что они показы вали на официальном расследовании Генштаба после Великой Отечественной войны, отвечая на «вопросы Покровского».

В связи с тем, что часть событий вокруг 22 июня (установление точного времени каких-то событий, фактов и т.п.) уже исследована в первых двух книгах, то, чтобы не загружать эту книгу лишней писаниной, по ходу дела читатель будет «отсылаться» за «подробностями» именно к ним.

Но начать стоит с «благодарности» в адрес В. Суворова — В. Резуна в «девичестве». Ведь именно он своим «творчеством» и расшевелил военно-историческую науку России. Благодаря ему сотни людей (из тех, кого не устроило его «объяснение» причин «трагедии 22 июня») стали рыться в мемуарах, копаться в архивах и за последние 20 лет на свет повылезало множество фактов и документов, которые как раз и помогают восстанавливать точную картину той трагедии. При этом официальные историки институтов военной истории РАН и прочие «гареевы» даже не пытались особо сами «опровергать» Резуна. Однако они опубликовали множество сборников военных (и самое важное — предвоенных) документов, что также дополняло общую картину.

В итоге деятельность Резуна дала обратный эффект: чем больше появляется документов, тем слабее его «идеи». Но чем больше документов, тем слабее и официальные версии «трагедии 22 июня». Самое смешное, что Резун во многом прав. Прав в том, что официальная версия действительно достаточно «лукава» и не всё проясняет, что не к обороне как таковой готовились высшие руководители РККА.

Однако ошибка Резуна в том, что он подготовку войск западных округов СССР в мае — июне 1941 года к наступательной войне попытался выставить подготовкой агрессии СССР в его желании первым напасть на Европу в лице Гитлера. Это и привело к упомянутому обратному эффекту: чем более фактуры и документов, тем глупее выглядит версия Резуна.

Было ли это случайной ошибкой В. Резуна? Вовсе нет. Если вы живете в Лондоне, вам не позволят издать такими тиражами что-то в защиту СССР-России. Задача «сочинений» Резуна как раз в том, чтобы попытаться доказать, что это не Запад в лице Англии и США спонсировали и тащили Штлера к власти в Германии, чтобы он, как и обещал в «Майн Кампф», напал на Россию-СССР, а СССР-Сталин «вырастили» Гитлера, чтобы он начал воевать с Европой и Англией. Когда же он вышел из-под «контроля» Сталина, уже Сталин сам собирался напасть на Гитлера-Европу. «Превентивно», и это «святое дело».

Если бы в уничтоженном СССР-России 1990-х так и остались бы закрытыми архивы (а некоторые и до сих пор не рассекречены), то, возможно, идеи Резуна что-то и дали бы. Но произошло то, что произошло. Профессионалы в лице официальных историков ничего серьёзного не написали в опровержение Резуна, но как раз любители и занялись этой работой, хотя и с различным успехом. Это они стали находить в архивах различные документы, которые стали разваливать версии Резуна, — черновики плана от 15 мая, «Директивы № 1» от 21.6.1941 г. и прочие сводки и приказы. Особенно ценными были именно документы предвоенных дней. Ведь именно по ним и стало видно, что готовились действительно не к обороне как таковой, а к наступлению, но при этом не к нападению первыми. Готовились к наступлению как виду обороны, что в итоге и привело к «трагедии 22 июня».

Не все ещё документы рассекречены. Особенно ценные, а именно директивы и приказы НКО и ГШ с мая 1941 года по 22 июня, по которым и можно восстановить картину приготовлений к войне в западных округах, хранящиеся в архивах шифровального отдела Оперуправления ГШ, пока не опубликованы, скорее, в силу характера службы этого управления. Ведь на бланках шифровок имеются различные специфические отметки, которые и являются секретными. Но для того чтобы опубликовать документы, требуется допуск. Да терпение, чтобы от руки переписать сами тексты. Любители допуск получить не могут, а у официальных историков, видимо, нет особого желания и не хватает… некоторой смелости. Поэтому разоблачать Резуна и восстанавливать картину предвоенных дней будут любители по доступным им документам.

В книге «Адвокаты Гитлера» делался некоторый разбор того, что пишут различные авторы и особенно те, кто наиболее близок к «резунам», кои и являются по сути адвокатами Гитлера (без всяких кавычек) — ведь Гитлер заявлял в меморандумах, что нападает на СССР исключительно в целях самозащиты от нападения, которое готовит Сталин. Здесь же попробуем закончить с вопросом приведения или неприведения войск западных округов в боевую готовность перед 22 июня на разборе документов, фактов и мемуаров ветеранов — от рядовых до маршалов.

Мемуары генералов достаточно активно использует прежде всего сам В. Резун, и стоило бы начать наш разбор с его анализа воспоминаний или, тем более, действий маршала Советского Союза Г.К. Жукова. Но чтобы разобрать (не сильно углубляясь в документы и мемуары, которые начисто опровергают Резуна) только одну главу из его книги, нужно написать втрое больше, а чтобы разобрать лишь небольшой текст «лондонского сидельца», пришлось бы море информации выложить в виде комментариев. Поэтому серьёзно разбором перлов, буквально каждого слова Резуна настоящие историки и не занимаются. Тем более, для того чтобы показать блеф Резуна, вполне достаточно знаний простого любителя истории, уважающего свою страну и её тогдашнее руководство. Понимающего, где действительно виноват тот же Жуков, а где просто чересчур, мягко говоря, предвзятое отношение Резуна к маршалу. «Творчество» В.Б. Резуна рассмотрим, возможно, в отдельном исследовании (отдадим, так сказать, дань моде), а пока рассмотрим всё тот же вопрос: приводились ли в боевую готовность войска западных округов, и именно к известной в Москве заранее дате нападения Гитлера, к 22 июня.

Попробуем продолжить (закончить?) разговор на тему: как проходило приведение войск западных округов в боевую готовность перед 22 июня. И, пожалуй, попробуем наконец показать то, как Павловы это приведение сорвали, покажем «механизм измены» генералов. И начнём с планов войны в СССР.

НЕМНОГО О ПРЕДВОЕННЫХ ПЛАНАХ ВОЙНЫ РККА

Термин «планы войны» очень любят использовать резуны. Якобы планы войны Сталина по нападению на Гитлера где-то есть и их прячут до сих пор. Однако на самом деле никаких планов войны не существует в принципе, и так вообще никто в армии не говорит. Есть некое понятие — «план обороны». Но даже этих планов как таковых не существует и существовать не может. Это нечто вроде упрощенного названия. Ведь под планом обороны подразумевают комплекс мероприятий и документов на случай нападения врага. Вместе с соответствующими картами, графиками, таблицами этот комплекс документов занимает несколько чемоданов (основные планы выложил на своем сайте исследователь Ю. Веремеев, он и показал, что всё выложить-«опубликовать» просто физически невозможно).

Основным на июнь 1941 года являлся такой документ: «Соображения по плану стратегического развёртывания Вооружённых сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками…» Разработан он был в августе 1940 года маршалом Шапошниковым, начальником Генштаба РККА на тот момент. Подписан — в августе 1940 года и утверждён Сталиным и Молотовым, главой правительства СССР в то время. Затем этот план развёртывания постоянно дополнялся и корректировался вплоть до начала войны. Назвать его ни оборонительным, ни, тем более, агрессивным в принципе невозможно. Хотя такие последователи В. Резуна как М. Солонин и М. Мельтюхов до этого уже договорились в своих работах (как, впрочем, и многие другие их как сторонники, так и оппоненты).

«Соображения…» Шапошникова:

«ОБ ОСНОВАХ СТРАТЕГИЧЕСКОГО РАЗВЕРТЫВАНИЯ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ СССР б/н [не позже 19 августа 1940 г.]

Особой важности Сов. секретно

Только лично

Докладываю на Ваше рассмотрение соображения об основах стратегического развёртывания Вооружённых сил СССР на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы.

Докладывая основы нашего стратегического развёртывания на Западе и на Востоке, прошу об их рассмотрении.

ПРИЛОЖЕНИЕ: особо важн. схема № 1

Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза (С. Ткмошенко)

Начальник Генерального штаба К[расной] А[рмии] Маршал Советского Союза (В. Шапошников)

ЦАМО РФ. Ф. 16. On. 2951. Д 239. Лл. 1–37. Рукопись на бланке: “Народный комиссар обороны СССР”. Имеется помета: “Записано в одном экземпляре. Исполнитель зам. нач. Опер. упр. генерал-майор Василевский”. Подлинник, автограф Б.М. Шапошникова» (http://bdsa.ru/index.php?option=com_content&task=vi ew&id=1489)


В те дни предусматривали два варианта нападения Германии — «северный», по которому главный удар будет направлен на Прибалтику и Белоруссию, и «южный», в котором стоит ждать главного удара по Украине. Предпочтение отдаётся «северному» варианту, хотя и предполагается, что «не исключена возможность, что немцы с целью захвата Украины, а в дальнейшем и Кавказа, сосредоточат свои главные силы к югу от устья р. Сан в районе Седлец, Люблин с направлением главного удара на Киев.

Этот удар, по-видимому, будет сопровождаться вспомогательным ударом на севере из Восточной Пруссии, как указывалось выше.

При этом варианте действий Германии надо ожидать, что немцы выделят для действий на юге 110–120 пехотных дивизий, основную массу своих танков и самолётов, оставив для действий на севере 50–60 пехотных дивизий, часть танков и самолётов».

Однако в этом плане Шапошникова «основным, наиболее политически выгодным для Германии, а следовательно, и наиболее вероятным является 1-й вариант её действий, т.е. с развёртыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан».

Рассматривая «северный» вариант согласно этих «Соображений…» предусматривается такое развитие событий:

«V. Основы стратегического развёртывания

На Западе

Считая, что основной удар немцев будет направлен к северу от устья р. Сан, необходимо и главные силы Красной Армии иметь развёрнутыми к северу от Полесья.

На Юге активной обороной должны быть прикрыты Западная Украина и Бессарабия и скована возможно большая часть германской армии. Основной задачей наших войск является — нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной ПРУССИИ и в районе Варшавы…»

То есть единственно утверждённые и законные «Соображения…» Шапошникова предусматривают: если Германия собирается нападать и будет наносить свой главный удар по Прибалтике и Белоруссии, то задача СССР — активной обороной сдерживая неприятеля на Украине, организовать «нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы». Т.е. ударить по немецким войскам, расположенным в В. Пруссии и в районе Варшавы, в Польше. По «сосредоточивающимся» в этих районах войскам Германии! (В сентябре уже Мерецков разработал свои «Соображения», но т.к. они остались практически точной копией «Соображений» Шапошникова, то их не стали утверждать…)

«Резуны» могли бы праздновать победу — агрессия СССР «доказана»… Но — только в том случае, если бы речь шла об ударе именно по ещё только сосредотачивающимся немецким войскам. А так не совсем ясно: по каким же войскам собирались наносить удар в плане Шапошникова (во всех публикациях так это слово написано).

Но. Даже если хочется кому-то видеть в этих словах «Соображений…» Шапошникова именно подготовку агрессии (удар по сосредотачивающимся войскам Германии), то одно дело — иметь некие планы, а другое — какие планы возникнут на основе этих планов! Ведь после утверждения «Соображений…» от августа 1940 года Генштаб дал команду округам разработать свои планы прикрытия на случай уже нашей мобилизации и сосредоточения войск. А вот в них уже и показано: никакой подготовки превентивного удара по вермахту с целью «нанесения поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной ПРУССИИ и в районе Варшавы» или ещё где, нет и не предусматривается. Самые последние Директивы НКО и ГШ на разработку окружных планов прикрытия и обороны госграницы были датированы 5–14 мая. И в них чётко приказывалось:

для ПрибОВО — 503920/сс/ов от 14 мая: «С целью прикрытия отмобилизования, сосредоточения и развёртывания войск ПрибОВО к 30 мая 1941 года лично Вам с начальником штаба и начальником оперативного отдела Штаба округа, разработать:

а) детальный план обороны государственной границы Литовской ССР…»]

для ЗапОВО — № 503859/сс/ов от 14 мая: «С целью прикрытия отмобилизования, сосредоточения и развёртывания войск округа к 20 мая 1941 г. лично Вам с начальником штаба и начальником оперативного отдела штаба округа, разработать:

а) детальный план обороны государственной границы…»;

для КОВО — № 503859/сс/ов от 5–6 мая: «Для прикрытия мобилизации, сосредоточения и развёртывания войск округа к 25 мая 1941 года лично Вам с начальником штаба и начальником оперативного отдела штаба округа разработать:

1. Детальный план обороны государственной границы…»;

для ОдВО — № 503874/сс/ов от 6 мая:

«Для прикрытия мобилизации, сосредоточения и развёртывания войск округа к 25 мая 1941 года лично Вам с начальником штаба и начальником оперативного отдела штаба округа разработать:

1. Детальный план обороны государственной границы…».

В мае же 1941 года (к середине мая, на основании разведданных на 15 мая) Василевский с Жуковым изготовили черновик новых «Соображений…», по которым они предлагали нанести именно превентивный удар по немецким войскам. Именно этим (а не «Соображениями…» от августа 1940 г.) никем не утверждённым черновиком и размахивают резуны, пытаясь доказать, что Сталин собирался напасть первым и военные по его команде изготовили такой план нападения, да Гитлер опередил («как жаль» или «к сожалению» — выбирайте по вкусу).

Но ещё раз повторю: на случай отражения агрессии, отражения первого удара напавшего врага в приграничных округах испокон веков существуют «план обороны и прикрытия госграницы, которые также входят в комплекс документов плана обороны страны. Эти планы прикрытия военные в обиходе иногда называют планами обороны. Однако тот же В. Резун никогда не употребляет термин «планы прикрытия»! Эти планы прикрытия (ПП) всегда существовали и в западных округах, тем более с тех пор, как к СССР были присоединены Западная Белоруссия и Западная Украина с Бессарабией (Молдавией). Они постоянно дорабатывались и корректировались, и это, в принципе, норма военного планировании и службы.

Последняя корректировка существующих «планов обороны и прикрытия госграницы» западных округов была осуществлена в начале мая 1941 года, когда в западные округа из Генштаба отправили Директивы НКО и ГШ на разработку новых П.П. К концу мая все планы обороны и прикрытия западных округов командующие этих округов должны были представить в ГШ на утверждение.

Были ещё планы мобилизации, которые вместе с планом развёртывания входят в понятие «план войны», но их рассматривать здесь не будем.

Как меняются окружные ПП?

Просто. По мере необходимости в округа отправляется директива на разработку нового, а вернее, на уточнение старого плана прикрытия. В округах ставят задачу в армии, а те — в корпуса и дивизии, до полков включительно, и командиры разрабатывают свои ПП в части, их касающейся. Войска приграничных округов имеют свои ПП, и им всё равно, что там готовят в Москве — оборону или нападение. Задача приграничных округов — быть готовыми к отражению первого удара врага. И для этого у них и есть свои планы обороны и прикрытия. И они на июнь 1941 года в дивизиях были.

Другой вопрос, что после прихода в западные округа Директив НКО и ПП от начала мая 1941 года новые ПП на уровне штаба округа в этих округах отработали и отправили на утверждение в ГШ к 10–20 июня. А на уровне дивизий и корпусов с армиями командиры, как оказалось, этих новых ПП часто в глаза не видели. Так войска западных округов, особенно приграничные дивизии, особых изменений по новым планам обороны и прикрытия, не имели и поэтому существующие у них на руках «красные пакеты» с указаниями из «устаревших» ПП были в силе. Но в данном случае не нач. ГШ виноват в том, что Павловы на местах сорвали («не проконтролировали внесение изменений») отработку уточнённых ПП и не довели до комдивов, что эти новые уточнения вообще приходили в начале мая 1941 года из Москвы в округа.

* * * 

К какой войне готовилась РККА? Тут тоже никакой тайны нет.

Красная Армия готовилась не к оборонительной войне, а к наступательной. Резуны называют это агрессией. Но все всегда и говорили, что Красная Армия готовилась именно к наступательным действиям в случае нападения на СССР агрессора. Собирались ответить немедленным «сталинским» ударом на удар. Каждый год по ТВ показывают к/ф Озерова «Битва за Москву», снятый до выхода в свет «открытий и разоблачений» В. Резуна, и там в уста героев именно это и вкладывают: будем воевать на чужой земле, ответим ударом на удар сразу, как только враг нападёт, не допуская захвата своей земли. Ни пяди. И все мемуаристы описывают, что все последние месяцы перед войной в дивизиях западных округов занимались именно отработкой наступательных действий войск по прорыву немецких укреплений, а не подготовкой к обороне от напавшего врага. Это никто особо не скрывал, и нечего резунам тут конспирологию разводить и искать некую тайну.

В каждой части были планы по действиям их в случае войны, в случае нападения на СССР врага. Приграничные дивизии выходили по своим планам прикрытия госграницы в угрожаемый период и тем более в случае начала войны в районы своей обороны и занимали рубежи на своих речках, мостах и перекрёстках дорог непосредственно у границы. Войска второго эшелона и резервы округов имели свои планы по выходу в районы сосредоточения по боевой тревоге, где им предстояло дожидаться следующей команды: идти в такой-то район, где обозначился успех у противника, и помогать дивизиям первого эшелона наносить контрудары по врагу или начинать наступление на врага, если к этому располагает обстановка. Или же они должны были занимать оборону второго эшелона на расстоянии примерно до 100 км, дожидаясь прорвавшегося врага.

И Генштаб во главе с Жуковым ни для каких «нижестоящих эшелонов командной структуры» подробно ничего не составлял. В ГШ составили только общие Директивы на разработку новых майских планов обороны госграницы, а уже в округах на основе этих Директив и разработали свои окружные «планы обороны и прикрытия». Детально. Более подробно расписав в них действия отдельных частей. Не более и не менее.

Рассмотрим для примера директиву НКО и ГШ для КОВО, которая пришла в Киев в начале мая (приводится по сборнику документов «Россия. XX век. Документы. 1941. В 2 книгах. Книга вторая». Под ред. акад. А.Н. Яковлева. М.: Международный фонд «Демократия», 1998 г. В интернетовском простонародье этот сборник называют «Малиновкой», обе его книги есть в Интернете для всех желающих). Все сокращения мои.

«№ 482. ДИРЕКТИВА НАРКОМА ОБОРОНЫ СССР И НАЧАЛЬНИКА ГЕНШТАБА КРАСНОЙ АРМИИ КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ КОВО

№ 503862/сс/ое [не позднее 20 мая 1941 г.] <<Совершенно Особой Экз. № 2

секретно важности Карта 1:1 000 000

Дня прикрытия мобилизации, сосредоточения и развёртывания войск округа к 25 мая 1941 года лично Вам с начальникам штаба и начальникам оперативного отдела штаба округа разработать:

1. Детальный план обороны государственной границы <…>.

Задачи обороны:

1. Не допустить вторжения как наземного, так и воздугиного противника на территорию округа.

2. Упорной обороной укреплений по линии госграницы прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развёртывание войск о/круга <…>.

IX. Общие указания.

План прикрытия вводится в действие при получении шифрованной телеграммы за моей, члена Главвоенсовета и начальника Генерального штаба Красной Армии подписями следующего содержания: “Приступите к выполнению плана прикрытия 1941 года”.

Народный Комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза С. Тимошенко
Начальник Генерального штаба КА генерал армии Жуков

ЦАМОРФ.Ф. 16. On. 2951. Д. 259-Л. 1–17. Рукопись на бланке: “Народный комиссар обороны СССР”. Имеются пометы: “Исполнено в 2-х экз. 1 Камвойсками КОВО, № 2 — в дело Оперативного] Упр[авления] Генштаба. Исполнил зам. нач. Опер. Упр. генерал-майор Анисов». Копия заверена зам. начоперотдела Генштаба КА генерал-майором Анисовым 7 мая 1941 г.»

После этого в Киевском ОВО и разработали свой детальный план обороны государственной границы:

«Совершенно Особой Экз. № 2

секретно важности

ЗАПИСКА по плану обороны на период отмобилизования, сосредоточения и развёртывания войск КОВО на 1941 год.

I. Задачи обороны.

Не допустить вторжения как наземного, так и воздушного противника на территорию округа.

Упорной обороной укреплений по линии госграницы прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развёртывание войск округа. Противовоздушной обороной и действиями авиации обеспечить нормальную работу железных дорог и сосредоточение войск округа.

Всеми видами разведки своевременно определить характер сосредоточения и группировку войск противника.

Активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и мощными ударами по основным группировкам войск, железнодорожным узлам и мостам нарушить и задержать сосредоточение и развёртывание войск противника.

Первый перелёт и переход государственной границы нашими частями может быть произведён только с разрешения Главного Командования.

II. Соседи и границы с ними. Правее — Западный Особый военный округ. Штаб округа с 3-го дня мобилизации — Барановичи.

Его левофланговая 4-я армия организует оборону на фронте Дрогичин, иск. оз. Свитязское. Штаб 4-й армии Кобрин. Граница с ЗапОВО р. Припять, Пинск, Влодава, Демблин, Радом. Все пункты для ЗапОВО включительно.

Левее Одесский военный округ.

Штаб с 3-го дня мобилизации Тирасполь…»

Здесь надо напомнить: уже 18 июня 1941 года штаб КОВО получил приказ-разрешение от Тимошенко и Жукова на вывод штаба округа в полевое управление, в Тарнополь (Тернополь) к 22 июня! (Сам приказ пришёл в Киев утром 19 июня…) Т.е. ещё не объявляя мобилизацию в округе и стране, штабы округов выводились в полевое управление! И именно к 22 июня, к дате нападения Германии на СССР. Далее в окружном плане обороны и в приложениях к нему подробно расписывается для каждой дивизии её манёвр. Думаю, каждый желающий вполне может найти в Интернете эти планы, они достаточно подробные и детальные и именно оборонительные. В этих ПП ясно сказано, что должны пресекаться любые попытки противника прорвать именно нашу оборону, а не некие боевые порядки или просто границу, как могло бы быть указано в задачах армии, если бы готовились нападать сами и первыми.

Также в ПП подробно расписывалось по каждой армии и резервам этого округа.

По имеющимся доступным на сегодня документам видно, что по тому же КОВО эти ПП датированы секретным делопроизводством штаба округа 2 июня 1941 года. Т.е. генерал-лейтенант Пуркаев отпечатал этот план обороны лично ко 2 июня. Но оба экземпляра готового плана были отправлены в ГШ на утверждение только 21 июня. Один экземпляр должны были подписать и вернуть в округ, а второй, заверив подпись наркома, оставляют в Г.Ш. (Либо возвращают оба на переработку, если не утвердят с первого раза, но такое бывает редко…) Таков порядок в ГШ Но при этом в округе остаются рабочие тетради командиров, в которых производилось отрабатывание нового плана.

Так что планы обороны в округах были. Они были отработаны до майских директив и уточнялись после майских. Свой план обороны ко 2 июня отработали в КОВО и ПрибОВО, свой — к 19 июня в ОдВО и свой — к 10 июня в ЗапОВО:

ПрибОВО — директива НКО и ГШ на разработку ПП № 503920сс/ов от 14.05.1941 г. (ЦАМО РФ, ф. 16, оп. 2951, д. 227 л. 33–47.) — отработать к 30 мая.

- ПП № 0030 2.6.1941 г. (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 242, л. 1–35) поступил в ГШ на утверждение 12.06.1941 г.

ЗапОВО — директива НКО и ГШ на разработку ПП № 503859сс/ов от 14.05–1941 г. (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 237 л. 65–87) — отработать к 20 мая.

- ПП №? (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 243, л. 4–34) отправлен из округа на утверждение в ГШ 11.06.1941 г.

КОВО — директива НКО и ГШ на разработку ПП № 5038б2сс/ов от 05.05.1941 г. (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 259, л. 1–17) — отработать к 25 мая.

- ПП №? (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, Д. 262, л. 2–49) отправлен из округа в ГШ 19.06.1941 г.

ОдВО — директива НКО и ГШ на разработку ПП № 503874сс/ов от 6 мая 1941 г. (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 253, л. 1–11) — отработать к 25 мая.

- ПП № 00276/оп 20 июня 1941 г. (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 253, л. 9–46) отправлен из округа на утверждение в ГШ 20 июня 1941 г.

Для сравнения: вроде как не имеющий потом расстрелянных генералов Ленинградский ВО также свой «план прикрытия» представил только к 10 июня:

ЛВО — директива НКО ГШ на разработку ПП № 503913ов/сс от 14.05–1941 г. — отработать к 30 (?) мая. — ПП №? (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 242, л.) поступил в ГШ 10.06.1941 г.

А Одесский ВО, в котором наиболее чётко выполняли приказы Москвы и лучше всех подготовились к нападению врага, свой ПП представил в Генштаб аж к 20 июня.

Почему отработанные к началу июня планы обороны не сразу отправлялись в Генштаб? Причины могут быть разные. Одна наиболее и достаточно существенная, которая не позволяет в данном случае увлекаться обвинением комокругов в саботаже, — это та, что ПП меняются и дополняются в том числе по разведданным о противнике. В мае — июне и наши войска выдвигались к границе, и вермахт постоянно наращивал свою группировку вторжения. У командующих западных округов была объективная потребность максимально использовать сведения о немецких войсках в уточняемых планах прикрытия и обороны своих округов. Так что, возможно, командующие запокругов получили из Москвы разрешение на уточнение этих ПП с целью их более полной отработки и, скорее всего, команду-разрешение прислать эти планы на утверждение в ГШ позже: ПрибОВО и ЗапОВО — 11–12 июня; КОВО и ОдВО — 19–20 июня! Опять же — в любом случае ПП на подпись наркому приносят не в один день. Ведь они достаточно объёмны, и их, прежде чем представить наркому на подпись, проверяют в ГШ те, кому положено, и на это требуется время. Но всё же удивляет, что отработанные к концу мая — в начале июня и подписанные уже в округах ПП начали отправлять в Генштаб только после 10 июня. И эти сроки утверждения установил именно нарком и начальник Генштаба. Тем более что отправленные в НКО после 10 июня ПП округов, законченные к концу мая, уже не изменялись…

Но самое важное — наличие или отсутствие подписи Жукова с Тимошенко на этих уточнённых планах особо не влияют на боеспособность округов, и начало войны в том же Одесском ВО показало это. И отсутствие подписей наркома и начальника Генштаба на планах прикрытия к 22 июня не было преступлением. На момент подписания плана в округе все должностные лица от комполка и выше также должны были иметь свои отработанные уточнённые планы, которые хранились у них в сейфах, в рабочих тетрадях. В это же время отрабатывались и «красные пакеты» для частей. Но их утверждать должны были в штабах округов, и время утверждения окружных планов в Москве уже играло роль — только после подписания в ГШ окружных планов обороны в округах могли подписать и утвердить «красные пакеты» для своих частей и вернуть их в части. Вот тут и можно обвинять Жукова и Тимошенко в том, что они не в начале июня принимали ПП, которые в принципе были уже готовы к концу мая — началу июня, а перенесли их утверждение на середину июня и позже! Но ещё раз напомню: некоторые новые майские планы не сильно отличались от предыдущих, апрельских, особенно на уровне корпусов и дивизий, что подтверждает и исследователь архивов С.Л. Чекунов: «Майские ПП в основе своей НИЧЕМ не отличались от предыдущих».

Так что, даже действуя по ним, командиры приграничных дивизий в принципе могли свою задачу выполнить. Но для некоторых округов апрельские планы сильно отличались от новых майских. Например, для ЗапОВО. Но повторяю: не отсутствие подписей Тимошенко и Жукова на ПП было проблемой. Преступлением оказалось то, что, как показали потом командиры от дивизии до армии западных округов, им-то как раз Павловы и не довели вообще директивы от 5–14 мая о разработке этих новых планов прикрытия!

В реальности свои планы в округах отработали ещё на основе декабрьских директив 1940 года, сочинённых по «Соображениям…» от октября — ноября 1940 года и утверждённых Сталиным. А потом всю весну шло уточнение и переработка планов обороны в соответствии с постоянно меняющейся обстановкой на западных границах и воззрениями Генштаба (и наркомата обороны) на возможные планы Германии — рассматривались различные удары по СССР. И в этом нет ничего особенного — обычная рутинная работа штабов. Тем более уточнения должны были проводиться и из-за того, что в эти месяцы также шло наращивание численности РККА вообще и западных округов в частности — вводились новые соединения и для них ставились свои задачи…

Можно сказать, что формально резуны правы — планы обороны не были утверждены, и значит, их вроде как не было. Но это не так. Не так просто. «Соображения…» от октября 1940 года утверждены были, а вот следующие, мартовские и прочие, — нет.

Возможно, «Соображения …» от марта 1941 года не подписали ещё и из-за того, что военно-политическая обстановка в мире и на немецкой стороне менялась ежедневно и вносить поправки в планы прикрытия и обороны госграницы, которые корректируются после появления скорректированных «Соображений…», можно чуть не каждый день. А вот переписывать и переутверждать каждый месяц «Соображения о стратегическом развертывании войск…» — ненужный «геморрой».

Тут стоит немного отвлечься и сказать что резуны (поголовно) уверяют окружающих, что и план от 15 мая, и «Соображения…» от 11 марта 1941 года — это документы и планы Сталина и СССР на нанесение удара по Германии первыми. То есть это планы нападения! К этой компании примыкают и историк М. Мельтюхов и его сторонники-поклонники. Но Мельтюхов в своей книге «Упущенный шанс Сталина» хотя бы несколько лет назад считал «Соображения…» Шапошникова — Мерецкова от августа — октября 1940 года ещё вроде как оборонительными. Однако 19 июня 2011 года в д/ф Пивоварова «22 июня. Роковые решения», показанном по НТВ, Мельтюхов сподобился на пару с М. Солониным заявить, что агрессивная политика Сталина по нанесению превентивного удара (нападению на Гитлера первыми) началась уже с «Соображений…» Шапошникова от августа 1940 года!

То, что творил Мельтюхов на пару с Солониным в этом фильме Пивоварова, иначе как шулерством не назовёшь. Ведь эти историки умудрились просто выбросить начало «Соображений…» Шапошникова, в котором говорится, что это на СССР собирается нападать враг:

«III. Вероятные оперативные планы противников»:

«против Советского Союза на Западе может быть развёрнуто…», «Германия… развернёт свои главные силы… с тем, чтобы из Восточной Пруссии через Литву нанести и развить главный удар в направлении на Ригу, на Ковно и далее на Двинск, Полоцк или на Ковно, Вильно и далее на Минск. Одновременно необходимо ожидать ударов на фронт…».

То есть в самом начале «Соображений…» Б.М. Шапошникова от августа 1940 года чётко сказано, кто нападает первым и кто агрессор! Но Мельтюхов с Солониным этого «не заметили» и сразу перешли к пункту «V. Основы стратегического развёртывания», который просто переврали по сути. Ведь в этом пункте указано, повторю, что «основной задачей наших войск является — нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной ПРУССИИ и в районе Варшавы: вспомогательным ударом нанести поражение группировке противника в районе Ивангород. Люблин, Грубешов. Томашев. Сандомир…» То есть по войскам, находящимся в В. Пруссии и под Варшавой.

Но Мельтюхов на пару с Солониным немного «слукавили», а точнее, просто не стали сообщать зрителю, что «Соображения…» — это, конечно, важный документ, но воевать всё же будут по планам, разработанным после него в приграничных округах! И при этом эти резуны умудрились переврать самое важное — они заявили, что уже в «Соображениях…» от «июля [?] 1940 года» главным считался удар через Украину по южной Польше. И преподнесли этот удар именно как удар первыми по Германии со стороны СССР! А ведь в «Соображениях…» чётко прописано, что Шапошников — Мерецков считали главным в ударе Германии: «Основным, наиболее политически выгодным для Германии, а следовательно, и наиболее вероятным является 1-й вариант её действий, т.е. с развёртыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан». Удар по Украине в этом документе предполагается, но толком не рассматривается.

Всё-таки «резунизм», и правда, заразная болезнь и не слишком хорошо влияет на неокрепшие умы…

Примечание. Разбору «Соображений…» от 11 марта 1941 года историк М. Мельтюхов посвятил целую книгу — «Упущенный шанс Сталина» (эта книга подробно разбирается в книге «Адвокаты Гитлера», гл. «Новые резуны»). Там он заявил, что в этих «Соображениях…» указан срок нашего нападения первыми на Германию — 12 июня. Но если уж Мельтюхов уверяет, что там была обозначена дата нападения СССР на Германию — «Наступление начать 12.6», 12 июня 1941 года, то стоило бы привести полную цитату из этого документа, а точнее — фотокопию той страницы, где эта фраза написана (говорят, эта пометка сделана на обратной стороне одного из листов документа), с указанием архивных данных документа и т.п. Это ведь сообщает М.А. Гареев в труде «Неоднозначные страницы войны. Очерки о проблемных вопросах Великой Отечественной войны», М.: Воениздат, 1995, с. 93: «…в Докладе от 11 марта 1941 года (в той части, которая не опубликована) рукой Ватутина вписана фраза: “Наступление начать 12.6”…»!

Ведь это же сенсация: Мельтюхов нашёл подтверждение агрессивных планов СССР и Сталина! Однако он почему-то фотокопию документа не привёл, ограничился таким заявлением: «Точный срок начала наступления, как известно, определяется стороной, которая планирует располагать инициативой начала боевых действий. Правда, этот срок не был выдержан, но его появление в документе очень показательно, как и то, что это единственный документ советского планирования, который опубликован в новейшем документальном сборнике в извлечении».

Вообще-то срок возможного наступления в документах указывают в самом тексте, а не на обратной стороне карандашом и почерком, похожим на ватутинский. Или вообще отдельным документом. Например, в «варианте Барбаросса» от декабря 1940 года нет срока нападения на СССР, он появляется в соображениях по стратегическому развёртыванию немецких войск, и то только в апреле — мае 1941 года, после того, как Гитлер в марте на одном из совещаний озвучил эту дату. А тут — некая странная фраза на обратной стороне листа документа, сделанная непонятно кем.

Видимо, Мельтюхов понимает, что данные «Соображения…» от 11 марта, на которые он сослался (и которые, похоже, выложены в сборнике документов «от Яковлева»), — фальшивка. Вот и не приводит копию этих «Соображений…»

Достаточно известный (в узких кругах Интернета) архивный копатель С.Л. Чекунов («Сергей ст.») о мартовских «Соображениях…» высказался так: «Про майские ничего не могу сказать, история их появления достаточно тёмная и до сих пор не прояснённая, а вот мартовские — это никакие не новые. Я уже несколько раз говорил, повторю ЕЩЁ раз: мартовские соображения — это документ, разработанный в точном соответствии с планом разработки оперативных планов и представляющий собой “ЮЖНЫЙ” вариант развёртывания. “СЕВЕРНЫЙ” должны были разработать (в соответствии с планом разработки оперативных планов) ПОЗДНЕЕ. Пока следов “северной” разработки не найдено…

Сентябрьские соображения («Соображения…» Шапошникова — Мерецкова. — Авт.) — это ОБЩИЙ документ. В соответствии с ним и разрабатывались “СЕВЕРНЫЙ” и “ЮЖНЫЙ” варианты.

Последовательность такая: сентябрьская разработка (утверждена), затем был написан ПЛАН разработки ЧАСТНЫХ вариантов, и уже в соответствии с ним работа и продолжалась. Вот эти ЧАСТНЫЕ варианты утверждение и не проходили…»

И как подтверждает уже исследователь Веремеев, мартовские «Соображения…» действительно не имеют подписи Сталина. Хотя карты к ним и прочие документы подписаны военными. То есть подписаны и утверждены были основные «Соображения…» о стратегическом развёртывании РККА на случай войны с Германией, а вот разные варианты действий РККА на случай различных предполагаемых действий Гитлера так и оставались в стадии разработок Ведь всю весну шли и непрерывное сосредоточение немецких войск на советской границе с постоянной сменой информации по количеству и дислокации вермахта, и реорганизации в самой РККА. И на основании имеющихся и вновь появляющихся уточнённых «Соображений…» Генштаб постоянно вносил поправки в существующие планы прикрытия и обороны границы, которые постоянно отрабатывались в округах.

В чём основная задача ПП? Например, те же резуны (иногда дня в армии не служившие) уверяют: задача ПП только и прежде всего в прикрытии отмобилизования своих войск. То есть, отвечая на этот вопрос, резуны поступают просто: читают первые строчки этих ПП, например, для КОВО: «ЗАПИСКА по плану обороны на период отмобилизования, сосредоточения и развёртывания войск КОВО на 1941 год…» (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 262, л. 2–49.)

Также можно прочитать и директиву НКО и ГШ для того же КОВО, в которой указано: «Для прикрытия мобилизации, сосредоточения и развёртывания войск округа к 25 мая 1941 года лично Вам с начальником штаба и начальником оперативного отдела штаба округа разработать…» и которую резуны в принципе не считают планом обороны. Хотя дальше идёт то, что и является сутью ПП: «Разработать: 1. Детальный план обороны государственной границы…»

Как это выглядит в реальности — «прикрытие мобилизации, сосредоточения и развёртывания войск», — многие и сами часто представить не могут, но, пожалуй, тот же «Сергей ст.» высказался достаточно чётко: «Задача ПП не в прикрытии мобилизации как таковой (неважно, скрытой или открытой), а в обеспечении начального периода войны (в котором осуществляются мобилизация, сосредоточение и развёртывание)».

То есть основная цель ПП расписана в следующих задачах ПП:

«1. Задачи обороны. Не допустить вторжения как наземного, так и воздушного противника на территорию округа. Упорной обороной укреплений по линии госграницы прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развёртывание войск округа» (КОВО).

«2. Общие задачи войск округа по обороне госграницы:

а) упорной обороной полевых укреплений по госгранице и укреплённых районов: не допустить вторжения как наземного, так и воздушного противника на территорию округа; прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развёртывание войск округа…») (ЗапОВО).

Приоритеты получаются такие: сначала «не допустить вторжения противника на территорию округа», а уже затем «упорной обороной прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развёртывание войск округа». То есть основной задачей ПП является именно и прежде всего недопущение вторжения врага на территорию округа (и страны) в случае его нападения. А уж под прикрытием этой обороны пройдёт и мобилизация в округах и во всей стране, и подготовка главных сил РККА для нанесения ответного удара…

«Прикрытие государственной границы предполагает сумму мероприятий, проводимых командованием приграничных военных округов и округов приграничных войск с целью отразить или ослабить удары противника с сути, моря и воздуха, обеспечить благоприятные условия для развёртывания войск и ведения ими боевых действий» (Военный энциклопедический словарь. М.,1983 г.)

В Директиве НКО и ПИ № 5038б2/сс/ов для КОВО от 5–6 мая 1941 года указано, как происходит ввод в действие данного плана прикрытия: «1. План прикрытия вводится в действие при получении шифрованной телеграммы за моей, члена Главвоенсовета и начальника Генерального штаба Красной Армии подписями следующего содержания: “Приступите к выполнению плана прикрытия 1941 года”».

Часто задаётся примерно такой вопрос: «ПОЧЕМУ ПП не были введены до 22 июня?»

Чекунов даёт такой ответ: «Не введены ДО 22.6 потому, что а) разведка про…ла всё что можно и б) ошибки в оценке ситуации на высшем уровне — введены утром 22.6, когда уже было поздно».

В этом с ним солидарны многие, заявляющие себя специалистами по исследованию «трагедии 22 июня», хотя некоторые считают, что ПП вообще так и не ввели в действие. По крайней мере, приказом из Москвы.

Но данный ответ неверен по сути: а) разведка как раз и точно доложила возможную дату, и вскрыла все группировки и направления ударов; б) высшее руководство в лице Сталина прекрасно оценивало ситуацию и всё, что можно было сделать в той конкретной ситуации, сделало и дало возможность военным подготовиться к нападению, о котором было известно, что сами военные и подтверждают, дату нападения в ГШ точно знали чуть не за неделю; в) утром 22 июня ПП вводили в действие и это не было «поздно». Хотя бы потому, что часть мероприятий по ПП уже начали выполнять задолго до 22 июня — об этом подробно было сказано в книгах «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера». И также будет показано и в этой книге.

Чекунов привёл на форуме «миллитера» небольшой кусок такого документа: «ИНСТРУКЦИЯ ПО ПРИКРЫТИЮ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ГРАНИЦ В ПРЕДВИДЕНИИ ВОЙНЫ И НА ПЕРИОД МОБИЛИЗАЦИИ» (к сожалению, без реквизитов хранения…), в котором указано:

«1. Необходимость в прикрытии границ полевыми войсками может возникнуть: вследствие острых международных политических осложнений, угрожающих перерастанием в войну или же вследствие уже начавшейся войны, возникшей в результате внезапного нападения на СССР. Первый случай будет характеризоваться наличием особого предвоенного периода, тогда как во втором случае состояние войны наступает немедленно».

То есть ПП вводится и после внезапного нападения, и это не есть что-то необычное… Тем более что к весне 1941 года никто в высшем руководстве СССР и РККА не пребывал в неведении о том, как начнется война. В. Молотов сказал: «Всё больше стирается грань между мирным положением и войной — вползают в войну и воюют без открытого объявления войны» (выступление на XVII партконференции).

«Таким образом, как это и видно из опыта действий японцев в Китае или па опыте итало-абиссинской войны, в современных условиях никаких официальных объявлений войны не будет, равно как и предварительных ультиматумов, официальных приказов о мобилизации и т.д.

Стирание грани между мирным и военным положением, вытекающее из всей современной империалистической экономики и политики, приводит к ограмному развитию военной промышленности, созданию массовых вооружённых резервов, содержанию готовой к вторжению армии, созданию железобетонных барьеров на границе и т.п.

Война есть продолжение политики, но только другими средствами. “Вползание в войну“, вытекающее из экономики и политики империалистических государств, естественно, приводит к стратегической внезапности, к внезапному вторжению на территорию противника и стремлению сорвать планы мобилизации и сосредоточения противника.

Современные боевые и транспортные средства (авиация, автотранспорт, огромное развитие железнодорожного транспорта, мотомехвойска) обеспечивают эту внезапность.

Следовательно, и план войны (стратегический) должен предусматривать эту внезапность вторжения противника. Должна быть обеспечена готовность армий к отпору вторгшемуся противнику, должна быть обеспечена возможность опережения противника в сроках сосредоточения и развёртывания вооруженных сил». (Васильев Н.Г., военный инженер. Подготовка театра военных действий в дорожном отношении. Изд. Военно-инженерной академии РККА. М., 1938 г. Источник — http://zhistory2.forum24.ru)

Как видите, уже в 1938 году все прекрасно понимали, что никакой «прелюдии» начала войны не будет, как сегодня пытаются уверять многие историки, мол, профукали удар, потому что ждали «нот протеста» от Гитлера, «экономических или территориальных претензий, требований» и прочую лабуду…

Ерунда, ждали и понимали, что будет массированный удар внезапного вторжения и к нему надо готовиться. А начальником Генштаба в 1938 году был маршал Шапошников…

Вы представляете, что должен знать читатель, чтобы понимать, как и где врут резуны? Многие это понимают и используют — ведь специальных знаний у обывателя нет (а я тоже не штабист ни по образованию, ни по профессии…). Теперь понимаете, почему никто не собирается серьёзно развенчивать того же В. Резуна в подобных вопросах? Ответ простой: такой «ликбез» устраивать обывателю никому не надо. Резун вбросил пару фраз, а на разбор понадобилось бы несколько страниц опровержения. Вот поэтому никто особо и не рвётся в бой — опровергать В. Резуна, нехай Резун дальше «сочиняет».

Так что разбирать сочинения В. Резуна пока подробно и мы не станем. Ведь в каждой фразе у него либо блеф, либо безграмотность, либо передёрт. Но вы думаете, Резун не знает того, что я, простой обыватель (любитель и дилетант), показал в предыдущих книгах и покажу в этой?! Прекрасно знает. Однако он так и будет писать своё и дальше. Так что «никто и никогда не опровергнет В. Суворова». И не стоит… В конце концов, кому нужен этот «индеец Джо»?..

Также я не имею никакого желания хоть в чём-то переубеждать сторонников и поклонников Резуна, ни в коей мере. Разбор предвоенных дней и событий в показаниях генералов и в документах будет сделан не для них и тем более не для того, чтобы переубедить самого В.Б. Резуна. Подобные разборы перлов (точнее, бреда) резунов надо делать только для того, чтобы читающий имел представление о том, как было на самом деле. Кому интересно, могут подробнее почитать о событиях тех дней в разных книгах (например, историка А Мартиросяна… ну, и мои скромные книги — «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера»). Потом почитать сочинения Резуна и его поклонников и сторонников и выводы делать самим. И кстати, стоит читать и самого Г.К. Жукова. Если сопоставить его сочинения и размышления с фактами и документами, то можно увидеть, что маршал написал почти всю правду, «как оно было»… ну, может, чуток приврал…

В этом плане гораздо адекватнее такие историки, как А. Исаев.

Ещё недавно Исаев всячески уходил от вопроса: что же планировали в СССР в случае войны с Германией. Отрицал (да и сейчас отрицает) факт того, что советская разведка докладывала Кремлю всю необходимую информацию вплоть до сообщения точной даты нападения, начиная с 11 июня, после того как Гитлер 10 июня 1941 года подписал приказ о нападении на СССР с 22 июня. А сегодня уважаемый историк А. Исаев в интервью «Аргументам недели» (22 июня 2011 г. Беседовал Иван Конев — http://www.argumen-ti.ru/society/n294/112491) выдаёт следующее:

«У Сталина действительно была запланирована наступательная операция. Но только для разгрома главных сил противника, стоявшего у на-тих границ. С точки зрения военной стратегии претензий к ней нет. Идёт подмена понятий между наступательным военным планом и политической агрессией против другого государства. Это чушь и полное непонимание базовых вопросов военной стратегии…»

На что такой активный и слегка странный поклонник В. Резуна, как «К Закорецкий» (очень ревнующий к Резуну другого поклонника «лондонского сидельца», М. Солонина, который похоже, уже сам не знает, что делать с документами предвоенных дней, которые он находит в ЦАМО) радостно возопил: «Наконец-то! Наконец-то А. Исаев, годами протирающий штаны в читальном зале ЦАМО, признал, что оборонительных планов в СССР к июню 1941 года НЕ БЫЛО! Не найдено ни одного! А что было? Оказывается планы наступления».

О чём Исаев тут сказал? О том, о чём уже много лет пишет и говорит историк А.Б. Мартиросян. О подмене официально утверждённых Сталиным планов СССР по началу войны, в которых предусматривалось ведение именно оборонительных боёв войсками западных округов (в случае нападения Гитлера) в течение времени, необходимого для подготовки главных сил РККА Время это определялось до 15 суток от начала мобилизации.

Если бы мобилизацию объявили в СССР загодя, собираясь нанести упреждающий удар с целью сорвать сосредоточение и развёртывание немецких войск «в Восточной Пруссии и в Варшавском районе», то можно было бы говорить о намерении СССР-Сталина организовать агрессию. Но зимой 1940–1941 года СССР нападать никак не мог, а вермахт своё сосредоточение и развёртывание вёл уже активно. И к весне, к маю 1941 года наносить удар, чтобы сорвать это сосредоточение, СССР тем более не мог. Ибо нечем было — наши войска в западных округах тем более не были ни развернуты, ни сосредоточены для такого удара к маю 1941-го! Так что воевать СССР мог только в режиме обороны от возможного нападения Германии. При этом мобилизацию вводить было к маю уже просто поздно. В этом случае СССР тут же получил бы обвинение в подготовке агрессии против Германии, которая хоть и имеет свои войска и отмобилизованными и развёрнутыми, но выводит свои дивизии к советской границе исключительно «для отдыха»…

Так что СССР уже «опаздывал» от Германии в готовности к войне, и поэтому единственно верным решением было, основываясь на «Соображениях.,.» Шапошникова — Мерецкова, готовить западные округа к обороне. Для полной готовности к ответному удару главным силам РККА после начавшейся только после нападение врага мобилизации потребуется до «15 суток». Оставалось начать под видом учений вывод войск в районы по планам прикрытия. Что в условиях отмобилизованности приграничных дивизий, у которых штаты были приближены к штатам военного времени (по словам маршала М, Захарова), и позволяло по факту начать развёртывание войск западных округов по планам прикрытия.

После того как враг нападёт и приграничные войска завяжут бои в районе УРов, они должны будут продержаться те самые пару недель. За это время Главные силы РККА развернутся в тылах воюющих и погибающих армий запокругов и по мере готовности начнут ответное наступление на напавшего врага, который, возможно, дойдёт до «старой границы», но будет неминуемо разгромлен нашей армией. Мощным ответным ударом.

Однако наши военные в лице наркома обороны и начальника Генштаба, видимо, решили, что такая тактика не самая умная и гораздо лучше врезать по напавшему врагу сразу, перенеся войну с первых дней на его территорию. То есть это военные, а не Сталин запланировали наступательные операции на напавшего врага. И в этом Исаев, что традиционно для нашей исторической науки — валить всё на «усатого тирана», несколько не прав.

Хотя в принципе можно понять, как военные смогли убедить Сталина в том, что такой немедленный встречный удар вроде возможен и будет успешным. Ведь главные силы РККА начали своё выдвижение в западные округа уже в середине мая. Эти части и «дома» на местах доукомплектовывались и, прибыв на место, дополучали недостающий личный состав в РВК с техникой из народного хозяйства приграничных республик. Т.е. время «15 суток» после начала мобилизации вроде как было сокращено, и по факту мобилизационные мероприятия вроде как начали проводиться задолго до нападения Гитлера (те же учебные сборы позволили в мае — июне 1941-го резко повысить общую численность РККА).

Так что у Жукова в принципе вроде как были основания считать, что его авантюра с немедленным ударом из КОВО в попытке окружить до «100 немецких дивизий» в Польше может удаться. Но это была именно что авантюра. И дело вовсе не в том, что Павловы сорвали приведение гарнизонов в боевую готовность к исходу 21 июня и «украли» у Жукова такую «красивую победу». Даже если бы приведение в б/г состоялось, всё равно попытка нанести встречный удар, не имея в тылу готовых к войне главных сил РККА, становилась именно преступной и гибельной авантюрой. На это в своё время указывал и Уборевич Тухачевскому.

Главные силы РККА в тылах готовы к 22 июня ещё не были, но, видимо, Жуков решил, что они «дозреют», пока он будет лихо громить врага на его территории силами западных округов. И даже если при этом войска западных округов полягут в этих наступлениях (примерно так Тухачевский Уборевичу и отвечал) — ничего страшного. Главные силы успеют подготовиться и врежут по уже ослабленному противнику. Это была авантюра с непредсказуемым результатом, ну а Павловы эту авантюру только усугубили, когда сорвали приведение своих войск в боевую готовность и на направлении главного удара вермахта открыли фронт врагу. И особенно когда подставили под разгром Брестское направление!

Следующее, что поведал газете Исаев, так это то, что стало происходить в середине июня в РККА и СССР. До сего дня события последних двух недель, а точнее, примерно с 10 июня, когда Гитлер подписал приказ о нападении на СССР с 22 июня, никто из историков особо не разбирал действия СССР. Знали ли в Кремле о дате нападения, проводилось ли повышение боеготовности войск западных округов в эти дни, не рассматривалось. И тот же Исаев писал, что слишком поздно узнали в Кремле о возможном нападении и поэтому слишком поздно «нажали красную кнопку тревоги». При этом Исаев раньше говорил вроде как о буквально паре дней перед 22 июня.

Однако сегодня он говорит уже несколько другое:

«В середине июня начинается паника. Советское руководство принимает лихорадочные меры по приведению страны в боеготовность. И в числе этих мер начинается выдвижение глубинных корпусов особых округов, выдвижение армии из внутренних округов. Это движение, естественно, не успевает завершиться до 22 июня…»

То есть Исаев вроде как «Америку открыл» — «в середине июня» (примерно с 15 июня?) «начинается паника» и «Советское руководство принимает лихорадочные меры по приведению страны в боеготовность. И в числе этих мер начинается выдвижение глубинных корпусов особых округов» в сторону границы.

Но, во-первых, никакой паники вообще-то не было, а во-вторых, никакой и особой лихорадки тоже не было в выдвижении этих войск, что и являлось повышением боевой готовности. А в-третьих, войска западных округов вполне успели бы к 22 июня и выйти на исходные рубежи, и быть приведены в боевую готовность, если бы не саботаж Павловых на местах.

Ведь есть пример одного округа, где командование в лице начальника штаба округа генерала М.В. Захарова действительно успело за эти же дни и боевую готовность своих войск повысить, и авиацию убрать до нападения с открытых аэродромов, и выйти на исходные рубежи обороны.

Писал ли об этом раньше Исаев? Писал. Но очень уж обтекаемо, наподобие того, как писал об этом тот же Г.К. Жуков: «Нарком обороны рекомендовал провести тактические учения в сторону границы»… Без указания сроков и дат начала этих «учений». А теперь Исаев прямо привязал начало этого выдвижения к важному событию — «Сообщению ТАСС» от 13–14 июня, на которое Гитлер не ответил и которое якобы стало основанием для начала выдвижения наших войск в западных округах! С 15 июня! Это же он написал и в книге «1941 в сослагательном наклонении. Великая отечественная альтернатива» (М., 2011 г., с. 71).

Дело в том, что по моей просьбе Исаеву ещё в 2010 году дали почитать черновой вариант моей книги «Кто проспал начало войны?», в которой и показано что именно после 15 июня в западных округах началось выдвижение войск второго эшелона директивами НКО и ГШ от 12 июня в «районы, предусмотренные планом прикрытия». Что означает только одно — приведение войск западных округов в повышенную боевую готовность! А фактически — ввод в действие плана прикрытия. Не на 100%, частично, но вводили в действие именно планы обороны и прикрытия госграницы. И сам Исаев это нехотя признает в своих книгах.

Исаев, похоже, наконец это «переварил» и теперь выдает как азбучную истину, которая всем известна (до лета 2011 года в его книгах о 22 июня ничего такого ещё не было). Однако на самом деле выдвижение войск в западных округах началось гораздо раньше середины июня (в моём черновике на тот момент эта дата ещё не была указана). Выдвижение войск в Западном особом военном округе, где командовал будущая «невинная жертва сталинизма» Д.Г. Павлов, выдвижение «глубинных дивизий» в «районы, предусмотренные планом прикрытия», началось вообще в 7–00 утра 11 июня (а в ОдВО — 8 июня)!

Как быстро бежит время. Ещё год, полгода назад то, о чём уже много лет говорит историк А.Б. Мартиросян — о том, что наша разведка за 10–12 дней до нападения Гитлера на СССР сообщила её точную дату, — воспринималось, мягко говоря, с недоверием. А после публикации в «Красной звезде» в феврале 2011 года статьи Мартиросяна «Что знала разведка?» и тем более после выхода книги коллег Мартиросяна о внешней разведке «Агрессия. Рассекреченные документы службы внешней разведки РФ 1939–1941 гг.» (М., 2011 г.) это постепенно становится «давно известным фактом». (Впрочем, составители сборника умудрились показать донесения разведчиков о точной дате только с 17 июня и так, что не совсем и понятно — что это за разведчики и имеют ли данные документы архивные реквизиты.)

Кстати, 21 июня 2011 года в официальной газете РФ «Российская газета» было опубликовано интервью генерала Л. Соцкова, в котором тот, анонсируя упомянутую книгу «Агрессия …», сообщает, что «нападение Гитлера на СССР 22 июня 1941-го было вероломным. Но не внезапным». Что дату о нападении Сталину докладывали загодя. Соцков также сказал о сообщениях, поступавших только после 17 июня из Финляндии… В отличие от Мартиросяна, который указывает, что подобные сообщения пошли уже 11 июня как минимум из той же Финляндии.

Ещё Соцков выдал такой перл: «Сталин настолько боялся обвинения в агрессии и трудностей, которые возникнут, что игнорировал разведсообщения. Когда даже день нападения был назван, авиацию не рассредоточили. А морской флот, по распоряжению его руководителя, рассредоточить успели, и он понёс минимальные потери…»

Интересно, кого Соцков обвиняет в том, что авиацию не рассредоточили даже 21 июня, и верит ли сам, что адмирал Кузнецов мог по личной инициативе привести флот в полную боевую готовность в ночь на 22 июня? Но, похоже, старый генерал так и не понимает, что начавшееся в западных округах активное выдвижение войск в сторону границы с 11–15 июня и было повышением боевой готовности войск в связи с поступавшими после 10 июня сообщениями разведки о том, что Гитлер официально подписал приказ с датой нападения — 22 июня. (Напоминаю: реально первые дивизии начали выдвижение в ОдВО уже 8 июня, и также 8 июня в ЗавпОВО подняли вопрос о начале их выдвижения…)

А ведь о том, что точную дату нападения в Кремле знали загодя, говорил в своих «140 беседах» с Ф. Чуевым Молотов. Он же и о «Воспоминаниях» Жукова высказался очень резко и дал свою оценку тому, как командующие западных округов выполнили приказы Москвы:

«У Жукова в книге много спорных положений. И неверные есть. Он говорит, как перед началом войны докладывает Сталину, я тоже присутствую, — что немцы проводят манёвры, создают опасность войны, и будто я задаю ему вопрос: “А что, вы считаете, что нам придётся воевать с немцами?” Такое бессовестное дело. Все понимают, только я не понимаю ничего. — Молотов даже стал заикаться от волнения. — Пишет, что Сталин был уверен, что ему удастся предотвратить войну Но если обвинять во всём одного Сталина, тогда он один построил социализм, один выиграл войну. И Ленин не один руководил, и Сталин не один был в Политбюро. Каждый несёт ответственность. Конечно, положение у Сталина тогда было не из лёгких.

Что не знали, неправда (Молотов тут явно злится и однозначно говорит о дате нападения, которую в Кремле примерно за неделю до 22 июня знали точно. — Авт.).

Ведь Кирпонос (командующий КОВО) и Кузнецов (командующий ПрибОВО) привели войска в готовность, а Павлов нет… (а тут Молотов говорит о том, что в Кремле не только знали точную дату нападения, но и довели её до командующих западных округов, и те, кроме Павлова, привели-таки худо-бедно свои войска в боевую готовность. — Авт.).

Военные, как всегда, оказались шляпы. Ну, конечно, мы тогда были очень слабы по сравнению с немцами. Конечно, надо было подтягивать лучше. Но на этом деле лучшие военные у нас были. Жуков считается неплохим военным, он у нас был в Генштабе, Тимошенко тоже неплохой военный, он был наркомом обороны…(здесь Молотов говорит о том, что именно военные и должны отвечать за то, что они не смогли выполнить свои обязанности. — Авт.)».

Так что оставим на совести Соцкова утверждение, что «Сталин настолько боялся обвинения в агрессии и трудностей, которые возникнут, что игнорировал разведсообщения». Обвинений в агрессии избегал, но именно на доклады разведок и опирался Сталин, когда дал разрешение начать вывод войск западных округов в районы, предусмотренные планами прикрытия, почти за две недели до 22 июня.

Ещё год, полгода назад о выдвижении войск западных округов почти не говорили. А ведь это выдвижение и подтверждает, что повышение боевой готовности приграничных войск проводилось весьма активно. А теперь уже выдают как нечто «давно известное». И тот же Исаев, похоже, решил стать в этом «первооткрывателем». При этом он всё ещё уверяет окружающих, что «разведка всё проспала», но, думаю, если почитает работы Мартиросяна на эту тему, то вскоре станет уверять всех, что он всегда говорил, что «разведка доложила точно и вовремя».

Когда Ю.И. Мухин писал, что 18 июня 1941 года по приказу Генштаба в западных округах получили приказ о приведении войск этих округов в боевую готовность (но генералы сорвали это приведение), то «оппоненты» хихикали и крутили пальцем у виска. А летом 2011 года вышел 1-й обзорный том 12-томника о Великой Отечественной войне, подписанный бывшим тогда президентом РФ Д. Медведевым. В нём сказано следующее: «18 июня последовала телеграмма Генерального штаба о приведении войск приграничных округов в боевую готовность».

И в указанной ссылке сообщается: «О телеграмме начальника Генерального штаба 18 июня 1941 г. о приведении войск Западного особого военного округа в боевую готовность известно из материалов следственного дела на командующего округом, а затем (июнь 1941 г.) Западным фронтом генерала армии Д.Г. Павлова. См.: Ямпольский В….Уничтожить Россию весной 1941 г. Документы спецслужб СССР и Германии 1937–1945. М., 2009. С. 509- Оригинал телеграммы или её копия остаются неизвестными».

Так что время не стоит на месте…

(Чтобы не повторяться: далее — во всех документах, мемуарах и прочих статьях, используемых в книге, все подчёркивания и выделения важных фраз сделаны мною… Также сразу приношу читателю извинения за возможные повторы в книге. Увы, они неизбежны в исследованиях подобного рода…)

Теперь же посмотрим, что говорят генералы Красной Армии о предвоенных днях…

ВОСПОМИНАНИЯ ГЕНЕРАЛОВ РККА О СОБЫТИЯХ ПЕРЕД ВОЙНОЙ И О 22 ИЮНЯ

О предвоенных днях в советские времена было написано достаточно в мемуарах генералов-маршалов. Но даты, время суток и многие важные детали ими опускались из-за цензуры Главпура и в связи с тем, что официальная история начала войны уже написана и утверждена в «Воспоминаниях и размышлениях» Г.К. Жукова.

Но всё же часть информации по интересующей нас теме можно у маршалов почерпнуть. В книгах «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера» некоторые мемуары были разобраны и сопоставлены между собой. И здесь этот разбор будет продолжен.

Но начнём пока с кино.

В одном из старых, но очень известных читателям-зрителям кинофильмов конца 1960-х годов был такой диалог между главными героями (многоточия означают паузы в разговоре):

«— Папке обезврежен. Сведения получены. Проверены. Неплохая работа…

Война начнётся не рыпаться. Сколько у нас до неё времени? — спросил куратор.

Шесть дней.

22-го… — задумчиво произнёс куратор.

Кто сообщит? — спросил собеседник

Сообщат… На будущее запомни: никакой резкой инициативы. Рискнуть? Чем? Собой… Но тем самым подвергнуть риску задание, цель которого пока тебе да и мне пока неизвестна, сверхглупо. Чтобы ни было — вживаться. Самому с себя содрать шкуру, вывернуть наизнанку, снова напялить… и улыбаться. Такая работа…»

Надеюсь, вспомнили это диалог агента Йогана Вайса со своим куратором Бруно на развалинах Варшавы за несколько дней до нападения Германии на СССР из кинофильма «Щит и меч», советского 4-се-рийного художественного фильма о Великой Отечественной войне, снятого в 1967–1968 годах по одноимённому роману Вадима Кожевникова. Сценарий написан самим Кожевниковым, писателем и бывшим фронтовым корреспондентом, вместе с режиссёром В. Басовым, последний и сыграл роль Бруно.

По некоторым данным В. Кожевников образ советского разведчика Александра Белова списывал с легендарного разведчика Рудольфа Абеля (Вильяма Фишера), на вымышленную фамилию которого и намекает имя А. Белов:

«Мы договорились с писателем Вадимом Кожевниковым, что он возьмётся за обширный труд о наших разведчиках. Я представил ему Рудольфа Абеля. <…> Героя произведения назвали Александром Беловым, чтобы намекнуть о прообразе Абеля (А. Белов). <…> Первая же глава романа, получившего название “Щит и меч”, вызвала у меня и Рудольфа Абеля категорические возражения. Советский разведчик Александр Белов предстал перед читателями как некая модификация Джеймса Бонда, с авантюристическими выходками, безнравственными поступками. <…> Рудольф Абель решительно высказал твёрдое нежелание связывать своё имя с таким героем». (Павлов В.Г. Операция «Снег», М., 1996 г., с. 188, гл. «Рассекреченные жизни»).

Кто читал саму книгу, согласятся: уж больно крут главный герой. «Джеймс Бонд» отдыхает. Поэтому в фильме крутизны нашему разведчику поубавили.

Но добавили то, чего в книге не было.

Человек уговоривший написать книгу о А. Белове, генерал-лейтенант В.Г. Павлов, в 1960-е годы был заместителем начальника советской внешней разведки КГБ СССР. В конце 1930-х — начале 1940-х годов руководил американским отделом внешней разведки, с 1971 по 1973 год был начальником Краснознамённого института КГБ СССР им. Ю.В. Андропова (впоследствии — Академия внешней разведки). После очередной долгосрочной «загранкомандировки» в 1984 году работал старшим консультантом одного из управлений внешней разведки. В 1987 году вышел в отставку по возрасту. Скончался 11 апреля 2005 года.

В вышедшей в том же году, когда снимался фильм, книге Кожевникова «Щит и меч» (М.: Советский писатель, 1968 г., есть на сайте «миллитера» в Интернете, сама книга написана в 1965 году) подобного диалога нет. Точнее, в нём нет ничего о дате нападения на СССР — 22 июня.

Почему? Попробуем «пофантазировать»…

Дело в том, что книга начала писаться в 1963–1964 годах как минимум. Ещё до того, как Хрущёва, оболгавшего не только Верховного Главнокомандующего Сталина, но и Внешнюю разведку, как ГРУ, так и КГБ, которые якобы не сообщали дату нападения, или ей якобы «тиран не верил», сняли. Поэтому в книге нет ничего о том, что агент Вайс сообщал в Москву точную дату нападения на СССР — 22 июня, и тем более за неделю до нападения. Однако, когда начали снимать фильм и сам Кожевников, который также был и историком, знающим тему разведки в ВОВ (он также по некоторым данным был «то ли племянником, то ли внуком» одного из основателей и руководителей разведки в СССР в начале 1920-х), и приглашённые «консультанты» от генерала КГБ СССР В.Т. Павлова пошли на создание данного диалога.

Они пытались таким образом и отстоять честь мундира Внешней разведки СССР, и восстановить историческую правду. Этим диалогом Павлов и Кожевников в 1968 году открыто заявляли, что дату нападения на СССР внешняя разведка в Москву «докладывала вовремя», и даже за несколько дней до начала войны. За время, вполне достаточное для принятия необходимых решений! И это правда.

В 1965 году вышел сборник воспоминаний командиров Бреста «Буг в огне», где офицеры также попытались сказать правду о начале войны. Кстати, Г.К. Жуков, начиная писать свои «Воспоминания и размышления» в те же годы, также многое показал. В черновиках. Однако к 1969 году партия решила, что история начала войны будет такая, какая удобна и выгодна ей в тот момент, и сегодня мы имеем то, что имеем.

Книгу «Буг в огне» и черновики воспоминаний Жукова рассмотрим отдельно и подробно далее, а пока начнём разбирать другие воспоминания и мемуары…

Если возьмётесь изучать предвоенные дни на основе только генеральских или тем более солдатских мемуаров, то у вас создастся такое впечатление, что в те предвоенные дни вообще ничего не происходило. Совсем ничего. Ну, может, кто упомянет, что некие учения вроде как проводились, но даты их чаще всего не будут указаны. А ведь 18 июня приказом по тому же ПрибОВО № 00229 («О подготовке театра военных действий Прибалтийского округа») ставилась задача:

«1. Начальнику зоны противовоздушной обороны к исходу 19 июня 1941 г. привести в полную боевую готовность всю противовоздушную оборону округа.<…>

19–6.41 г. доложить порядок прикрытия от пикирующих бомбардировщиков крупных железнодорожных и грунтовых мостов, артиллерийских складов и важнейших объектов.

До 21.6.41 г. совместно с местной противовоздушной обороной организовать: затемнение городов: Рига, Каунас, Вильнюс, Двинск, Митава, Либава, Шауляй, противопожарную борьбу в них, медицинскую помощь пострадавшим и определить помещения, которые могут быть использованы в качестве бомбоубежищ…» (Ф. 221, оп. 7833сс, д. 3, л. 17–21. Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. М.: Воениздат, 1958, т. 34. Есть в Интернете.)

Следом, 18 июня, уже отдельно для ПВО командующий войсками ПрибОВО дал такой уточняющий приказ о приведении ПВО в боевую готовность:

«КОМАНДУЮЩИЙ ПРИКАЗАЛ:

1. Частям ПВО зоны, батальонам ВНОС и средствам ПВО войсковых соединений и частей принять готовность № 2 (повышенная боевая готовность)…

3. Части ПВО, находящиеся в лагерях, в том числе и войсковые, немедленно вернуть в пункты постоянной дислокации…

6. Срок готовности 18.00 19 июня 1941-го. Исполнение донести 20.00 19 июня 1941-го.

Начальник штаба ПрибОВО генерал-лейтенант КЛЁНОВ».

(ЦАМО, ф. 344, оп. 5564, д. 1, л. 14. ВИЖ № 5, 1989 г., с. 29).

Кстати говоря, этот приказ показывает, что именно командующему округом ПВО зоны и подчинялось! Границы зоны ПВО соответствовали границам округов, и ПВО на местах подчинялось именно округам, а не Москве (к этому важному вопросу ещё отдельно вернёмся в главе, посвященной ПВО и ВВС и тому, как их приводили в боевую готовность перед 21 июня).

Не отменяя приказ по округу на приведение ПВО в повышенную боевую готовность к 19 июня, само затемнение потребовал отменить своей телеграммой Г.К. Жуков 21 июня: «Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении в действие положения № 2 это значит провести по Прибалтике затемнение, чем и нанести ущерб промышленности. Такие действия могут проводиться только по решению правительства. Сейчас Ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность.

Требую немедленно отменить незаконно отданное распоряжение и дать объяснение для доклада наркому

Начальник генерального штаба Красной Армии генерал армии ЖУКОВ».

(ЦАМО, ф. 251, оп. 1554, д. 4, л. 437. ВИЖ № 5, 1989 г., с. 29. http://liewar.ru/con-tent/view/186/2)

Эта отмена приказа о затемнении из той же серии, что и запрет занимать предполья даже в ночь на 22 июня, — нельзя было дать ни малейшего повода быть обвинёнными в подготовке к войне, в итоге — в обвинении в агрессии. Если хотите, это некая подстава — жертвовали этим, чтобы выиграть в будущем…

Примечание. Кстати, вот вам и ответ резунам: почему Сталину важно было, что скажут и где насчёт того, жертва СССР или агрессор. Мол, Англия была бы только рада, если бы СССР первым ударил по Германии, и туг же стала бы помогать Сталину. Мол, мировое общественное мнение в 1941-м было бы всё равно на стороне СССР, т.к. это самое мнение и было в основном мнением Англии и США, которые «воевали» с Гитлером. Но Сталин как раз и отличался умом и умением трезво просчитывать ситуации. И на самом деле Сталина интересовало «общественное» мнение США и Англии не столько на июнь 1941 года, сколько в перспективе.

Война когда-нибудь закончится, и после окончания мировой войны, после победы всё легко может поменяться и вчерашние «союзнички» готовы будут атомные бомбы на нас бросать, чтобы опустить до каменного века. Ведь это они же и притащили Гитлера к власти в Германии — для последующей его войны с СССР, как тот и обещал в «предвыборной программе», в «Майн Кампф» ещё. В июне 1941-го они, может, и подтвердят своё «одобрение» превентивному удару Сталина по Германии, но никакой гарантии, что после войны не поменяют своё отношение к СССР на противоположное, нет и быть не могло.

И ведь в реальности Сталин оказался прав — операцию «Немыслимое» по началу войны Запада против СССР планировали уже на лето 1945 года. Т.е. не успели закончиться совместные банкеты по случаю победы над Гитлером, а Англия (и США) уже готовилась наносить удар по вчерашнему союзнику и действительно жертве агрессии Германии, по СССР. Переиначивая известную фразу об Англии, можно сказать и так: «У Англии нет постоянных врагов, есть постоянные интересы». А представьте, с какой лёгкостью Черчилли и трумены нападут на СССР, если СССР — сам агрессор, с какой лёгкостью они «убедят» своих граждан, что СССР — это мировое зло («Империя Зла») и т.п., и те поддержат своих правителей в этой новой войне уже против СССР-России.

Но если СССР не только победитель, но ещё и однозначная жертва гитлеровской агрессии, то «мировое общественное мнение» на Западе в виде избирателей и вынудит Черчиллей и рузвельтов-труменов считаться с этим. И не позволит им начать новую войну против СССР. Ведь авторитет СССР был ох как высок после Второй мировой войны именно как победителя, который по милости Запада стал жертвой агрессии и который в одиночку сражался долгое время один на один с Германией! И коммунисты Франции прямо сказали своим правителям после войны: сунетесь в СССР — получите партизанщину такую, что нацистам не снилась… А представьте, что СССР будет серьёзно объявлен агрессором и это будет документально подтверждено — это значит, даже если он и победит, то уже не будет иметь такого морального веса и авторитета, какой был в реальности.

А теперь представьте, что было бы сегодня — ведь даже притом, что СССР-Россия именно жертва агрессии, на нас пытаются повесить равную ответственность за развязывание Второй мировой войны. А если бы СССР напал первым в июне 1941-го, сегодня уже подняли бы вопрос о пересмотре итогов Второй мировой?

В ответ резуны пытаются утверждать, что в те годы Рузвельтам и Черчиллям плевать было на общественное мнение своих стран. Однако это не так, не плевали, и Сталин именно на будущее это учитывал. В те годы Рузвельтам приходилось считаться со своим «общественным мнением». И считались серьёзно, ведь Рузвельту пришлось пойти на подставу Перл-Харбора, чтобы переломить мнение населения США, не желающего вступать в мировую войну в Европе…

19 июня по ПрибОВО была отдана директива, в которой ставилась уже конкретная задача:

«1. Руководить оборудованием полосы обороны. Упор на подготовку позиций на основной полосе УР, работу на которой усилить.

2. В предполье закончить работы. Но позиции предполья занимать только в случае нарушения противником границы.

Для обеспечения быстрого занятия позиций как в предполье, так и основной оборонительной полосе соответствующие части должны быть совершенно в боевой готовности.

В районе позади своих позиций проверить надёжность и быстроту связи с погранчастями.

3. Особое внимание обратить, чтобы не было провокаций и паники в наших частях, усилить контроль боевой готовности, всё делать без шума, твёрдо, спокойно. Каждому командиру и политработнику трезво понимать обстановку.

4. Минные поля установить по плану командующего армией там, где и должны стоять по плану оборонительного строительства. Обратить внимание на полную секретность для противника и безопасность для своих частей. Завалы и другие противотанковые и противопехотные препятствия создавать по плану командующего армией — тоже по плану оборонительного строительства.

5. Штарм, корпусу и дивизии — на связи КП, которые обеспечить ПТО по решению соответствующего командира.

6. Выдвигающиеся наши части должны выйти в свои районы укрытия. Учитывать участившиеся случаи перелёта государственной границы немецкими самолётами.

7. Продолжать настойчиво пополнять части огневыми припасами и другими видами снабжения.

Настойчиво сколачивать подразделения на марше и на месте.

Командующий войсками ПриОВО генерал-полковник Кузнецов
Начальник управления политпропаганды Рябчий
Начальник штаба генерал-лейтенант Кленов».

(ЦАМО, ф. 344, оп. 5564, д. 1, л. 34–36. Подлинник. ВИЖ № 5 1989 г. Первые дни войны в документах, с. 48. — http://liewar.ni/content/view/200/3)

Данная директива появилась в ПрибОВО во исполнении приказа ГШ от 18 июня, которым, по всей видимости, ставились такие задачи:

закончить работы в предполье (на них перед этим была отдельная директива Генштаба, о чём пишет маршал М. Захаров в своих воспоминаниях «Генеральный штаб в предвоенные годы», М.: ACT, 2005 г. с. 218: «За несколько дней до начала войны в этих укрепраионах по указанию округа и в соответствии с директивой Генерального штаба проводились работы по оборудованию предполья в глубину до 35 километров» от границы) — об этом п. 2 директивы ПрибОВО, также Москвой указывался срок окончания работ — «к исходу 21 июня» и давались ограничения: «позиции предполья занимать только в случае нарушения противником границы»;

ускорить выдвижение дивизий второго эшелона, которые начали движение в округах с 11–15 июня, срок окончания выдвижения первоначально им был указан — «к 1 июля» — об этом п. 6 директивы ПрибОВО, и также Москва меняла срок окончания выдвижения с «к 1 июля» на «к исходу 21 июня»;

приводить в боевую готовность приграничные дивизии первого эшелона и выводить (отводить) их на их рубежи обороны — об этом п. 2 директивы ПрибОВО, указано также: «Для обеспечения быстрого занятия позиций как в предполье так и основной оборонительной полосе соответствующие части должны быть совершенно в боевой готовности», т.е., части, не приведённые в б/г, не могут «быстро занять позиции в предпольях»;

привести в повышенную боевую готовность части ПВО округов, в готовность 2.

Также должен был быть пункт о действиях приграничных войск в случае нападения, и генерал Абрамидзе это показывает: «Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу».

В округа пошла и команда приводить в боевую готовность и авиаполки (о том, как в повышенную б/г авиацию и ПВО 19–20 июня сначала приводили, а потом 21 июня её отменяли, распуская вечером лётчиков по домам, — чуть подробнее в отдельной главе).

Были наверняка ещё какие-то указания округам в том приказе ГШ от 18 июня, возможно, мог быть и не один приказ в эти дни, но пока не опубликуют текст шифровок за июнь 1941-го из архивов шифровального отдела ГШ, выяснить это сложно.

«Странность» опубликованной в Военно-историческом журнале в 1989 году (№ 5) директивы ПрибОВО от 19 июня уже разбиралась в книгах «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера». Она заключается именно в отсутствии дат на окончание работ и срока выдвижения частей в «районы укрытия». Дело в том, что в армии, когда ставят задачу подчинённому командиру, указывают срок выполнения какой либо работы или мероприятия. Это требуется даже на уровне Устава. Нельзя ставить задачу без указания срока окончания. Даже в любимом армейском анекдоте «Копать отсюда и до обеда» указан срок — до обеденного перерыва. Но ставить задачу «Отсюда и до упора», с чем сталкивались обыватели, попав рядовыми в армию на плац подметать ломом окурки, нельзя. Иначе подчинённый может выполнять поставленную задачу хоть до Нового года и спросить начальник у него не сможет «за срыв выполнения приказа». Но если на уровне рядовой-прапорщик такие приказы и проходят (чаще для армейской хохмы), то на уровне округов-фронтов такое не допускается — срок должен быть указан.

Также не совсем ясен термин «район укрытия», точнее, это такой своеобразный термин тех лет, наподобие «выжидательный район». Но данная директива ПрибОВО от 19 июня на сегодня одно из самых основных доказательств существования приказа ГШ от 18 июня на приведение войск западных округов в боевую готовность до 22 июня. Есть множество косвенных фактов в виде воспоминаний, приказов по отдельным частям, но среди всех этот — самый серьёзный приказ по округу.

Также при публикации в ВИЖ явно убрали преамбулу, где должно быть указано, во исполнение какой конкретно директивы НКО и ГШ появилась данная директива округа. Например: «Во исполнении Директивы НКО и ГШ от 18.06.1941 г. № … Приказываю: …» (см. Директиву ЗапОВО № 002140/сс/ов 14 мая 1941 г.)

Повторяю: в данной директиве в обязательном порядке должны были быть проставлены сроки на окончание выполнения указанных в директиве мероприятий. Например:

«2. В предполье закончить работы к 24.00 21.06.1941 г»

И тем более в пункте на выдвижение войск:

«6. Выдвигающиеся наши части должны выйти в свои районы укрытия к 24.00 21. Об. 1941 г.»

Отсутствие сроков в принципе для подобных приказов в армии немыслимо. Иначе командиру просто будет непонятно, к какому сроку он должен выполнить данное мероприятие («В предполье закончить работы», или «части должны выйти в свои районы прикрытия») - к июлю, к осени, или действительно до Нового года можно валандаться.

Чтобы было понятно, что повырезали публикаторы в ВИЖ (им можно сказать «спасибо» даже за то, что они хотя бы так опубликовали данную директиву), достаточно просто сопоставить, как выглядят приказ по 12-му мехкорпусу от 18 июня и Директива штаба ПрибОВО от 19 июня. По пунктам…

«ПРИКАЗ КОМАНДИРА 12-го МЕХАНИЗИРОВАННОГО КОРПУСА № 0038 ОТ 18 ИЮНЯ 1941 г. О ПРИВЕДЕНИИ ЧАСТЕЙ КОРПУСА В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ

18 июня 1941 г. Елгава

1. С получением настоящего приказа привести в боевую готовность все части.

2. Части приводить в боевую готовность в соответствии с планами поднятия по боевой тревоге, но самой тревоги не объявлять. Всю работу проводить быстро, но без шума, без паники и болтливости, имея положенные нормы носимых и возимых запасов продовольствия, горюче-смазочных материалов, боеприпасов и остальных видов военно-технического обеспечения. С собой брать только необходимое для жизни и боя.

3. Пополнить личным составом каждое подразделение. Отозвать немедленно личный состав из командировок и снять находящихся на всевозможных работах. В пунктах старой дислокации оставить минимальное количество людей для охраны и мобилизационные ячейки, возглавляемые ответственными командирами и политработниками.

4. В 23–00 18.6.41 г. частям выступить из занимаемых зимних квартир и сосредоточиться: <…>.

10. Командный пункт 12-го механизированного корпуса с 4.00 20.6.41 г. — в лесу 2 км западнее г. дв. Найсе (1266). До 22.00 18.6.41 г. командный пункт корпуса Елгава <…>.

Командир 13-го механизированного корпуса генерал-майор ШЕСТОПАЛОВ
Начальник штаба корпуса полковник КАЛИНИЧЕНКО»

(Ф. 619, оп. 266019с, д. 11, л. 14–15. Машинописная копия. Сборник боевых документов Великой Отечественной войны. Т. № 33, 1957 г. Есть в Интернете.)

Смотрим, каким образом могут указать время начала или окончания выполнения мероприятий в таких приказах. В приказе по 12-му мк указали «С получением настоящего приказа» начать приводить в боевую готовность, а в директиве ПрибОВО от 19 июня время должно было быть указано более конкретно: «В предполье закончить работы» к такому-то сроку и «Выдвигающиеся наши части должны выйти в свои районы прикрытия» к такому-то сроку…

Примечание. Маршал М.В. Захаров писал, что перед войной в предполье велись работы по укреплению оборонительных сооружений, и делалось это по отдельной Директиве Генштаба. Но вот что не так давно появилось в Интернете…

На сайте В. Голицына, автора книги «Досье Барбаросса» (М., 2011 г.) — http://russiainwar.forum24.ru/71–6-0–00000095–000–40–0-132682968417.1.2012 г., некто А. Волков выложил интереснейшие документы в виде фотокопий страниц журнала «Боевые действия и донесения 800-го учебного полка “Бранденбург”…» По ним видно, что 11 июня немецкая радиоразведка перехватила приказ для штаба строительных работ ПрибОВО на границе об окончании этих работ к 20–22 июня. До 11 июня срок окончания работ был установлен — к 1 июля. Что также зафиксировала перед этим немецкая радиоразведка:

«Телеграмма

От начальника разведки и контрразведки штаба укреплений “Блаурок”

Начальнику разведки и контрразведки группы армий “Б”

11.6.41 г. 78.75

“Взводом радиоразведки на участке 6-й пехотной дивизии 11 июня перехвачен приказ русских, переданный по радио в штаб строительных работ вблизи озера Галадус, в котором срок окончания работ на укреплениях установлен 20–22 июня. Дословный текст радиограммы затребован.

Пополнение штаба укреплений: по поступавшим до сих пор донесениям агентов, срок 1 июля”.

Начальник разведки и контрразведки штаба укреплений “Блаурок” № 1214/41, секретно, только для высшего командования» (ЦАМО, ф. 500, оп. 12462, д. 601, л. 38).

В апреле 1941 года 6-я пехотная дивизия вермахта прибыла в Восточную Пруссию для подготовки к вторжению в СССР. Дивизия действовала в составе 6-го корпуса 9-й армии группы армий «Центр», на её левом фланге, нанося удар на Алитус — Минск по 126, 128 сд ПрибОВО. Озеро Галадус — приграничное озеро в полосе 11-й армии ПрибОВО, где 128-я сд оказала достаточно серьёзное сопротивление танкам 12-й тд вермахта, наступавшей южнее 6-й пехотной дивизии вермахта, которые, по словам исследователя ПрибОВО С. Булдыгина, «выкатились к местечку Меркине только к вечеру» 22 июня.

По немецким радиоперехватам видно, что дату окончания работ в предполье, оказывается, и правда, корректировали с учётом возможного нападения Германии — с «1 июля» на «20–22 июня». И делалось это уже после 11 июня.

Гитлер 10 июня подписал приказ о нападении на СССР 22 июня. Этот приказ пошёл в вермахт 12 июня и, по воспоминаниям Черчилля, его по радио перехватили англичане. А группа К. Филби передала его в Москву тут же.

Однако это было уже после 12 июня, но, похоже, на дату нападения (на 20–22 июня) в СССР ориентировались ещё раньше. И дело тут, конечно, не в том, что Сталин предвидел заранее, что Гитлер подпишет 10 июня приказ о нападении 22 июня, а в том, что дата «22 июня» была озвучена самим Гитлером ещё в конце марта и также озвучивалась им же и позже, в апреле — мае. И это также попадало в Москву на стол Сталину. Но в начале июня дата возможного нападения «20–22 июня» стала более определённой и вероятной. Ведь не просто так уже 6–8 июня из Одессы и Минска в Москву ушли запросы о начале вывода войск в сторону границы в районы, предусмотренные планом прикрытия. Что и делается в угрожаемый период.

Строительные работы возле границы вели как батальоны и роты самих приграничных дивизий, так и специальные строительные части РККА, присланные для этих работ отдельно из внутренних округов. Вероятно, именно их шифровку и перехватили специалисты радиоперехвата из «Бранденбурга». И скорее всего, этот приказ штабу строительных работ на изменение сроков окончания работ был передан простым шифром, который достаточно легко и вскрыли немцы. Также А. Волков выставил документ, адресованный штабу 4-й армии вермахта, стоящей напротив ЗапОВО, напротив Бреста, в котором на 25 мая 1941 года даются оценка возможностей СССР напасть первыми и заключение: «Нет предположений, что русские перейдут в наступление».

На этот перенос сроков окончания работ с «к 1 июля» на «к 20–22 июня» исследователь ЗапОВО Д. Егоров высказал предположение, мол: «На 22 июня в частях РККА планировались спортивные праздники и прочие мероприятия».

На подобную «гипотезу» сразу вспомнилась своя служба в армии. Когда чуть не на каждые выходные в части устраивались такие «праздники». Что не выходной, то спортивный праздник на голову рядовых. «Если солдат не задействован в очередном “праздничном” кроссе, то он преступник», — гласит военная мудрость.

Есть ещё другой вид «праздников» в выходные для личного состава: рытьё каких-нибудь траншей. Главное, чтобы личный состав от безделья не начал думать о самоволках, девушках и где бы раздобыть нечто типа самогона…

А серьёзно: то какие могут быть «спортивные праздники», к которым надо закончить работы по укреплению полевых сооружений на границе, если война на носу? Об этом не знали только ленивые и слабоумные. Конечно, в частях на 22 июня продолжали планировать все эти «спортивные мероприятия», но уж точно 11 июня не стали бы давать команду заканчивать досрочно на 10 дней работы в предполье к 20–22 июня, санкционированные директивами Генштаба ради очередных спортивных достижений… Изменить таким образом директиву ГШ? Даже для Павловых это чересчур…)


И ещё обратите внимание, как в директиве ПрибОВО от 19 июня выглядит такая фраза: «Для обеспечения быстрого занятия позиций как в предполье, так и [в] основной оборонительной полосе соответствующие части должны быть совершенно в боевой готовности». То есть, во-первых, тут стилистическое сходство с фразой из «Директивы № 1» «быть в полной боевой готовности встретить возможный удар немцев», которая появится вечером 21 июня, и выходит, что так просто принято было тогда писать.

А во-вторых — в данном случае ясно видно, что «соответствующие части» могут быть готовы быстро занять позиции только в том случае, если они именно заранее были приведены в «совершенную боевую готовность», т.е. в «полную». Либо они должны быть приведены «в совершенную» б/г немедленно, 19 июня! По получении данной директивы.

Если кто-то сомневается, что данная директива по ПрибОВО именно «во исполнение приказа ГШ от 18 июня», то он всегда может пойти в ЦДМО и по реквизитам ВИЖа найти полный её текст и опровергнуть автора этой книги.

По ПрибОВО на сайте «Подвиг народа» также выложен «Журнал боевых действий Северо-западного фронта с 18.06.1941 г. по 31.07.1941 г.», в котором указывается:

«3. К исходу 21.6 в боевую готовность были приведены только части прикрытия (шесть сд) и мехкорпуса.

4. Штабы фронта, армий, корпусов и дивизий заняли свои КП, предназначенные на случай военных действий». (ЦАМО, Ф. 221, оп. 1351, д. 200.)

То есть к 24.00 21 июня части прикрытия, приграничные дивизии («шесть сд», около 80 тысяч бойцов) были приведены в боевую готовность, как и два окружных мехкорпуса: «3 и 12 мк заняли районы сосредоточения согласно плану».

Но на каком основании эти приграничные дивизии приводились в боевую готовность до исхода 21 июня, и вообще 18–19 июня с места двинулись мехкорпуса (согласно приказов по ним)? Если кто-то хочет сказать, что приводились эти «шесть сд» прикрытия «Директивой № 1» в ночь на 22 июня, напоминаю: данная директива пришла в Ригу только около 1.00 22 июня, и приказ по ней отдали в армии только в 2.30, а никак не к «исходу 21.6».

Если мы знаем, что второй эшелон начал выдвижение ещё 14–15 июня, то на основании чего штаб ПрибОВО привёл в боевую готовность дивизии первого эшелона, которым в директиве от 12 июня наркомом обороны было оговорено: «Приграничные дивизии оставить на месте, имея в виду, что вывод их к госгранице в назначенные им районы может быть произведён по особому моему приказу»?! (Это сборный вариант из директив для КОВО и ЗапОВО.)

«ЖБД СЗФ»: «Таким образом, непосредственно у госграницы находились от Балтийского побережья до Лугстогаплен 10 ск — 10, 90 и 125 сд, 11 ск; от р. НЕМАН и до КОПЦИЕВО — 1бск — 5, 33, 188 сд и 128 сд.

Эти части в основном располагались в лагерях, имея непосредственно у госграницы прикрытие от роты до батальона, по существу усилив пограничную службу». При этом дивизии второго эшелона «совершали переброску или марши из районов лагерей или зимних квартир к границе», а часть дивизий к исходу 21 июня «продолжали оставаться в лагерях или на зимних квартирах».

Значит «особый приказ» наркома для приграничных дивизий о приведении их в боевую готовность всё же пришёл в этот округ, и именно после 18 июня, но до 21 июня? И это подтверждает командир именно приграничной 10-й сд ПрибОВО: «Генерал-майор И.И. Фадеев (бывший командир 10 стрелковой дивизии 8-й армии). 19 июня 1941 года было получено распоряжение от командира 10-го стрелкового корпуса генерал-майора И.Ф. Николаева о приведении дивизии в боевую готовность. Все части были немедленно выведены в район обороны, заняли ДЗОТы и огневые позиции артиллерии. С рассветом [20 июня] командиры полков, батальонов и рот на местности уточнили боевые задачи согласно разработанному плану и довели их до командиров взводов и отделений.

В целях сокрытия проводимых на границе мероприятий производились обычные оборонные работы, а часть личного состава маскировалась внутри оборонительных сооружений, находясь в полной боевой готовности. 8 апреля 1953 года». (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 25.)

Часть текста приказа ГШ от 18 июня дал в своих показаниях командир 72-й горно-стрелковой дивизии КОВО генерал Абрамидзе, отвечая после ВОВ на вопросы Покровского (подробно эти ответы уже разбирались в книге «Адвокаты Гитлера», но эти стоит повторить):

«Два стрелковых полка (187 и 14 сп) дивизии располагались вблизи государственной границы с августа 1940 года. 20 июня 1941 года я получил такую шифровку Генерального штаба: “Все подразделения и части Вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеж подготовленных позиций. Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года».

Точно в указанный срок я по телеграфу доложил о выполнении приказа. При докладе присутствовал командующий 26-й армией генерал-лейтенант Ф.Я. Ко-стенко, которому поручалась проверка исполнения. Трудно сказать, по каким соображениям не разрешалось занятие оборонительных позиций, но этим воспользовался противник в начале боевых действий.

Остальные части и специальные подразделения соединения приступили к выходу на прикрытие госграницы с получением сигнала на вскрытие пакета с мобилизационным планом. 11 июня 1953 года». (ВИЖ № 5, 1989 г., с 27.)

Дивизия Абрамидзе была приграничной, и директива НКО и ГШ № 504205 от 12 июня, поступившая в Киев 15 июня, её не касалась, т.к. отдельным пунктом этой директивы чётко было указано: «Приграничные дивизии оставить на месте, имея в виду, что вывод их к госгранице в случае необходимости может быть произведён только по моему особому приказу…» Т.е. данную дивизию также поднимали именно особым приказом наркома, и это был приказ ГШ от 18 июня.

Также существование «пр. ГШ от 18 июня» подтверждают и показания начсвязи ЗапОВО Григорьева, данные им на суде и следствии по делу Павлова. Ну, и хочется надеяться, что и приведённые в этой книге доказательства также покажутся читателю убедительными. И после этого остаётся только один вопрос: а кто виноват в том, что приведение в боевую готовность войск на границе перед 22 июня не состоялось, а точнее — было сорвано, и кем?

В октябре 2011 года по моей просьбе исследователь истории ПрибОВО С. Булдыгин попытался найти точный текст директивы ПрибОВО от 19 июня по указанным реквизитам, но ему ответили так: «Это опись шифровального отдела, и она до сих пор не рассекречена». Т.е при отправке директив НКО и ГШ в округа они все зашифровывались на бланках шифровального отдела Генштаба РККА (8-го Управления ГШ), которые также подписывались тем же Жуковым или его замами как исполнителями и на которых шифровальщик делал специальные пометки. К этим бланкам прикладывался черновик директивы-приказа с подписями, и затем бланк с черновиком сдавался в архив 8-го Управления ГШ на «вечное» хранение.

Иногда черновики приказов и директив попадали на хранение не в секретные папки и описи архивов. В таком случае их находят архивные копатели. Как нашёл черновик Директивы № 1 от 21.06.1941 г. исследователь С.Л. Чекунов («ник» в Интернете «Сергей ст.»).

(Примечание. Подобные черновики остались на отдельном хранении только потому, что в те годы шифровальщики ГШ входили в структуру Оперативного управления ГШ «Затем, когда 8-е Управление получило самостоятельность и вышло из ОУ, часть документов, которые не подвергались обработке шифровальщиками, была возвращена в оперативное управление, т.е. это было связано с определёнными организационными мероприятиями и некоторыми нарушениями режима секретности, за что потом их и долбили в докладной наркому Г.Б. Вот поэтому и всплыли сейчас эти черновики — они были в архивах О.У. А вот в последующем уже было жёстче с этим, и после разъединения шифровальщики хрен что вернули бы, тем более что 8-е Управление подчиняется лично НГШ» (С. Мильчаков).

Сегодня шифровальный отдел ГШ имеет свой отдельный архив, и он как раз и недоступен, хотя именно там и лежат «все разгадки трагедии 22 июня»…)

В ПрибОВО мехкорпуса поднимались также задолго до 22 июня:

«Генерал-полковник П.П. Полубояров (бывший начальник автобронетанковых войск ПрибОВО). 16 июня в 23 часа командование 12-го механизированного корпуса получило директиву о приведении соединения в боевую готовность. Командиру корпуса генерал-майору И.М. Шестопалову сообщили об этом в 23 часа 17 июня по его прибытии из 202-й моторизованной дивизии, где он проводил проверку мобилизационной готовности.

18 июня командир корпуса поднял соединения и части по боевой тревоге и приказал вывести их в запланированные районы. В течение 19 и 20 июня это было сделано.

16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3-й механизированный корпус (командир генерал-майор танковых войск А.В. Куркин), который в такие же сроки сосредоточился в указанном районе. 1953 год». (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 23.)

Как видите, Полубояров даёт точную дату, к которой мехкорпуса в ПрибОВО должны были закончить выдвижение на рубежи обороны — начали выдвижение 18 июня, а закончили, согласно приказу, 20-го: «18 июня командир корпуса поднял соединения и части по боевой тревоге и приказал вывести их в запланированные районы В течение 19 и 20 июня это было сделано».

Также он ясно показал, что повышение боевой готовности мехкорпусов в ПрибОВО произошло уже 17 июня (на основании «директивы от 12 июня»)!

18 июня их подняли отдельным приказом «по боевой тревоге» и отправили в «запланированные районы» (запланированные по ПП округа). Напомню, по боевой тревоге и с выводом в «запланированные районы» не поднимают без приведения в полную б/г. Так как в запланированный район, в район, предусмотренный планом прикрытия, часть может выводиться только в случае военной опасности, угрозы войны.

В ПрибОВО было всего 2 механизированных корпуса и оба были приведены своим окружным командованием в боевую готовность после 16 июня, т.е. после получения директивы о «повышении боевой готовности…» от 12 июня (3-й мк подняли по тревоге аж 21 июня… но о том, почему Полубояров соврал, чуть позже).

Приграничные дивизии ПрибОВО тоже приводились в б/г до 22 июня:

«Генерал-полковник М.С. Шумилов (бывший командир 11-го стрелкового корпуса 8-й армии ПрибОВО). Войска корпуса начали занимать оборону по приказу командующего армией с 18 июня. Я отдал приказ только командиру 125-й стрелковой дивизии и корпусным частям. Другие соединения также получили устные распоряжения через офицеров связи армии. Об этом штаб корпуса был извещён. Боеприпасы приказывалось не выдавать. Разрешалось только улучшать инженерное оборудование обороны. Однако я 20 июня, осознав надвигающуюся опасность, распорядился выдать патроны и снаряды в подразделения и начать минирование отдельных направлений.

21 июня в штабе корпуса находился член военного совета округа (корпусной комиссар П.А. Диброва. — В. К), который через начальника штаба приказал отобрать боеприпасы. Я запросил штаб армии относительно письменного распоряжения по этому вопросу, но ответа не получил. 1952 год». (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 24.)

То есть в 10-м и 11-м стрелковых корпусах 8-й армии по приказу командующего армией генерал-лейтенанта П.П. Собенникова свои приграничные дивизии после 18 июня приводили в боевую готовность! И вот что показывает он сам:

«Генерал-лейтенант П.П. Собенников (бывший командующий 8-й армией).

Утром 18 июня 1941 года я с начальником штаба армии выехал в приграничную полосу для проверки хода оборонительных работ в Шяуляйском укрепленном районе. Близ Шяуляя меня обогнала легковая машина, которая вскоре остановилась. Из неё вышел генерал-полковник Ф.И. Кузнецов (командующий войсками Прибалтийского особого военного округа. — Авт). Я также вылез из машины и подошёл к нему. Ф.И. Кузнецов отозвал меня в сторону и взволнованно сообщил, что в Сувалках сосредоточились какие-то немецкие механизированные части. Он приказал мне немедленно вывести соединения на границу, а штаб армии к утру 19 июня разместить на командном пункте в 12 км юго-западнее Шяуляя.

Командующий войсками округа решил ехать в Таураге и привести там в боевую готовность 11-й стрелковый корпус генерал-майора М.С. Шумилова, а мне велел убыть на правый фланг армии. Начальника штаба армии генерал-майора Г.А. Ларионова мы направили обратно в Елгаву. Он получил задачу вывести штаб на командный пункт.

К концу дня были отданы устные распоряжения о сосредоточении войск на Тынгще Утром 19 июня ялично проверил ход выполнения приказа. Части 10, 90 и 25-й стрелковых дивизий занимали траншеи и дерево-земляные огневые точки, хотя многие сооружения не были еще окончательно готовы. Части 12-го механизированного корпуса в ночь на 19 июня выводились в район Шяуляя, одновременно на командный пункт прибыл и штаб армии.

Необходимо заметить, что никаких письменных распоряжений о развертывании соединений никто не получал. Все осуществлялось на основании устного приказания командующего войсками округа. В дальнейшем по телефону и телеграфу стали поступать противоречивые указания обустройстве засек, минировании и прочем. Понять их было трудно. Они отменялись, снова подтверждались и отменялись, в ночь на 22 июня я лично получил приказ от начальника штаба округа генерал-лейтенанта П.С. Кленова отвести войска от границы. Вообще всюду чувствовались большая нервозность, боязнь спровоцировать войну и, как их следствие, возникала несогласованность в действиях. 1953 год» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 24).

Как видите, сначала 18 июня Собенников получил приказ Кузнецова занимать оборону на границе, а в ночь на 22 июня уже начштаба округа Клёнов выдал ему приказ отводить войска от границы! Клёнов был арестован 9 июля 1941 года и расстрелян 23 февраля 1942 года. А вот действия Кузнецова так и пытаются выдать за мифическую «личную инициативу» командующего ПрибОВО. Но в 8-й армии ПрибОВО «пр. ГШ от 18 июня» выполняли и приграничные дивизии поднимали по тревоге, а вот в соседней, 11-й армии, — нет. Но, кстати, и в КОВО 21 июня в полосе 5-й армии, под Новоград-Волынским, также отводили пехоту от границы, оставляя артиллеристов гаубичных полков без прикрытия. Об этом написал в своих подробнейших воспоминаниях кандидат военных наук дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант артиллерии B.C. Петров, служивший тогда в 92-м отдельном артиллерийском дивизионе (Прошлое с нами. Кн. 1. — К: Политиздат Украины, 1988. Есть в Интернете). Но самое интересное, что вроде как разумный приказ не занимать предполья в округах использовали именно для того, чтобы отвести пехоту чуть не на десятки километров от позиций. ГШ дал команду: «Части… расположенные на самой, границе, отвести назад на несколько километров… на рубеж: подготовленных позиций», а в ПрибОВО передовые части отводили чуть не на 50 км.

«Генерал-лейтенант В.К. Морозов (бывший командующий 11-й армии). На основании устных распоряжений командующего войсками округа соединения 11-й армии выходили на подготовленный рубеж обороны. Делалось это под видом усовершенствования полевых укреплений.

На границе находилось по одному полку от каждой дивизии, усиленному, как правило, артиллерийским дивизионом. В начале июня была произведена замена одних полков другими.

В начале июня 1941 года дивизии в своих районах имели развёрнутые командные пункты, на которых постоянно дежурили офицеры. 1952 год» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 24).

В этом ответе Морозов ничего не говорит (или это не опубликовали в ВИЖ в 1989 г.) о том, что с 18–19 июня его приграничные дивизии по команде Кузнецова начали занимать свои рубежи обороны на границе. Однако он тут о другом говорит — о порядке «дежурства» на границе в те дни. И слова Морозова подтверждают «недавно» найденные документы. Действительно, уже с мая 1941 г. на границу выставлялись стрелковые полки, усиленные одним артдивизионом, чаще всего гаубичным.

На своем сайте (http://www.solonin.org/doc_i-esche-raz-o-vnezapnosti) историк М. Солонин 5 ноября 2011 г. выдал следующее:

«И ещё раз о “внезапности” (документы 11-й Армии 20 и 21 июня 1941 г.) — ДОБАВЛЕНЫ СКАНЫ («сканы» желающие могут посмотреть на сайте Солонина. — Авт.).

В военном архиве Германии, в фонде разведывательного отдела штаба 3-й танковой группы вермахта (RH 21–3/437) обнаружились два “трофейных” (с точки зрения немцев) документа. В первые дни войны 3-я ТГр наступала в полосе 11-й Армии Северо-западного фронта (Прибалтийского особого ВО). Соответственно, и захваченные документы были составлены в штабах 11-й Армии. В их содержании нет ничего сенсационного — обычная рутина войны: занять линию обороны, вести разведку, выявить группировку противника… Пристального внимания заслуживают только номера и даты подписания документов:

Щтаб 11 Армии

Опер. Отдел 20.6.1941 г. № 005/оп Сов. секретно. Экз. № 1

Командиру 128 сд

Командиру 374 сп Командиру гаубичного полка Карта 100.000

К утру 21.6 занять следующее положение для обороны:

1. Один дивизион ГАП (гаубичный артиллерийский полк. — М. С.) поставить на позицию в районе высоты 147,9 (юго-зап. Кальвария). (Кальвария — по-сёлок на границе Литвы и Вост. Пруссии. — М. С.)

Задача — в случае наступления противника поддержать батальоны 126 СД (стрелковой дивизии. — М. С),

2. Вывести батальон 374 сп в район рощи Зелёнка (2452) (далее зачеркнуто: «где организовать оборону». — М. С)

Окончание занятий только по моему указанию.

Командующий 11 Армии генерал-лейтенант подпись (Морозов)
Член Военного Совета бригадный комиссар подпись (Зуев)
Начальник штаба армии генерал-майор подпись (Шлемин)”».

Увы, никакой особой «сенсации» здесь нет. Возможно, резунам в этом хотелось бы увидеть подготовку нападения, а нам, казалось бы, стоило бы увидеть, что дивизии и артиллерию выводят к 22 июня (!!) (вроде как по «пр. ГШ от 18 июня»!!)… Но в реальности всё оказывается проще. Это была не более чем рутинная служба в угрожаемый период. Во всех округах с начала мая отдельные батальоны стрелковых дивизий и полков с артдивизионами выводились на границу — и в ПрибОВО, и в ЗапОВО (об этом чуть позже), и скорее всего, и в КОВО с ОдВО. И в начале мая, вероятно, была отдельная директива ГШ на этот счёт. Находились-дежурили на границе эти батальоны с артдивизионами примерно по 3–4 недели, а потом заменялись. Так было вплоть до 22 июня. И вот здесь и стоит поискать «криминал».

Дело в том, что если бы в округах до конца исполнили «пр. ГШ от 18 июня» о приведении в б/г приграничных дивизий, то такие «дежурства» были бы отменены. И вместо отдельных стрелковых батальонов к границе после 19 июня стали бы выводить стрелковые приграничные дивизии в полном составе. Как это было в отдельных местах (типа 8-й в ПрибОВО). Но, похоже, проводилась лишь некая имитация выполнения «пр. ГШ от 18 июня» — отдавали приказы с привязкой к «исходу 21 июня», но не более того.

По ЗапОВО, несмотря на саботаж приказов Москвы Павловым, также отдельные приграничные части занимали свои оборонительные позиции на госгранице до 22 июня. И в этом можно «сослаться» на… генерала Гальдера, который и указал в своём служебном дневнике 20 июня 1941 года:

«Сведения о противнике: на отдельных участках замечена повышенная внимательность русских. (Перед фронтом 8-го армейского корпуса противник занимает позиции.)». 8-й армейский корпус вермахта наступал как раз в полосе ЗапОВО, в группе армии «Центр» в Белоруссии.

Т.е. по имеющимся документам и фактам видно, что в западных округах достаточно активно шло приведение частей в боевую готовность до 22 июня (как сорвали его Павлов и его подельники в ЗапОВО, отдельно и достаточно подробно показано в книге «Адвокаты Гитлера»). Но в любом случае все (ВСЕ) шифровки НКО и ГШ предвоенных дней, с 11 по 22 июня, должны храниться в описях шифровального отдела. После их публикации придётся нашим специалистам переписывать историю начала Великой Отечественной войны! Нужны именно тексты приказов и директив с распоряжениями и телеграммами. Скорее всего, тексты директив за эти дни и особенно текст того самого «пр. ГШ от 18 июня о приведении в б/г», если они хранились отдельно, не в архиве шифровальщиков, а в архиве Оперуправления ГШ, — уничтожены Жуковыми. Но директивы, написанные на бланках 8-го Управления ГШ, наверняка хранятся в своих папках. Но пока они не опубликованы, попробуем продолжать искать информацию в мемуарах генералов. Хотя, как вы сами увидите, мемуаристы как будто вообще о другой войне писали, из другой «альтернативной реальности».

Начнём с воспоминаний адмирала Н.Г. Кузнецова, которые остались в «личном архиве» и не попали в «официальные мемуары».

Для этого опять же воспользуемся Интернетом и найдём «Архив семьи Н.Г. Кузнецова. Н.Г. Кузнецов. Начало войны не было “громом среди ясного неба” [1964 г.]» (http://glavkom.narod.ru/articl4.htm. http://glavkom.narod.ru/arch05.htm).

По ходу дела буду вставлять свои замечания и комментарии (наиболее ключевые или интересные слова адмирала будут выделены). Так как данные воспоминания, как уже говорилось, не вошли в этом виде в его «официальные мемуары», но достаточно интересны, стоит привести их достаточно подробно:

«В последние предвоенные недели я наблюдая, как занимается правительство вопросами безопасности. Это подталкивало меня на принятие мер предосторожности по своей линии и по линии местного командования. Это оказало влияние и на перевод флотов на повышенную готовность 19 июня 1941 г. <…>

И в то же время я не присутствовал ни на одном совещании, где бы рассматривался вопрос готовности Вооруженных Сил и флотов в целом к войне. Мне были известны многочисленные мероприятия распорядительного порядка по Советской Армии, но до Наркомата ВМФ не доходили указания о повышении готовности или поступках на случай войны».

Здесь адмирал слишком много на себя берёт, заявляя такое. Ведь он сам не на всех совещаниях в кабинете Сталина бывал в июне 1941 года. Всё, что надо по флоту, до наркома ВМФ доведут. Кузнецов потом сетовал, что было бы лучше, если бы наркомат ВМФ подчинялся главе правительства напрямую, как отдельное ведомство. Но скорее всего Кузнецов жалел, что не лично Сталин как секретарь ЦК курировал флот, — тогда было такое курирование.

«Думается, Сталин колебался: ему хотелось всячески оттянуть войну, а с другой стороны, видимо, было желание призвать к бдительности и повышению готовности.

Так, его речь на приёме выпускников академий 5 мая 1941 г. не оставляла сомнений в этом. В его открытом выступлении говорились вещи явно секретные, и не случайно о сказанном тогда помнят все присутствовавшие. Вспоминаю, кто-то сказал мне тогда: “Это для устрашения Гитлера”. Возможно! Возможно и то, что, высказавшись за вероятность войны, Сталин думал, что все высокие начальники, от которых это зависело, примут надлежащие меры».

Вот это суждение адмирала кажется наиболее верным, важным и заслуживающим внимания — Сталин слишком положился на «чувство долга» наркома и нач. ГШ и на то, что эти руководители и сами «примут надлежащие меры» без излишней опеки и напоминаний с его стороны. Ведь Сталин допустил ещё одну огромную ошибку, когда для того чтобы «не нервировать» военных излишним надзором со стороны Л. Берии, в феврале 1941 года переподчинил особые отделы, военную контрразведку наркомату обороны.

В итоге информация о возможном саботаже зависала у военных. А после начала расследования дела Павловых, в середине июля, эти доклады показали всю неприглядную картину саботажа военными приказов Москвы — см. доклады особых отделов (3-го управления) в статье М. Мельтюхова «Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня — 9 июля 1941 г.)». Вышла она в 2009 году в сборнике о начале войны в издательстве «Яуза» (выложена на http://liewar.rn/content/view/131 /3).

По ЗапОВО: «…Согласно рапорту начальника 3-го отдела 10-й армии (начальника контрразведки армии. — Авт.) полкового комиссара Лося от 13 июля, $-я авиадивизия, дислоцированная в Белостоке, несмотря на то, что получила приказ быть в боевой готовности с 20 на 21 число, была также застигнута врасплох и начала прикрывать Белосток несколькими самолётами МиГ из 41-го полка” (там же. Д. 99. Л. 331)…»

То есть приведение в боевую готовность авиационных частей происходило так же, как и наземных войск, ещё до 20–21 июня, но часть командиров проигнорировала эти приказы! (Командира этой 9-й САД расстреляли. Подробнее о ВВС и ПВО округов поговорим в отдельной главе…)

По этим докладам видно, что приказы о повышении боеготовности войск западных округов перед 22 июня проходили не только через командиров и особистов, но и по линии политорганов РККА. Но возвращаемся к Н.Г. Кузнецову, который, похоже, имел об этом смутное представление (или делал вид):

«Мне представляется совершенно необоснованным утверждение, что И.В. Сталин переоценил силу договора с Германией. Этому трудно поверить, исходя из того, что Сталин считал фашизм и Гитлера своими самыми непримиримыми врагами. В этом он, конечно, был убеждён и после войны в Испании. Как опытный политик и лично хитрый человек, он не мог чрезмерно доверять вообще какому-либо договору, а тем более договору с Гитлером.

Это подтверждается и высказываниями Сталина как в момент подписания договора, так и позднее После приёма Риббентропа в Екатерининском зале Большого Кремлёвского дворца, оставшись в своей среде, Сталин (по словам очевидцев, и в частности В.П. Пронина, сидевшего на приёме между Сталиным и Риббентропом) прямо заявил, что “кажется, удалось нам провести немцев”. Похоже на то, что он сам собирался обмануть, а не быть обманутым.

Из последующих косвенных разговоров со Ждановым я мог вынести заключение, что договор ещё будет действовать долго, но не потому, что в него кто-то чрезмерно верит, а потому, что “война на Западе затягивается” и наши противники (Германия и Англия) будут длительное время связаны борьбой, а нам предоставляется возможность заниматься своим мирным трудом и готовиться к войне. Против кого? Ввиду того что Сталин, как мне кажется, верил больше в победу Гитлера (к чему были все основания по ходу войны в те годы), то, стало быть, и воевать он собирался с фашистской Германией. Да и территориально это было наиболее вероятно.

Этим неверным предположением, что “война на Западе затянется”, и объясняется непринятие конкретных мер по повышению готовности Вооруженных Сил в 1939–1940 гг. Дескать, главное, вроде наращивания дивизий и оружия, делается, границы на западе и юге отодвигаются и идёт создание новой оборонительной линии. Остаётся в случае необходимости привести армию в полную готовность. Вот в этом и заключалась первая крупная ошибка. Армию привести в готовность следовало раньше. Она должна была учиться по планам войны. Этим нужно было заниматься ежедневно, хотя бы и не ожидалось скорой войны. К.В. Сталин не понимал значения кропотливой и длительной работы с разработкой и введением в жизнь оперпланов. Не придавали этому большого значения и военные руководители. А им это следовало понимать больше, чем штатскому Сталину».

Примерно это сегодня твердят и сторонники Резуна и сторонники официоза — мол, следовало шибче работать в деле повышения боеготовности армии и страны к войне. Но Сталин верил в силу договора о ненападении и поэтому ничего особого не делал. Либо верил военным и пустил дело «на самотёк»…

На подобные высказывания очень жёстко реагировал впоследствии В.М. Молотов, мол, надо было этих «советчиков» поставить руководить страной, тогда они показали бы, как надо было к войне готовиться в эти полтора — неполных два года…

«Потам, с начала 1941 г., события стали развертываться ускоренными темпами, и тогда Сталин допустил вторую ошибку. Вместо того, чтобы объективно оценить обстановку, признать свое прежнее ошибочное представление о начале возможного конфликта, он с удивительным упрямством, характерным для него, продолжал уверять в невозможности нападения. И совсем не потому, что верил в договор, а исходя (иногда слепо) из своих однажды принятых решений и сделанных выводов, он отрицал возможность скорой войны. На это толкало его и окружение».

В спорах на исторических интернет-форумах в таких случаях просят: «Дайте ссылочку» — где и когда, в присутствии каких лиц (и подтверждают ли эти лица данное) Сталин такое высказывал…

«А к этому ещё добавилось опасение вызвать конфликт раньше времени. С таким мнением Сталина и застала война, хотя накануне он и отдал приказание о повышении готовности».

Вот это верно — даже отдавая приказы о повышении боевой готовности с 11 июня, Сталин всячески ограничивал военных — шли запреты занимать вплоть до 22 июня полевые укрепления на границе (предполья), запрещалось в случае нападения без особого приказа пересекать границу, требовалось уничтожать врага только на своей территории, что вполне разумно. Ведь СССР мог быть вместо жертвы агрессии выставлен и агрессором, к чему стремился Гитлер и что в принципе устроило бы и Англию с США. На будущее…

«Отдавая приказание Тимошенко, Жукову, Тюленеву, Щербакову, Пронину, он внутренне ещё больше верил, себе. Поэтому приказания носили нерешительный характер. Отдавая распоряжения, Сталин как бы говорил: My уж коль скоро все говорят о возможном нападении, то примите на всякий случай необходимые меры, а я пойду отдыхать”».

Здесь Кузнецов подтвердил интересный факт, который всячески отрицается сторонникам Резуна (да и официоза). Мол, если военные получили бы приказ до 22 июня приводить войска в б/г и узнали точную дату нападения, то почему партийные органы таких приказов или уведомлений в это же время не получали?! Как видите, московские партийные руководители ещё днём 21 июня были вызваны в Кремль и поставлены в известность Сталиным о вероятном нападении (далее он это пишет более подробно). Также и Хрущёв в своих воспоминаниях признал, что 21 июня он, партийный руководитель Украины, получил от Сталина предупреждение, что немцы нападут 22–23 июня, в выходные… То есть предупреждения по партийной лини о предстоящем нападении руководителей западных республик тоже были.

«К сожалению, непринятие предохранительных мер со стороны военного руководства наложилось на ошибку Сталина и усугубило её. Военное руководство не принимало решительных мер до самого начала войны».

Похоже, Н.Г. Кузнецов либо не знает о «приказе ГШ от 18 июня», либо лукавит. Хотя в принципе Кузнецов прав: именно военные и не принимали «решительных мер»…

«Приходится только гадать, что думал Сталин о готовности Вооруженных Сил в канун войны? Полагал ли он, что войска встретят во всеоружии нападение, сказать трудно. Его вина бесспорна в том, что он не проверял это.

Зная, что Сталин накануне вызывал работников Москвы (Щербакова, Пронина и других) и требовал от них быть в эту ночь начеку и не отпускать секретарей райкомов, или что он днём 21 июня лично звонил И.В. Тюленеву, напрашивается вывод, что он беспокоился за оборону. Не полагался ли он после вызова Тимошенко и Жукова (около 17 часов) целиком на их расторопность и повышенную готовность? Об этом могли бы сказать они сами».

Похоже, слишком доверился «тиран» военным в этом вопросе. Но с другой стороны — а как он мог «не доверяться»? Для чего тогда существуют военные?? Это их обязанность — иметь вооружённые силы в достаточной боеготовности и быть готовыми, получив необходимые данные о возможной угрозе и необходимые указания по повышению боеготовности, выполнить их точно и в срок.

«И сейчас задаёшься вопросом, когда осознал Сталин свою ошибочную позицию по отношению к договору с Германией? Конечно, когда наступление стало фактам, его отрицать было невозможно. Но неверие, или, может быть, правильнее в данном случае сказать, сомнение, что немцы напали на Советский Союз, существовало даже после первых известий о войне. Что переживал в этот момент лично Сталин, когда ему доложили о начале войны, мне не известно, но говоривший со мной по телефону Г.М. Маленков, которому я доложил о налёте на Севастополь в 3 часа 20 минут, явно не хотел верить. Доказательством этому служит его перепроверка моих сведений у командования Черноморского флота.

Это даёт основание сделать вывод, что день-два тому назад или даже накануне, когда давались указания Наркомату обороны о возможном нападении, твёрдого убеждения в готовившемся нападении не было. Это и привело к тому, что указания, данные вечером 21 июня, не были категоричными и требующими принятия самых срочных и решительных мер по повышению готовности».

Интересное свидетельство адмирала: оказывается, действительно военные получили «день-два тому назад» и тем более «накануне» указания о «возможном нападении». А потом эти же военные и рассказывали, что даты нападения они не знали…

Война — это большая политика. И, похоже, нарком ВМФ не шибко в ней разбирался. Стоило Сталину только чуть перегнуть в подготовке к войне, в приведении в б/г, как из жертвы агрессии СССР мог моментально оказаться агрессором. Даже в итоге став победителем, после войны СССР, оставаясь именно жертвой, имел моральное преимущество в глазах мирового общественного мнения. И попытки Запада — США и Англии выставить СССР именно агрессором и виновным в развязывании Второй мировой войны при жизни Сталина проваливались (именно для этого гальдеры и готы с кейтелями и рассказывали под протоколы свои фантазии в 1948 году, но об этих протоколах гитлеровских генералов придётся поговорить в отдельном исследовании-книге). А ведь именно в эти годы, когда немецкие генералы рассказывали, как СССР, по их мнению, собирался напасть первым, в США выходили брошюрки с «документами, разоблачающими» политику СССР. Тогда же начали раскручивать историю с «секретными протоколами» к «пакту Молотова — Риббентропа» от 23 августа 1939 года.

«Дав указания, правительство не включилось в приведение в готовность Вооруженных Сил в целом (почему я как нарком ВМФ оставался ещё в неведении) и не приняло мер о срочной информации заинтересованных наркомов, связанных с военными делами».

Вот здесь Кузнецов привирает. НКВМФ подчинялся СНК (правительству СССР) напрямую, и Кузнецов от правительства и должен был получать необходимые указания.

«А как много можно было бы сделать даже в эти последние предвоенные часы, если бы хоть в субботу всё было поставлено на ноги! Упущенное время, конечно, целиком наверстать уже было невозможно, но лишить противника тактической и оперативной внезапности времени ещё хватало. Вызванные по ВЧ командующие пограничными округами могли ещё за остававшиеся 10–12 часов привести в полную готовность не только такие части, как авиация, находящаяся на аэродромах, или зенитные средства ПВО, но и в движение все остальные части».

Это было бы как раз замечательным подарком Гитлеру, который и заявлял в меморандумах 22 июня, что СССР активно готовится к войне — собирается первым напасть на Германию. Отдача сигналов боевой тревоги для приведения в полную б/г даже днём 21 июня была опасна именно с этой точки зрения.

А вот вечером 21 и ночью 22 июня уже павловы-коробковы как раз и сделали всё, чтобы сорвать подъём войск по тревоге.

«Медленная передача указаний не поспела к началу войны только потону, что этого не требовало правительство или, точнее, Сталин, всё ещё сомневавшийся, будет нападение или не будет…»

Это правда: то, как Тимошенко и Жуков передавали достаточно короткий текст «Директивы № 1» от 21 июня в западные округа, ни в какие ворота не лезет.

Только в одном округе, Одесском ВО, вполне хватило времени даже уже в ночь на 22 июня, получив приказ наркома после 1.00, привести в боевую готовность свои дивизии и перегнать самолёты, и зенитные средства с артиллерией у них оказались в частях, а не на полигонах и в учебных центрах.

Вот только зря Кузнецов обвиняет в этом Сталина. Как раз военные и сорвали передачу указаний Директивы № 1 в войска.

«Официально Сталин в течение всей войны, и особенно пока не определился успех в ней, наши неудачи в начальный период объяснял “внезапным и вероломным” нападением Гитлера. Мне лично не раз доводилось слышать, как на приёмах иностранцев ещё в 1942–1943 гг. он подчёркивал, какие преимущества приобрёл агрессор, напавший на нас, и легко было заметить, как этим он хотел объяснить и наше вынужденное отступление».

В политике адмирал, похоже, так и остался профаном — Сталин постоянно напоминал западным политикам и политиканам, что СССР именно «жертва агрессии». И не дай бог они это забудут. А вот дальше адмирал выдал замечательные слова о Верховном Главнокомандующем И.В. Сталине:

«В последнее время всё чаще высказывается мнение о виновности прежде всего Сталина в том, что он чуть ли не запрещал находиться в повышенной боевой готовности. Это не так… и не подтверждается документами. Он, конечно, требовал не провоцировать войны, но это совсем иное дело.

Когда я, будучи наркомом ВМФ, в предвоенные дни докладывал ему о переводе флотов на повышенную готовность, то не встречал возражения. Не поддаваться на провокации и повышать готовность вещи разные. Больше того, чтобы не поддаваться на провокацию, нужно быть в повышенной готовности и всему руководству находиться на своих местах, чтобы, если понадобится, отреагировать на осложнение обстановки. <…>Провоцирует агрессора не повышенная готовность, а соблазн лёгкой победы, когда он видит неготовность противника.

Военное руководство независимо от поведения политических руководителей обязано было повышать готовность тех войск, которые находились в приграничных округах, предупреждать о злонамерениях врага в последние предвоенные недели и дни и, наконец, быстро оповестить округа о надвинувшейся угрозе, как это произошло вечером 21 июня.

Длинная телеграмма из Наркомата обороны, которую я видел в 22 часа с минутами (это было, точнее, сразу после 23.00 — видимо, здесь у Кузнецова опечатка. — Авт.) в кабинете наркома обороны маршала С.К. Тимошенко и которая, как теперь известно, не была своевременно далее получена адресатами, показывает, что до этого времени в округа были даны лишь директивы общего порядка и почти ничего не было сделано по повышению готовности в приграничных округах».

Правда, адмирал опять ошибается, говоря о том, что не совсем знает, какие необходимые указания по повышению боевой готовности были именно до 21 июня отданы в западные округа. Другое дело, что Павловы эти указания и особенно приказ ГШ от 18 июня игнорировали…

«После того, как Тимошенко и Жуков посетили Сталина, требовался необычный стиль указаний по радио и по телефонам хотя бы в два-три адреса: Павлову, Кирпоносу, Попову и др.»

Кузнецов, ознакомившись с текстом «Директивы № 1», дал короткий приказ-команду на флоты: «СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов». (ПВФ — Пинская военная флотилия, ДВФ — Дунайская военная флотилия.)

Также он сел на телефон после посещения Тимошенко и стал обзванивать флоты и давал им устную команду на переход с повышенной готовности, № 2, в полную готовность — № 1. Но Тимошенко и Жуков обязаны были отправить текст «Директивы № 1», как и положено, в полном объёме в западные округа. Это прежде всего политический документ, и он нужен «для прокурора» и на случай возможных политических переговоров с Гитлером, если бы получилось перевести начавшиеся 22 июня бои в разряд «приграничных конфликтов > и недоразумений»!

Кузнецова этот документ касался только в плане ознакомления — на нём было указано: «Копия Народному Комиссару Военно-Морского Флота». Но на флоты ушли именно радиограммы, в таком случае достаточно было только короткого приказа-команды. А в округа связь была проводной, и тут нужен был именно текст. Ведь в округах останется именно полный текст директивы, который может попасть в случае чего к противнику.

Другое дело, что ни Тимошенко, ни Жуков, обзванивая около 1.00 22 июня округа, не стали давать Павловым дополнительные команды-разъяснения, как это делал адмирал Н.Г. Кузнецов в эти же часы. Более того, Тимошенко, позвонив Павлову, сказал следующее (со слов Павлова на следствии): «На мой доклад народный комиссар ответил: “Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации позвоните?'. На этом разговор закончился…»

Смотрим далее на рассуждения адмирала:

«Не повысить боеготовность и не создать организацию управления Вооруженными Силами означало не понять современного характера войны. Потерять 1200 самолётов (около 100 в ПрибОВО, около 600 в ЗапОВО и около 500 в КОВО. Авт.), когда везде так много говорилось о роли авиации в современной войне, — непростительно. За это мы расплачивались весь первый период войны, и наше счастье, что хватило сил и территории, чтобы оправиться и в конечном счёте победить.

И.В. Сталин признавал, что в начале войны у нас положение сложилось чрезвычайно серьёзное, и не случайно он назвал его “отчаянным”, когда в 1945 г. поднимал тост за русский народ, за его терпеливость и доверие к своему правительству. Чем же он объяснял создавшееся “отчаянное” положение? Мне довелось дважды слышать на приёмах с участием наших союзников, что нападение было неожиданным и нам пришлось отступать. Волге глубокие причины он не раскрывал. Вспоминаю, как после приёмов в Кремле в 1944–1945 гг. (довольно частых одно время) К.В. Сталин любил после официального ужина всех пригласить в небольшой кинозал и показать одну-две ленты. Кино смотреть он любил! Помнится, несколько раз он требовал крутить картину “Если завтра война”. Война началась не совсем так, как в картине, но он с этим не считался, да и положение на фронтах к 1944 г. было уже хорошим. Приглашённые на очередной просмотр, мы спрашивали друг друга: “Какая будет сегодня картина?” К.Ф. Тевосян, с которым мы часто сидели рядам, лукаво улыбнувшись, отвечал: “Самая новая: «Если завтра война»”.

В начале этого “нового” фильма И.В. Сталин кому-то из рядом сидящих громко говорил, что начало у нас было неудачным, и снова объяснял это “неожиданным” нападением Гитлера. Смысл картины, как известно, был таков — враг нападает на Советский Союз, а наши войска, не застигнутые врасплох, тут же переходят в наступление и гонят врага на “его территорию “».

Честно говоря, лично у меня такое ощущение, что «тиран» этим фильмом постоянно напоминал военным, что они натворили в начале войны, когда именно по их милости приведение в боевую готовность было сорвано…

«Если сейчас смотреть на эту фабулу с оперативно-тактической точки зрения и думать только о самом начале войны, то события развивались по-иному. Если же посмотреть на всю войну в целом по предложенной киносценаристом схеме: нападение на нас, смертельные схватки с противником и в конечном счёте наша победа, то картина будто бы в какой-то мере оправдывалась. Возможно, это и позволяло Сталину, не смущаясь, снова и снова просить “крутить” этот фильм, когда борьба уже подходила к концу и бои гили на территории противника.

После окончания войны с Германией, когда уже готовились к военным действиям на Дальнем Востоке, на одном из совещаний в кабинете Сталина, когда он находился в довольно благодушном настроении и речь мимоходом зашла о неудачном начале войны на Западе (очевидно, в предвидении войны с Японией), я высказал мысль, что очень валено и там нашим войскам быть в готовности. Сталин слушал, а я, пользуясь его вниманием, коротко рассказал, как флоты готовились на случай внезапного нападения Германии в 1941 г. Я, по правде сказать, опасался, что задену больное место, и это вызовет плохую реакцию. Но И.В. Сталин, немного помолчав, спокойно разъяснил, что теперь положение иное и сравнивать его с 1941 г. неправильно. Наши войска сейчас находятся действительно в полной боевой готовности, научились воевать, а японцы не осмелятся выступить первыми. Я не считал удобным как-либо возразить, но вспомнил, как за две-три недели до начала войны с Германией на моё предостережение, что немецкие транспорты в определённой закономерности оставляют наши порты, получил довольно резкий ответ о невероятности нападения на нас. Но обстановка в 1945 г. была уже действительно иная, и наши войска, полностью отмобилизованные и снабжённые новой техникой, находились по-настоящему в полной готовности.

Так или иначе, а опыт начала войны с Германией не должен пройти бесследно… Как известно, США были застигнуты врасплох ударом японцев по американскому флоту в Перл-Харборе, понесли значительные потери и во избежание повторения подобного самым тщательным образом изучали свои неудачи первых часов войны и, насколько мне известно, сделали много практических выводов. По этому поводу написаны целые тома книг с анализом допущенных промахов». (Архив семьи Н.Г. Кузнецова. Подлинник.)

Выводы как говорится, делайте сами…

Вот что ещё писал Кузнецов. Из папки «Перед ВОЙНОЙ»:

«Маршал ГК Жуков в своих “Воспоминаниях и размышлениях” приводит выдержку из моей записки, с которой я направлял И.В. Сталину копию телеграммы, полученной мной из Берлина от нашего военно-морского атташе М.А. Воронцова. Дело было в начале мая 1941 г. Признаков обострения отношений с Германией было достаточно, хотя такого сосредоточения немецких войск на наших границах, как в июне, ещё не было. И когда М.А. Воронцов доложил мне, что, “со слов одного германского офицера из ставки Гитлера, немцы готовят к 14 мая вторжение в СССР через Финляндию, Прибалтику и Румынию…”, то я действительно не верил этому и написал в записке И.В. Сталину, что, “полагаю, эти сведения являются ложными и специально направлены по этому руслу с тем, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР*. Задумываясь над этим и теперь, мне представляется, что немецкий офицер из Ставки, полагая, что мы не сомневаемся в подготовке Германии к нападению, провокационно давал ложное направление готовящихся ударов.

В своей книге “Накануне” (ещё до выхода воспоминаний Г.К. Жукова), рассказывая об этом эпизоде, я не скрывал, что “брал под сомнение эту телеграмму”.

В какой степени я ошибался, докладывая о своём сомнении 6 мая Сталину? Ведь 14 мая никакого наступления немцев действительно не произошло, значит, подсказка какого-то “германского офицера из Ставки79 носила и на самом деле провокационный характер. Подумать только, какой же офицер из Ставки будет делиться с советским военно-морским атташе о дне выступления Германии на СССР? Уму непостижимо! Но главное, в чём заключалась цель немецкого офицера, так это в привлечении нашего внимания, будто немцы собираются начать нападение “через Финляндию, Прибалтику и Румынию”, и желание их направить нашу подготовку “по этому руслу”, как показала практика, было явно провокационным.

Важным мне кажется другое. Независимо от того, что говорят немцы, угроза войны была налицо, и подготовку к ней следовало вести независимо от различных, противоречивых сведений.

И самым важным в тех условиях я считаю то, что Главный морской штаб добивался повышения готовности флотов, о чём мною и сказано в своём месте.

А когда в июне опасность войны стала более реальной, мы руководствовались прежде всего фактами и учитывали возможность внезапного нападения.

Итак, в начале мая я считал сведения, полученные М.А. Воронцовым от немецкого офицера, недостоверными и даже провокационными. Это было обоснованно и в последующем подтвердилось фактами: немцы не выступили 14 мая и никогда не планировали наступление через Финляндию.

Смысл подкинутого сообщения этого немца заключался в том, чтобы отвлечь внимание от основного направления — на Москву.

Эти “сведения” от немецкого офицера в те дни мне напоминали разговор японского военно-морского атташе в Москве Ямагути о том, что Гитлер собирается наступать куда-то “на восток” через проливы Босфор и Дарданеллы. Было это в конце января 1941 г. Можно допустить, что управляемые из одного центра разведчики оберегали секретность главного направления на Москву и наивно пытались внушить нам по разным каналам, что Германия собирается воевать либо на Крайнем Севере, либо на Юге.

Думается, в эти последние предвоенные месяцы немцы уже не рассчитывали на полную секретность своей подготовки к нападению на СССР и считали реальным лишь ввести наше руководство в заблуждение о направлении основного удара.

О вероятности и даже, пожалуй, неизбежности скорого нападения я окончательно убедился в середине июня, когда график посещения наших портов немецкими транспортами показывал, с какой закономерностью кривая количества транспортов идёт к нулю. Я хорошо запомнил, как обменялся мнением по этому поводу и своими опасениями с А.И. Микояном (ведь дело шло о транспортах, которыми он тогда ведал), а он мне ответил, что это невероятно. Это, конечно, не его личное мнение. Но такое мнение я слышал в это время и от А.А. Жданова. Нападение Германии на СССР считалось невероятным. Исходило оно, бесспорно, от Сталина и было в известной степени логично. Разве можно было ожидать, что немцы откроют “второй фронт” и не прислушаются к советам покойного “железного канцлера” Бисмарка?

Но в ходе войны не всегда политики управляют событиями, а нередко и сами находятся у них в плену.

Для первой половины мая неверие в скорую войну ещё как-то объяснимо. Но, к сожалению, оно продолжалось до самых последних мирных дней. И только днём 21 июня в настроении Сталина произошёл коренной перелом: под тяжестью фактов он признал возможным скорое нападение немцев и стал отдавать приказания в этом направлении».

Адмирал опять либо лукавит, либо просто не знает (что вряд ли), что в западные округа ушли ещё 11–14 июня директивы НКО и ГШ о фактическом выполнении планов прикрытия — «вывести глубинные дивизии в районы, предусмотренные планом прикрытия». Что на языке военных означает — именно при угрозе войны такие выводы войск в эти районы допускаются.

Также, похоже, адмирал не знает, что, начиная с 11 июня, после того как Гитлер подписал приказ вермахту о нападении на СССР с 22 июня, донесения о точной дате нападения по различным каналам (от разведок различных ведомств до особенно пограничников) пошли валом, и на сегодня опубликовано с полсотни подобных фактов…

«Моё убеждение, что сведения, полученные нашим военно-морским атташе в Германии М.А. Воронцовым, носят провокационный характер, Г.К. Жуков считает, видимо, ошибочным. Я и сам писал об этом в книге “Накануне”. Однако нельзя не считаться и с тем, что Главный морской штаб и нарком ВМФ не имели доступа ко всем сведениям, получаемым Генштабом по линии Разведывательного управления».

Хитрая оговорка, в случае чего — какой с адмирала спрос за его высказывания, если ему «не докладывали данные разведки» по событиям перед 22 июня. Хотя тут он прав: на начало мая его реакция на донесение Воронцова была вполне верной.

«Большое количество самой различной информации о вероятности нападения Германии, начиная от Зорге и кончая отдельными перебежчиками на западных границах, концентрировалось в Генштабе, там анализировалось, и поэтому только там могли быть сделаны правильные выводы.

Это, конечно, была дезинформация. Уже после войны я случайно натолкнулся на материал из немецких источников. По нему видно, что наш военно-морской атташе в Берлине М.А. Воронцов был включён в список лиц, подлежащих дезинформационной обработке. Оказывается, его приглашал адмирал Редер и тоже клонил свою речь к возможному наступлению Германии на восточные владения Англии. Это было уже в период активной подготовки операции “Бap6apocca”, и М.А. Воронцов, к его чести, на удочку не попался. Значит, в эту же дуду играл и японский военно-морской атташе…»

А вот какие воспоминания Н.Г. Кузнецова выложил у себя на сайте «резунист» К. Закорецкий. Из воспоминаний Наркома ВМФ Кузнецова Н. Г, написанных им в ноябре 1963 г. и опубликованных в книге «Оборона Ленинграда, 1941–1944. Воспоминания и дневники участников», с предисловием Маршала Советского Союза М.В. Захарова (Л.: Наука, 1968, с. 224–227. Сдано в набор 18/VII 1965 г. Подписано к печати 17/VI 1968 г. РИСО АН СССР. Тираж 14 500. Цена 3 р. 33 к.).

Эти воспоминания, достаточно существенно отличающиеся от того, что позже адмирал напишет в «официальных» мемуарах, уже разбирались в «Адвокатах Гитлера», но стоит их привести ещё раз и разобрать.

«Позволю себе рассказать о любопытном разговоре, возникшем у меня с нашим военно-морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым. После его телеграммы о возможности войны и подробного доклада начальнику Главного морского штаба Воронцов был вызван в Москву».

Эту телеграмму капитан 1-го ранга Воронцов отправил в Москву 17 июня 1941 года. В ней он указал и дату нападения, 22 июня, и даже время — 300. Об этом подробно пишет А. Мартиросян в своём исследовании событий вокруг 22 июня. После этой телеграммы Воронцов тут же был отозван в Москву, а 18 июня вдоль границы ЗапОВО был совершён облёт на У-2 командиром 48-й авиадивизии генералом Захаровым с целью оценки немецких войск. И 18-го же Молотов просит встречи с Гитлером, о чём написал Гальдер в своём служебном дневнике 20 июня.

«Прибыл он около 18 часов 21 июня. В 21 час был назначен его доклад мне. Он подробно в течение 40–45 минут докладывал мне свои соображения. “Так что — это война?” — спросил я его. “Да, это война?', ответил Воронцов. Несколько минут прошло в молчании, потом пришли к заключению, что нужно переходить на оперативную готовность номер 1. Однако сомнения и колебания отняли у нас известное время, и приведение флотов в готовность номер 1 состоялось уже после вызова меня в 23 часа к маршалу С.К. Ткмошенко…

Со мной был В.А. Алафузов. Когда вошли в кабинет, нарком в расстёгнутом кителе ходил по кабинету и что-то диктовал. За столом сидел начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и, не отрываясь, продолжал писать телеграмму. Несколько листов большого блокнота лежали слева от него: значит, прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда) и готовили указания округам.

“Возможно нападение немецко-фашистских войск”, — начал разговор С.К. Ткмошенко. По его словам, приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И.В. Сталина, который к тому времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией».

И один из источников этой «достоверной информации» — это донесение Воронцова из Берлина от 17 июня…

«При этом С.К. Тимошенко показал нам телеграмму, только что написанную Г.К. Жуковым.

Мы с В.А. Алафузовым прочитали её. Она была адресована округам, а из неё можно было сделать только один вывод как молено скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ о переводе флотов на оперативную готовность номер 1

Не теряя времени, В.А. Алафузов бегом (именно бегом) отправился в штаб, чтобы дать экстренную радиограмму с одним условным сигналом или коротким приказом, по которому завертится вся машина… Множество фактов говорило за то, что гитлеровцы скоро нападут…

После этого Кузнецов отбыл в свой наркомат и сам стал по телефону обзванивать флоты и поднимать их по тревоге.

«В 23 ч. 35 м. я закончил разговор по телефону с командующим Балтийским флотом. А в 23 ч. 37 м., как записано в журнале боевых действий, на Балтике объявлена оперативная готовность номер 1, т.е. буквально через несколько минут все соединения флота уже начали получать приказы о возможном нападении Германии…

Черноморский флот в 1 ч. 15 м. 22 июня объявил о повышении готовности, провёл ряд экстренных мероприятий и в 3 часа был уже готов встретить врага. В 3 ч. 15 м. хорошо отличимый по звуку звонок особого телефона. Докладывает командующий Черноморским флотом Октябрьский, — услышал я в трубку, и этот особо официальный тон сразу насторожил меня. Самолёты противника бомбят Севастополь”. С этими словами оборвалась последняя нить надежды».

Эти воспоминания Кузнецова отличаются о того, что он позже напишет в своих мемуарах, и отличия эти достаточно существенные. Первое: здесь адмирал более резко показывает, что Жуков и Тимошенко, получив приказ Сталина «привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения», тянули время и не торопились с отправкой этого приказа в округа — «прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда) и готовили указания округам».

А дальше он сообщает, что, прочитав текст приказа, он сделал для себя однозначный вывод, что флота данная «Директива № 1» касалась: «Она была адресована округам, а из неё можно было сделать талька один вывод как можно скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ о переводе флотов на оперативную готовность номер 1…»

В своих последующих мемуарах, через несколько лет, Кузнецов заявит, что данный приказ флота не касался вовсе, а вот он вроде как проявил инициативу — дал на флот телеграмму о приведении его в готовность № 1 после 23.00 21 июня.

Стоит пояснить, что Кузнецов был у Сталина с 19.02 до 20.15 и, скорее всего, получал от Сталина указания по флоту в связи с возможным нападением 1Ьрмании 22–23 июня. Также в 1963 году Кузнецов пишет, что Тимошенко и Жуков вызывались к Сталину в 18 часов, а в мемуарах от 1969 года адмирал напишет, что Жукова и Тимошенко вызвали в Кремль ещё в 17 часов 21 июня. Воронцов тут показан как прибывший к нему около 21.00, а в «официальных» мемуарах атташе прибыл к нему на доклад в… 20.00 (к этим воспоминаниям мы ещё вернемся в последней главе, но уже по другому вопросу).

Вот что пишет Кузнецов по поводу сообщения Воронцова (хотя и пытается уменьшить его значение):

«В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из самых различных источников, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине М.А. Воронцова. Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны. Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем-то исключительным. Однако это был документ, присланный официальным и ответственным лицом. По существующему тогда порядку подобные донесения автоматически направлялись в несколько адресов. Я приказал проверить, получил ли телеграмму И.В. Сталин. Мне доложили: да, получил.

Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада…»

Смотрим, что же здесь пишет Н.Г. Кузнецов:

1. Он указывает, что Воронцов сообщает точную дату нападения (адмиральское «почти» в данном случае несущественно и скорее лукаво, ибо Воронцов действительно дал точную и дату и время нападения — 22 июня. 3.00).

2. Он сообщает важную оговорку: «Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем-то исключительным». Т.е., в эти дни, за неделю до 22 июня, сообщения о точной дате уже не были «исключительным» событием — такие сообщения шли волной, десятками.

3. Он подчёркивает, что это был доклад именно официального лица, резидента разведки, работающего в посольстве в Берлине под прикрытием военно-морского атташе.

4. Эти сообщения разведки в обязательном порядке докладывались главе правительства, И.В. Сталину.

А теперь посмотрим, что об этом сообщении Воронцова пишет историк А. Мартиросян («Что знала разведка?», Красная звезда, МО РФ, от 16.02.2011 г.):

«В 10 часов утра 17 июня Анна Ревельская посетила советского военно-морского атташе в Берлине капитана 1-го ранга МА Воронцова и сообщила ему, что в 3 часа ночи 22 июня германские войска вторгнутся в Советскую Россию, Информация Анны Ревельской немедленно была сообщена в Москву и доложена Сталину». (Интервью М.А. Воронцова опубликовано в «Морском сборнике» № 6 в 1991 г.)

Кстати, таким образом в 1963 году адмирал Н.Г. Кузнецов и ответил своими воспоминаниями на вопрос Покровского № 3: «Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками?», то есть кто и как тянул время с отправкой в западные округа сообщения об ожидавшемся возможном нападении Германии 22 июня.

Но в любом случае воспоминания Н.Г. Кузнецова наиболее ценные среди многих воспоминаний генералов. Ведь он был в Москве, и на его глазах шла отправка «Директивы № 1». По ценности его воспоминания стоят в одном ряду с воспоминаниями К.К. Рокоссовского, который, правда, на 22 июня был всего лишь командиром мех. корпуса резерва КОВО, и маршала М.В., Захарова, который на 22 июня был начштаба Одесского В.О. А теперь посмотрим, что писали другие генералы…


Генерал-полковник Г.П. Пастуховский «Развёртывание оперативного тыла в начальный период войны» (ВИЖ № 6, 1988 г., с. 18–25):

«..На готовности и возможностях оперативного тыла отрицательно сказались и принятые в то время взгляды на характер будущей войны. Так, в случае агрессии приграничные военные округа (фронты) должны были готовиться к обеспечению глубоких наступательных операций. Варианты отмобилизования и развёртывания оперативного тыла при переходе советских войск к стратегической обороне и тем более при отходе на значительную глубину не отрабатывались. Это, в свою очередь, обусловило неоправданное сосредоточение и размещение в приграничных военных округах большого количества складов и баз с мобилизационными и неприкосновенными запасами материальных средств. По состоянию на 1 июня 1941 года на территории пяти западных военных округов (ЛенВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО и ОдВО) было сосредоточено 340 стационарных складов и баз, или 41 проц. их обгцего количества [Тыл Советской Армии в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Ч. 1. — Л.: Изд. Военной академии тыла и транспорта, 1963. С. 20–21]. Здесь же размещалось значительное количество центральных складов и баз Главнефтеснаба и Управления государственных материальных резервов. Необоснованная концентрация складов и баз в приграничной паюсе стала одной из главных причин больших потерь материальных средств в начальном периоде войны. <….>

В связи с быстрым продвижением противника на восток пришлось оставить или уничтожить значительное количество материальных средств.

Только на Западном фронте за первую неделю боевых действий (с 22 по 29 июня) было потеряно 10 артиллерийских складов, что составило свыше 25 тыс. вагонов боеприпасов (30 проц. всех запасов), 25 складов и баз, где хранилось более 50 тыс. т (50 проц.) горючего, 14 складов с почти 40 тыс. т (50 проц.) продфуража и большое количество других материальных ресурсов [ЦАМО СССР, ф. 208, оп. 14703, Д. 1, л. 36; оп. 2454, д. 27, л. 152]…»

Эти слова Шстуховского обожают использовать «резуны» как доказательство подготовки Сталиным агрессии против Гитлера. Выделяя и подчеркивая такие слова: «приграничные военные округа (фронты) должны были готовиться к обеспечению глубоких наступательных операций. Варианты отмобилизования и развёртывания оперативного тыла при переходе советских войск к стратегической обороне и тем более при отходе на значительную глубину не отрабатывались». При этом они выбрасывают начало предложения: «В случае агрессии приграничные военные округа (фронты) должны были готовиться...» Слова эти явно о Гитлере и его агрессии (т.е. о вероятном нападении, а не о неких, например, агрессивных политических выпадах), а его-то как раз, похоже, и пытаются «обелить» сторонники Резуна. Самое же важное в цитате — что РККА готовилась наступать сразу после того, как враг нападёт, немедленно, в ответном встречном контрнаступлении «операции вторжения».

А вот что писал о том, как пригнали базы МТО к самой границе, сам Жуков:

«Нарком обороны. Генеральный штаб и я в тот числе считали необходимым в условиях надвигающейся войны подтянуть материально-технические средства ближе к войскам. Казалось бы, это было правильное решение, но ход военных событий первых недель войны показал, что мы допустили в этом вопросе ошибку. Врагу удалось быстро прорвать фронт нашей обороны и в короткий срок захватить материально-технические запасы округов, что резко осложнило снабжение войск и мероприятия по формированию резервов», (Воспоминания и размышления. М., 1969 г., с. 224.)

Но в данном случае Жуков лукавит. Подтягивание складов МТО и вооружений ближе к границе делалось для лучшего снабжения войск в случае нанесения немедленного ответного «победного» удара по вторгшемуся врагу. Самоуверенно предполагалось, что враг отступит после мощного флангового удара из КОВО, войскам которого, «победоносно» наступающим с юга Польши на Балтику, и потребуется снабжение топливом и боеприпасами со складов, размещённых в той же Белоруссии у границы. По этой же причине и часть аэродромов расположили в Белоруссии у самой границы — для поддержки наступающих в Польше войск КОВО. Ведь радиус действия тогдашних самолетов фронтовой авиации был невелик.

Было ли это преступлением со стороны Жукова и Тимошенко? Отвечая словами Наполеона — с их стороны это было ошибкой. Что часто гораздо хуже преступления. Но мне почему-то кажется, что были и те, кто, как в своё время Уборевич, понимали, что эта ошибка будет именно преступлением, которое и приведёт к погрому РККА.

Статья Пастуховского вполне профессиональна, с анализом и указанием причин произошедшего. Чем не могут похвастать, увы, многие мемуары… Однако некоторые из них рассмотрим и разберём с учётом фактов и документов и попробуем понять, о чём на самом деле пишут мемуаристы. И что скрывается за некоторыми сообщаемыми ими фактами тех дней перед 22 июня.

Сразу предупрежу читателя: цитируя достаточно большие отрывки воспоминаний генералов, буду делать разбор или пояснять то, что приводят генералы, в связи с чем возможны некоторые повторы в этих комментариях. По возможности ненужная личная лирика генералов будет пропущена, но то, что касается описания предвоенных дней, будет показано достаточно подробно.

Начнем, как говорится, «сверху», с Прибалтийского ОВО…


Ротмистров П.А. Стальная гвардия. М.: Воениздат, 1984 г. (есть в Интернете). Гл. 2. «Суровые испытания»:

«В конце мая 1941 года меня назначили начальником штаба 3-го механизированного корпуса. Корпус дислоцировался на территории Литвы: 2-я танковая дивизия северо-западнее города Каунаса в Россиенах (Расейняй), части 84-й мотострелковой дивизии восточнее Каунаса в Кайшадирах (Кайшядорас), а 5-я танковая дивизия — значительно южнее, в городе Алитусе.

Сдав 5-ю танковую дивизию вернувшемуся с командных курсов полковнику Ф.Ф. Фёдорову, я выехал в Каунас, где размещался штаб корпуса с частями корпусного подчинения.

Командовал корпусом генерал-майор танковых войск А.В. Куркин — человек твёрдого характера и редкой работоспособности. <…>

Оба мы были абсолютно убеждены, что недалеко то время, когда, охмелённая лёгкими победами на Европейском континенте гитлеровская армия ринется на Советский Союз. И даже известное Заявление ТАСС от 14 июня 1941 года о беспочвенности слухов, косающихся подготовки немцами войны против СССР, не поколебало нашей убежденности».

Увы, до сих пор находятся историки, твердящие о том, что то Сообщение ТАСС «дезориентировало командиров», и особенно в самих округах…

«Зачем тогда, рассуждали мы, гитлеровцы перебрасывают крупные военные силы в Восточную Пруссию, а их самолёты откровенно ведут воздушную разведку советской территории?

В этой тревожной обстановке мы совершенствовали боевую и политическую подготовку личного состава частей и соединений, проводили полковые и дивизионные учения, направляя все усилия командиров и штабов на поддержание постоянной боевой готовности личного состава корпуса.

21 июня, буквально за несколько часов до вторжения немецко-фашистских войск в Литву, к нам в Каунас прибыл командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал-полковник Ф.И. Кузнецов. Торопливо войдя в кабинет генерала Куркина (командир 3 мк), у которого я в то время был на докладе, он кивнул в ответ на наше приветствие и без всякого предисловия сообщил как ударил:

Есть данные, что в ближайшие сутки-двое возможно внезапное нападение Германии.

Мы молча переглянулись. И хотя нас в последние дни не оставляло предчувствие этой беды, сообщение Кузнецова ошеломило.

А как же Заявление ТАСС? изумлённо спросил Куркин. Ведь в нём говорилось…

Но ведь это же внешнеполитическая акция, которая к армии не имела прямого отношения, сказал командующий. Он устало опустился на стул, вытирая носовым платком вспотевшее, сильно осунувшееся лицо. Не надо сейчас заниматься обсуждением этих проблем. У нас есть свои достаточно важные. Немедленно под видам следования на полевые учения выводите части корпуса из военных городков в близлежащие леса и приводите их в полную боевую готовность».

Попробуйте понять — в каком же часу 21 июня прибыл в 3-й мк командующий ПрибОВО Ф. Кузнецов, сообщил, что нападение произойдёт буквально в считанные часы, и дал команду приводить мехкорпус в полную б/г? Скорее всего, он прибыл в Каунас 21-го вечером. И Ротмистров его увидел ещё в рабочее время в кабинете комкора Куркина, примерно около 19.00 (допустим) 21 июня. Каунас расположен недалеко от границы, т.е. Кузнецов приводил в полную боевую готовность приграничные дивизии по «пр. ГШ от 18 июня»?! Или был приказ Москвы о приведении в б/г ещё и вечером 21 июня?! Т.е. Тимошенко и Жуков обзванивали округа вечером 21 июня и ставили задачу на приведение в боевую готовность ещё раз, после 18 июня?! (Подобный приказ о повышении б/г был вечером 21 июня и в ОдВО — о нём упоминает в своей книге «Удар по Украине» военный историк В. Рунов.)

Также, возможно, Кузнецов мог получить информацию от начальника разведки округа, что они добыли сведения (возможно агентурным или техническим путём), что немцы получили приказ на начало войны и войска выполняют этот приказ…

«— Товарищ командующий, — обратился камкор к Кузнецову, разрешите собрать корпус на каком-то одном указанном вами операционном направлении.

Ф.К Кузнецов, с минуту подумав, отклонил просьбу А.В. Куркина.

— Поздно заниматься перегруппировками, — сказал он. — Авиация немцев может накрыть ваши части на марше.

Моё предложение о подготовке к эвакуации семей командиров и политработников в глубь страны тоже не получило поддержки командующего.

Возможно, это и необходимо, — сказал он, но нельзя не учитывать, что такая мера может вызвать панику.

После отъезда командующего войсками округа мы тотчас же занялись выполнением его распоряжений. Во все дивизии были срочно направлены ответственные работники штаба и политотдела корпуса. Им предстояло оказать помощь командованию в выводе частей и соединений в районы их сосредоточения, в подготовке к обороне этих районов, оборудовании командных и наблюдательных пунктов, организации связи, управления и полевой разведки.

Управление 3-го механизированного корпуса во главе с генералом А.В. Куркиным убыло в Кейданы (Кедайняй), севернее Каунаса. Отсюда мы установили связь со 2-й танковой и 84-й мотострелковой дивизиями, а также со штабом 11-й армии, от которого, кстати, узнали, что наша 5-я танковая дивизия, оставаясь на самостоятельном алитусском направлении, подчинялась непосредственно командующему армией.

Чтобы представить, в каких невыгодных условиях Прибалтийский Особый военный округ, преобразованный в начале войны в Северо-западный фронт, встретил вторжение гитлеровских полчищ в Прибалтику, следует, очевидно, познакомить читателя с некоторыми данными.

К июню 1941 года округ имел в своём составе 2 общевойсковые армии (8-ю и 11-ю), насчитывавшие 25 дивизий и 1 бригаду, в том числе 4 танковые и 2 мотострелковые дивизии (3-й и 12-ймехкорпуса). Кроме того, у Пскова дислоцировались 2 стрелковые дивизии и бригада окружного подчинения, с началом войны объединённые в 27-ю армию. Из всех соединений 1-я стрелковая дивизия прикрывала побережье Балтийского моря у Вентспилса (Виндава) и Лиепаи (Либава), 7 стрелковых дивизий предназначались для обороны сухопутной границы Литовской ССР с Германией (Восточной Пруссией) на фронте 300 км. Однако большинство соединений находилось в летних лагерях, и каждое имело у государственной границы прикрытие от роты до батальона.

В тот день [21 июня], когда нас посетил командующий округом, в боевую готовность были приведены механизированные корпуса и только 6 стрелковых дивизий, при этом им (стрелковым соединениям) ещё предстояло совершить марш к госгранице из районов лагерей и военных городков».

На сайте «Подвиг народа» выложен Журнал боевых действий Северо-западного фронта с 18 июня по 31 июля 1941 года (Оперативный отдел штаба СЗФ, ф. 221, оп. 1351, д. 200, л. 1–67), в котором указано, что к исходу 21 июня «своевременно были выведены только 90, 188, 5 сд, но и они в своём большинстве занимались оборудованием лагерей, меньше боевой подготовкой.

Таким образом, непосредственно у госграницы находились от Балтийского побережья до Аугстогаллен: 10 ск — 10, 90 и 125 сд 11 ск; от р. Неман и до Копциово — 16 ск — 5, 33, 188 сд и 128 сд.

Эти части в основном располагались в лагерях, имея непосредственно у государственной границы прикрытие от роты до батальона, по существу, усилив пограничную службу.

11, 16, 23, 126, 183 сд продолжали оставаться в лагерях или на зимних квартирах.

3 и 12 мк заняли районы сосредоточения согласно плану.

Положение частей СЗФ на 21.6 смотри карту.

Какой вывод можно сделать из группировки и сосредоточения войск на 21.6:

1. Сосредоточение войск опаздывало на 5–7 суток.

2. Нет ярко выраженной группировки войск, больше того, ударная сила — мех. корпуса растащены по дивизиям по ряду направлений.

3. К исходу 21.6 в боевую готовность были приведены только части прикрытия (шесть сд) и мехкорпуса.

4. Штабы фронта, армий, корпусов и диви-зим заняли свои КП, предназначенные на случай военных действий.

Итак, мы видим — войска СЗФ, согласно мобплану мк и боевых распоряжений штабфронта, первым эшелоном занимали полевые оборонительные сооружения, продолжали сосредоточение и группировку своих резервов для решительных действий на госгранице против немецких войск…»

Т.е. Ротмистров в принципе совершенно верно описал ситуацию накануне нападения. Читаем его воспоминания далее:

«В 4.00 22 июня 1941 года немецкая авиация нанесла в Прибалтике массированные удары с воздуха по нашим аэродромам, крупным железнодорожным узлам, портам, городам Рига, Виндава (Вентспилс), Либава (Лиепая), Шяуляй, Каунас, Вильнюс, Алитус и другим. Одновременно тяжёлая артиллерия противника начала мощный обстрел населённых пунктов и наших войск вдоль всей литовско-германской границы. Даже до Кейданы (Кедайняй) доносился гул артиллерийской канонады и грохот разрывов авиационных бомб.

В 530–6.00 вражеская пехота после повторного налёта авиации, нарушив границу, перешла в наступление. В 8.30–9-00 немцы бросили в бой крупные силы мотомеханизированных войск по трём направлениям: Таураге, Шяуляй; Кибартай, Каунас и Калвария, Алитус.

Тогда мы ещё не знали, каким огромным преимуществом в силах и средствах располагал противник.

Лишь позже было установлено, что на наши войска здесь фашистское командование обрушило удар всей германской группы армий “Север”, а также 3-й танковой группы и двух левофланговых армейских корпусов 9-й армии, входившей в состав немецких армий “Центр”. Они имели в своём составе 40 дивизий, из них 25 (в том числе 6 танковых), наступавших в первом эшелоне.

На направлениях своих главных ударов гитлеровское командование создало подавляющее превосходство. Так, например, наша левофланговая 125-я стрелковая дивизия 8-й армии, развернувшемся на фронте в 40 километров, была атакована частями трёх танковых и двух пехотных дивизий, за которыми следовали во втором эшелоне ещё три моторизованные дивизии 4-й танковой группы немцев».

По уставу РККА стрелковая дивизия в обороне должна была держать фронт максимум до 15 км…

«Такими же превосходящими по численности силами были атакованы части 188, 126 и 128-й стрелковых дивизий 11-й армии. Против их пяти развернувшихся для боя полков на фронте до 100 километров наступали, составляя первый эшелон, шесть пехотных и три танковые дивизии, за которыми вторым эшелоном следовали одна пехотная, три моторизованные и одна танковая дивизии 3-й танковой группы противника. Эта вражеская армада средних и тяжёлых танков, лавина пехоты на бронетранспортёрах и автомашинах поддерживалась большим количеством самолётов, непрерывно бомбивших наши войска, их штабы и тылы, резервы и коммуникации».

То есть против 5 стрелковых полков 11-й армии ПрибОВО, растянутых на 100 километров фронта, наступало 6 пехотных и 3 танковые дивизии вермахта. Что составляло чуть не пятикратное превосходство в людях, не говоря уже о технике…

«Упреждающее оперативное развёртывание мощных сил, имеющих почти двухлетний опыт войны, массированное применение авиации и бронетанковых войск сразу же обеспечили гитлеровцам крупный успех. Уже в первый день войны наши слабые части прикрытия, штатный состав большинства которых был укомплектован молодыми бойцами лишь в 1940 году, оказались смятыми. К вечеру 22 июня войска 4-й танковой группы противника вышли на рубеж реки Дубисса (35 километров северо-западнее Каунаса), а вражеские дивизии первого эшелона 3-й танковой группы, используя захваченные в районе Алитуса и Меркиса мосты, переправились через Неман…»

Ротмистров пишет, что 3-й мех. корпус, где он был начальником штаба, был приведён в боевую готовность лишь 21 июня к ночи. И начался его вывод с мест дислокации в окрестные леса. Однако по свидетельству генерала П.П. Полубоярова, отвечавшего на вопросы генерал-полковника А.Л. Покровского, «16 июня распоряжением штаба округа приводился в боевую готовность и 3-й механизированный корпус (командир генерал-майор танковых войск А.В. Куркин)» (ВИЖ № 5, 1989 г. с. 23).

В ПрибОВО было всего 2 мех. корпуса, и оба были приведены, по его словам на официальном расследовании, округом в полную боевую готовность 16–17 июня, т.е. после получения 14–15 июня в Риге Директивы НКО и П11 от 12 июня. Однако, похоже, Полубояров после войны на том расследовании выдал желаемое за действительное или не хотел подставлять своего бывшего командующего, Ф.И. Кузнецова. Скорее всего 3-й мк приводился в б/г и выводился в районы сосредоточения именно в ночь на 22 июня. А ведь его танковые дивизии находились от границы дай бог километров в 50, а моторизованная — в 100… Расположенные на «зимних квартирах» на расстоянии свыше 50 км друг от друга.

Почему Полубояров явно соврал, отвечая Покровскому? Потому что именно 16 июня и должны были привести в б/г эти мехкорпуса, после получения директивы НКО и ГШ от 12 июня о начале вывода частей 2-го эшелона в районы сосредоточения по плану прикрытия округа — «вывести в лагеря в районы, предусмотренные ПП». По ПП также должны были поднимать в округах по тревоге и мк, приводить их в повышенную б/г и выводить в районы сосредоточения. Это предусматривалось директивами от 11–12 июня, и поэтому Полубояров не стал говорить, что 3-й мк такую команду получил только 21 июня. А теперь ещё раз вспомните, как приводили в б/г мехкорпус Рокоссовского в КОВО.


Хетагуров Г.И. Исполнение долга. М.: Воениздат, 1977 г. (есть в Интернете). Гл. «Новые испытания».

«Весной 1941 года меня опять назначили начальником артиллерии корпуса. На этот раз 21-го механизированного. <…>

Наш 21-й механизированный корпус формировался в Московском военном округе. На укомплектование его был направлен, можно сказать, отборный личный состав, в основном из 1-й Московской Пролетарской мотострелковой дивизии и Особой кавалерийской бригады, тоже размещавшейся в Москве.

Командовать корпусом назначили бывшего командира Пролетарской дивизии Героя Советского Союза генерал-майора Д.Д. Лелюшенко, удостоенного этого высокого звания за боевые успехи на советско-финском фронте. Штаб корпуса возглавил полковник А.А. Асейчев один из наиболее подготовленных танкистов того времени. 4б-й танковой дивизией стал командовать Герой Советского Союза полковник В.А. Концов, отлично проявивший себя в боях на Халхин-Голе. 42-ю танковую дивизию получил под командование полковник Н.К. Воейков, прошедший большую боевую школу на фронтах гражданской войны. Командиром 185-й мотострелковой дивизии назначили генерал-майора П.Л. Рудчука, бывшего будённовца, командовавшего кавбригадой в легендарной Первой Конной армии и награждённого за боевые подвиги двумя орденами Красного Знамени. <…>

В середине июня генерал Лелюшенко решил в порядке командирской учёбы провести рекогносцировку местности на двинском (даугавпилсском) направлении, наметить маршруты движения дивизий, возможные рубелей развёртывания, определить, где наиболее выгодно разместить пункты управления».

Опять эта пресловутая личная инициатива командиров РККА, которые «самовольно» выполняли всего лишь не более чем свои должностные обязанности… или приказы сверху.

21-й механизированный корпус Лелюшенко был сформирован в Московском ВО в марте 1941 года. До середины июня находился в Резерве Главного Командования МВО, готовился для усиления ПрибОВО в качестве резерва (штаб, похоже, был расположен в поселке Идрица Псковской области). На 22 июня в 21-м мк имелось всего лишь 175 танков вместо расписанных по штату тысячи с лишним.

После того как в Ригу 14–15 июня пришла директива НКО и ГШ от 12 июня о выдвижении глубинных дивизий в сторону границы, «в районы, предусмотренные планами прикрытия», Лелюшенко провёл хотя бы рекогносцировку района, куда его мех. корпус должен будет выдвигаться в случае войны, но корпус после 15 июня с места не двигался… С ним повторилась та же история, что и с 9-м мк Рокоссовского в КОВО. Тот тоже был в резерве округа и вроде как его данная директива от 12 июня не касалась. А в итоге мк приводился в боевую готовность уже чуть не под обстрелом…

«21 июня командира корпуса вызвали в Москву. Для нас это не было чем-то необычным вызывали его частенько.

Уезжая, генерал Д.Д. Лелюшенко приказал Асейчеву разработать план учений, используя данные рекогносцировки. Тот привлёк к этому делу и меня.

В субботу мы допоздна засиделись в штабе. Закончив работу, Асейчев потянулся устало и предложил:

Что, Георгий Иванович, может, утречком махнём на рыбалку?

С великим удовольствием, Анатолий Алексеевич, согласился я. Как-никак — выходной, имеем законное право отдохнуть.

Договорились выехать пораньше, чтобы к обеду уже вернуться домой. Понимали: рыбалка рыбалкой, а время-то неспокойное».

В ПрибОВО 15 июня пришла директива НКО и ГШ от 12 июня, а командование 21-го мк об этом понятия не имеет — собирается 22 июня на рыбалку. Но Лелюшенко хоть дал команду отработать план мероприятий на случай приказа о выдвижении в район сосредоточения своего 21-го мк.

«Я четыре утра 22 июня, облачившись в рыбацкое снаряжение, я с нетерпением ждал Анатолия Алексеевича. И вдруг раздался резкий телефонный звонок. Снимаю трубку и слышу голос оперативного дежурного по штабу:

— Товарищ полковник! Посты ВНОС докладывают, что с запада доносится рокот самолётов и слышатся сильные взрывы…

Требую немедленно соединить меня с квартирой Асейчева. Никто не отвечает. Наскоро переодевшись, побежал в штаб. По дороге встретился сАсейчевым.

— Рыбалку отставить! Всех на ноги похоже, началась война, — взволнованно сказал он.

К пяти часам связались со штабом Московского военного округа. Но там знали столько же, сколько и мы. Разыскать по телефону командира корпуса не удалось.

Дозвонились до Риги. Оттуда сообщили некоторые подробности: немецкая авиация бомбила Ригу, Виндаву, Шяуляй, Каунас, Вильнюс, порты и железнодорожные мосты; по всей западной границе Литвы противник ведёт мощную артиллерийскую и авиационную подготовку».

По воспоминаниям генерал-полковника Хлебникова (подробно разобраны в книге «Адвокаты Гитлера»), начальника артиллерии 27-й армии ПрибОВО, который находился в штабе округа в Риге, после 1.30 в Ригу пошли звонки командиров частей с просьбой разъяснить, что за директиву (директиву № 1 по ПрибОВО) им прислал командующий округом Ф. Кузнецов. Однако остававшийся за Кузнецова его заместитель генерал-лейтенант Софронов не мог ничего ответить вразумительного, а самого Кузнецова найти никто не мог, а тот в Ригу не сообщил об этой директиве. Находился он вроде в расположении полевого КП в районе 11-й армии ПрибОВО, но чуть ли не сутки его найти не могли: «Где командующий?» — «Командует…»

«..Примерно в половине второго ночи (22 июня. — Авт.) начались непрерывные звонки из частей. Командиры спрашивали: как понимать директиву командующего округом? Как отличить провокацию от настоящей атаки, если противник предпримет боевые действия?

Положение у Егора Павловича затруднительное: что им ответить, если сам в глаза не видел этой директивы? Командующий округом отдал её войскам первого эшелона, не известив своего заместителя.

Уже после войны я узнал причину этой несогласованности. Оказывается, командующий округом генерал-полковник Кузнецов, как и другие командую-щие приграничными округами, сам получил из Москвы директиву Наркома обороны и начальника Генерального штаба о приведении войск в боевую готовность лишь около часа ночи 22 июня» (Хлебников И.М. Под грохот сотен батарей. М., 1974 г., гл. «Страна вступает в бой. Накануне». Есть в Интернете).

Но, похоже, Хлебников оговорился. Он пишет, что «примерно в половине второго ночи начались непрерывные звонки из частей». Однако скорее всего, звонки из частей ранее половины третьего в Ригу поступать не могли. Дело в том, что существует текст «Директивы № 1» по ПрибОВО. Опубликован он был в «Сборнике боевых документов Великой Отечественной войны» (М.: Воениздат, 1947–1960 гг. Вып. № 34. Военное издательство МО СССР, Москва, 1953 г. http://militera.lib.ru/docs/da/sbd/index.html). На этом документе указано время отправки окружной «Директивы № 1» в армии:

«ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ ПРИБОВО ОТ 22 ИЮНЯ 1941 г. ВОЕННЫМ СОВЕ ТАМ 8й И 11-й АРМИЙ О МЕРОПРИЯТИЯХ В СВЯЗИ С ВОЗМОЖНЫМ НАПАДЕНИЕМ НЕМЦЕВ В ПЕРИОД 22–25 ИЮНЯ 1941 г.

СОВ. СЕКРЕТНО ВОЕННЫМ СОВЕТАМ 8-й и 11-йАРМИИ

22 июня 1941 г. 2 часа 24 минут

1. Возможно в течение 22–23.6.41 г. внезапное нападение немцев на наше расположение. Нападение может начаться внезапно провокационными действиями.

2. Задача наших частей — не поддаваться ни на какие провокационные действия немцев, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно наши части должны быть в полной боевой готовности встретить внезапный удар немцев и разгромить [противника].

ПРИКАЗЫВАЮ: <…>

Командующий войсками Прибалтийского особого военного округа генерал-полковник Ф. Кузнецов
[Начальник управления политпропаганды округа бригадный комиссар] Рябчий
[Начальник штаба округа генерал-лейтенант] Клёнов»

(Ф. 221, оп. 24б7сс, д. 39, л. 77–84).

Но в 21 -м мк сами узнали о нападении, от своих постов ВНОС, сами дозвонились в штаб округа в Ригу после 5 часов утра…

«Асейчев объявил боевую тревогу, приказал командирам дивизий срочно выводить личный состав в секретные районы сосредоточения и одновременно вывозить туда же подвижный запас артснарядов, мин, горючего. Потом он позвонил местным властям проинформировал их о нападении немцев и порекомендовал принять меры на случай налёта фашистской авиации.

До получения указаний из Москвы сам Анатолий Алексеевич решил оставаться на месте, а меня послал в район сосредоточения 185-й мотострелковой дивизии. <…>

Убедившись, что здесь всё идёт нормально, и отдав от имени Асейчева некоторые дополнительные указания, я вернулся в штаб корпуса. Асейчева застал у радиостанции. Тут же собрались все, кто ещё оставался в штабе. Внимательно слушали выступление заместителя Председателя Совнаркома и Наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова. Мне довелось услышать только последние три фразы: Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами…»

Но это было уже в 12.00 22 июня…

А вот что описывает сам комкор-21, генерал Лелюшенко.


Лелюшенко Д.Д. Москва-Сталинград-Берлин-Прага. Записки командарма. М.: Наука, 1987 г. (есть в Интернете).

«В феврале 1941 г. меня назначили командиром 21-го механизированного корпуса, который предстояло ещё сформировать. В его состав должны были войти 2 танковые и моторизованная дивизии. <…>

По штату корпусу полагалось иметь 1031 танк разных марок, а мы имели 98 устаревших БТ-7 и Т-26. Мощные KB и Т-34, равных которым не было тогда ни в одной армии капиталистических государств, только начали поступать в войска. Стрелкового и артиллерийского оружия тоже недоставало, в связи с тем, что Красная Армия находилась в стадии перевооружения. <…>

Примерно за месяц до начала войны, будучи в Главном автобронетанковом управлении Красной Армии, я спросил начальника: JKozda прибудут к нам танки? Ведь чувствуем, гитлеровцы готовятся…” “Не волнуйтесь, сказал генерал-лейтенант Яков Николаевич Федоренко. — По плану ваги корпус должен быть укомплектован полностью в 1942 году”.

И всё же среди командиров и политработников корпуса росло беспокойство. Поговаривали о неизбежности войны с фашистами, несмотря на успокаивающее сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г.

Многие из нас понимали, что это сообщение не для нас, так как каждый командир части имел план боевой готовности по тревоге, и этим сообщением ни с кого не снималась ответственность через час-два выступить для выполнения боевой задачи. Нагие руководство предвидело возможность нападения на Советский Союз со стороны фашистской Германии, но стремилось дипломатическим путём оттянуть войну хотя бы на 3–4 месяца, а там зима. К весне 1942 г. Красная Армия будет уже перевооружена новой техникой, реорганизация её в основном будет закончена, всё будет готово к надёжному отпору агрессору.

В корпусе шла напряжённая работа по его организации, непрерывно гили занятия по повышению боеспособности войск. <…>

14 июня по плану, разработанному штабом корпуса, командиры дивизий и полков приступили к рекогносцировке на даугавпилсском направлении.

Карта полковника Воейкова вся была испещрена пометками: районы сосредоточения, будущие рубежи развёртывания, предполагаемые позиции батарей, пути движения…

21 июня меня вызвали для доклада в Генеральный штаб. Поздно ночью я прибыл в Москву, и дежурный Генштаба по телефону сказал: Завтра вам надлежит явиться к начальнику оперативного управления Генштаба генерал-лейтенанту Ватутину”.

Утром 22 июня в оперативном управлении меня встретили тревожным сообщением: немецко-фашистские войска перешли границу…

Направленцы быстро докладывали Николаю Федоровичу Ватутину:

Корпус Рокоссовского находится…

Рябышев выступил…

Потапов и Музыченко вступили в бой.

Авиация противника продолжает бомбить Одессу, Севастополь…

На минуту Ватутин обернулся ко мне: — Скорее возвращайтесь в корпус. Все указания вам будут посланы директивой.

Ранним утром 23 июня я вернулся в корпус. Начальник штаба корпуса полковник Анатолий Алексеевич Асейчев встретил меня на вокзале и коротко доложил:

Войска по боевой тревоге выведены в районы сосредоточения. Идёт заправка техники горючим и пополнение боеприпасами.

В тот же день нам передали 95 орудий для борьбы с танками противника. Почти половина из них была калибра 45 мм, но и их получить было не так-то легко: они являлись резервом Главного Командования. Помог нам находившийся в Идрице работник Генерального штаба Анатолий Алексеевич Грызлов. Учитывая обстановку, он самостоятельно принял решение о передаче орудий Мы были ему очень признательны».

Эти орудия распределили между двумя танковыми дивизиями корпуса…

«Уже во второй половине дня авиация противника начала бомбить район расположения корпуса. Ответить врагу было нечем: зенитной артиллерии мы не имели. Больше всего пострадали склады боеприпасов и горючего; понесли мы также потери в людях и технике.

24 июня из Академии бронетанковых и механизированных войск прибыло пополнение: 2 батальона, вооружённых в основном танками БТ-7. Но по-прежнему совсем плохо было с автотранспортом. В таком положении в начале войны оказался не только наш корпус.»

Смотрим, как описывают генералы предвоенные дни в КОВО…


Людников И.И. Дорога длиною в жизнь. М.: Воениздат, 1969 г. (есть в Интернете). Гл. «Огненный вихрь. В ту суровую пору».

«16 июня командиров дивизий второй линии вызвали на оперативно-тактические сборы в Житомир. В штабе 36-го стрелкового корпуса мы узнали, что сборы внезапно отменены, а офицеров штаба округа срочно отозвали в Киев. Командующий округом приказал нам возвращаться в войска и ждать указаний. Объявил нам об этом полковник Рогачевский, начальник оперативного отдела штаба корпуса».

Всё верно, 15 июня в КОВО пришла директива НКО и ПИ № 504205 от 12 июня. По которой с 16–17 июня «для повышения боевой готовности войск округа… все глубинные дивизии и управления корпусов с корпусными частями» (2-й эшелон КОВО) начали выдвижение «ближе к госгранице в новые лагеря, согласно прилагаемой карте».

«Директивой штаба округа от 16 июня 1941 года 200-й дивизии предписывалось в полном составе, но без мобилизационных запасов 18 июня в двадцать часов выступить в поход и к утру 28 июня сосредоточиться в десяти километрах северо-восточнее Ковеля

Действительно, директива НКО и ГШ от 12 июня указывала: «С войсками вывести полностью возимые запасы огнеприпасов» и ГСМ. И в этой связи возникает вопрос: надо ли брать мобзапасы по такой директиве? Если указано «в полном составе, но без мобилизационных запасов… выступить в поход» то будет ли это нарушением директивы НКО от 12 июня? Нет.

«Эта дивизия могла иметь кучу приписников, которые обязаны явиться к месту сбора, которое им укажут в военкомате. Поэтому указание совершенно разумное — пункт сбора приписников (с запасами имущества на них) не таскать за собой, а оставить в ППД и ждать, когда они туда прибудут. А это могло быть как через несколько часов, так и через несколько суток. А вот боеприпасы на них взять с собой, потому что, во-первых, неизвестно, как пойдут дела и б/п могут пригодиться, а во-вторых, если запас БК большой, то призывникам ещё и транспорт надо оставлять, а кому нужен такой геморрой, когда самим транспорта не хватает. В общем, это обычное дело в отношении не полностью укомплектованных дивизий. И ещё — директива НКО это всё же не приказ, и она оставляет командующему округа определённый диапазон для его личных указаний. Другое дело, что за них его потом и судить могут, но это уже зависит от того, как он успешно выполнит задачу…» (С. Мильчаков, п-к ГРУ).

«Целуя жену и сынишек, я почти не сомневался, что ухожу на войну.

В ночь на 22 июня дивизия совершала четвёртый переход».

Так как марши совершали по ночам, то, значит, вышла данная дивизия к границе 17 июня.

«Начали мы его раньше, чем рассчитывали. <…>

Окало трёх часов ночи послышался нараставший гул самолётов. В темноте нельзя было определить их принадлежность. Но почему самолёты идут с запада на восток?.. И звуку них необычный. Наши ТБ-3 так не воют.

Через полчаса дивизия подошла к переправе. <…>

Снова послышался нараставший гул самолётов. В небе уже посветлело, и с помощью бинокля я точно определил: над нами бомбардировщики Ю-88. Хорошо были видны немецкие опознавательные знаки.

“Юнкерсы” нас не бомбили. Полагаю, они имели другую задачу: нанести удар по глубоким тылам. Но вскоре донёсся гул близких разрывов вражеские самолёты всё же атаковали колонну нашего 661-го стрелкового полка. <…>

Докладываю комкору А.И. Лопатину где мы находимся, и жду указаний. Лопатин ответил, что ещё не разобрался в обстановке, так как связь с командующим 5-й армией, в состав которой входит корпус, пока не установлена.

И всё-таки генерал Лопатин информировал меня о том, что произошло. Сегодня в четыре часа утра фашистская Германия своими сухопутными войсками перешла нашу государственную границу от Балтики до Карпат. Идут сильные бои. Обстановка сложная и во многом неясная…»


Генерал-лейтенант Б.И. Арушанян, начальник штаба 12-й армии КОВО, «Боевые действия 12-й армии в начальный период войны» (ВИЖ, 1973, № 6, С. 60):

«21 июня я засиделся в штабе армии, который располагался в Станиславе, за разработкой очередного планового учения и вернулся домой очень поздно. В четвертом часу ночи меня разбудил телефонный звонок:

— Товарищ генерал, докладывает оперативный дежурный. Вас срочно вызывает к аппарату начальник штаба округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев.

Быстро одеваюсь, еду в штаб. Дежурный доложил: только что по “ВЧ” звонил командующий войсками округа генерал-полковник М.П. Кирпонос и приказал срочно вызвать в штаб командующего армией генерал-майора П.Г. Понеделина и вас. Командарм ещё не прибыл.

Я доложил о своём прибытии командующему войсками (около 4.00. — Лет.).

Какова обстановка в полосе вашей армии? спросил генерал М.Л. Кирпонос.

Пока всё спокойно.

Хорошо. Возьмите бумагу, карандаш и записывайте. Немецко-фашистская авиация, — диктует Кирпонос, сегодня в 3.00 бомбила Киев, Одессу, Севастополь и другие города. С 3 часов 30 минут артиллерия ведёт сильный огонь по нашим пограничным заставам и укреплённым районам. Приказываю:

1. Немедленно поднять войска по тревоге, рассредоточить их и держать в боевой готовности; авиацию рассредоточить по полевым аэродромам.

2. Огневые тачки УР занять частями укрепрайонов.

3. Полевые войска к границе не подводить, на провокации не поддаваться.

Я повторил записанное распоряжение».

Арушунян приводит примерный текст «Директивы № 1» по КОВО, который Кирпонос из-за отсутствия оперативного отдела в штабе округа-фронта в Тернополе надиктовывает начштаба армии по телефону на карандаш. Как видите, в КОВО Кирпонос сообщал в армии о том, что в округ пришёл приказ наркома, не так, как это делал Захаров в ОдВО — сразу после получения «Директивы № 1» из Москвы. Кирпонос это сделал только в 4.00 утра, после того, как война началась. Ещё хорошо, что в полосе этой армии 22 июня со стороны вермахта не было активных действий. Эта армия была приграничной, находилась южнее «Львовского выступа», на границе с Венгрией, что напала на СССР только 24 июня и, похоже, её приграничные дивизии ничего не знали о приказе ГШ от 18 июня, и в боевую готовность они приводились только утром 22 июня. А ведь Кирпоносу ещё около полуночи звонил сам Жуков и дал команду приводить войска округа в боевую готовность!

Однако интересно, что в КОВО «условный сигнал Аля ввода в действие плана прикрытия государственной границы — “КОВО 1941”…» доводился уже около 5.00. И если доводился в 5.00 до этой армии, то, значит, подобный приказ получили и остальные армии КОВО. Также интересно, что приграничные дивизии 12-й армии КОВО достаточно быстро, видимо, всего за несколько часов заняли свои полосы обороны, получив сигнал боевой тревоги после 5.00 утра (впрочем, сам Арушанян и отмечает, что на границе с Венгрией «22 июня активных действий против войск армии противник не предпринимал»).

Кирпонос лично обзванивает армии около 4.00 и под карандаш диктует им приказ по округу, но отправкой подобного приказа в войска должен заниматься оперативный отдел. Однако по приказу Кирпоноса (точнее, Пуркаева), оперотдел КОВО не убыл на полевой КП вместе со штабом округа-фронта, а остался в Киеве. Баграмян получил команду прибыть в Тарнополь только к утру 22 июня.

Вот, кстати, почему, возможно, нет опубликованной «Директивы № 1» по КОВО — её просто не составили в КОВО в ночь на 22 июня! Точнее, вероятно, составили своё, но т.к. оперативный отдел штаба округа-фронта в самом штабе отсутствовал в эти часы, то текст так и остался в виде бумаги, но в армии аппараты связи не отправляли зашифрованный текст, не отправляли в виде именно письменного приказа. Передавали, скорее всего, устно, обзванивая армии — обзванивали лично Пуркаев и Кирпонос, надиктовывая на карандаш отдельные положения. Потом просто продублировали текст «Директивы № 1» и подшили её в дело.

«— Выполняйте, сказал Кирпонос. Пусть командарм позвонит мне.

Положив трубку, я приказал оперативному дежурному по боевой тревоге поднять личный состав штаба. Затем начал передавать по JB4” связи командирам корпусов и армейским частям полученный приказ. В это время прибыли генерал И.Г. Понеделин и член Военного совета бригадный комиссар И.П. Куликов. Я доложил им о приказе и принятых мерах. Вскоре собрался и весь состав штаба. Ознакомившись с обстановкой, офицеры приступили к работе.

Примерно через час генерал М.Л. Пуркаев вызвал меня к аппарату “Бодо” и передал условный сигнал для ввода в действие плана прикрытия государственной границы — “КОВО 1941”. Я сразу же доложил командарму, в кабинете которого находился и член Военного совета. Мы немедленно оповестили соединения и части».

То есть в КОВО ввели в действие «План прикрытия и обороны государственной границы* в действие около 5.00 22 июня! До сих пор сложно сказать, было ли на это для Киева распоряжение Генштаба (Москвы, как писал потом Болдин по ЗапОВО), или ПП в КОВО ввели в действие «автоматом», по факту нападения агрессора, решениями полномочных командующих округами. Выше уже приводился этот приказ КОВО для резервных дивизий, для 24-го мк и 45-й тд: «С рассвета 22 июня немцы начали наступление. Бой идёт на границе. Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 года… КИРПОНОС… ВАШУГИН… ПУРКАЕВ» (ЦАМО, ф. 229, оп. 164, д. 50, л. 3. Подлинник. ВИЖ № 6, 1989 г., с. 31).

Время при публикации не указано, но, скорее всего, данный приказ для резервных дивизий состоялся уже после 7.00, когда оперативный отдел штаба округа-фронта во главе с Баграмяном прибыл наконец из Киева в Тернополь, в полевое управление. Но в любом случае — давал ли ГШ до Директивы № 2, до 7.00–8.00, команду на ввод ПП в действие или нет, в КОВО такую команду около 5.00 в приграничные армии дали. После чего командиры могли вскрывать свои «красные пакеты» по новому майскому плану прикрытия (если они, конечно, были у них на руках). Какие команды выдавал в Белоруссии Павлов, также уже рассматривалось. Сначала Климовских сообщил в 4.20 ГШ, что в ЗапОВО «Приказано поднять войска и действовать по-боевому». И только спустя час, в 5.25, Павлов отдал ТОО «странный» приказ: «Поднять войска и действовать по-боевому».

При получении подобного приказа командиры должны вскрыть «красные пакеты» и начать, согласно приказам в этих «пакетах», «действовать по-боевому» — выполнять план прикрытия. Вот здесь и произошло то, что привело к разгрому ЗапОВО: практически все дивизии и корпуса не имели никакого понятия о том, что им делать и куда выдвигаться. А всё потому что вскрывать им было нечего (подробнее разбор по ПП и «красным пакетам» проводился выше и в предыдущих книгах о 22 июня…).

ПП не были к 22 июня утверждены Тимошенко, в НКО, в Москве. Однако на боевой готовности округов это в принципе не должно было сказаться отрицательно, т.к. планы прикрытия отрабатывались в округах в мае — июне и ознакомление командиров («в части их касающейся») с этими планами должно было происходить и происходило вовсе не по отдельному распоряжению из ГШ. После того как округ отработает новые ПП (в 2 экз.), их отправляют в Генштаб на утверждение. Нарком подписывает один экземпляр, и он отправляется обратно в округ с нарочным (ПП привозили в ГШ на утверждение либо начальники штабов, либо начальники оперативных отделов округов). На 2-м экземпляре ставится отметка, заверяющая подпись наркома, и он остаётся в Генштабе. Однако новые майские ПП округов так и не вернулись в округа. А в округах остались неподписанными уже свои ПП уровня армия — дивизия.


Арушанян: «Наша армия по плану штаба Киевского Особого военного округа (КОВО), имевшая два стрелковых и один механизированный корпуса, должна была прикрыть станиславское и черновицкое направления.

Военный совет и штаб армии разработали подробный оперативный план прикрытия государственной границы. Согласно этому плану армия имела оперативное построение в два эшелона: первый составляли стрелковые корпуса для создания прочной обороны, второй механизированный корпус для нанесения мощного контрудара в случае прорыва противника. <…>

Получив сигнал на прикрытие государственной границы, соединения первого эшелона армии, соблюдая все меры маскировки, довольно быстро заняли свои полосы.

22 июня активных действий против войск армии противник не предпринимал. Из штаба округа, преобразованного в этот день в Юго-западный фронт, и штаба 26-й армии нам сообщили, что немецко-фашистские войска развернули наступление в полосе армии, особенно ожесточенные бои идут за Пере-мышль. Его успешно обороняла 99-я стрелковая дивизия. Атаки частей 52-го корпуса, стремившихся прорвать оборону к югу от Перемышля, в там числе и нашей 192-й дивизии, были отражены…»


Федюнинский Иван Иванович. Поднятые по тревоге. М.: Воениздат, 1961 г. Есть в Интернете. Гл. 1. «Лицом к врагу».

«Стоял апрель 1941 года. После учёбы в Москве я приехал в Западную Украину и вступил в командование 15-м стрелковым корпусом Киевского Особого военного округа.

Штаб корпуса находился в Ковеле крупном железнодорожном узле на линии, идущей от западной границы к Киеву. <…>

Я прибыл в Ковель, когда обстановка на нашей западной границе становилась всё более напряжённой. Из самых различных источников, в том числе от войсковой и пограничной разведок, поступали сведения о начавшемся с февраля 1941 года сосредоточении немецко-фашистских войску советских границ. Стало известно о прибытии новых германских дивизий в Польшу Румынию, Финляндию. За последние месяцы участились случаи нарушения границы фашистскими самолётами. <…>

В начале мая я решил объехать части корпуса, познакомиться с командирами дивизий, полков, батальонов, проверить боевую готовность войск, уточнить на месте задачи частей и подразделений в случае развёртывания боевых действий на границе. На эту поездку пришлось затратить около месяца.

Войска корпуса располагались в лагерях и военных городках километрах в сорока и более от границы. По одному полку от каждой из трёх дивизий было занято строительством полевых укреплений. Артиллерийские полки находились на учебных сборах на Повурском артиллерийском полигоне.

Дивизии содержались по штатам мирного времени. Подавляющее большинство солдат и младших командиров составляли старослужащие, неплохо подготовленные в военном отношении.

Как раз в это время проходили учебные сборы приписного состава уроженцев западных областей Украины. Когда началась война, приписники были влиты в кадровые дивизии».

Эти сборы артполков также описывает и маршал Рокоссовский… Он рассказывает, как лично «отстоял» свою артиллерию от стрельб в июне и «это спасло» его уже во время войны — в 9 мк артиллерия была в боевых порядках, а не оставалась на полигоне: «Последовавшее затем из штаба округа распоряжение войскам о высылке артиллерии на артполигоны, находившиеся в приграничной зоне, и другие нелепые в той обстановке распоряжения вызывали полное недоумение.

Нашему корпусу удалось отстоять свою артиллерию, доказав возможность отработки артиллерийских упражнений в расположении корпуса, и это спасла пас в будущем» (ВИЖ № 4, 1989 г., Солдатский долг, с. 53. Из неопубликованного).

Среди командиров 15-го ск были и бывшие офицеры ещё царской армии. Начальником артиллерии был «полковник Стрелков… служивший ещё в царской армии». Командиром 45-й сд был генерал-майор Е.Й. Шер-стюк, «бывший офицер старой царской армии».

«14 июня в газетах было опубликовано сообщение ТАСС, в котором сосредоточение немецких войск у наших границ объяснялось причинами, не имевшими ничего общего с советско-германскими отношениями. В сообщении указывалось, что “по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы”.

Это выглядело очень убедительно, хотя и шло вразрез с тем, что мы наблюдали, находясь в приграничном районе. Но через несколько дней мы получили сведения, которые в корне противоречили сообщению ТАСС

Вечером 18 июня мне позвонил начальник пограничного отряда.

— Товарищ полковник, — взволнованно доложил он, — только что на нашу сторону перешёл немецкий солдат. Он сообщает очень важные данные. Не знаю, можно ли ему верить, но то, что он говорит, очень и очень важно…

Ждите меня, ответил я и немедленно выехал к пограничникам.

Пройдя в кабинет начальника отряда, я попросил, чтобы привели немца. <…>

— Спросите его, почему он перешёл к нам, обратился я к переводчику.

Немец ждал этого вопроса и ответил не задумываясь, с готовностью. В пьяном виде он ударил офицера. Ему грозил расстрел. Вот он и решил перебежать границу. Он всегда сочувствовал русским, а его отец был коммунистом. Это последнее обстоятельство немец особенно подчёркивал. <…>

Фельдфебель повторил мне то, что утке сообщил начальнику погранотряда: в четыре часа утра 22 июня гитлеровские войска перейдут в наступление на всём протяжении советско-германской границы. <…>

Сообщение было чрезвычайным, но меня обуревали сомнения… Можно ли ему верить?” — думал я так же, как час назад думал начальник погранотряда. Очень уж невероятным казалось сообщение гитлеровского солдата, да и личность его не внушала особого доверия. А если он говорит правду? Да и какой смысл ему врать, называя точную дату и даже час начала войны?

Заметив, что я отнёсся к его сообщению с недоверием, немец поднялся и убежденно, с некоторой торжественностью заявил:

— Господин полковник, в пять часов утра двадцать второго июня вы меня можете расстрелять, если окажется, что я обманул вас.

Вернувшись в штаб корпуса, я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М.И. Потапову и сообщил о полученных сведениях,

Не нужно верить провокациям! — загудел в трубке спокойный, уверенный басок генерала. — Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру.

Верно, всё это походило на провокацию, но на душе было неспокойно. Я доложил генералу Потапову, что, по-моему, следует всё же предпринять кое-какие меры. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий, не занятых на строительстве укреплений, вывести из лагерей в леса поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. Генерал Потапов ответил сердито:

— Напрасно бьёте тревогу.

Обосновывая свою просьбу, я сослался на возможность использовать эти полки для работы в предполье и сократить таким образом сроки окончания строительства оборонительных сооружений.

Опасаться же, что это может вызвать недовольство немцев, нет оснований, — говорил я. — Войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу.

Командарм, подумав, согласился.

20 июня, возвращаясь из района учений, ко мне заехал командир механизированного корпуса генерал К.К. Рокоссовский. Мы откровенно разговорились. Рокоссовский разделял мои опасения. Его тоже беспокоила сложившаяся обстановка и наша чрезмерная боязнь вызвать провокацию, боязнь, которая шла во вред боевой готовности расположенных у границы войск.

Я предложил генералу остаться ночевать, но он, поблагодарив, отказался:

В такое время лучше быть ближе к своим частям».

Рокоссовский о разговоре у Федюнинского 20 июня, к сожалению, не сообщает: «Ещё во время окружной полевой поездки я беседовал с некоторыми товарищами из высшего командного состава. Это были генералы К.И. Федюнинский, С.М. Кондрусев, Ф.В. Комков (командиры стрелкового, механизированного и кавалерийского корпусов). У них, как и у меня, сложилось мнение, что мы находимся накануне войны с гитлеровской Германией. Однажды заночевал в Ковеле у Ивана Ивановича Федюнинского. Он оказался гостеприимным хозяином. Разговор всё о том же: много беспечности… Договорились с И.И. Федюнинским о взаимодействии наших соединений, ещё раз прикинули, что предпринять, дабы не быть захваченными врасплох, когда придётся идти в бой».

А ведь 19 июня округ должен был получить приказ НКО и ГШ, по которому приграничные дивизии должны были приводиться в боевую готовность и та же зенитная артиллерия с полевой должна была в обязательном порядке возвращена в дивизии. Похоже, Потапов не разрешил Федюнинскому вернуть артиллерию с полигона? А ведь это у Потапова отводили пехоту от границы в 87-й сд соседнего с 15-м 27-го ск и дали 21 июня артиллеристам, находившимся две недели в повышенной б/г, команду «отбой» и распустили их командиров 21 июня по домам.

Смотрим книгу B.C. Петрова «Прошлое с нами»: «В промежутках между узлами обороны действовали силы так называемого палевого заполнения укрепрайона. Эту задачу выполняли части 87-й стрелковой дивизии. Артиллерийскую поддержку узлов обороны юго-западного фаса укрепрайона обеспечивали 92-й и 85-й отдельные артиллерийские дивизионы. На западных и северо-западных фасах для этой цели привлекались дивизионы корпусных артиллерийских полков 15-го стрелкового корпуса».

Об этом приказе ГШ и сообщил, отвечая на вопрос Покровского № 2 («С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу, и какое количество из них было развёрнуто до начала боевых действий?»), командир 72-й горнострелковой дивизии 26-й армии генерал Абрамидзе: «20 июня 1941 года я получил такую шифровку Генерального штаба: “Все подразделения и части Вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеже подготовленных позиций. Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года”…» (ВИЖ, № 5, 1989 г., с. 27).

«Полковник П.Л. Новичков (бывший начальник штаба 62-й стрелковой дивизии 5-й армии).

Части дивизии на основании распоряжения штаба армии в ночь с 16 на 11 июня выступили из лагеря Киверцы. Совершив два ночных перехода, они к утру 18 июня вышли в полосу обороны. Однако оборонительный рубеж не заняли, а сосредоточились в лесах и населённых пунктах вблизи него. Эти действия предпринимались под видом перемещения к месту новой дислокации. Здесь же начали развёртывать боевую подготовку.

Числа 19 июня провели с командирами частей рекогносцировку участков обороны, но всё это делалось неуверенно, не думалось, что в скором времени начнётся война. Мы не верили, что идём воевать, u взяли всё не нужное для боя. В результате перегрузили свой автомобильный и конный транспорт лишним имуществом. (Дата написания воспоминаний отсутствует. — В. К.)» (ВИЖ, № 5, 1989 г., с. 27).

Данные ответы генералов уже разбирались подробно в книге «Адвокаты Гитлера», но здесь стоит немного повториться и прокомментировать дополнительно ответ генерала Новичкова (его 62-я сд 15-го ск стояла севернее 87-й сд).

1-е — 62-я сд 5-й армии выдвижение в полосу обороны начала 16 июня по приказу штаба 5-й армии Потапова согласно директиве НКО и ГШ от 12 июня, которая пришла в Киев 15 июня. Выйдя от г. Киверцы (рядом с Луцком) в сторону границы на линию Ковель — Владимир-Волынский, что буквально в 30 км от госграницы на р. Зап. Буг, и совершив марш в 50–60 км за две ночи, к утру 18 июня вышла, как пишет Новичков, в «полосу обороны». Был ли это район обороны согласно имеющихся в дивизии планов прикрытия? Не совсем. Вот что написано в плане прикрытия КОВО для 15 стр. корпуса и его 62-й стр. дивизии:

«…г) Группировка сил на оборону. 15 ск. Штаб Любамль.

45-я стр. дивизия с 264 кап, 589 гап РЩ 47 и 201 опб, с /, 2, 3, 4-й заставами 98 ПО обороняет фронт иск. Влодава, Бережце. Штаб 45 сд Острувка (15 км сев. -зап. Любамль). Левая граница иск. Торговище, Бережце.

62-я стр. дивизия с 231 кап, 10–14-й заставами 98 ПО обороняет фронт иск. Бережце, Бережница. Штаб 62 сд Мосур. Левая граница — Рожище, Свинажин, кол. Бережница…» (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 262 — http://army.armor.kiev.ua/hist/strat-plan-kievovo.shtml).

То есть данная дивизия по майскому ПП обороняется совместно с пограничниками при усилении корпусным артполком (гаубицы от 152 мм и выше) на самой границе. Однако судя по показаниям командиров этого стр. корпуса и дивизий этого корпуса к началу войны ПП по уточнённым майским директивам НКО и ГШ они не отрабатывали, т.е. нового плана прикрытия госграницы не знали! Поэтому выводили их в район, который им до этого известен чаще всего не был:

«Генерал-майор Т.Н. Шерстюк (бывший командир 45-й стрелковой дивизии 15-го стрелкового корпуса).

План обороны госграницы со стороны штабов 15-го стрелкового корпуса и 5-й армии до меня, как командира 45-й стрелковой дивизии, никем и никогда не доводился, и боевые действия дивизии [я] развёртывал по ориентировочному плану, разработанному мной и начальникам штаба полковником Чумаковым и доведённому до командиров частей, батальонов и дивизионов. 24 апреля 1953 года».

«Полковник Н. Новичков (бывший начальник штаба 62-й стрелковой дивизии 15-го стрелкового корпуса).

Дивизионного плана по обороне государственной границы, мне кажется, не было, а дивизионный план входил в армейский. Дивизия имела лишь только ориентировочную полосу по фронту и в глубину. Так, в первых числах апреля 1941 года я, а также начальники штабов 87-й и 45-й стрелковых дивизий были вызваны в штаб 5-й армии, где мы в оперативном отделе получали карты и собственноручно произвели выписки из армейского плана оборудования своих полос в инженерном отношении. (Дата составления документа отсутствует.)» (ВИЖ № 3, 1989 г., с. 67).

Все командиры, отвечая на вопрос № 1 от Покровского («Был ли доведён до войск в части, их касающейся, план обороны государственной границы; когда и что было сделано командованием и штабами по обеспечению выполнения этого плана?»), из всех округов, кроме ОдВО, показали, что они отрабатывали только апрельские изменения в П.П. Но в директиве НКО и ГШ от 12 июня указано, что второй эшелон КОВО выводится не «в районы, предусмотренные ПП», как указано для ЗапОВО, а в некие районы согласно некой карте. Т.е. явно не для обороны как таковой, а для наступления, как только враг границу перейдёт. Это был замысел ГШ, т.е. Жукова. Но при этом уже Кирпонос, доводя директиву от 12 июня до Потапова (либо сам Потапов), сориентировали дивизии, выдвигающиеся к самой границе на мифические «учения» или «передислокации» не понятно для чего. В результате вместо запасов боеприпасов ГСМ, которые они могли максимально загрузить в имеющийся в частях транспорт, они загрузились всяким хламом… А ведь

2-е — в директиве НКО и ГШ от 12 июня чётко указывалось: «С войсками вывести полностью возимые запасы огнеприпасов» и ГСМ! Но в реальности дивизии «взяли всё ненужное для боя… Перегрузили свой автомобильный и конный транспорт лишним имуществом». Т.е. вместо боевого вывода проводился вывод по учебному варианту.

3-е — то, что не занимали сами позиции в районе обороны, как описывает Абрамидзе для приграничной дивизии и Новичков для дивизии, вышедшей к границе, криминальной подоплёки как раз нет. Запрет занимать предполья действовал даже в ночь на 22 июня — в «Директиве № 1», написанной в кабинете Сталина около 22.00, тоже вычеркнули слова о занятии полевых сооружений вдоль границы.

Кстати, Федюнинский получил 18 июня сообщение от перебежчика о предстоящем нападении, и это однозначно было доложено в Москву. Как по линии пограничников, что задержали перебежчика, так и по линии замполитов. Также об этом перебежчике, сообщившем точную дату нападения, должен был доложить наркому Тимошенко с начальником ПИ Жуковым и Кирпонос.

«В субботу, 21 июня, я лёг спать довольно поздно, но долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок Потом встал, подошёл к открытому окну, закурил. В соседней комнате мерно постукивал маятник стенных часов. Было уже половина второго ночи. “Соврал немец или нет?79 — эта мысль не давала покоя. <…>

И всё же в ту последнюю мирную ночь в глубине души шевелилась мысль, что тревога напрасна, что, может быть, удастся пока избежать войны. Я невольно подумал о том, что работы по укреплению границы ещё не закончены, что в частях корпуса маловато противотанковой и зенитной артиллерии, что в ближайшие дни прибудет значительная группа молодых командиров взводов, у которых, конечно, нет ни достаточных знаний, ни опыта…

Телефонный звонок, прозвучавший как-то особенно резко, нарушил мысли. Звонил генерал Потапов.

Где вы находитесь, Иван Иванович? спросил командарм.

У себя на квартире…

Немедленно идите в штаб, к аппарату ВЧ В голосе генерала слышалась тревога.

Не ожидая машины, накинув на плечи кожаное пальто, я вышел пешком. Путь предстоял небольшой…

Связь ВЧ была нарушена. Пришлось позвонить командующему армией по простому телефону. Генерал Потапов коротко приказал поднять дивизии по тревоге, боеприпасы иметь при войсках, но на руки личному составу пока не выдавать и на провокации не поддаваться. Чувствовалось, что и в штабе армии всё ещё окончательно не уверены в намерении гитлеровцев начать широкие военные действия. <…>

То, что первые эшелоны дивизии находились в нескольких километрах от границы, сыграло известную роль. К пяти часам утра основные силы корпуса вышли вплотную к границе и смогли сменить ведущих бой пограничников».

По словам Федюнинского, выходит, что он свои дивизии вывел ближе к границе в район обороны по личной инициативе. Ведь он не сообщает, что получал приказ ГШ на вывод приграничных дивизий к рубежам обороны 20 июня, как Абрамидзе…

«Ещё накануне войска жили и работали по распорядку мирного времени, а ночью, поднятые по тревоге, с ходу вступили в бой…»


Москаленко К.С. На Юго-западном направлении. Воспоминания командарма. Книга I. — М.: Наука, 1969 г. Есть в Интернете. Глава 1 «Нашествие».

(1-я противотанковая артиллерийская бригада РГК под командованием Москаленко дислоцировалась в КОВО, в полосе 5-й армии Потапова. Всего их было создано 10 шт. на приграничные округа — две на ПрибОВО, три на ЗапОВО и пять на КОВО. И сформировали их всего лишь в мае 1941 года.)

«Мощное, высокоподвижное огневое противотанковое соединение — такой была наша бригада. Она имела в своём составе два пушечных артиллерийских полка, минно-сапёрный и автотранспортный батальоны и подразделения обслуживания. В каждом полку было по два дивизиона 7б-мм пушек (24 орудия), по три дивизиона 85-мм пушек (36 орудий) и по одному зенитному дивизиону (восемь 37-мм орудий и 36 пулемётов ДШК). Таким образом, в бригаде было 48 орудий 76-мм, 72 орудия 85-мм, 16 орудий 37-мм и 72 пулемёта ДШК. Полностью были мы обеспечены снарядами, в том числе бронебойными, полученными как раз в тот день, когда командарм приказал произвести рекогносцировку в районе границы».

Данные бригады имели по два шестидивизионных артполка, до 120 орудий ПТО (48 орудий 7б-мм, 48 орудий 85-мм и 24 орудия 107-мм!), до 16 зенитных орудий малого калибра (МЗА) и от 12 крупнокалиберных пулемёта в среднем.

Но ох уж это лукавство мемуаристов!.. Скорее всего, рекогносцировку своего участка обороны Москаленко проводил сразу после 15 июня, после прихода в Киев директивы НКО и ГШ от 12 июня для КОВО и, возможно, на основании неких приказов из Москвы ему лично, ведь эти бригады подчинялись Москве напрямую, были «центрального подчинения».

«…В то утро я выслал три разведывательно-рекогносцировочные группы к границе в районе Любомля, Устилуга, Сокаля. Благодаря этому мы к 19 июня располагали сведениями о том, что вблизи Устилуга и Владимир-Волынского замечено оживлённое движение по ту сторону Западного Буга, Стало также известно, что оттуда ведётся усиленное наблюдение за нашей стороной, а немецкие сапёры удаляют инженерные заграждения на границе.

У меня не оставалось сомнений в том, что фашисты нападут на нас в один из ближайших дней. Так я и сказал командующему армией.

Этот наги разговор произошёл 20 июня, когда Потапов вновь вызвал меня к себе в Луцк. Всегда очень корректный, Михаил Иванович на этот раз был так взволнован, что даже не пригласил сесть. <…>

Услышав мой ответ, что за Бугом готовятся к нападению и столкновения нам не избежать, он перестал ходить, повернулся ко мне и резко сказал:

— Нам действительно нужно быть начеку. Похоже, что фашисты и впрямь не нынче, так завтра нападут на нас. И не одни мы с тобой так думаем.

Он взял со стола листок, протянул мне. Это было распоряжение генерал-полковника Кирпоноса, сделанное им, как я узнал впоследствии, по указанию наркома обороны. В распоряжении отмечалось, что многие командиры неоправданно увлекаются созданием красивых парков для машин и орудий, в яркие цвета раскрашивают боевую технику и при этом держат её на открытых площадках. Далее предписывалось немедленно вывести всю боевую технику из открытых мест в леса, рассредоточить и укрыть её от наблюдения как наземного, так и особенно с воздуха.

Все эти замечания относились и к 1-й артиллерийской противотанковой бригаде. Буквально два дня назад мы закончили оборудование точно такого парка, о каких писал командующий округом. Расчистили дорожки и площадки, посыпали их жёлтым песком и даже сделали обрамление из мелких камешков. 18 июня, когда всё это было готово, у нас в лагере побывал командарм. А так как у танкистов, к числу которых и он принадлежал, устройство образцовых парков боевых машин было традицией, то ему наши старания очень понравились.

Теперь же оказалось, что хвалить нас в этом отношении не за что».

Здесь разговор идёт о директиве НКО № Л/г 00042 от 19 июня, которая предписывала провести маскировку авиа- и прочих воинских частей. Срок в той директиве был указан — чуть не к 20 июля закончить мероприятия по маскировке частей складов и т.п. И это так радует резунов — мол, к дате немецкого нападения эта директива никак не привязана, и, значит, собирались сами нападать, как только закончат маскировку складов и аэродромов.

Но, как видите, Кирпонос правильно понял приказ НКО от 19 июня и дал команду немедленно провести маскировку.

«Возвратившись в Киверцы, в лагерь, я собрал командный состав и сообщил о требовании командующего войсками округа. Тут же определил места рассредоточения частей и приказал немедленно вывести из парка и замаскировать в лесу всю боевую технику, а к исходу следующего дня сделать то же самое с тягачами, автомобилями и другими машинами.

Когда под вечер 21 июня в расположение бригады прибыл генерал Потапов, этот приказ был уже выполнен. Командарм ознакомился с рассредоточением и маскировкой частей, сказал, что доволен».

По большому счёту Москаленко 20 июня не маскировкой занимался, а приведением своей бригады в повышенную боевую готовность — по первой команде выдвинуться на рубежи обороны.

«Наступила ночь на 22 июня. Мне нужно было попасть рано утром в штаб армии, поэтому я решил заночевать в Луцке. <…>

Телефонный звонок поднял меня с постели. Схватив трубку, я услышал взволнованный голос Потапова: фашисты напали на нас, ведут артиллерийский обстрел войск на границе, бомбят аэродромы и города. Без промедления я позвонил в лагерь своему заместителю по политической части батальонному комиссару Н.П. Земцову и приказал объявить боевую тревогу, а сам быстро оделся и с адъютантом и водителем выскочил во двор, где стояла машина».

Москаленко писал свои мемуары в 1969 году, он был в хороших отношениях с Жуковым и не стал указывать точного времени тех или иных событий. Это стало традицией практически всех мемуаристов…

«…Лагерь мгновенно проснулся. Палатки опустели. Личный состав частей и подразделений быстро занял свои места у орудий и машин. <…>

Вдруг над поляной, где ещё два дня назад был расположен наш ярко разукрашенный парк орудий, боевых и транспортных машин, появилось свыше сорока юнкерсов. Снизившись, они сделали круг, затем другой, но ничего не обнаружили и, не сбросив бомб, удалились в сторону Луцка.

Мы быстро пошли в штаб. Здесь я вскрыл мобилизационный пакет и узнал, что с началом военных действий бригада должна форсированным маршем направиться по маршруту Луцк — Радехов — Рава-Русская Немиров на львовское направление в район развёртывания 6-й армии».

Вот такой ещё один инициативный товарищ. По собственному усмотрению вскрыл «красный пакет»… Не побоялся. Около 5.00… После уже случившегося нападения Германии (запомните время, когда в КОВО поднимали по тревоге свои армии, — это важно…).

«Немедленно доложил об этом по телефону генералу Потапову. Выслушав, он сказал:

— Обстановка на фронте 5-й армии резко обострилась: немецкие войска форсировали реку Западный Буг в полосе Устилуг, Сокаль и продвигаются на Владимир-Волынский. Поэтому требую выступить на Владимир-Волынский и совместно с 22-м механизированным корпусом уничтожить противника, перешедшего границу, и восстановить положение.

Я ответил:

Бригада является резервом Главнокомандования. Выполнить ваше требование, противоречащее мобилизационному плану, не могу.

Потапов попросил подождать у телефона, пока он свяжется с Москвой или Киевом. В этом я не мог ему отказать. Тем более что бригада ещё готовились к маршу Минут через 15–20 командарм позвонил снова.

— Связь с Москвой и Киевом прервана, сказал он. Противник ведёт наступление по всему фронту армии. 41-я танковая дивизия подверглась массированному удару с воздуха и артиллерийскому обстрелу и почти полностью погибла [http://militera.lib.ru/memo/russ-ian/moskalenko-1 /app.html]. (Позже выяснилось, что судьба этой дивизии сложилась не так. Соответственно мобилизационному плану, она ушла из г. Владимир-Волынский в район г. Ковель, но по пути следования попала в болотистую местность, застряла там и не смогла выполнить поставленную задачу. Командир дивизии полковник П.П. Павлов был за это отстранён от должности. — Редакция.) Город Владимир-Волынский с минуты на минуту будет захвачен врагом. Голос Потапова стал твёрже, требовательнее. Учитывая сложившуюся обстановку, приказываю: бригаде следовать, как я уже ранее сказал, на Владимир-Волынский и во взаимодействии с 22-м механизированным корпусом генерал-майора Кондрусева разбить противника, перешедшего границу, восстановить положение. Границу не переходить. Всю ответственность за нарушение бригадой задачи, предусмотренной мобилизационным планом, беру на себя.

Я счёл решение генерала Потапова в создавшейся обстановке правильным, поэтому повторил приказание и, собрав командиров полков и дивизионов, сообщил им о поставленной командармом задаче. Выступление бригады назначил на 10 часов…»

Данная Первая танковая бригада реально в первые же дни войны уничтожила десятки единиц бронетехники вермахта. Однако по остальным бригадам такой статистики в истории начала войны не встречается. А всё потому, что большинство этих бригад не имели автомашин и особенно тракторов для перевозки орудий калибра свыше 76 мм. И в итоге, как справедливо заметил М. Солонин, эти бездвижные бригады походили на мухобойки, прибитые к стене.


Рябышев Д.И. Первый год войны. — М.: Воениздат, 1990 г. Судя по предисловию, написана к 25 октября 1985 г. Есть в Интернете. Гл. «В приграничном сражении. Накануне».

(Рябышев Д.И. — командир 8 мк 26-й армии, в состав которой входила приграничная дивизия Абрамидзе, получившая 20 июня приказ ГШ на приведение частей в боевую готовность и на вывод их на рубежи обороны к 24.00 21 июня.)

<До начала лета 1940 года я командовал 4-м кавалерийским корпусом, дислоцировавшимся в Киевском Особом военном округе, а затем, с 4 июня, был назначен командиром 8-го механизированного корпуса и руководил его формированием, поскольку ранее такого корпуса и его дивизий не существовало. Как известно, в 1939 году механизированные корпуса были упразднены. Высшей организационной единицей советских бронетанковых войск была принята танковая бригада. Вскоре стала ясна ошибочность этого решения. Опыт боевых действий в начавшейся Второй мировой войне свидетельствовал о возросшей роли танков. Слета 1940 года в Красной Армии стали вновь формироваться механизированные корпуса, танковые и моторизованные дивизии. Формирование нового объединения осуществлялось из частей 4-го кавалерийского корпуса, 7-й стрелковой дивизии, 14-й тяжёлой и 23-й лёгкой танковых бригад. К июню 1941 года корпус имел около 30 тысяч человек личного состава, 932 танка (по штату полагалось 1031). Однако тяжёлых и средних танков KB u Т-34 поступило только 169. Остальные 763 машины были устаревших конструкций, межремонтный пробег их ходовой части не превышал 500 километров, на большинстве истекали моторесурсы. 191 танков из-за технических неисправностей подлежали заводскому ремонту. Артиллерии имелось также недостаточно. Из 141 орудия 53 были калибра 37 и 45 миллиметров. Средства противовоздушной обороны представляли четыре 37-мм орудия и 24 зенитных пулемёта. Вся артиллерия транспортировалась тихоходными тракторами [http://militera.lib.ru/memo/russian/ryabyshev_di/app.ht ml] (ЦАМО, ф. 131, оп. 8664, д. 5, л. 38).

Хотя рядовой и сержантский состав, а также часть звена средних командиров новым специальностям были обучены ещё недостаточно, тем не менее к началу войны корпус наряду с 4-м считался наиболее подготовленным в боевом отношении по сравнению с другими механизированными корпусами нашей армии. Конечно, за год можно было подготовить корпус и лучше. Но в целях экономии моторесурса Автобронетанковое управление Красной Армии нам не разрешало вести боевую учёбу экипажей на новых танках.

Примерно за десять дней до начала войны у нас побывал начальник этого управления генерал-лейтенант танковых войск Я.Н. Федоренко. Я просил у него разрешения провести учения на новых боевых машинах, чтобы механики-водители попрактиковались в вождении своих танков, но он не разрешил и намекнул, что в ближайшем будущем могут возникнуть условия, когда практики у всех будет с избытком. Для этого и надо приберечь моторесурс.

Перед началом Великой Отечественной войны обстановка на советско-германской границе была напряжённой. Мы знали, что войне быть, но не хотелось верить, что гром грянет с минуты на минуту.

20 июня 1941 года я получил от командующего войсками Киевского Особого военного округа генерал-полковника М.П. Кирпоноса совершенно секретный пакет: лично мне предписывалось незамедлительно выехать к границе и произвести рекогносцировку района предполагаемых действий 8-го механизированного корпуса. Особое внимание при этом надлежало обратить на состояние мостов и дорог. Словом, основная задача личной командирской разведки заключалась в там, чтобы иметь полные данные о возможности прохождения танков».

8-й мк КОВО на 22 июня находился во втором эшелоне, в районе юго-западнее Львова. 4-й мк, которым командовал будущий «герой обороны Москвы» Власов, дислоцировался в самом Львове. В отличие от 8-го мк, 4-й мк Власова имел чуть больше танков, чем 8-й, — 979 штук. Но самое важное — в нём было до 400 танков KB и Т-34, чуть не половина из всех имеющихся в РККА. Но интересно вот что: Кир-понос отдаёт 20 июня приказ командиру мехкорпуса второго эшелона «произвести рекогносцировку района предполагаемых действий 8-го механизированного корпуса». Однако директива НКО и ГШ от 12 июня для КОВО требовала начать вывод ВСЕХ дивизий второго эшелона округа в районы сосредоточения (по некой карте) с 15 июня. А Рябышеву только 20-го ставят задачу провести рекогносцировку!

Директива ГШ от 18 июня требовала приводить в б/г все дивизии округов, выводить приграничные дивизии в их районы обороны. И, похоже, только 72-я приграничная гсд этой же 26-й армии, Абрамидзе, и получила приказ на вывод дивизии в район своего рубежа обороны.

Но 8-му мехкорпусу этой же армии явно ставится задача быть готовыми наступать — Рябышева отправляют отрекогносцировать не район его сосредоточения по ПП, а участок на самой границе!

Основные силы 8-го мк находились вокруг Дрогобыча, примерно в 50–70 км от госграницы. По плану прикрытия КОВО (ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 262) 8-й мк должен был выводиться ближе к границе, вокруг городка Самбор, где находился штаб 26-й армии:

«8-й мех. корпус. Штаб — Воютыче (8 км с. -з. Самбор).

34-я танк, дивизия в районе <…>. Штаб — Сонсядовице.

12-я танк, дивизия в районе <…>. Штаб — Домбрувка.

7-я мотодивизия в районе <…>. Штаб Копань (10 км с.-з. Самбор).

Штаб 26-й армии — Самбор.

а) Состав сил: управление 26-й а., 8 ск (99 и 173 сд, 72 гсд), 8 мк (12 и 34 тд, 7 мд), 376 ran РГК, части Перемышльского УР, 92 и 93 ПО, 63-я истр. и 4б-я сме-шан, авиадивизии.

б) Задача: оборонять госграницу на фронте иск. Радымно, Перемышль, иск. Лютовиска, не допустив вторжения противника на нашу территорию. В основу обороны положить упорную оборону Перемышльского укрепрайона и полевых укреплений, возведённых в приграничной полосе. Всякие попытки противника прорвать оборону ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов.

Особо ответственные направления с фронта Перемышль, Лиско на Самбор, Дрогобыч..»

То есть по ПП 8-й мк находился в составе 26-й армии и должен был выдвигаться в случае прорыва немцев для нанесения контрудара. Самбор ближе к границе, но всё же не на самой границе находится, куда к реке Сан, уже к Перемышлю, выезжал для рекогносцировки на предмет прохождения танковых колонн мехкорпуса Рябышев. По ПП КОВО задача стояла «оборонять госграницу» с последующей задачей «всякие попытки противника прорвать оборону ликвидировать контратаками корпусных и армейских резервов».

То есть 8-й мк имел чёткие задачи — контратаковать прорвавшегося врага.

То же самое в принципе было расписано и в «красном пакете» для этого 8-го мк:

«8-й мк входит в состав 26-й армии… К исходу М-1 корпус должен сосредоточиться в районе Самбор, Стар. Самбор, Дрогобыч, составляя резерв командующего 26-й армией… Иметь целью уничтожение прорвавшихся танковых и крупных пехотных соединений противника…» (ЦАМО, ф. 131, оп. 8664/сс, д. 5).

Но.

Дело в том, что Рябышев должен был ознакомиться с майским ПП («в части его касающейся!»), который и предусматривал возможные действия 8-го мк в районе Перемышля, примерно в мае — июне, на стадии разработки этого ПП. Однако, похоже, Рябышев, как и остальные генералы во всех округах, кроме ОдВО, понятия не имел о новых, майских планах обороны и прикрытия госграницы. И Рябышеву Кирпонос ставит задачу изучить свой же район возможных действий только и именно перед 22 июня. Не командующий 26-й армией, непосредственный начальник Рябышева, а именно и лично командующий округом. И Кирпонос даёт указание провести рекогносцировку аж до самой границы. Что и сделал Рябышев. И это больше похоже на подготовку наступления без обороны, как предписывал план прикрытия КОВО.

Насколько известно, похожую задачу в эти же дни получил и 4-й мк Власова. С поднятием по тревоге 20 июня, выводом сначала в район по ПП, а потом 21-го и выдвижением непосредственно к границе. В 1-й главе этой книги уже приводилась выдержка из «красного пакета» для 4-го мк.

«4-й МК входит в состав 6-й армии с дислокацией в г. Львов и пригородах…

Мехкорпус составляет резерв командующего 6-й армии. К исходу М-1 сосредоточиться в районе Крекув, иск. Яну в, Бжуховице…

Быть готовыми к нанесению контрударов в направлениях: Камионка Струмгтова, Радзехув, М. Кристынополь; Крехув, Рава Русски, Любыча Крулевсе; Крехув, Немирув, Пшемысль…» (ЦАМО, ф. 131, оп. 9886/сс, д. 9).

По «пакету» для 4-го мк видно, что этот мк готовится к «нанесению контрударов», но не к немедленному наступлению. Сосредоточиться у границы 4-й мк должен на исходе первых суток от начала «мобилизации» — «к исходу М-1». А точнее, через сутки после начала выхода из мест расположения по тревоге. Выходить он начал уже 20 июня, и судя по тому, как его также нацелили сразу выходить к границе, 4-й мк также готовили для немедленного наступления кирпоносы.

А вот что написано в «Кратком обзоре действий механизированных соединений фронтов за период с 22 июня по 1 августа 1941 года», составленном 28 января 1942 года: Дислокация 8-го мк в мирное время соответствовала планам развёртывания и обеспечивала своевременное его развёртывание для боя. Непонятно, почему 8-й мк приказом командующего 26-й армией № 002 от 17 мая 1941 года не получал самостоятельной задачи и составлял резерв армии» (ЦАМО, ф. 38, оп. 11360, д. 5, л. 28. ВИЖ№ И, с. 36, 1988 г.). Т.е. в приказе по армии, которым, похоже, ставились задачи частям по плану прикрытия, 8-й мк уже в мае вывели в резерв. Но по ПП и по «красному пакету» этот мехкорпус не был в резерве и имел чёткие задачи как мк, входящий в состав 26-й армии!

Получается, ему именно самовольно поменяли задачу из установленного ПН плана прикрытия — 8-й мк готовили для наступления из КОВО! Ему готовили задачу, не утвержденную и не санкционированную Москвой. Рябышеву и его мк не поставили задач по ПП в мае, а потом не сообщили о директиве НКО и ПН от 12 июня, по которой его мк должен был приводиться в боевую готовность и начать вывод в район сосредоточения с 15–16-го июня.

В описании боевых действий 8-го мк с 22 по 29.6.41 г., составленном 18 июля 1941 года, указано: «1. По приказу командующего 26-й армией № 002от 17.5.41 г. части 8-го механизированного корпуса в 5.40 22.6.41 г. были подняты по тревоге и к исходу дня, составляя резерв 26-й армии, сосредоточились в районе…» (Ф. 229, оп. 3780/сс, д. 6, л. 116–121. Сайт «Боевые действия Красной Армии в Великой Отечественной войне»)…

Рябышев: «В этот же день отправился в путь. <…>

На своём маршруте я делал остановки. Осматривал рельеф местности, опушки леса, заболоченные поймы рек и мосты. Останавливался у каждого моста, у каждой речки. Наконец впереди показался город Перемышль, древняя крепость. По реке Сан проходила граница. Дальше, за рекой, располагались немецко-фашистские войска. Командирская разведка длилась два дня. За эти дни мысль снова и снова возвращалась к содержанию совершенно секретного пакета. “Наверное, что-то ожидается, — думал я. — Видно, и командующего войсками округа тревожат дислокация войск Германии вдоль нашей границы, частые нарушения немецкими самолётами нашего воздушного пространства”.

По данным Разведывательного управления Генерального штаба (ориентировка давалась через округ всем командующим армиями и командирам мехкорпусов), на киевском направлении германское командование сосредоточило несколько десятков пехотных, моторизованных и танковых дивизий. Ясно, что такая концентрация сил ведётся неспроста. В любую минуту нужно быть готовым ко всему К сожалению, готовность наших соединений, в том числе и 8-гомеханизированного корпуса, была ещё не полной.

Дивизии мехкорпуса, входившего в оперативное подчинение 26-й армии генерал-лейтенанта Ф.Я. Костенко, дислоцировались на некотором удалении от границы; в Дрогобыче находились 7-я моторизованная дивизия и корпусные части, в городе Стрый — 12-я танковая дивизия, в Садовой Вишне — 34-я танковая. Впереди нас находились другие соединения армии, но если фашистская Германия нападет на нашу страну, корпус сразу же будет вынужден вести активные боевые действия.

Думая об этом, я, конечно, не предполагал, что до начала войны остаются не дни, а часы. После полудня вторых суток рекогносцировки (было это в субботу 21 июня) севернее Перемышля я увидел, как появились восемь фашистских самолётов-разведчиков. На сравнительно небольшой высоте они пересекли границу и, разбившись на пары, направились вглубь нашей территории. Вели себя гитлеровские лётчики более чем нагло: на бреющем полёте рыскали во всех направлениях, кружили над местами расположения войск, над военными объектами, над дорогами. Уже сам этот факт методического ведения воздушной разведки свидетельствовал о многом.

Окончив рекогносцировку, я решил, не заезжая в Дрогобыч, отправиться в Самбор к командующему 26-й армией генерал-лейтенанту Ф.Я. Костенко поделиться своими мыслями, доложить о результатах разведки. Но в Самборе меня ждало разочарование. Командарма в штабе не оказалось, он был в войсках. Принял меня начальник штаба армии полковник И.С. Варенников. Мой доклад о тревожном положении на границе на него не произвёл заметного впечатления. Доводы о назревающей военной угрозе, не знаю, искренне или нет, он отвергал».

Обратите внимание на эту оговорку Рябышева: начштаба 26-й армии КОВО точно должен был знать, что 19 июня для приграничной дивизии его армии (72-й гсд Абрамидзе) поступил приказ ГШ на вывод дивизии в район её рубежа обороны. Начштаба точно должен был знать, что 20 июня Абрамидзе данный приказ получил и в нём было указано привести дивизию в полную боевую готовность и вывести её на соответствующий рубеж обороны к «24.00 21 июня»! После доклада комдива в присутствии командарма-26 в ГШ, что «“все подразделения и части Вашего соединения… должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года”, точно в указанный срок я по телеграфу доложил о выполнении приказа. При докладе присутствовал командующий 26-й армией генерал-лейтенант Ф.Я. Костенко, которому поручалась проверка исполнения».

Однако начштаба армии как будто «не в курсе» данного приказа ГШ о приведении в боевую готовность!

«— Ваши опасения более чем несостоятельны, говорил Варенников. Если бы дело шло к войне, то нас официально поставили бы об этом в известность. Были бы запрещены отпуска командирам и вывод артчастей на полигоны. Войска находились бы в состоянии повышенной боеготовности. А ведь приказов об этом нет. Что касается фашистских самолётов, то они и раньше летали. Быть может, это делают безответственные лётчики. Так что же, палить по ним? Пусть дипломаты регулируют такие дела…»

Примерно такие же показания об этом начштаба дал Рябышев, отвечая на вопрос Покровского № 2 в 1953 году:

«Генерал-лейтенант Д.И. Рябышев (бывший командир 8-го механизированного корпуса).

Во второй половине июня мы получили приказ командующего войскам КОВО произвести рекогносцировку дорог и мостов от района дислокации до государственной границы. 21 июня к исходу дня она была закончена. По пути назад я заехал в штаб 26 и армии, где доложил начальнику штаба об обстановке на границе, и высказал мнение о возможно скором наступлении противника. Полковник И.С. Варенников отверг мои предположения и заверил, что в случае обострения обстановки мы будем своевременно предупреждены. 1953 год» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 26).

Насколько известно, И.С. Варенников не попал в «застенки Берии» летом 1941-го. Возможно, попал бы после подведения итогов по вопросам Покровского. Но! Этот генерал сразу после войны арестовывался по «делу Жукова»! Как его порученец. Напомню: Жуков приехал на Генштаб из КОВО в январе 1941 года. А теперь заглянем в Википедию: Сталинградский фронт «1 января 1943 года, согласно директивы Ставки ВГК от 30 декабря 1942 года, переименован в Южный фронт. Решением Ставки Верховного Главнокомандования 28 сентября 1942 г. командующим фронтом был назначен генерал-полковник AM. Ерёменко, членом Военного совета — Н.С. Хрущёв, начальником штаба — генерал-майор И.С. Варенников».

Варенников с апреля 1943-го был переведён в штаб Г.К. Жукова на должность старшего помощника главнокомандующего по особо важным оперативным делам с присвоением звания генерал-лейтенанта. Вместе с Жуковым Варенников участвовал во всех операциях вплоть до Берлинской. «Присутствовал при подписании акта капитуляции Германии. Служил старшим помощником Главкома группы войск в Германии. Передав должность Главкома группы войск в Германии Соколовскому, маршал Жуков и вместе с ним и И.С. Варенников прибыли в Москву для прохождения службы в Главном штабе сухопутных войск».

Как говорится — «информация к размышлению». Варенников, зная о пр. ГШ от 18 июня, Рябышеву в ответ на его беспокойство «вешал лапшу на уши», был в лучших друзьях у Жукова.

«По окончании войны Иван Семёнович преподавал в военной академии имени Фрунзе. В те годы началась травля Жукова. И.В. Сталин и министр обороны Булганин обвинили Георгия Константиновича в сепаратизме и бонапартизме. И, наконец, в 1947 году произошла для К.С. Варенникова крупная неприятность. Жукова сняли с должности Главкома сухопутных войск и направили командовать Одесским округом, а Варенникова с группой генералов и офицеров, кто когда-либо работал с Жуковым, арестовали. Всех их физически принуждали признаться в подготовке военного заговора против сталинского руководства, организованного маршалом Жуковым. Этим делом руководили Абакумов и Берия. После реабилитации работал в центральном аппарате ДОСААФ…»

Наркома госбезопасности B.C. Абакумова арестовали 12 июля 1951 года (интриги в тех делах кипели нешуточные), но Варенников и другие генералы были выпущены только после смерти Сталина.

Почитаешь в Википедии такую биографию Варенникова — достойнейший генерал, очередная невинная жертва сталинских репрессий. А нехороший генерал Рябышев в 1953 году, в то время, пока «порученец» Жукова Варенников находился то в тюрьме, то в психушке, «клеветал» на него. Однако сын донского казака Рябышев то же самое написал и в 1985 году когда готовил свою книгу. Меньше чем за месяц до смерти.

Тут есть один нюанс. Вроде бы по уставу начштаба армии Варенников не обязан ставить в известность командира мехкорпуса 2-го эшелона обороны округа Рябышева о приказах НКО и ГШ, касающихся приграничных дивизий. Как будто всё верно. Но почему-то мне кажется, что комкор генерал Рябышев тоже устав знал, и если сделал специальный акцент на поведении начштаба 26-й армии, который так «странно» реагировал на его доклады, значит, были причины. Как были причины подразумевать примерно то же самое и у человека, которого тем более сложно обвинить в незнании устава, у маршала Советского Союза К.К. Рокоссовского. Ведь Рокоссовский и писал, что до командиров уровня корпуса просто не доводили поступающие из Москвы приказы и директивы:

«…Стало известно о там, что штаб КОВО начал передислокацию из Киева в Тарнополь. Чем это было вызвано, никто нас не информировал. Вообще, должен ещё раз повторить, царило какое-то затишье и никакой информации не поступало сверху…» И из-за этого у генералов приграничных округов, по словам Рокоссовского, и возникало «недоумение», никто «не мог разобраться, каков план действий наших войск в данной обстановке на случай нападения немцев…» А ведь, к примеру, те же разведсводки РУ ГШ до командиров уровня корпуса доводились до всех в обязательном порядке, т.е. и начатые перемещения войск с 15 июня по ПП также в обязательном порядке должны были доводиться до комкоров!

Рябышев: «Попрощавшись с начальникам штаба армии, я выехал в Дрогобыч. Тревожные мысли по-прежнему не давали покоя. Прибыв, хотел по телефону переговорить с командармам о своих опасениях. Но генерала Ф.Я. Костенко снова не оказалось на месте».

Если Костенко присутствовал в 72-й дивизии при докладе Абрамидзе в ГШ около 24.00 21 июня, то он, конечно, не мог находиться в штабе армии...

«В Дрогобыче, в Даме Красной Армии, в тот вечер состоялся большой концерт для военнослужащих гарнизона и их семей. <…> Во время перерыва ко мне подходили командиры и члены их семей. Мы обсуждали вопрос, как провести свой завтрашний выходной день. <…> Вернувшись домой, я решил с рассветом снова поехать в штаб армии переговорить с командармом. И быстро уснул.

Первые часы войны

Ровно в четыре часа утра по московскому времени меня разбудил запыхавшийся от бега молоденький красноармеец-посыльный.

— Товарищ генерал, торопливо обратился он, в штабе вас срочно вызывают к телефону!

Квартира от штаба поблизости. Собрался быстро и через несколько минут поднял трубку телефона. Начальник оперативного отдела 26-й армии от имени командующего сообщил, что немецко-фашистские войска во многих местах нарушили нашу государственную границу, ведут бои с пограничниками, бомбят наши приграничные города и аэродромы.

Но прошу без паники, — звучал его взволнованный голос. Затем тоном приказа добавил: — Думаем, что это провокации. Не поддаваться на них! Огня по немецким самолётам не открывать! Ждите дальнейших указаний!

Я решил немедленно привести соединения в боевую готовность, вывести их из военных городков по тревоге. На этот случай ещё ранее условился с командирами дивизий оповестить их особыми словами, значение которых понимали только мы.

— Дежурный, вызвать командиров дивизий к аппарату!

Прошло не больше трёх минут, и дежурный по штабу доложил:

Командиры дивизий генерал-майор Мишанин, полковники Васильев и Герасимов на связи!

Я взял трубку и, стараясь быть спокойным, произнёс:

У аппарата Рябышев.

У аппарата Мишанин, прозвучал приятный, мягкий голос командира 12-й танковой дивизии. Слушаю вас.

Здравствуйте. В небе сверкает молния.

Всё ясно, Дмитрий Иванович, поспешно ответил Т.А. Мишанин.

Пожелав успеха, закончил с ним разговор. В трубке зазвучал, густой бас командира 7-й моторизованной дивизии:

У аппарата полковник Герасимов.

Здравствуй, дорогой! Как у тебя, лес шумит? Лес шумит, но лесник своё дело знает, Дмитрий

Иванович, — пробасил в ответ А.Г. Герасимов. — До встречи.

На проводе был командир 34-й танковой дивизии полковник И.В. Васильев. Поприветствовав его, я сказал:

— Гора! Желаю успеха!

“Молния”, “лес”, “гора” это условные слова, услышав которые от меня, командиры соединений немедленно поднимали по тревоге части и вскрывали хранившиеся в сейфах опечатанные пакеты с секретным предписанием о выходе в район сосредоточения».

Не армия, а колхоз «40 лет без урожая». Личная инициатива так и прёт среди генералов. Они даже себе, как в «казаках-разбойниках», тайные словечки придумывают. Или, может, настолько не было доверия среди красных командиров друг другу, что они шли на такое? Кстати, вполне может быть — ведь как можно ещё назвать поведение начштаба армии Варенникова, если не «странным»? А ведь Рябышев специально акцентировал внимание на «странном» поведении начштаба 26-й армии, отвечая на вопрос Покровского. Однако время, когда его разбудили, он показал чётко — в 4 часа утра по московскому времени, это 4 часа и по местному, — когда ему позвонил «начальник оперативного отдела 26-й армии от имени командующего» и сообщил о нападении, но приказа о приведении в полную боевую готовность не отдал. Корпус Рябышева, как и всех в КОВО, поднимали именно после нападения Германии!

«Мысленно представил себе, что сейчас делается в расположении полков, открыл сейф и вскрыл предназначенный мне пакет.

Нужно было ещё вызвать командиров частей обеспечения и отдать им соответствующие распоряжения. Но это уже проще они находились вДрогобы-не, под боком.

Время шло, а указаний из штаба армии не поступало. Я не отходил от телефона.

Вскоре с неба донёсся всё усиливающийся гул моторов, над городом появились вражеские бомбардировщики. Стрелки часов показывали 4.30».

Рябышев вскрыл свой пакет (его комдивы вскрывали свои по его команде) около 4.15, не дожидаясь указания на это из штаба армии. Т.е. в случае начала боевых действий, если даже нет отдельной команды, «красные пакеты» вскрываются командирами «автоматически»… А свой приказ Рябышев всё же получил — в описании боевых действий 8-го мк показано что «части 8-гомеханизированного корпуса в 5.40 22.6.41 г. были подняты по тревоге…»

«А ещё немного спустя в распахнутое окно ворвался сверлящий, всё нарастающий вой падающих бомб. <…>

Кто-то из командиров доложил, что самолёты с чёрными крестами на крыльях бомбят нефтеперегонный завод, железнодорожную станцию и расстреливают перепуганное мирное население.

— Вызвать к аппарату начальника артиллерии корпуса! <…> — Приказываю: по фашистским стервятникам открыть огонь зенитной артиллерии!

“Bom так-то будет надёжней”, мелькнула мысль.

“В конце концов, какого ещё приказа ждать?

рассуждал я, направляясь в свой кабинет. — Ясно, что надо бить подлого врага, вторгшегося на нашу землю и в наше воздушное пространство”.

Вошёл начальник связи корпуса полковник С.М. Кокорин и взволнованно доложил:

— Связь со штабом армии прервана. По проводу нет связи и с Садовой Вишней. Для восстановления своих линий отправил людей. <… >

Временно исполняющий должность начальника штаба подполковник А.В. Цинченко доложил, что, по поступившим докладам из частей, между Дрогобычем и городом Стрый противник выбросил парашютный десант.

Это… замялся он.

Это война! закончил я его мысль.

Бомбовые разрывы между тем стали реже. Видимо, огонь зенитчиков заставил вражеских лётчиков быть осторожнее…»

Для чего акцентировано внимание читателя на времени подъёма войск в КОВО? Об этом чуть позже…

А теперь посмотрим воспоминания генералов из Одесского ВО, которые к 22 июня директивы Москвы просто выполнили, как положено…


Крылов Н.И. Не померкнет никогда. — М.: Воениздат, 1984 г. Есть в Интернете. Гл. «На защите Одессы. Левый фланг».

Данные воспоминания описывают события в округе, который оказался благодаря командованию округа наиболее подготовленным к нападению немцев, — в Одесском ВО.

«..Войска, оборонявшиеся на Дунае и Пруте, имели определённые успехи с самого начала военных действии Помню общее воодушевление в штабе 14-го корпуса вечером 22 июня. В тот час ещё не было сведений о том, как отражается нападение фашистского агрессора на остальном фронте, и хотелось верить, что там положение не хуже, чем у нас. Здесь же, на левом приморском фланге, итоги первого дня войны выглядели не так уж плохо.

Все попытки противника высадиться на наш берег Дуная получили отпор. Его подразделения, сумевшие кое-где переправиться рано утром, были разгромлены. Около пятисот вражеских солдат и офицеров сдались в плен. “Истребители” и зенитчики сбили семнадцать фашистских самолётов. Наши потери от бомбежки и артиллерийского обстрела через границу оказались, несмотря на внезапность нападения, в общем, незначительными. <…>

…В Кагуле враг захватил было мост через Прут, где стояли только часовые, и двинул на восточный берег пехоту, но подоспевший на помощь пограничникам стрелковый батальон сбросил фашистов в реку, а мост разбила наша артиллерия. <…>

Всё то, что успели сделать до войны на случай возможных неожиданностей, окупилось сторицей.

Части 14-го корпуса генерала Д.Г. Егорова имели неплохо подготовленные рубежи для развёртывания вдоль границы. Артиллеристы точно знали, кого и с каких огневых позиций должны поддерживать. Была хорошая, четкая связь с пограничниками, со штабом и отрядами Дунайской военной флотилии. Как всё это пригодилось, какие драгоценные минуты и часы позволило выиграть!

Как я уже сказал, перед войной у границы было не особенно спокойно. В июне обстановка на румынском берегу (а там — это не было секретом — находились и немецкие войска) стала настораживать. В одном селе за Прутом появились солдаты, которых раньше не было, у другого поднялось некое “гнездо”, похожее на артиллерийский наблюдательный пункт, у третьего — скопление плохо замаскированных в затоне лодок… Обо всём таком, конечно, докладывалось начальству. Но в командирском кругу многие высказывали мнение, что и без особых указаний о повышении боевой готовности можно и должно кое-что предпринять.

Начальники, от которых это зависело, разумеется, знали свои права. Чрезмерная осторожность, способная теперь, много лет спустя, показаться странной, объяснялась распространённым тогда опасением, как бы не совершить нечто такое, что “даст повод для провокации”.

И всё же принимались меры, оказавшиеся более чем своевременными. Начальник артиллерии полковник Н.К. Рыжи убедил, например, командира корпуса прервать под каким-то предлогом сбор артиллеристов, и они как раз 21 июня вернулись в свои части».

Именно по артиллерии и задавался вопрос № 4 после ВОВ: «Почему большая часть артиллерии находилась в учебных центрах?» По планам на летний период обучения артиллеристы должны были проводить плановые занятия и стрельбы на полигонах. Однако в связи с начавшимися выдвижениями войск с повышением б/г эти занятия должны были быть прекращены. И не по личной инициативе командиров отдельных частей, а согласно уставу — при повышении боевой готовности прекращаются все занятия и учения, и части возвращаются в подразделения. И в директиве НКО и ГШ от 12 июня для КОВО, например, прямо было указано: «Для охраны зимних квартир оставить строго необходимое минимальное количество военнослужащих, преимущественно малопригодных к походу по состоянию здоровья». То есть в «поход» должны были в составе дивизий и корпусов выдвигаться ВСЕ части и личный состав. Вместе с боевой техникой.

Для ЗапОВО в директиве НКО и ГШ ещё от 11 июня указывалось: «Для повышения боевой готовности войск округа все глубинные стрелковые дивизии и управления стр. корпусов с корпусными частями вывести в лагерь в районы, предусмотренные для них планом прикрытия». И далее Павлову указали, на основании чего и по каким планам прикрытия он должен выводить свои войска (директива НКО за № 503859/сс/ов), что в переводе на язык штатских означает — в район по плану прикрытия могут и должны выводиться дивизии только в полном составе, с артиллерией, зенитными средствами и т.п. «корпусными частями». И с приведением их в боевую готовность. (Павлов потом на следствии и на суде заявлял, что он «неправильно понимал директивы наркома», но ведь если что-то неясно — звони в Москву и уточняй…)

«Надо отдать должное и командованию Одесского военного округа. Перед самым нападением врага оно успело по настоянию М.В. Захарова перевести на запасные аэродромы авиацию, избежавшую благодаря этому больших потерь (на земле от бомбёжек во всём округе погибло в первый день войны три самолёта)».

Это было не только «настояние» начальника штаба округа генерал-майора М. Захарова, но и требование приказной части «Директивы № 1»: «б) Перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по палевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно её замаскировать». Командующий ВВС округа Мичугин попытался поспорить, но после того как ему Захаров отдал письменный приказ, тот всю авиацию перегнал «по полевым аэродромам» и на запасные площадки. Три разбитых на земле самолёта в первый день — это те, которые не смогли перегнать ночью из-за неисправностей (были ещё с десяток на кишинёвском аэродроме, которые также не перегнали вовремя). Если бы ночью самолёты не перегнали, то счёт шёл бы на десятки уничтоженных на земле машин, ведь немцы весь день продолжали делать налёты на разведанные ими до этого аэродромы, на которых наших самолётов уже не было. Начавший войну в ОдВО трижды Герой Советского союза А. Покрышкин и описывает, что их подняли по тревоге ночью 22 июня, ещё до того, как начались первые авианалёты. И до первых ударов люфтваффе их самолёты были как минимум рассредоточены на самих аэродромах…

«Около двух часов ночи 22 июня были подняты по тревоге войска, предназначенные для прикрытия границы. Война застала эти полки и дивизии если не на рубежах, которые надлежало запять, то уже на марше к ним. А управление войсками округа было к этому времени перенесено на заранее оборудованный полевой КП».

Свою «Директиву № 1» Захаров получил на полевом КП в Тирасполе около 1.15 22 июня. После расшифровки текста примерно к 1.45 он и объявил «боевую тревогу во всех гарнизонах округа», как потом он и описывал это в своих воспоминаниях в 1969 году, которые в полном виде опубликованы были только в 2005 году (Генеральный штаб в предвоенные годы. М., ACT).

«В третьем часу ночи по приказу из Севастополя перешла на оперативную готовность номер один Дунайская военная флотилия, командование которой ещё до того сосредоточило корабли боевыми группами на наиболее опасных участках».

В «готовность № 1» флота и флотилии переводил своим приказом нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов. Он около 23.00 был ознакомлен Тимошенко и Жуковым с текстом «Директивы № 1», составил короткий текст радиограммы о переводе флотов из готовности № 2 в готовность № 1, а затем по телефону лично обзванивал флоты с приказом приводить флоты и флотилии в полную боевую готовность.


Мальцев Е.Е. В годы испытаний. — М.: Воениздат, 1979 г. Есть в Интернете. Гл. 2 «Накануне».

Комиссар 74-й сд (48-й корпус Е.Я. Малиновского) Е.Е. Мальцев пишет:

<Летом 1941 года резко повысили активность разведывательные органы сопредельной стороны в переброске своей агентуры на советскую территорию. Были даже попытки засылки шпионов под прикрытием ружейно-пулемётного огня. Участились и случаи нападения на красноармейцев-одиночек, порыва линий связи, разбрасывания антисоветских листовок

В середине июня дивизии корпуса были подняты по тревоге в целях проведения очередных учений. Однако все мы усмотрели в этом нечто другое выдвижение войск на рубежи прикрытия Государственной границы СССР».

Одесский ВО — единственный, в который не приходила директива НКО и ГШ от 12 июня. Но там по телеграмме ГШ начали выводить 2-й эшелон в районы сосредоточения ещё 8 июня. Мальцеву, возможно, тогда и не довели детали этих выдвижений, и он поэтому пишет так «скромно». А может, он, как и положено «замполиту» и коммунисту, не посмел в 1979 году в мемуарах писать всю правду о своём округе. Ведь история ВОВ уже написана, «виновные» названы, а книгу его бывшего начальника, начштаба ОдВО маршала Захарова, начальника Генштаба Советской армии с 1961 года по 1971 год, умершего в 1972 году, рассыпали в издательстве, изъяв черновики,

Но ни о каких учениях в директивах НКО и ГШ от 12 июня, поступивших в округа 14–15 июня, нет ни слова. И замполит «догадался» тогда вполне правильно — именно для прикрытия границ по ПП войска и выводили. Т.к. в директивах от 12 июня прямо указали — вывести войска в районы, предусмотренные планом прикрытия! И любой замполит также прекрасно знает, где находится район обороны его части.

«Две дивизии 48-го корпуса заняли рубежи на реке Прут, а наша, 74-я Таманская находилась во втором эшелоне в районе города Бельцы.

20 июня от командира корпуса последовал приказ выдать бойцам и командирам каски.

Все с напряжением ожидали тревожных событий. Примерно в половине четвёртого утра 22 июня был получен сигнал “Гроза", по которому следовало вскрыть “красный пакет", содержащий план действий корпуса по прикрытию Государственной границы СССР.

Война!

Эта мысль, как удар молнии, промелькнула в моём сознании…»

Ох уж эта пресловутая «Гроза»… Ох уж эти замполиты…

Мемуары маршала М.В. Захарова подробно разбирались в книгах «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера», и по ним видно, что дивизии корпуса Р.Я. Малиновского были приведены в повышенную боевую готовность, начали выдвижение «в район, предусмотренный планом прикрытия», 15–16 июня и заняли оборону в этом районе примерно к 20 июня. 20 июня Малиновский приказал «выдать каски», что делается при приведении в повышенную и полную боевую готовность. И сделано это было в связи с приходом 19 июня в округ директивы ГШ от 18 июня о приведении в боевую готовность всех частей западных округов (вспомните про эти каски, когда вернёмся снова к ЗапОВО).

Захаров около 2.00 уже дал приказ боевой тревоги во все гарнизоны округа, а около «половины четвертого утра» 22 июня в корпус Малиновского пришёл и письменный приказ на вскрытие «красных пакетов» до нападения Германии на СССР, которое началось примерно в одно и то же время по всей границе — около 4.00 утра по местному и московскому времени.

В том же КОВО приказ вскрывать «красные пакеты» пошёл около 5.00. И по телефону, «на карандаш». А в ОдВО приказ, да ещё и письменный, на вскрытие своих пакетов дали в войска за полчаса до нападения, в 3.30 22 июня!

Сам командир 48-го ск маршал Р.Я. Малиновский мемуаров оставить не успел, но среди ответов генералов после ВОВ есть ответы его заместителя, начштаба корпуса генерал-полковника А.Г. Батюня (прапорщик из крестьян времён Первой мировой). Данные показания приводит историк В. Рунов:

«В первой половине июня 1941 года на основании распоряжения штаба» ОдВО «74-я и 30-я дивизии на автотранспорте были переброшены в район Флорешти». Там в состав корпуса «была включена 176-я» сд. «Все соединения корпуса начали развёртываться до штатов военного времени» (Удар по Украине. М., 2012 г., с. 82).

Можно пояснить: «развёртываться до штатов военного времени» это и есть приводить части в повышенную и полную боевую готовность.

Рунов приводил ответ генерала Батюня на вопросы Покровского в книге «1941. Первая кровь», но, к сожалению, в этой их не цитирует, а даёт в вольном пересказе, хотя и со ссылкой — ЦАМО, ф. 15, оп. 881474, д. 12, л. 47–49. Но кому нужны такие «пересказы»? Как говорится, выкладывай документ и делай свои комментарии и выводы. А читатель уж сам разберётся и сам свои выводы сделает. Примерно так же Рунов дал «пересказ» показаний генерала Абрамидзе из КОВО, в которых тот сообщал, что его дивизию 20 июня приводили в боевую готовность шифровкой ГШ (это опубликовал ВИЖ в 1989 году). Однако Рунов пишет, что ещё «15 июня штаб дивизии получил шифровку о приведении соединения в боевую готовность. 19 июня в его распоряжение перешли пограничные подразделения, осуществлявшие охрану границы в полосе дивизии» (указ. соч., с. 75).


А теперь немного о ЗапОВО, округе, где командовал Д.Г. Павлов…

В принципе, достаточно подробно то, что творил Павлов, было разобрано в книгах «Кто проспал начало войны?» и «Адвокаты Гитлера». Подробнейший анализ провёл по ЗапОВО историк А. Мартиросян в своём 2-томнике «22 июня. Блицкриг предательства». Можно почитать Болдина о Павлове, можно Сандалова, но лучше посмотреть немного официальных показаний генералов об этих днях из этого округа (тем более они будут рассмотрены далее). Вот показания офицера штаба округа генерал-майора Б.А. Фомина, бывшего заместителя начальника оперативного отдела штаба ЗапОВО:

«…В середине июня управлению 47-го стрелкового корпуса было приказано к 21–23 июня выдвинуться по железной дороге в район Обуз-Лесны. Одновременно 55-я (Слуцк), 121-я (Бобруйск), 145-я (Гомель) стрелковые дивизии комбинированным маршем проследовали туда же, а 50-я стрелковая дивизия из Витебска в район Гайновки.

До начала боевых действий войскам запрещалось занимать оборону в своих полосах вдаль госграницы. К началу авиационного удара (в 3 ч. 50 мин. 22 июня) и артподготовки (в 4 ч. 22 июня) противника успели развернуться и занять оборону госграницы: в 3-й армии — управление 4 ск, 27 и 56 сд; в 10-й — управление 1 и 5 ск, 2, 8, 13 и 86 сд; в 4-й — 6 и 75 сд. В процессе выдвижения подверглись нападению: в 3-й армии — 85 сд, в 4-й — 42 сд» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 25).

Это показания офицера оперативного отдела округа, через который проходят все команды «сверху». Он заявляет, что «в середине июня» корпусам ЗапОВО ставилась задача прибыть на место к 21–23 июня и при этом «до начала боевых действий войскам запрещалось занимать оборону в своих полосах вдоль госграницы». Это соответствует указаниям директивы от И июня — «вывести в лагерь в районы, предусмотренные планом прикрытия» (и означает, что сами рубежи обороны занимать запрещено даже приграничным дивизиям).

Однако в той директиве Павлову ставится задача — «вывод указанных войск закончить к 1 июля 1941 г.», а Фомин уверяет, что в окружных приказах значится «закончить движение к 21–23 июня». Т.е. после 15 июня сроки были изменены с «к 1 июля» на «к 22 июня» и в округах эти сроки меняли?! Но в реальности часть указанных дивизий в эти дни никуда не выдвигались, хотя, по докладу Фомина в июне 1952 года, эти дивизии выдвинулись ещё якобы «в середине июня». Выходит, что в ЗапОВО срывалось выполнение уже собственных, окружных приказов, из-за чего большинство частей не успели вовремя развернуться и занять оборону?

47-й ск входил в резерв командования ЗапОВО. Ему ставится задача к 21–23 июня прибыть в район сосредоточения, но военный историк А. Исаев, во всех своих книгах выступающий усердным адвокатом генералов (и особенно Павлова), в книге «Неизвестный 1941. Остановленный блицкриг» (М., 2012 г.) так пишет о действиях этого 47-го корпуса в ЗапОВО:

«Приказ на выдвижение ближе к границе 47 стрелковому корпусу был отдан руководством ЗапОВО 21 июня 1941 г. Однако “красная кнопка” была нажата немцами намного раньше, и опередить их в выдвижении к границе главных сил для первой операции было уже невозможно».

Но кто у нас опоздал нажать «красную кнопку»? Москва или всё же Павловы?

Фомин говорит, что 47-й ск должен был к 21–23 июня уже выйти в район сосредоточения, а движение он начал только 21 июня?

По 47-му ск есть такой документ:

«Секретно

Командующему 4-й армией

Доклад о боевых действиях управления 47-го стрелкового корпуса с 23 июня по 3 июля 1941 г.

23.6.41 г. Управление 47-го стрелкового корпуса с 273-м отдельным батальоном связи, 4б2-м корпусным артиллерийским полком, школой 246-го отдельного сапёрного батальона и корпусным, госпиталем погрузились на ст. Березина…» (ф. 226, оп. 2156/сс, д. 68, л. 1–5. Есть в Интернете на сайте «Боевые действия Советской армии»).

Т.е. штаб 47-го корпуса начал отгрузку только 23 июня! Вместо того, чтобы к 21–23 июня уже выйти в район сосредоточения. И на начало отправки начштаба ЗапОВО Климовских выдал такой приказ для 47-го ск:

«Сов. секретно

Вручить немедленно

Бобруйск Командиру 47-го стрелкового корпуса

Управление и части отправить по железной дороге эшелонами №№ 17401–17408 темпом 4. Начало перевозки 23–6.41 г.

Обеспечьте погрузку в срок по плану. Сохранить тайну переезда. Перевозочных документах станцию назначения не указывать. Вопросу отправления свяжитесь лично с "З" Белорусской. Доносить каждом отправленном эшелоне шифром.

Климовских
21 июня 1941 г.

На документе отметка: “Аналогичные указания 21.6.41 г. даны командирам 17-й стрелковой дивизии, 21-го стрелкового корпуса, 50-й стрелковой дивизии, 44-го стрелкового корпуса, 121-йи 161-й стрелковых дивизий.

Подпись[1]” (ф. 208, on. 2454/сс, д. 26, л. 42).

Напомню: Климовских по факту расследования расстрелян в июле 1941 года…

По 55-й стрелковой дивизии ЗапОВО, входящей в 47-й ск, исследователь начала войны В. Савин нашёл такое свидетельство офицера-артиллериста 55-й стрелковой дивизии… от 22 июня:

«В мае 1941 года штаб артиллерии и все артиллерийские части 55-й стрелковой дивизии выехали в Уреченские лагеря, расположенные километрах в пятнадцати к востоку от Слуцка. <…>

На рассвете 22 июня полковник Семёнов (начальник артиллерии 55-й сд. — Авт.), младший лейтенант Макаров и я отправились на рыбалку…» (Морозов Д. А., помощник начальника штаба артиллерии 55-й сд. О них не упоминалось в сводках. М., 1965 г. Гл. «На Западном фронте. Навстречу врагу». Есть в Интернете).

Т.е. данная дивизия 47-го ск, стоящая в 300 км от границы и входящая в резерв округа, на 22 июня вообще с места не сдвинулась. Хотя должна была получить от Павлова как минимум приказ на приведение дивизий и корпусов 2-го эшелона в повышенную боевую готовность после того как началось их выдвижение, после 11 июня. А ведь Фомин доложил, отвечая на вопросы Покровского в июне 1952 года, что 55-я сд убыла в Обуз-Лесная к 22 июня. Впрочем, осталось только «архивным копателям» выложить в Интернете точные и полные тексты оперсводок ЗапОВО с 11 по 21 июня и будет видно, врали ли климовские ещё и Генштабу А пока глянем на судьбу генерал-майора Б.А. Фомина, бывшего заместителя начальника оперативного отдела штаба ЗапОВО.

6 апреля 2011 года в газете «Красная звезда» вышла статья «Без вины виноватые» (авторы — В. Степанов, член Союза журналистов России и Ассоциации историков Второй мировой войны, и И. Цырендоржиев, старший военный прокурор ГВП РФ — http://www.redstar.ru/ 2011/04/06J)4/5J)2.html), в которой сообщалось:

«..В период этих боёв (за Смоленск, с 10 по 16 июля. — Авт.) были арестованы генерал-майор И.И. Семёнов, начальник оперативного отдела штаба Западного фронта, и его заместитель полковник Б.А. Фомин.

В соответствии с приговором, вынесенным 7 октября 1941 года Военной коллегией Верховного суда СССР, Семёнов и Фомин обвинялись в том, что они вместе с бывшим командованием Западного Особого военного округа проявили преступную халатность и беспечность в деле подготовки и приведения войск округа в боевую готовность. Не приняли должных мер к обеспечению оперативного развёртывания воинских частей, а равно не организовали должного управления войсками и не обеспечили бесперебойной связи с последними. Эти действия Семёнова и Фомина были расценены как одна из причин того, что войсковые части округа в первые дни войны не смогли оказать должного отпора врагу».

Судя по тому, что в написании статьи принял участие ст. военный прокурор ГВП РФ, выделенные и подчёркнутые мною фразы взяты явно из обвинительного заключения по Делу этих командиров. Обратите внимание, в чём обвиняются начальник оперотдела штаба округа и его заместитель — «проявили преступную халатность и беспечность в деле подготовки и приведения войск округа в боевую готовность. Не приняли должных мер к обеспечению оперативного развёртывания воинских частей».

Как видите, обвиняли этих командиров во вполне конкретных вещах. И если обвинение в преступной халатности «в деле подготовки приведения войск округа в боевую готовность» ещё как раз можно определить как «общую фразу», то обвинение в непринятии «должных мер к обеспечению оперативного развёртывания воинских частей» говорит о том, что это самое развёртывание войск округа к 21 июня шло, но было сорвано.

Ведь принять должные меры к развёртыванию войск, не начав их вывод к местам сосредоточения вовремя, сложно. Похоже, именно в задержке и срыве вывода войск по директивам ГШ от 11–18 июня и обвинялось командование ЗапОВО. А оперотдел — в том, что со своей стороны не принял мер к обеспечению этого вывода. Т.е. не пинал Павлова и не докладывал о срыве вывода войск в Москву по своей линии.

«А для того, чтобы обвинение не выглядело чересчур голословно, Семёнову дополнительно инкриминировали, что по его вине не был своевременно эвакуирован склад топографических карт в Минске, доставшийся врагу.

Судебное заседание было непродолжительным. Приговор был краток: Семёнову назначаю десять, а Фомину — семь лет лишения свободы, обоим с лишением воинских званий. Судом не были приняты во внимание однократно вносимые Семёновым до начала войны предложения о выведении частей и соединений округа из мест постоянной дислокации и отводе их на 10 км от государственной границы, в особенности из Бреста и других приграничных районов

Здесь сказано, что суд не принял во внимание, что начоперотдела штаба ЗапОВО генерал Семёнов неоднократно вносил «предложения о выведении частей и соединений округа из мест постоянной дислокации и отводе их на 10 км от государственной границы, в особенности из Бреста и других приграничных районов». Ерунда, именно это и принял во внимание суд, когда осудил Семёнова и его зама не к расстрелу, а к срокам с последующим возможным искуплением вины на фронте. Точно так же был осуждён и упоминаемый в этой статье генерал Лазаренко, также сначала обвинённый в тех же самых прегрешениях и приговорённый к расстрелу с заменой его на срок в 10 лет (о Лазаренко поговорим в отдельной главе).

«Командованием округа эти предложения приняты не были, поскольку данные действия необходимо было согласовывать с Генеральным штабом РККА. На это в то время ни Павлов, ни его заместители не решились, зная настроения в Кремле».

Это уже полная глупость «официального» историка. Какие ещё «настроения в Кремле»? Неужто он как военный историк не знает, что уже в 7.00 11 июня первые дивизии 2-го эшелона ЗапОВО начали выдвижение в свои районы сосредоточения, «предусмотренные планом прикрытия»? И именно по согласованию с ГШ в виде директивы НКО и ГШ от 11 июня 1941 года.

«Хотя вполне допустимо предположить, что в случае их принятия войска заняли бы оборонительные рубежи согласно плану прикрытия и не были бы окружены и разгромлены в первые же дни войны — как, например, 42-я стрелковая дивизия генерал-майора И.С. Лазаренко в Брестской крепости. Не произошло бы и полного уничтожения противником армейских складов с боеприпасами».

Именно для того, чтобы войска округа вовремя заняли «оборонительные рубежи согласно плану прикрытия» и отдавались Генштабом те директивы — от 11–18 июня, — чтобы «не были бы окружены и разгромлены в первые же дни войны» войска округа.

«Спустя год (в июле 1942 года. — Авт.), рассмотрев ходатайства осуждённых, Президиум Верховного Совета СССР счёл возможным помиловать их. Они были освобождены из мест лишения свободы и направлены на фронт с назначением на низшие должности. Вновь став в боевой строй, они достойно воевали на различных должностях в действующей армии. В 1944 году Семёнову было присвоено воинское звание генерал-лейтенант, а Фомину — генерал-майор.

При изучении уголовного дела и других архивных материалов Главная военная прокуратура вместе со специалистами Института военной истории пришла к выводу, что генерал-майор Семёнов и полковник Фомин были осуждены необоснованно, поскольку добросовестно исполняли свой воинский долг и возложенные на них обязанности. В сложнейшей обстановке первых дней войны они действовали в соответствии со своими должностными обязанностями, положениями руководящих документов и приказами вышестоящего командования».

Были ещё командиры в ЗапОВО, осуждённые сначала к расстрелу, но потом, учтя, что они (как и Семёновы и фомины) не более чем выполняли преступные приказы Павлова и Коробкова, тоже возвращённые на фронт…

«20 октября 2010 года Президиум Верховного суда РФ, рассмотрев надзорное представление заместителя Генерального прокурора РФ — Главного военного прокурора С.Н. Фридинского, отменил приговор Военной коллегии Верховного суда СССР в отношении указанных офицеров. Так были восстановлены добрые имена генералов ИМ Семёнова и Б.А. Фомина.

Главная военная прокуратура продолжает работу по пересмотру архивных уголовных дел. За последние несколько лет военные прокуроры по результатам изучения таких дел вернули честные имена почти 50 генералам, офицерам и рядовым красноармейцам, защищавшим Родину в боях против немецко-фашистских захватчиков».

Насчёт названия статьи «Без вины виноватые».

Вообще-то и тогда, и сегодня, и всегда подчинённый командир будет нести ответственность за выполнение преступного приказа старшего начальника. Если только он не успеет вовремя доложить об этих приказах более старшему начальнику, а ещё лучше — военному прокурору или, на крайний случай, особисту своей части, который обязан немедленно о таком приказе доложить по своей линии.

Если он этого не сделает, преступление совершится и по этому приказу тем более погибнут люди, командир понесёт наказание наравне с начальником, отдавшим этот приказ. В лучшем случае ему «повезёт», и вместо расстрела его посадят. Это норма во всех армиях мира. Вспомните, как немецкие генералы заявляли, что они «солдаты, и только выполняли преступные приказы Гитлера». Международный суд это «учёл» и их не расстреляли, но сажали.

А теперь посмотрим, что творили Павловы с авиацией и ПВО своих округов…

НЕМНОГО О ТОМ, КАК ГЕНЕРАЛЫ ПОДСТАВИЛИ АВИАЦИЮ И ПВО ЗАПАДНЫХ ОКРУГОВ

В книге «Кто проспал начало войны?» в мемуарах маршала Баграмяна показывалось, что буквально за пару дней до начала войны в штаб Киевского ОБО пришло указание Генштаба на сокращение офицеров оперотдела штаба. И здесь стоит рассказать о «странных» сокращениях, происходящих в ВВС перед самым нападением Германии, которое было уже всем очевидным. Есть записи бесед с лётчиком-истребителем С.Ф. Долгушиным, начинавшим войну на границе, в ЗапОВО:

«Тимошенко, “друг лётчиков”, решил: почему пехота свои винтовки драит, артиллеристы и танкисты свои орудия драят, а почему лётчикам поблажка?! Танкист свою машину моет. Почему моют за лётчиков? У нас был механик по самолётам и двигателям, механик по вооружению, моторист вот все. Теперь на звено (три самолёта. — Авт.): механик по приборам и механик по специальному оборудованию и ещё механик по вооружению на звено. Техник звена и техник самолёта на каждый самолёт. А тут оставляют на звено: оружейник (вместо четырёх у нас остался один механик по вооружению на звено). Механик по самолётам вместо четырех остался один. Мотористов ни одного. Вот так! Обкорнали! Мы думали — что за идиотство? Мы отлетаем, все уставшие…» (Интервью: А. Драбкин. Лит. обработка: С. Анисимов. Сайт «Я помню»).

Некто Василий Бардов 14.01.2006 в 19:10 в Интернете на одном форуме выложил записи своих личных бесед с С.Ф. Долгушиным (http://aviaforum.ru/ showthread.php?s=b8de73ee429ffef377c59db23cc4be29 &t=7645&page=2):

«Генерал-лейтенант С.Ф. Долгушин: Как и почему погибла авиация 11 САД под Гродно» (14.01.2006, 19:10). И Долгушин подробно рассказывает об этих «странных» сокращениях:

«Долгушин: Впрочем, многое и до этого дня делалось будто “по заказу” (немцев. — В.Б.): — начат ремонт базового аэродрома в г. Лида, — не были подготовлены запасные площадки… было умеиьгиено число мотористов и оружейников до одного на звено. Мало того, что Тимошенко в декабре 1940 г. перевёл нас на положение как солдат, так ещё и сияли с самолёта оружейника и моториста!

Бардов: А как было до этого?

Долгушин: А раньше было как на 1 самолёт (полагались. — В.Б.):

техник (это был офицер, как правило, техник-лейтенант. — В.Б.);

механик;

моторист и

оружейник.

Итого на самолёт: 6 человек, потому что 4 ствола.

А тут посчитали, что:

артиллерист свою пушку драит,

пехота свою винтовку драит…

а почему лётчикам не драить?! (Осталось 2 человека обслуги на самолёт — техник и механик — Авт.)

И отняли у нас! А потом — сразу в первые же месяцы войны всё ввели! Сразу ввели: почувствовали, что идиотство натворили!»

Далее Долгушин рассказывает, как им пришлось таскать самолётные пушки утром 22 июня и почему…

«И лётчики (22 июня. — В. Б.) таскали пушки. А пушку вставить в крыло… Оно же не широкое! И вот туда пушку вставить — обдерёшь все руки! А там центроплан прикрыт дюралью и люк, куда пушку совать, — он тоже дюралевый, и всё на шпильках все руки обдерёшь! Состояние такое, понимаете…

Бардов: Всё равно что голый остался?!

Долгушин: Конечно! Истребители без боекомплекта и без оружия!

Спать, конечно, никто не хотел, и мы не спали (просто) от удивления: какой му…ак выдумал всё это дело?!

Представляете, мы не стеснялись в выражениях вечером…»

Именно Долгушин и рассказал, что перед самым нападением, днём в субботу 21 июня в их полку побывал командующий ЗапОВО Д.Г. Павлов и командующий ВВС ЗапОВО И.И. Копец. Им Долгушин лично докладывал данные разведывательного полёта к границе, возле которой находился немецкий аэродром г. Сувалки, на котором вместо 30 (примерно) самолётов Ме-110 они с другим лётчиком, проводя разведку, насчитали до 200 боевых самолётов различных типов.

Долгушин (газета «Господин народ в Северном округе столицы», спецвыпуск N 3, май 1999 г.):

«В субботу 21 июня 1941 года прилетел к нам командующий округом генерал Армии Павлов, командующий ВВС округа генерал-лейтенант Копец, командир дивизии, командир полка. И нас с Макаровым послали на воздушную разведку…»

«Долгушин: Привезли нас в штаб полка — в это имение (в усадьбу Бобра-Велька. — В.Б.): аэродром, за ним — липы стоят, а за ними имение. Вот туда нас привезли, и мы доложили свежую (информацию. — В.Б.) о том, что там (в Сувалках — В.Б.) творится.

Бардов: А докладывали кому?

Долгушин: Павлов, Копец, Ганичев, Николаев здесь. Мы доложили всё, как было. Причём у нас с Серёжкой (Макаровым. — В. Б.) расхождение получилось всего в 2 С.П. Мы насчитали около 200.

Бардов: Т.е. каждый в бинокль пересчитал самолёты?!

Долгушин: Да. Я насчитал около 200. И какие СЛ были: Ме-109, Ме-110, Ю-87, Ю-88 и Хейнкель-111».

После этого Копец в сопровождении командиров 11-й сад и 122-го иап лично слетал на границу на истребителе Долгушина и убедился в правдивости доклада лётчиков: «И они тройкой СЛ взлетели: он, Ганичев и Николаев. Они примерно минут 35 в полёте были — Августов-то был [от них] всего 60 км».

А после убытия Павлова и Копца к вечеру в 122-м ИАП и получили приказ:

«…В субботу 21 июня мы отлетали, к вечеру полёты закончились, и нам сообщают: “снять оружие и ящики с боеприпасами и хранить их отдельно". Это же идиотство! Мы все были взволнованы…

Долгушин: Закончили мы полёты примерно в 18 часов. Часов в 19 нас разоружили поступила команда “СНЯТЬ С САМОЛЁТОВ оружие и боеприпасы и разместить их в каптерках” — дощатых и фанерных сарайчиках за хвостом самолётов.

Мы все думаем: зачем же?! Мы же когда взлетали в готовности № 1 и когда догоняли (Ме-110. — В. R), у нас пушки и ПМ “стояли на одну перезарядку”:

ПМ — просто дёрнул ручки вот они стоят, и тут же кнопки [чтобы] воздухом перезаряжать пушки.

На одну перезарядку и после этого жми на гашетки и стреляй. А тут сняли! Вечером поужинали. За ужином мы обменивались — все были до того возмущённые, злые: как это так — мы вылетали на перехват, имея всё оружие на одну перезарядку, а тут — в такое тревожное и какое-то неприятное время у нас отняли оружие у истребителей!»

Долгушин: «Поужинали. Такое состояние было: СНЯЛИ ОРУЖИЕ И БОЕПРИПАСЫ!!

И мы спросили: “Почему сняли оружие?! Кто такой идиотский приказ отдал?”

Даже к командиру полка Емельяненко обратился и говорит: “Ну почему?!” А командир полка разъяснил командирам эскадрилий: “Приказ командующего”(Белорусским военным округом Д.Г. Павлова. — Я Б), а командиры эскадрилий нам».

Оружие они сняли, а «в 2.30 раздается сигнал — тревога… И в момент налёта немецкой авиации лётчики вместо «сокращённых» оружейников занимались установкой пушек и пулемётов на истребители. Но обратите внимание на время объявления тревоги — 2.30 22 июня. Видимо, командующий ВВС округа Копец всё же сам обзванивал свои авиачасти, и скорее всего, по команде Павлова-Долгушин: «Самолёты И-16, которые мы в полку получали, все были новыми машинами с “62-ми” и “63-ми”моторами… “63-й” мотор — 1150л.с, машина по 500 км/ч давала скорость! Своих БСов мы тогда ещё не знали, но зато наша 4-я эскадрилья капитана Емельяненко кроме 2-х пулемётов ШКАС была вооружена ещё и 2 пушками ШВАК».

Т.е. в этом 122-м иап одна эскадрилья из 4 была оснащена пушечными И-16.

Пушечных И-16 тип 27 и 28 к лету 1941 года выпустили около 350 штук. Этого хватило бы на вооружение не более пяти полков всех ВВС РККА. Однако эти мощные на то время пушечные И-16 не стали собирать в отдельные истребительные авиаполки, а распределили в приграничные смешанные авиадивизии, по одной эскадрилье в один полк с И-16. Что было вполне разумно.

«И вот в 2.30 — тревога! Нашей 2-й эскадрилье и 4-й эскадрилье через аэродром нужно бежать, а 1-я и 3-я стояли прямо около палаток. Мы прибежали, а те ящики уже убрали, начали таскать пушки. Техники тоже подключились, нужно быстро. А у нас ящики в самолётах, и моё звено подготовилось первым, все три самолёта. Я пошёл, доложил командиру эскадрильи, что звено готово. Он не стал спрашивать, как это нам так удалось раньше всех подготовиться… Только начался рассвет…» Долгушин в истребителях своего звена пушки и пулемёты снял, но ящики с патронами, что более громоздкие, снимать не стал. Из-за этого его звено оказалось достаточно быстро готово к боевым действиям.

В субботу на аэродром 122-го иап пригнали для ознакомления Пе-2, которые стояли на вооружении в 16-м бомбардировочном полку этой же 11-й сад, чтобы лётчики могли отличать их от Ме-110 и не посбивали сгоряча. Ведь внешне они очень похожи.

В субботу Пе-2 ещё и полетал над аэродромом, поэтому, когда утром 22 июня на аэродром выскочила пара двухкилевых самолётов, их не сразу опознали:

«С южной стороны к аэродраму подходят два самолёта. В хвосте этого самолёта раздаётся очередь, длинная очередь и по стоянкам самолётов. Крестов-то не было, но тут всё ясно: обстреляли, прошёл “110-й”. По телефону мы узнали, что есть раненые, — значит, точно, прошёл немец и обстрелял. Мы рассредоточили машины, и опять таскать пушки и боеприпасы. Первыми подготовились мы, затем 1-я эскадрилья, которая стояла около палаток. Они выбежали из палаток — и уже через 5-10 метров их самолёты. Смотрим: идёт шестёрка самолётов три идут, и сзади ещё три. Что это такое? Учения что ли? Опять мы ничего не поймём. Решили, что это МиГ-3 с Белостока там был полк на МиГ-3. И тут они развернулись и начали нас бить. (Это были Me-109- — Авт.)». (Сайт «Я помню»)

Долгушин вылетел на разведку в сторону Гродно, на взлёте его обстрелял одиночный Ме-110 (или Me-109), но не сбил. Во время уже своего полёта Долгушин подбил лёгкий самолётик связи, разведки и корректировки типа «Физлер-Шторьх» (тот ушёл с дымом на свою территорию), прибыл на свой аэродром и доложил, что немцы: «Гранину перешли, идут к нам. Войска вот тут, танки вот тут”. Наших-то войск не было: только одни пограничники, и всё. Только мы начали заправляться, ко мне подошёл командир эскадрильи и говорит: “Сергей, мы улетаем в Черляны, там, где 127-й полк нашей дивизии”».

То есть примерно в 5.00–5.30 122-й иап боевых действий не вёл. И по команде, видимо, командира дивизии полковника П.И. Ганичева полк Долгушина перегнали на один аэродром с соседним 127-м иап — 122-й полк находился всего в 17 км от границы. Долгушин взлетал позже всех, и в это время на аэродром уже заходили немецкие самолёты: «Тут пришла восьмёрка, садится фактически на аэродром. Я пошёл на взлёт, а они даже не обратили внимания на меня. Я взлетел — танки уже видны. Высоту повыше набрал, немного поднялся, выше к северу ушёл от аэродрома и видно, что танки идут к аэродрому Они уже километрах в 5-10, а над аэродромом висят восемь самолётов».

(Примечание. Как выяснил исследователь Д. Киенко (см. его книги «Крылья над Гродно», «Крылья над Лидой» и «Крылья на Неманом» — Гродно, 2009, 2010 г.), который на документах и воспоминаниях других очевидцев достаточно детально изучил историю 11-й сад, на аэродром садились 8 Ме-109Е. Один из них был подбит и сел на «брюхо». Немцы его там и оставили, в книгах Киенко есть фото…)

Долгушин сел на аэродром соседей, а там продолжали работы по бетонированию полосы: «И начались работы: камнедробилки дробят, цемент закладывают…»?!

(Примечание. Д. Киенко выяснил, что 122-й иап перелетел не в Черлены, а в г. Лесище, где был полевой аэродром и бетонную ВПП не строили. Рядом с Лесище находился аэродром в Скиделе (в 15 км), и там велось бетонирование ВПП, однако, кроме строителей, никого на этом аэродроме не было. Сам же Долгушин прошёл над Лесищем, однако ему выложили знак «иди на Лиду», и как раз там велось бетонирование ВПП и там и погиб Ганичев…)

127-й иап имел на вооружении самолёты И-153, у которых были только пулемёты ШКАС. При этом топливо в самолёты заправить не могли, потому что достать бензин из закопанной в землю цистерны оказалось нечем — «забыли» приготовить насос. В итоге в результате нескольких налётов оба истребительных полка 11-й сад были уничтожены в течение дня и в основном на земле: «Одна за другой пошли шестёрки, восьмерки Ме-110 и оба полка разбомбили совершенно. А мы ничего сделать не можем! Исправных самолётов было очень много, но без горючего, без оружия… Никто не стал этим интересоваться… Просто поступила команда — уезжать…» (это было в г. Лида утром 23 июня. — Д. Киенко).

Обратите внимание на выделенные мною слова — по факту уничтожения 11-й сад никто тогда расследование проводить не стал… Видимо, потому, что в первые же налёты днём 22 июня был убит командир дивизии: «Ганичев и полковник Захаров, его заместитель, стоят на аэродроме, как идиоты, и руководят разравниванием. По ним ударили. Захарову в лоб попали, а Ганичеву в живот он через два часа умер. И на аэродроме никого из начальства не осталось».

(Примечание. Долгушин, по словам Киенко, спутал фамилию начштаба 11-й сад — это был подполковник Юзеев, который был ранен в ногу и остался жив… Не репрессирован.)

Командиру дивизии полковнику Ганичеву, похоже, «повезло» — погиб, и проводить расследование было просто не с кем. Его вины в том, что полки 11-й сад были так близко расположены у самой границы, нет. Но, скорее всего, он по результату расследования также пошёл бы под суд и был бы расстрелян с позором за такую организацию подготовки вверенных ему частей и аэродромов к войне. За уничтоженную в течение одного дня дивизию, состоящую из как минимум 140 истребителей с хорошо подготовленным лётчиками. А также уничтоженного утром 22 июня и 16-го бомбардировочного полка этой дивизии, потерявшего около 30 СБ.

«А.Д. [А. Драбкин]: У вас был 122-й полк?

— Да.

АД.: — Пятиэскадрильный состав?

Четыре эскадрильи, в каждой по 18 самолётов, пять звеньев. Командир, заместитель. А если комиссар летает, считали, что есть спарка…» (Итого 72 истребителя только в 122-м иап, в котором было 18 пушечных И-16. — Авт.) (Сайт «Я помню», беседовал А. Драбкин.)

В связи с историей разоружения этого полка возник один вопрос. Дело в том, что в 122-й иап «в среду или даже раньше, в понедельник, прибыла на Ли-2 комиссия с Москвы. Их задачей в основном была проверка состояния техники пилотирования лётчиков дивизии и в том числе нашего палка. Возглавлял её заместитель начальника оперативного управления, полковник» (Долгушин). Сопровождал московского полковника «заместитель Конца по строевой подготовке, генерал-майор».

Ли-2 комиссии так и остался до 22 июня на этом аэродроме и утром 22 июня сгорел. А сама комиссия вроде как вечером 21 июня всё ещё была на аэродроме 122-го иап.

В связи с этим некоторые историки ставят под сомнение «самовольность» приказа Павлова о снятии вооружений с истребителей. Мол, если бы приказ был лично от Павлова, то комиссия бы вмешалась и отменила его. А раз не вмешалась, то, значит, приказ был не от Павлова, а из… Москвы!

Но вообще-то комиссия, проверяющая пилотирование (хоть и московская), никоим образом не может отменить приказы командующего округом или командующего ВВС округа. Она может только указать о данном факте в акте проверки или максимум сообщить в Москву по телефону (если ей эту возможность ещё и предоставят). По словам Долгушина, комиссия уехала 22 июня в Минск на машине (как выяснил Д. Киенко, «за ней посылали из 127-го иап пару У-2, чтобы вывезти, однако по пути один немцы сбили, а второй вернулся»).

Но ещё раз повторяю: они никоим образом не могли повлиять на ситуацию.

Были ли факты разоружения других полков ЗаиОВО? Были, и, по некоторым данным, такое было и в соседних округах. Найти информацию о подобном разоружении других полков достаточно трудно (хотя, если есть умысел, подобные приказы никогда не дадут именно во все авиачасти — сразу же наверняка всполошатся те же «особисты»).

Бардов: «Haumu-mo конечно трудно, но тем не менее я нашёл “идентичную информацию”: когда я опубликовал своё интервью с Долгушиным на одном из форумов, откликнулся потомок лётчика того самого 16-го бомбардировочного полка его же дивизии, перебазировавшегося из г. Желудок на аэродром “Черлёна”. Так вот сын этого лётчика (живущий сейчас в Канаде) написал мне, что отец рассказывал ему, что в их полку также был получен приказ снять пулемёты с их бомбардировщиков. И в результате во время налёта немецких штурмовиков на их аэродром немногие самолёты, взлетевшие в воздух, не имели возможности даже стрелять по немцам из своих курсовых пулемётов, и один из них даже пошёл на лобовой таран.

Вот это письмо: Георгий Сальников. Март, 27, 2005 6:39 рт. Заголовок сообщения: Хочу узнать дальнейшую судьбу 16-го Сбап:

«Всем участникам форума добрый день! Ветеранам авиаторам, всем, кто жив, низкий поклон. Погибшим и умершим светлая память. Я, Сальников Георгий Георгиевич, сын Сальникова Георгия Ивановича, стрелка, радиста 16-го СБАП. Мой отец находился на лагерном аэродроме Черляны в момент штурмовки немцами в 4 утра 22 июня 1941 г. Где то в 1952–1953 году он мне, мальчишке, рассказал трагическую историю начала войны. Рассказал, как за сутки до начала войны с бомбардировщиков было снято пулемётно-пушечное вооружение. как проснулся от грохота и стрельбы. На его глазах взлетел его комэск Протасов и как он шёл на таран. Как понимаю, он служил в его эскадрилье.

Затем через час появились немецкие мотоциклисты, с которыми они вступили в бой, но вскоре появились немецкие бронетранспортёры с пехотой и пришлось отступать. Где-то в 10–11 утра нашли брошенную полуторку, отец вытер мокрый трамблер и завел её. На ней человек 20–25 из 16-го полка добрались до Лиды, при них было знамя полка и штабные документы. Их всех арестовали, но вскоре выпустили. Потом отец летал под Воронежем (летали бомбить Констанцу), затем под Москвой…

С уважением, Георгий Сальников, Монреаль, Канада, 27 марта 2005 года. Мой адрес: scdnicov@sympatico.ca”…»

(Примечание. Увы, данное письмо имеет серьёзные ошибки. Как пишет Киенко, «никак не возможно объяснить мотоциклистов 22 июня в глубине 100 км при столь плотных порядках войск в районе Гродно-Скидель, это невозможно, это как диверсанты-парашютисты, которые всем везде мерещились. Бои за аэродром Черлена начались только 24 и закончились 26 июня. Полк со знаменем в Лиду не шёл, шли сразу на Бобруйск, через Белицу»… Впрочем, ветераны за столько лет, естественно, многое путают или забывают Но тут важен сам факт разоружения самолётов этого 16-го сбап перед 22 июня…)

16-й скоростной бомбардировочный авиаполк был перед войной передан в 11-ю сад ЗапОВО и укомплектован самолётами СБ (7,62 мм ШКАСы, размещённые в носовой части машины и в кабинах стрелков, скорострельность до 2000 выстрелов в минуту) и Пе-2, имевшим более внушительное вооружение. У Пе-2 ранних серий было 247,62 мм ШКАС в носовой части и 2 — у штурмана и стрелка. А весной 1941-го на Пе-2 стали ставить один ШКАС и один 12,7 мм пулемёт Березина в носовой части и один 12,7 мм в кабину штурмана для защиты задней полусферы. Стрелок-радист остался в хвосте со ШКАСом.

«С апреля — мая (с 13-й серии) 1941 г. люковый ШКАС заменили на крупнокалиберный турельный пулемёт БТ конструкции Березина с боекомплектом 200 патронов. Правый ШКАС в носовой установке также был заменён на пулемёт БК с боекомплектом 150 патронов, но одновременно уменьшился запас патронов левого ШКАСа до 450 шт. Секундный залп Пе-2, вооруженного только ШКАСами, составлял 1,152 кг, а с пулемётами Березина он почти удвоился и стал равным 2,208 кг». (Источники: «История конструкций самолетов в СССР, 1938–1950 гг.», К.Ю. Косминков, Д.В. Гри-нюк «Пикирующий бомбардировщик Пе-2»).

11-я сад располагалась в райцентре Лида Гродненской обл. в западной Белоруссии. Кроме 122-го полка, где служил Долгушин, состояла также из:

127-й иап (базировавшийся в г. Скидель),

16-й сбап, располагавшийся на 22 июня в с. Черлены (похоже, 122-й иап 22 июня частью отправляли в Лиду, частью — на аэродром 127-го иап и частью — к бомбардировщикам), и

190-го штурмового авиационного полка (шап), но он на 22 июня находился под Витебском, получал мат-часть и только формировался. Как пишет Д. Киенко, 190-й шап «находился в г. Щучин, моём родном городе, в количестве 16 человек, а лётный состав в Воронеже на обучении на Ил-2».

В 16-м сбап имелось 46 экипажей на 24 СБ, и также приняли на заводе 37 Пе-2 — итого 61 машина.

Однако к 22 июня Пе-2 не перегнали в полк. И этот полк был разгромлен в первые же часы войны, без боя.

Утром 22 июня на аэродром Черлены был совершён налёт, отчего, по докладу политотдела 11-й сад, «Самолёты СБ полка горят. Подробности и потери неизвестны…» Из донесения командующего ВВС 3-й армии командующему ВВС фронта: «В 4.00 22.06.41 г. противник атаковал одновременно наши аэродромы. Выведен из строя целиком 16-й полк бомбардировщиков».

Правда, когда маршал авиации Н.С. Скрипко писал свои мемуары в советские времена, то он написал так про этот 16-й сбап:

«Когда к аэродрому, где и базировался 16-й скоростной бомбардировочный авиаполк, приблизились фашистские самолёты, командир эскадрильи капитан Л.С. Протасов немедленно взлетел на своём бомбардировщике и неожиданно для гитлеровцев врезался в головное звено истребителей Ые-110. Воспользовавшись замешательством, разбив их строй, капитан Протасов пулемётным огнём сбил один мессер”. А расстреляв все патроны, героический экипаж таранил своей машиной второй самолёт гитлеровца и погиб.,.» («По целям ближним и дальним», М: Воениздат, 1981 г., гл. «Война», с. 70. Есть в Интернете).

Н.С. Скрипко, с ноября 1940 г. командир 3-го дальнебомбардировочного авиационного корпуса в составе ВВС ЗапОВО, дислоцированного в Смоленске, полковник, утверждает, что «директива о приведении всех частей в боевую готовность стала известна командующему ВВС Западного особого военного округа в 00.30 минут 22 июня 1941 года». Но он не прав. Директива № 1 пришла в Минск только в 0.45, и узнать её содержание Копец мог от Павлова только к 1.30, не ранее. Если только Копцу о ней не сообщил кто-то ещё, до Павлова… например, командующий ВВС РККА из Москвы по поручению наркома Тимошенко, что вполне возможно, но, как показывал Павлов, Копец и от него получил команду «приводить войска в боевое состояние» примерно в 1.30. Скрипко пишет, что «директива наркома обороны, предупреждающая о возможном нападении фашистской Германии, обязывала Военно-воздушные силы быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников, предписывала рассредоточить всю авиацию по полевым аэродромам и тщательно замаскировать её».

Однако даже если Копец и узнал о её содержании к 1.30, он, похоже, не во все авиадивизии дозвонился и не все авиачасти по тревоге до нападения Германии поднял. Ибо Скрипко и пишет, что, только «узнав о нападении гитлеровцев, я объявил боевую тревогу авиадивизиям и частям корпуса». И произошло это потому, что Копец «сумел за это время передать приказ лишь 10-й смешанной авиадивизии, а остальные соединения не получили никаких распоряжений, поскольку ещё с 23 часов 21 июня прекратилась телефонно-телеграфная связь»… Похоже, Копец успел дозвониться ив 11-ю сад Долгушина. Но — ох уж эти порезанные диверсантами провода… которые, по другим воспоминаниям, вышли из строя всё же ближе к 2.00.

Генерал-майор авиации Г.Н. Захаров: «Уже давно рассвело, когда раздался звонок из штаба авиации округа. Это было, по памяти, между пятью и шестью часами утра. Звонил командующий ВВС округа: “Нас бомбят. С Черных и Ганичевым связи нет”. Это было первое сообщение о начале войны, какое я услышал. Конец говорил ровным голосом, и мне показалось, что он говорит слишком медленно» (Я — истребитель. М., 1985 г., с. 112. Есть в Интернете).

Так узнал о начале войны командир 43-й смешанной авиадивизии, стоящей за Минском. Тот самый, что 18 июня вместе со своим штурманом на У-2 делал облёт границы в полосе ЗапОВО. После чего и было принято решение приводить в повышенную боевую готовность все части запокругов, в том числе ВВС и ПВО.

Однако хотя в 11-ю сад около 2.30 22 июня и прошла команда «тревоги», но при этом, оказывается, для приграничных авиаполков был и некий запрет подниматься в воздух! Вот что приводит в своей книге «Июнь 1941. Разгром Западного фронта» (М., 2008 г.) Д. Егоров о начале войны в 122-м иап Долгушина: «Н.А. Буньков, бывший рядовой радиовзвода роты связи 286-й авиабазы, вспоминал:

“Фашистские самолёты беспрерывно бомбили наш аэродром, наши самолёты, стоявшие, как солдаты в строю, ровными рядами по всему аэродрому (вот так был «выполнен» пункт приказа НКО о запрете линейного расположения матчасти. — Д. Е.). Лётчики к 4:00 22 июня были уже в кабинах самолётов, готовы к бою. Но ни один самолёт не взлетел навстречу врагу, а фашисты без помех в упор расстреливали, бомбили и поджигали все самолёты, ангары, всё аэродромное хозяйство. Представьте себе нагие горе, отчаяние, недоумение… На вопросы нам отвечали: «Нет приказа на взлёт и борьбу с врагом. Это провокация, местный инцидент». И так продолжалось до 6 часов утра! Но вот оставшиеся целыми самолеты в 6 утра вылетели навстречу врагу, в бой. И как дрались! Мы не напрасно гордились «своими» лётчиками” [ письмо]» (с. 118).

Смотрим ещё раз, что рассказывал Долгушин: «А у меня-то звено готово! Я тогда исполнял обязанности командира звена и доложил командиру эскадрильи капитану Емельяненко: “Звено готово!” Он вызывал командиров звеньев. Собрались, сидим. И вдруг видим, со стороны Белостока на высоте примерно 3000 м идёт звено нашим строем. Когда мы их увидели, до них было ещё далеко. Мы знали, что в Белостоке один полк переучивается на “Миги”, и решили, что это “Миги” из Белостока. А когда они подлетели поближе, мы увидели, что это Me-109. И вдруг они развернулись и начали бить!..

Емяльяненко (комполка. — Авт.) говорит: “Долгушин, взлетай!” Никакого официального задания мне не давали. Просто: “Взлетай!”…»

Долгушин улетел на разведку в сторону Гродно, а «полк начал подниматься (взлетать) где-то в 6.30–7-00. Первая эскадрилья начала взлетать первой, ведь она находилась рядом с палатками, и каптёрки были близко, а нам надо было ещё перебежать аэродром. Затем другие эскадрильи начали взлетать. Тут же налёты их [немцев] остановились. Итоги налёта Me-109 были незначительными.

Средств ПВО не было. На краю аэродрома была одна машина с счетверёнными “Максимами, но её сразу расстреляли. Перед этим у нас была комиссия из Москвы на Ли-2, который стоял на аэродроме. Да немцы Ли-2 в первую очередь и сожгли. Комиссия на автомашине уехала в Минск, а в Минске сели на поезд и уехали в Москву…» (Источник: «Трагедия 11-й смешанной авиационной дивизии». Перевод с белорусского. Сайт infoCity.by Информационно-рекламный портал г. Лида. Автор: А Каладяжная. Русский перевод на сайте http://zhistory.org.ua/1 lsadhtm 18.06.2011 г.).

Примерно так же не взлетали до 6 часов утра и бомбардировщики 16-го сбап этой же 11-й авиадивизии. В исследовании М. Жирохова и А. Котлобовского «Иду на таран!» (М., 2011 г., с. 100) на основании документов собраны описания всех воздушных и наземных таранов советских лётчиков во время Великой Отечественной войны, таран Алексея Сергеевича Протасова описан так:

«Вылетев в составе звена (три машины. — Авт.) на разведку с аэродрома “Черлены” (45 км юго-западнее г. Лида), уже над (своим) аэродромом советские лётчики столкнулись с шестью девятками тяжёлых истребителей Me-110, шедших на высоте 300 метров на штурмовку аэродрома. Протасов направил свой бомбардировщик на ведущего первой девятки и сам погиб при таране».

С ним погиб и его экипаж: штурман лейтенант А.К. Ярулин и стрелок сержант Бесарабов (основание: боевое донесение 11-й сад от 13.07.1941 г. «вх. 006284»). Произошло это в 6.50 утра. После первого взлёта в этом полку.

Тут надо понимать, что в донесении 11-й сад в июле 41-го никто не расписывал ненужные «подробности», как это делали потом Скрипко и прочие мемуаристы времён СССР и КПСС, — только сухая статистика, без лишнего пафоса. То есть Протасов пошёл на таран, скорее всего, в неком порыве — немецкие самолёты уже над его аэродромом, и таран в его случае был чуть не единственным способом ошеломить врага. Возможно, это было и столкновение в воздухе, но думаю, что всё же именно таран.

Имелись ли на СБ Протасова пулемёты? В данной ситуации не важно. Бой произошёл уже около 6 часов утра, к этому времени пулемёты вполне могли и установить. Исследователь истории 11-й сад Д. Киенко в своих работах приводит фото уничтоженных на аэродроме СБ с уже подвешенными бомбами.

ШКАСы в носовой кабине штурмана в данном случае, скорее всего, просто не успели использовать — самолёт Протасова влетел в строй немецких самолётов и врезался в один из них.

Но, например, таран мл. л-та Д.В. Кокорева (самый первый утра 22 июня) из 124-го иап 9-й сад ЗапОВО, по словам его сослуживца, генерал-майора (а тогда мл. л-та) А.А. Короля, произошёл именно потому, что 20–21 июня также было снято вооружение с истребителей этого полка.

По поводу тарана Кокорева существует мифологема, мол, Кокорев расстрелял все патроны и только потом пошёл на таран. Однако вот что рассказывал А.А. Король журналисту г. Запорожье Д. Шилину:

«Перед войной наш полк был перебазирован на аэродром Высоко-Мазовецк в западной Белоруссии — это тридцать километров от границы. Там мы должны были переучиваться с самолёта И-16 на МИГ-3.

На 21 или 22 июня командир полка назначил учения и приказал снять с самолётов вооружение. На учениях должен был присутствовать командующий Белорусским военным округом. В субботу, 21-го, он не смог приехать, учений не было. А 22-го рано утром, в начале пятого, прозвучала боевая тревога. В воздух поднялись два или три наших звена. А минут через пятнадцать подходит “Мессершмит 110-й”. Думали, разведчик. А он даёт пушечную очередь. Длинную такую. Поняли, что это война.

Я первый вылет сделал в шесть утра на разведку границы. Вся она была в огне.

В этот день мы сбили два немецких самолёта. Отличились младший лейтенант Кокарев и капитан Круглое, заместитель командира полка.

Вы сказали, что перед учениями вооружение с самолётов было снято?

— Да. Но Круглов вылетал позже, ему успели пулемёт поставить. А Дима Кокарев взлетел в 430 — безоружный. Jfiecca 110-го” он сбил, применив таран. Это был первый в истории Великой Отечественной войны воздушный таран» (25 июня 2007 17:33:54 http://h.ua/story/47470/ixzz1pOgljqR4).

То же самое он рассказывал и в интервью «Рабочей газете» буквально в феврале 2012 года (№ 35. 23.02.2012, Григорий Петраков / НОВОСТИ ЖИЗНИ / http://rg.kiev.ua/page5/article23848. «Рабочая газета» — ежедневная всеукраинская газета. Свидетельство о регистрации KB № 10724, выданное ГКТР Украины 08.12.2005 г. Адрес: 03047, г. Киев, пр. Победы, 50).

Также уже лично автору данной книги Анатолий Авксентьевич Король по телефону рассказал 19 марта 2012 года, что зенитных средств на их аэродроме вообще не было. Как вывели их 124-й иап на тот аэродром в мае, так с того момента вообще никаких зениток не поставили. Полк получил МиГи, И-16 убрали с аэродрома, но из примерно 60 лётчиков обучены были летать на МиГах процентов 70. Значит, часть новых истребителей стояли «пустые». При этом звено на И-16 находилось на дежурстве под Ломжей — дежурили на перехват немецких самолётов.

Обучались летать на новых машинах летчики сами, «по инструкции», прямо на аэродроме. «Спарок» МиГ для обучения не было. Ни о каком приведении в повышенную б/г лётчикам не сообщали после 19 июня. Но устроили странные «учения», да ещё со снятием вооружения, что вызвало как минимум недоумение — что за учения такие?! Лётчики никуда на выходные не выезжали — жили в лагере, в палатках и могли за 10 минут подняться в воздух. Но разбудили их по тревоге 22 июня уже когда светать стало, после 4.00. И они вместе с техниками стали оружие ставить на свои МиГи. При этом никакого патрулирования или дежурства усиленного не было на те выходные. Как не было и рассредоточения и маскировки самолётов вечером 21 июня. А ведь полк стоял всего в 30 км от границы. Командир полка при этом был в отпуске, и командовал его заместитель капитан Крутлов. В общем, к обеду от полка ничего не осталось. К вечеру 22 июня они приехали на машинах в Белосток, а утром 23 июня их отправили в тыл, в Минск.

Как видите, в этом 124-м иап 9-й сад оружие снимали под видом неких «учений», на которые якобы должен был 21 июня прибыть сам Павлов. И тревогу тут объявили аж «в начале пятого» утра 22 июня. Снимали ли вооружение в других иап 9-й сад? АА Король затруднился ответить. Но, похоже, Павловы разоружали в первую очередь полки, стоящие ближе к границе.

(Примечание. В журнале «Военно-исторический архив» в 2010 году (№ 10) вышла статья журналиста Н. Качука о судьбе генерала Копца и ему подобных «невинных жертв сталинизма». И там он пишет:

«Когда я впервые в 2001 году узнал об этом из интервью с бывшим лётчиком 122-го полка, Героем Советского Союза генерал-лейтенантом Долгушиным, то, честно говоря, не очень поверил сказанному. Но в записках Нины Павловны Копец меня буквально обжигают слова, сказанные ей лётчиком-инспектором майором Ф. Олейниковым, давним другом и помощником её мужа: “В самый канун войны из Москвы пришёл приказ подготовить самолёты к какому-то парадному смотру, то есть снять временно вооружение, и поэтому в момент фашистского нападения они оказались разоружёнными. Возможно, это одна из причин гибели Ивана”. Что за дьявольский сценарий разыгрывался в ВВС накануне войны и кто им дирижировал из Москвы?..»

В 122-м иап Долгушина приказ на снятие вооружения не объяснялся мифическими учениями или «парадным смотром». А вот в 124-м иап Короля как раз именно этим и «объяснялось» то разоружение. И разоружали, кстати, именно отдельные, наиболее боеспособные истребительные полки, стоящие непосредственно у границы, а не все подряд, способные быстро подняться на перехват немецких самолётов… На данную статью указал автору исследователь Д. Егоров.)

Однако в том же 127-м иап 11-й сад тревогу объявили в 3.25, и в воздух несколько истребителей поднялись на перехват «нарушителей» почти сразу же, около 4.00. Однако и здесь они поднимались в воздух не по команде из Минска, а, скорее, действовали «по ситуации»:

Как записано в хранящемся в ЦАМО “Дневнике работы 127-го uaп”, боевая тревога была объявлена в 03:25- Было ещё темно, но тревога никого не удивила, в последние недели это было частым явлением. Но то, что было дальше, совсем не походило на учебную тревогу.

Данилов рассказывал:

“Командир полка подполковник Гордиенко поставил мне задачу: в составе пятерки истребителей немедленно подняться в воздух и преградить путь у Гродно трём нарушившим границу «юнкерсам». При этом предупредил, чтобы мы огня по ним не открывали, а «эволюциями» своих машин в воздухе принудили нарушителей сесть на нашей территории. Я тут же приказал взлетать командирам звеньев Дерюгину и Петренко со своими напарниками Гариным и Шустровым вслед за мной.” Когда пятёрка подлетала к Гродно, вся приграничная полоса на «той» стороне осветилась вспышками орудийных залпов. Иллюзии лётчиков рассеялись: летевшие бомбардировщики, “Юнкерс-88” были не нарушителями, а агрессорами. Один самолёт врага политрук сбил лично, на оставшихся набросились его товарищи.

Командир полка был явно расстроен и недоволен самоуправными действиями своих подчинённых (ведь он ещё не видел того, что происходило на границе). Но тут стали подходить командиры других подразделений полка. Доклад комэска старшего лейтенанта Дроздова о гибели в бою командира звена лейтенанта Ерошина вернул A.В. Гордиенко в состояние реальности. Последовал приказ: во главе семёрки прикрывать Гродно тремя ярусами, сбивать всё чужое, что попадётся в небе» (Д. Егоров, указ. соч., с. 123).

А теперь смотрим политдонесение по 11-й сад о боях дивизии с 4 до 10.30 22.6.41 г. (телеграфная лента, наклеенная на бланке):

«Из г. Лиды… 22/6. 14/50. Минск.

Нач. УПП ЗапОВО дивкамиссару Лесеву

22.6.41 с 4.15 до 5.50 четыре бомбардировщика противника совершили налёт на г. Лиду. Разбит поезд Белосток — Ленинград…

5.05 противник сделал налёт на аэродром Новый Двор. Сгорело 2 самолёта. Количество выбывших самолётов не установлено. 10 самолётов И-16 перебазированы в г. Лиду.

9–50 до… 37 самолётов Ю-88 совершили налёт на аэродром Чернена. Самолёты СБ ярко горят. Подробности и потери неизвестны.

127 иап, с 330 до 12.00 совершили 8 боевых вылетов в р-не Черлена — Гродно… Сбито два До-215. Потери — один ст. политрук.

6.20–11.00, 2 аэ (ав. эскадр.) 127 иап 15 самолёто-вылетов. 10.45 вели воздушный бой в районе Черлена — Гродно с 27–30 самолётами До-215. Сбитых нет…

05.20 до 10.50, 3 аэ 127 иап 8 вылетов. До 10.30 воздушный бой с До-215 в р-не Черлены… [потерь] нет.

06.45 до 10.50, 4-я аэ 127 иап — 11 самолёто-вылетов. 10.20 до 10–30 воздушный бой с группой… в районе Черлены. Сбит один До-215. Потерь нет». (Приводится по статье «Трагедия 11-й смешанной авиационной дивизии».)

Но возвращаемся к сокращениям обслуги в ВВС.

Что значат эти сокращения технического персонала перед самой войной? Ни много ни мало — дополнительная гарантия возможного разгрома нашей авиации в момент нападения и в первые дни войны.

Сегодня достаточно точно известно, что СССР имел к началу войны около 16 000 только боевых самолётов (из почти 24,5 тысячи). Германия — «всего» 4800, без учета своих союзников. Перевес СССР составлял более чем в 2 раза.

М. Солонин пишет, что даже разовая потеря в 1200 самолётов в первый день войны не могла уничтожить всю авиацию западных округов.

В первый день — нет. А вот в течение нескольких дней — добили. Как? А в том числе и за счёт отсутствия тех самых мотористов и оружейников в наших авиачастях. Дело в том, что именно хорошей организацией обслуживания и ремонта повреждённой техники во время боевых действий и отличалась немецкая военная машина. Что в авиации, что в танковых частях. Наши умники в НКО и ГШ сокращали перед войной технический и обслуживающий персонал в ВВС и особенно в западных округах, а немцы — нет. Он у них был выше даже после того, как вернули оружейников (помните, кто по воспоминанию лётчиков были оружейниками в наших авиаполках, особенно истребительных, — женщины). И выходило, что даже во время войны, когда оружейников и мотористов вернули, рудели и хартманы делали по 10 вылетов в день, а наши лётчики — вдвое, втрое меньше. И получалось, что кратное превосходство наших ВВС в численности нивелировалось количеством боевых вылетов немецких асов (хартманы и рудели действительно имели тысячи боевых вылетов, а наши покрышкины — сотни).

Конечно, во время войны женщин ставили оружейниками и из-за того, что мужчины нужны были на фронте, но в начале войны оружейников и мотористов при самолётах вообще не оказалось. Управлялись силами лётчиков! Вот потому немцы и добили нашу приграничную авиацию в несколько дней, имея чуть не вдвое меньше самолётов — они чаще могли подняться в воздух и в несколько заходов добивали наши аэродромы, пока наши лётчики сами заправляли и обслуживали собственные самолёты! Плюс отсутствие подготовленных к войне запасных аэродромов, на которые авиация западных округов не могла перелететь с началом боевых действий.

Но самое важное, в первые сутки-двое были уничтожены именно истребители тех самых приграничных смешанных авиадивизий западных округов, в которых были и достаточно мощные бомбардировщики СБ.

Например, в ЗапОВО:

«На 1 июня в округе имеется следующее количество авиачастей, которые могут быть использованы по плану прикрытия госграницы:

а) истребительных авиаполков — 12;

б) бомбардировочных авиаполков 12;

в) штурмовых авиаполков — 2;

г) разведывательных авиаполков 2;

д) корпусных авиаэскадрилий — 9».

12 истребительных полков по примерно 70 истребителей — это около 840 истребителей. Из них в приграничных 9-й, 10-й и 11-й сад было 8 иап. Т.е. около 560 истребителей. При этом в той же 9-й сад кроме комплекта старых И-16 на аэродромах стояло и свыше 200 новых, но не до конца освоенных МиГов. Всего в 9-й сад насчитывалось свыше 400 истребителей, которые были уничтожены в первые пару дней войны и в основном на земле.

А были ещё интересные приказы от НКО для лётчиков при Тимошенко. Вот что пишет маршал Скрипко:

«Пагубно отразилось на боевой подготовке выполнение требований приказа НКО № 303 от 4.Н.40 г. “О переходе к производству полётов с колёс в зимних условиях”. Лыжи сняли, а укатывать снег было нечем, тракторов не хватало (нужно было 252, а получили только 8). Лётчики в течение зимы фактически не вылетали на боевое применение...»

Тимошенко решил, видимо, потренировать лётчиков зимой в полётах в условиях, «приближенных к боевым», мол, пускай учатся летать зимой не на лыжах, а на колёсах (ведь в войне вдруг лыж и не будет…). В итоге потерянные за зиму навыки полётов у лётчиков уж точно не способствовали повышению общей боеготовности лётного состава перед войной. И весной летали немного — пока просохнет земля после весенней распутицы… А когда начали летать, дай бог в апреле, то и началась массовая аварийность. За которую рычаговых и смушкевичей потом привлекли к ответственности (их, похоже, сделали «крайними»?).

Смотрим, что вспоминали другие лётчики соседних округов.

Лётчик-истребитель Ф.Ф. Архипенко (начинал войну в 17-м иап 13-й смешанной авиадивизии Киевского ОВО) в своих мемуарах («Записки лётчика-истребителя». М., 1999 г. — http://militera.lib.ru/) вспоминает: «В 1940 году вышел приказ № 0200 наркома обороны Тимошенко. Согласно этому приказу, командиры выслугой в рядах Красной Армии менее 4 лет обязаны были жить в общежитиях на казарменном положении…»

На сайте «Я помню» также выложено его интервью Артёму Драбкину Нечто вроде комментария к своей книге.

«Тимошенко mom ещё придурок. Его звали “лучший друг авиации”: во-первых, заставлял прыгать с парашютом не только лётчиков, но и технический состав якобы на случай войны, техники седыми становились; во-вторых, я ещё успел младшим лейтенантом выпуститься, а за мной стали выпускать сержантами…»

В этом же интервью Архипенко сообщает интересные факты:

«…За 10–12 дней до войны нам приказали самолёты рассредоточить по границе аэродрома, а то они плоскость в плоскость стояли. Мы вырыли капониры и щели. 22 июня все были в увольнении…»

Значит, 10–12 июня уже был приказ либо из Москвы о рассредоточении и маскировке авиации, либо это было на уровне командования КОВО. Однако, как известно, к 22 июня даже после директив ГШ от 19 и 20 июня авиация так и осталась стоять в «линейку» на стационарных и полевых аэродромах летнего базирования (не путать с оперативными и запасными полевыми площадками на случай войны, которые «не успели» подготовить в западных округах кроме Одесского), хорошо известных немцам, под уничтожение.

А теперь вспомните немецкую хронику или фотографии первых дней войны советских аэродромов с рядами разбомбленных самолётов. Чаще всего видно скопление разбитых и сожжённых истребителей устаревших моделей, которые должны были до войны перегнать в тыл и которыми были забиты приграничные аэродромы. Но тогда получается, что реально среди сотен разбитых истребителей чуть не третья часть (как минимум — такие самолеты были не в одном иап) были истребители без лётчиков. Которые, в принципе, некому было куда-то перегонять ни 22 июня, ни позже.

Также Архипенко сообщает, что ещё «за три-четыре месяца [до войны] немцы начали летать над нашей территорией. Утрам и вечерам. Но только за один день до войны пришла шифровка, разрешающая их сбивать» (запись и литературная обработка Артёма Драбкина. Сайт «Я помню»).

А вот это интересно. Но такой приказ мог пойти в войска 20–21 июня, только если повышается боеготовность войск (или попутно кто-то пытался спровоцировать войну с нашей стороны, подставив СССР как агрессора?!).

18 июня лётчик-истребитель Николай Белогуб (ЗапОВО), будучи в дежурном звене в тот день по аэродрому, сбил немецкий самолёт, который воткнулся в землю чуть ли не на линии госграницы. Инцидент замять было невозможно, и 20 июня трибунал приговорил Н. Белогуба «к расстрелу за провокацию войны». Но дело заглохло, скорее всего, именно потому, что уже 20–21 июня была команда-разрешение сбивать нарушителей…

(Примечание. О.Н. Белогубе и этой истории была статья в ВИЖ № 5 за 2002 год — И.А. Подольный «Девятнадцатый герой. Приговор к расстрелу за сбитый фашистский самолёт Николаю Белогубу ещё не отменён?», с. 36–37.

История жизни этого лётчика, получившего впоследствии орден Суворова 3-й степени № 13, сама по себе интересна, но, к сожалению, не очень изучена и известна. Перед войной он отказался подписывать акты на списание старых самолётов в своём полку, пока не будут освоены новые, поступившие в июне истребители. Написал по этому поводу письмо Сталину (о, какие чудеса творились в ЗапОВО — лейтенанты понимали, что война близко и нельзя списывать боевые истребители, не освоив новые, а генералы этого «не понимали»!). И, похоже, сбил он того немца вроде как по личной инициативе — находясь на дежурстве, не имея связи со штабом полка, он практически самовольно взлетел на перехват и задержание очередного немецкого самолёта — нарушителя границы. Белогуб сначала практически посадил его на свой аэродром, а когда тот рванул в сторону границы, догнал его и сбил. После чего тот упал буквально в 100 метрах от границы, на виду у немцев… Скандал мог бы разразиться серьёзный, и в принципе этот инцидент действительно мог стать и поводом для войны.

Затем Белогуб воевал лётчиком-истребителем до осени 1941 года, когда был ранен, после госпиталя вернулся в полк начальником штаба, но летать уже не мог. Перешёл в танкисты (перед училищем лётчиков учился на кафедре танкостроения Киевского политехнического института), воевал, командуя чуть не танковой бригадой. Потерял кисти рук, после войны несколько лет преподавал в танковом училище. Затем был судьёй в г. Донецке. Ослеп, и из-за страшных болей в позвоночнике и чтобы не обременять семью, сам ушёл из жизни.

В каком округе, в какой дивизии начал свою войну Белогуб, в статье в ВИЖ № 5 2002 года не указано. Но там есть ссылка, что о сбитом 18 июня 1941 года немецком самолёте написано в книге К. Симонова «Живые и мёртвые»… В общем, судя по всему, Белогуб сбил того немца в Белоруссии, и произошло это, скорее всего, в 9-й сад под Белостоком, в 4-х истребительных полках которой и шла массовая замена старых И-16 и И-153 на новые МиГи…

Но, судя по статье о Белогубе в ВИЖ, именно 21 июня решение о его судьбе явно стали спускать на тормозах…)

В связи с этим возможным приказом-разрешением от 20–21 июня сбивать немецкие самолёты становится более понятным вопрос: а что делали Павлов и Копец, которые, по словам Долгушина, прилетели на транспортнике в 122-м иап днём 21 июня? Долгушин: «И вот в субботу прилетел Павлов наЛи-2 и с ним Копец. Командир дивизии Ганичев прилетел на своём И-16».

Долгое время лично мне не совсем было понятно — а что вообще забыли на этом аэродроме высшие чины округа именно 21 июня? Проверить они могли, конечно, любой аэродром, и тем более на границе, но почему именно этот и именно 21 июня днём? Им что, делать в тот день больше нечего было? Некоторую подсказку дал Долгушин в одной из своих последних съёмок в 2010 году (умер генерал в июне 2011 года).

На телеканале «Звезда» в 2010–2011 годах показывали с повторами короткие д/ф под общим названием «Оружие Победы». В одном из них «истребитель И-16» Долгушин рассказал, что 21 июня 1941 года он, вылетев на патрулирование, заметил немецкий самолёт Ю-87 и сбил его:

«И вот уже прям чувствуется, немцы ведут себя так нахально, перелетают границу. Как-то мы идём парой с товарищем и смотрим — Ю-87, километров пять за границей. Нам сказали — убейте. Ну, у меня две пушки в плоскостях, два ШКАСа на моторе.

Я не стал даже пушками бить его. По кабине ударил ШКАСом и лётчика убил, самолёт воткнулся. Это был мой первый сбитый самолёт. Ещё до объявления войны. А на следующий день уже война…»

Если это верно и подтверждается документами, то тогда становится понятно, что делали Павлов и Копец на их аэродроме. Возможно, это была проверка по факту происшествия — сбит немецкий самолёт! ЧП (подобные ЧП происходили не каждый день)! Сначала Белогуб 18 июня в 9-й (?) сад под Белостоком сбивает немца, и тот падает в 100 метрах от границы, потом, 21 июня, Долгушин в 11-й сад под Гродно сбивает ещё одного немца. И хотя вроде уже есть разрешение сбивать, и Долгушин как раз сделал это именно по команде-разрешению своих командиров (он запросил свой полк), но вдруг это произошло не над нашей территорией или немец упал на своей. Другой целью Павлова и Копца была проверка разведданных по немецкой стороне. Ведь 18 июня в полосе ЗапОВО проводился облёт границы на У-2 командиром 43-й сад Захаровым и уже было выявлено повышенное скопление немецких войск на границе. И хотя результаты проверки уходили в Москву через пограничников, но с ними ознакомлены были и Павлов и Копец — Захаров им доложил, как положено. Так что, видимо, поэтому они и поехали в полк, где служил Долгушин. Тем более в этом полку проводила проверку пилотирования лётчиков и московская комиссия.

Долгушин и другие лётчики 122-го иап (стоящего у границы — около 15 км) летали на разведку немецких аэродромов по два раза в день задолго до 22 июня и отмечали постоянный рост количества немецких самолётов:

«Me-110 доходили до Гродно, Скиделя и возвращались. А “Юнкерс-88” уходил в тыл. Всё это было с аэродрома Сувалки. Когда мы подлетали к г. Августову, на 1500 м в ясную погоду этот аэродром был хорошо виден. Он круглый, километра два в диаметре. Там сидела группа Me-100–32 самолёта. Перед войной с каждым днём самолётов становилось все больше и больше. И вот тогда командир полка приказал два раза в день летать туда и смотреть. Мы проходили по стороне границы к Августову. Поручали это мне и Сергею Макарову. Сначала я проходил, а Сергей меня охранял. Потом заходили на второй заход — Сергей наблюдал, а я охранял. И возвращались. Наблюдение было визуальным, без фотографирования не было фотоаппаратов. Но нам выдали бинокли, большие, хорошие бинокли. Мы рассматривали в них, что там творилась, и докладывали. Делали планшет-наколенник. Смотришь и делаешь пометки. Я делал пометки в свой заход. Потом — во второй заход Макаров делал. Потом, когда садились, сравнивали. Потом окончательно готовили листы и оба расписывались…»

Но если с причиной визита тех проверяющих 21 июня на приграничный аэродром вроде как ясность появилась, то последующие действия Павлова — приказ о снятии вооружения с самолётов 122-го иап и, возможно, и 16-го сбап этой же 11-й смешанной авиадивизии, кроме как вредительством, не назовешь точно. Дело в том, что этот факт сбитого немецкого разведчика некоторые адвокаты Павловых поспешили назвать «объективной причиной» приказа о снятии вооружения с самолётов. Мол, произошло ЧП, и для предотвращения подобного впредь решили снять оружие, чтобы никто больше не сбил ещё какого-нибудь немца, чтобы не вызвать международного скандала.

И всё бы ничего в таком объяснении (хотя после происшествия с Белогубом 18 июня такого приказа не последовало, а наоборот, 19–20 июня пришёл приказ привести авиацию в боевую готовность), но вообще-то для того, чтобы лётчики не сбивали немецкие самолёты, достаточно просто запретить приказом по округу сами полёты. Как минимум в этой дивизии. С наказанием виновных. И всё. Хотя в приграничных авиаполках постоянно дежурило звено, которое вылетало по тревоге на перехват в случае появления нарушителей. И оно обязано было принуждать к посадке нарушителей.

Однако Павлов пошёл на снятие оружия с самолётов. В двух авиадивизиях 9-й и 11-й. Что является нарушением и снижением боеготовности в угрожаемый период. Тем более если действительно было разрешение Москвы сбивать залетавшие самолёты-нарушители. Похоже, для Павлова это происшествие было не более чем удобным поводом и, похоже, с таким же объяснением Павловы изымали и прицелы в гаубичных полках под Брестом…

И вот что ещё интересного рассказали в этом д/ф: «Усиленная предвоенная подготовка советских пилотов дала свои плоды. По данным немецких источников, первые две недели боёв были единственным периодом за всю войну, когда еженедельные потери самолётов авиации Германии на Восточном фронте выражались трёхзначным числом. И только хорошо отлаженный военный механизм люфтваффе позволил немцам завоевать превосходство в воздухе. В результате дезорганизации управления советские истребительные полки остались без топлива и боеприпасов, была потеряна связь с командованием. В итоге огромное количество самолётов было уничтожено немецкими штурмовиками на аэродромах и брошены при отступлении. Как потом не хватало истребителей для защиты бомбардировщиков и штурмовиков, которым приходилось летать на боевые задания без прикрытия! И не вина в том устаревшего истребителя И-16. Он показал себя достойным бойцом…» (2010 г., автор — А. Поляков, ООО «Студия “Крылья России”» по заказу ОАО ТРК ВС РФ «Звезда»).

(Примечание. Самое интересное, что запрета Москвы сбивать самолёты-нарушители в принципе в мае — июне 1941 года не было. Вот что нашёл «историк» М. Солонин (Военно-промышленный курьер, № 14 от 1.04.2012 г.):

«18 июня 1941 года <…>. Начальник штаба Ленинградского ВО генерал-майор Никишев в своем докладе Жукову сообщает: “Даны указания частям о повышении бдительности; при появлении неизвестных самолётов, нарушающих границу, сбивать их”. 19 июня 1941 года аналогичный приказ (“уничтожать неизвестные самолёты, нарушающие госграницу”) отдал своим подчинённым и командующий Северной зоной ПВО генерал-майор Крюков. <…> 19 июня 1941 года в 14–15 генерал-майор Никишев отправляет в Генштаб очередную тревожную телеграмму: “Докладываю: 19 июня в 12–55 самолёт Me-110 на высоте Н=1500 нарушил госграницу и дошёл до аэродромов Шонгуи и Мурмаши (Мурманская область). Наши шесть истребителей догнать не смогли. Приказано в районе аэродромов патрулировать дежурным звеньям в воздухе и сбивать при всяком нарушении границы”.

20 июня Никишев передал телеграфом в Генштаб подробный доклад “О нарушениях госграницы иностранными самолётами в районах Кандалакша и Мурманск в период 1–19 июня”. Описано 13 случаев нарушений, в том числе и группами по два-три самолёта. Увы, ни истребителям, ни зенитной артиллерии никого сбить не удалось. Последняя фраза доклада звучит так: “Все самолёты, нарушающие госграницу, дано указание сбивать всеми средствами безо всякого предупреждения”…»

Это что касается 18–19 июня, о чём сообщал и Архипенко. Но Солонин нашёл шифровки ещё и за май:

«30 мая. Телеграмма, подписанная Ватутиным, летит из Москвы в штаб Ленинградского ВО:

“Шифротелеграммой № 40/оп от 30 мая начальник штаба ПВО [генерал-майор] Никишев донёс о нарушении госграницы финским самолётом. Из донесения видно, что ни истребительная авиация, ни зенитная артиллерия не имели попытки противодействовать нарушителю. Нарком обороны приказал:

1) Повысить готовность истребительной авиации и зенитных средств. Нарушителей границы уничтожать, не допуская нарушения границы нашими самолётами.

2) Донести через Генштаб почему не вылетели истребители 29.5 для уничтожения нарушителя”…» (ВПК № 13 от 4.04.2012 г. Последние мирные дни. Ч. I «Ещё несколько шагов к разгадке “тайны 22 июня”»).

К сожалению, Солонин показал ситуацию с уничтожением нарушителей только по ЛенВО, что граничил с Финляндией. Но вряд ли по-другому обстояло дело и на границе с Германией в эти же месяцы…)

Архипенко показывает, что приказ о рассредоточении по округу был примерно 10–12 июня. Но приказ о рассредоточении и маскировке авиации был и в ночь на 22 июня, в Директиве № 1: «б) Перед рассветом 22.6.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно её замаскировать». Т.е. приказывалось и рассредоточить, и замаскировать, и перегнать на полевые аэродромы всю авиацию округов.

Исследователь ЗапОВО Д. Егоров, показавший в своей книге «Июнь 1941. Разгром Западного фронта» детальное описание событий тех дней в Белоруссии, также в полемическом задоре в споре на исторических форумах (http://sokol.2bord.ru/viewtopic.php?p854#854) умудрился вьщать следующее на вопрос о том, почему командующие ВВС западных округов (все, кроме ОдВО) не выполнили приказ о перебазировании самолётов в ночь на 22 июня: «Кто виноват? Сталин, Жуков, Тимошенко, Жигарев. Надо было засветло самолёты распихивать. А в темноте летать идиотов не нашлось…» Получается, в ночь на 22 июня только ком. ВВС Мичугин в ОдВО под письменный приказ Захарова перегнал свои самолёты на запасные площадки. Только он один. В остальных «идиотов не нашлось», и этих умных и расстреляли в итоге. Всех.

Но, может, они не выполнили приказ наркома в ночь на 22 июня из саботажа? Не совсем. Дело в том, что копцы и птухины с ионовыми просто не могли перегонять свои самолёты. Некуда было. Запасные площадки на случай войны они не подготовили, а на них должны были быть и запасы ГСМ, и запасы боеприпасов и прочее необходимое для нормальной работы авиаполков, завоз которого должны были организовать копцы, когда им 19 июня из Москвы объявили повышенную боевую готовность, сообщив даже дату возможного нападения. Но они не подготовили. А это и есть саботаж в чистом виде. Генерал Долгушин также называет отсутствие запасных подготовленных площадок основной причиной разгрома авиации полков их 11-й сад ЗапОВО под Гродно.

Смотрим ещё раз, что сообщали особисты в июле 41-го при расследовании погрома ВВС ЗапОВО:

«…Согласно рапорту начальника 3-го отдела 10-й армии (начальника контрразведки армии. — Авт.) полкового комиссара Лося от 13 июля, $-я авиадивизия, дислоцированная в Белостоке, несмотря на то, что получила приказ быть в боевой готовности с 20 на 21 число, была также застигнута врасплох и начала прикрывать Белосток несколькими самолётами МиГ из 41-го полка”. (Там же. Д. 99, л. 331.)

…Как указывалось в спецсообщении 3-го Управления НКО № 37928 от 15 июля, “произведённым расследованием причин уничтожения фашистской авиацией всей материальной части в 41-м и 124-м НАЛ 9-й сметанной авиадивизии установлено:

Командир 41-го авиаполка майор Ершов в момент налёта самолётов противника утром 22 июня растерялся и не мог организовать личный состав полка для отпора противнику”.

Несмотря на то, что при первом налёте фашистских самолётов на аэродром Сибурчин, где дислоцировался 41-й МАП, противник не вывел из строя ни одного боевого самолёта, так как все они были рассредоточены и замаскированы, Ершов не принял самостоятельных действий по нанесению решительного удара самолётам противника, ожидая указаний от командования 9-й АД…» (Мельтюхов М. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня — 9 июля 1941 г.)).

В 124-м иап 9-й сад было снято вооружение. Хотя 19 июня и ему пришёл приказ о приведении в боевую готовность! Приведение в боевую готовность авиационных частей ЗапОВО происходило так же, как и наземных войск, ещё в ночь с 20 на

21 июня! Командир 41-го иап всё же провёл и рассредоточение и маскировку своих самолётов. Впрочем, его иап стоял в самом Белостоке, и командование 10-й армии на самом деле пыталось хоть что-то делать по повышению боеготовности при том, что ком. округа Павлов этому активно мешал. Однако хотя здесь и выполнили всё, что от них требовалось приказами до 22 июня, в ситуацию вмешался ещё и фактор элементарной человеческой растерянности, когда командир авиаполка стал посылать истребители навстречу противнику одиночными машинами против больших групп немецких бомбардировщиков, идущих под прикрытием истребителей.

«Майор Ершов, имея в своём распоряжении боевой полк, вместо принятия решения действовать соединениями, высылал навстречу противнику по 1–2 самолёта, которые уничтожались противником. Таким образом были убиты лучшие лётчики полка — Солоха, Аксёнов, Чернявский и подбиты Крутоверец, Коробков, Кукушкин и Киселёв.

Ершов, не имея необходимости перебазироваться с аэродрома Сибурчин, так как на этап аэродроме имелось всё для ведения боя, принял решение перебросить полк на аэродром Курьяны, а затем вечером

22 июня перебазировался на аэродром Квартеры. Впоследствии вся материальная часть была уничтожена вследствие того, что самолёты на этих аэродромах не имели горючего для заправки самолетов и патронов к пулемёту ВС, оказавшись небоеспособными…»

То есть запасные площадки вроде как были, но от них толку не было никакого, т.к. они не были обеспеченны горючим и боеприпасами. И майор без нужды перегонял на них самолёты и в итоге угробил их. Наверное, так сильно растерялся. Впрочем, этот командир довоевал до конца войны, что говорит о неком «гуманизме» командования, которое не стало «под горячую руку» отдавать его в руки особого отдела. Или нашёлся некий приказ Копца об этом перебазировании, что также вероятно. Но командир 9-й сад по результатам расследования «причин уничтожения фашистской авиацией всей материального части в 41-м и 124-м ИАП 9-й сметанной авиадивизии» был расстрелян.

(Примечание. Командиры авиачастей действовали утром и днём 22 июня «по своему усмотрению», потому что командующий ВВС ЗапОВО генерал-майор И.И. Копец своим «приказом № 1» около 9.30 утра 22 июня передал 9-ю, 10-ю и 11-ю смешанные авиационные дивизии в оперативное подчинение командующим приграничными общевойсковыми соединениями в 3-ю, 4-ю и 10-ю армии. Таким образом, централизованное управление этими приграничными сад, которые и должны были отражать первые удары и прикрывать приграничные войска округа, было похерено! Основные и достаточно мощные силы авиации округа фактически оказались вне его распоряжений. Части не имели указаний о порядке выхода из-под удара, а их командиры не знали, что происходит на других аэродромах. Короче, действовали «кто во что горазд». Копец отдал тот приказ, а потом застрелился. А командующим приграничных армий до авиачастей просто не было дела — своих забот хватало…

В плане прикрытия ЗапОВО не было такого положения — отдать с началом войны управление этих авиадивизий в подчинение общевойсковых армий, однако Копец именно это и сделал…)

Исследователь Егоров, скрупулёзно исследовавший именно ЗапОВО этих дней, однако, указывает: «Особисты врут. Полк в ночь на 22-е был рассредоточен сразу по трём аэродромам». Правда, на вопрос: были ли готовы запасные площадки для боевой работы или нет, — ответить не смог.

А на слова особистов: «9-я авиадивизия, дислоцированная в Белостоке, несмотря на то что получила приказ быть в боевой готовности с 20 на 21 число, была также застигнута врасплох и начала прикрывать Белосток несколькими самолётами МиГ из 41-го полка», — выдал достаточно интересное: «Да, был приказ, отменённый 21-го. Оба приказа исходили из Москвы. Давно известный факт». Правда, в пылу спора забыл его привести.

Впрочем, Егоров, похоже, оговорился или ошибается. Приказ на отмену боевой готовности вечером 21 июня в округе у Павлова исходил именно от Павлова и Копца, и Москва к этому отношения не имеет. Это такой же самовольный приказ, как и приказ Павлова на снятие вооружения с истребителей, который описывают Долгушин и Король в 9-й и 11-й сад.

Такие же факты по многим частям ВВС западных округов описываются как особистами «по горячим следам», так и ветеранами в своих воспоминаниях, когда после нескольких дней сидения в кабинах в повышенной боевой готовности они именно 21 июня получали приказ, отменяющий б/г, с разрешением всему командованию и лётчикам авиачастей отбыть в город на выходные.

А вот что пишет о 9-й сад историк А. Мартиросян: «17 июня 1941 г. начальник 3-го отдела штаба ЗапОВО майор госбезопасности П.Г. Бегма докладывал в своём спецсообщении, что по состоянию на указанный день «…все полки 9-й смешанной авиадивизии имеется 85–90 исправных самолётов..,. Только в результате летних происшествий разбились 10 исправных машин...» (Национальный архив Республики Беларусь. Ф. 4п, оп. 21, д. 2470, л. 5–7. Приводится по: Надтачаев В.Н. Военная контрразведка Беларуси. Судьбы, трагедии, победы… Минск, 2008, с. 141).

Речь идёт об истребителях МиГ-1 и МиГ-3, которых на вооружение 4 истребительных полков 9-й сад поступило 240 (по другим данным, якобы 303) штук. МиГ-3 — это истребители, задачей которых является завоевание господства в воздухе. К тому же это высотные истребители…» (22 июня: Блицкриг предательства (Детальная анатомия трагедии). В 2-х тт. М., 2012 г.)

В одном иап смешанной авиадивизии перед войной было до 70 самолётов (в 122 иап Долгушина 11-й сад было 72 истребителя на 72 лётчика). А 9-я сад состояла из 4 иап и одного сбап. То есть должно было быть около 270–280 истребителей. При этом в 9-й сад было около 237 МиГ-1, МиГ-3 и около 131 И-15, И-16, И-153. Итого около 368 истребителей на 4 иап в 9-й сад. При этом в 10-й сад было два иап — 105 истребителей И-16, И-153 и 20 Як-1, а в 11-й сад на два иап было 144 И-16, И-153. Т.е. практически все новые МиГи, что поступили в ЗапОВО в мае — июне, отдали в 9-ю сад, имеющую аж 4 истребительных полка по 70 машин в среднем, расположенную в Белостокском выступе, из которого Жуковы планировали наступать…

Плюс в смешанных авиадивизиях также были и штурмовые полки, укомплектованные старыми И-15 или И-153. И Мартиросян задаёт очень даже интересный вопрос: а зачем было нагонять именно в приграничные авиаполки новые самолёты в таком количестве?! Ведь лётчиков надо было ещё и обучить летать на этих МиГах! Долгушин эти массовые замены перед 22 июня, когда на аэродромах скопили чуть не по два комплекта истребителей — старые и новые (иногда ещё в ящиках) назвал более крепкими словами. Ведь они так и остались немцам или были уничтожены в первые же налёты. И они не имели вооружения на 22 июня.

Обучение лётчиков сначала пытались организовать на самих аэродромах своими силами, а затем из-за высокой аварийности переучивание тех же бомбардировщиков на Пе-2 стали проводить в специализированных учебных центрах с откомандированием лётчиков из приграничных авиаполков… Подобное описывает П.И. Цупко, когда лётчиков 13-го сбап 9-й сад отправляли из-под Белостока в Москву для переучивания на Пе-2.


Цупко П.И. Пикировщики. М., 1987 г. (есть в Интернете). Служил в июне 1941 года в 13-м сбап 9-й сад ЗапОВО в Белостокском «выступе». Глава «День первый».

«13авиаполк тогда базировался в авиагородке Россь под Белостоком, вблизи государственной границы. Время было неспокойное: в Европе бушевала война, граница и воздушное пространство в нашем районе часто нарушались, и потому принимались меры по улучшению базирования авиации. <…>

С марта 1941 года в России начали строить ВПП — взлетно-посадочную полосу с твёрдым покрытием, и авиаполк был переброшен в лагерь на полевой аэродром близ села Борисовщизна, там приведён в повышенную боевую готовность: с рассвета до темна эскадрильи замаскированных самолётов с подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами стояли наготове. Это было очень утомительно. Дежурства отрывали от плановой учебно-боевой подготовки, так необходимой нам, молодым, но иного выхода не было.

В полку было пять эскадрилий по двенадцать экипажей в каждой. Дежурили обычно три из них, остальные учились, летали. Через сутки эскадрильи сменялись».

Обратите внимание, что происходит в авиаполках при приведении в повышенную боеготовность — все «эскадрильи замаскированных самолётов с подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами» в полном составе стоят в готовности вылета по первой команде. И так должно было быть и 21 июня! А ещё смотрите, что произошло с полком, когда на его аэродроме стали строить бетонную ВПП, — его просто перегнали на полевой и строительство никому особо не мешало.

«В начале июня нашему авиаполку приказали подготовиться к переходу на Пе-2. Сразу в центр переучивания, находившийся на одном из подмосковных аэродромов, были направлены экипажи инструкторов, в том числе и наги. В субботу 21 июня мы были на месте. А утром в воскресенье грянула война. Нас задержали в Москве. <…>

В начале июля в Москве неожиданно появились почти все лётчики нашего авиаполка. Они были неузнаваемы: измученные, в грязном рваном обмундировании, смотрели на нас, тыловиков, с откровенной иронией, восторг наш не разделяли, держались угрюмо. <…>

О том, что произошло в первые дни войны там, на границе, подробнее других рассказали стрелки-бомбардиры Михаил Ярнов и Александр Филиных. Миша в ту последнюю мирную ночь был оперативным дежурным полка, а Саша летал с Костей Усенко на разведку…

…На воскресенье 22 июня в 15-м авиаполку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали! Особенно напряжёнными были последние два дня, когда по приказу из авиадивизии полк занимался двухсотчасовыми регламентными работами, то есть, проще говоря, летчики и техники разбирали самолёты на составные части, чистили, регулировали их, смазывали и снова собирали. Трудились от зари до зари».

Подобные выходные 21 июня устроило командование многих авиадивизий… не только в ЗапОВО.

«Вечером в субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова, командование авиаполка, многие лётчики и техники уехали к семьям в Россь, а оставгииеся в лагере с наступлением темноты отправились на площадку импровизированного клуба смотреть новый звуковой художественный фильм “Музыкальная история". Весь авиагарнизон остался на попечении внутренней службы, которую возглавил дежурный по лагерному сбору младший лейтенант Усенко.

…Усенко… глубокой ночью обнаружил, что не работает телефонная связь. Связисты нашли перерезанные провода. Диверсия?! Повреждение ликвидировали, но лётчик встревожился и заспешил из караула к оперативному дежурному, чтобы по прямому проводу доложить о случившемся в Белосток, в штаб 9-й авиадивизии.

Быстро светало. <…> Вдруг он услышал еле уловимый гул авиационных моторов. <…> Звук стремительно нарастал. Доносился он с запада. <…>

Самолёты подлетели к границе аэродрома, зашли с правой стороны, и вдруг с ведущего часто-часто засверкали ярко-красные вспышки огня, в незнакомый надрывный гул моторов вплёлся треск пулемётов; почти одновременно неподалеку от Константина на незамаскированной стоянке связных У-2, взбивая пыль, дробно застучали пули.

“Что такое? — опешил Усенко. — Стреляют?! Стреляют по своим самолетам?! Сдурели, что ли?” Он механически взглянул на часы: они показывали три часа сорок семь минут.

Один из У-2 вспыхнул ярким пламенем. <…>

Сомнений не было: аэродром бомбили фашистские самолёты. К этому мы должны были быть готовы. И всё же нападение оказалось внезапным: о приближении немецких самолётов служба ВНОС не оповестила.

Нужно было немедленно действовать! Но как? Дежурный вскочил на ноги, бросился к своей палатке. <…>

Младший лейтенант, уже полностью овладев собой, отдавал новые приказания:

— Горнист! Сирену!.. Рассыльный! Бегам на спиртозавод, дать гудок!.. Помощник! Обзвонить все эскадрильи, батальон аэродромного обслуживания, караулы. Поднять по боевой тревоге!.. Шофёр! Автобус за командованием полка в Россь!..

Дежурные красноармейцы бросились выполнять приказания. Пронзительно взвыла сирена. Схватив винтовку, выбежал рассыльный. Заурчал мотором отъезжающий автобус.

Усенко снял трубку телефона:

Квартиру комполка! Срочно!

С Россью нет связи, товарищ младший лейтенант.

Оперативного!

Связи нет… Наверное, повреждена взрывами. Константин положил трубку, задумался. В поле зрения попал железный ящик. Усенко обрадованно бросился к нему, открыл ключом, выхватил “красный пакет”, вскрыл. Из большого конверта выпала толстая пачка стандартных листов машинописного текста. То была “Инструкция дежурному по лагерному сбору о действиях по сигналу боевая тревога”».

Лётчик лихорадочно перебирал руками листки инструкции и с ужасом понял, что только на то, чтобы их прочитать, потребуется не менее четверти часа! Где взять это время? Он с сердцем бросил бумаги назад в ящик. <…>

Замкнув ящик, он выбежал.

Лагерь уже проснулся. Из палаток, схватив оружие и противогазы, выбегали люди и привычно бежали к самолётам, на свои посты. А над их головами, поливая опушку леса пулемётным дождём, неистово носились фашистские самолёты. Но земля врагу ничем не противодействовала палевой аэродром не имел зенитных средств прикрытия: накануне зенитная батарея была снята с позиции и уехала на учения. <…>

Запыхавшийся Усенко вбежал к оперативному дежурному Ярнову. Тот нервничал: связи с дивизией не было. Не отвечала она и на радиовызовы. Стали вместе думать, что делать. Но на КП появился помощник начальника штаба капитан Власов. Он выслушал доклад Усенко и обрушился на него:

Так это ты объявил тревогу, не из дивизии? Ты соображаешь, что натворил? А если это мелкая провокация?

Это война, капитан! Немцы делают третий заход. Убит часовой. Два самолёта горят. Я вывожу людей из-под удара. Надо срочно рассредоточить самолёты и готовить их к бою.

Власов опомнился, согласился:

Да, конечно! Давай команду: готовить полк к вылету! <…>

Авиаполк быстро собрался и подготовился к вылету. Но вылететь не мог: не было связи ни с вышестоящим командованием, ни с соседями. Посланные самолёты связи не вернулись. А время шло. Нужно было что-то предпринимать. И командир полка послушался совета своего помощника капитана Богомолова, решив выяснить обстановку своими силоми. На разведку вылетели экипажи Осипова, Устименко и Усенко. <…>

Константин оторвал взгляд от горизонта и с тревогой посмотрел под самолёт на знакомую излучину реки, где, помнил по прошлым полётам, находился крупный военный лагерь. Лагеря не было. На его месте виднелись лишь ровные ряды квадратиков от снятых палаток да желтеющие под лучами солнца дорожки и линейки. Но вся территория лагеря была густо усыпана круглыми воронками от бомб. Сколько ни вглядывался лётчик, следов людей, боевой техники и имущества не было. Удар немецких бомбардировщиков, как видно, пришёлся по пустому месту».

Как видите, никакой тревоги в этом 13-м сбап 9-й сад 10-й армии, как и в 124-м иап, заранее никто не объявил. А ведь в самой армии уже в 2.00 тревогу объявили, части из-под удара выводили, и «порезанные провода» не помешали этому…

«Гродно горел. <…>

Горел аэродром. Языки пламени пожирали ангары, авиаремонтные мастерские, складские помещения, жилые корпуса. На месте самолётных стоянок полыхали костры. Костров было много — это догорали на земле разбитые самолёты базировавшейся здесь 11-й смешанной авиадивизии 3-й армии. <…>

…Внезапным ударом на рассвете врагу удалось нанести гродненскому соседу 11-й смешанной авиадивизии весьма серьёзный ущерб и тем обеспечить себе преимущество, господство в воздухе — главное в современной войне. Дравшиеся “чайки”, по-видимому, были небольшой уцелевшей частью.

Но 11-я дивизия — не единственная на Белостокском выступе! Есть и другие, они обязательно придут на помощь “чайкам”, и прежде всех их 9-я дивизия. Надо только срочно, немедленно сообщить, поднять!»

Именно в этой 11-й сад в 122-м иап и служил Долгушин в те дни. Возможно, это он и его товарищи из 127-го иап и дрались в небе в эти минуты. Но их хотя бы подняли по тревоге уже в 2.30 ночи, хотя и запретили взлетать навстречу врагу. А в 9-й сад лётчиков будили авиаудары немцев, около 4.00 утра. А вот других авиачастей в Белостокском выступе и не было…

«Белосток тоже горел. А как аэродром? На этом аэродроме самолёту Усенко, согласно приказу командира полка, предстояло совершить посадку. <…> Белостокский аэродрам был разгромлен фашистской авиацией: разрушен авиагородок, на стоянках взорваны самолёты, которые не успели взлететь».

Ар-2 лётчика Осипова, согласно приказу комполка, совершил посадку и напоролся на немецкий десант.

«Осипов наконец поравнялся с ангарам, остановился. В ту же минуту от ангара отделились и побежали развернутой цепью к самолёту, солдаты в серо-зелёной форме. По другую сторону ангара Константин вдруг разглядел шесть трёхмоторных транспортных самолётов Ю-52, ещё дальше до десятка Me-110. На их крыльях и фюзеляжах темнели чёрные кресты, на килях — свастика. У самолётов сновали серо-зелёные фигурки. <…>

Огонь по фашистам! — приказал Усенко, направляя нос Ар-2 на цепь гитлеровцев, лихорадочно ловя их в сетку прицела. Корпус машины задрожал от стрельбы носовых пулемётов».

Усенко ушёл от аэродрома дивизии…

«В Борисовщизне.

Подлетая к своему аэродрому, они не узнали его. Всё поле было перепахано воронками от бомб <…>на земле догорало не менее трёх десятков бомбардировщиков из их полка.

Как же случилась такая беда? Ведь авиаполк должен был взлететь вслед за разведчиками. Видимо, не успел, так как налёт немецкой авиации был внезапным…»

Хотя немецкий десант на аэродроме Белостока вскоре был уничтожен или выбит (летчики 124-го иап приехали туда к 19–00 22 июня, и там немцев не было уже), по результатам расследования командир 9-й сад, базирующейся под Белостоком, Герой Советского Союза генерал-майор А.С. Черных 6 июля 1941 г. пошёл под суд военного трибунала и вскоре был расстрелян… Полковник П.И. Ганичев, командир 11-й сад, под Гродно геройски погиб 22 июня. И в обеих дивизиях под разными предлогами снимали вооружение с истребителей 21 июня…

Пришлось достаточно подробно привести описание начала войны в этих воспоминаниях, но они чётко показывают картину трагедии. Одни авиаполки на границе именно 21 июня получают команду «отдыхать», после чего они просто не в состоянии, даже получив «Директиву № 1», выполнить её — перегнать самолёты на запасные аэродромы в ночь на 22 июня или хотя бы «растащить за хвосты по кустам». Другим дают команду снять вооружение. А в итоге базовые аэродромы 9-й сад Белостока оказываются захваченными немецким десантом, который нагло высаживается на «спящие» аэродромы на транспортных Ю-5 2 под прикрытием истребителей-бомбардировщиков Ме-110. И этот захват произошёл примерно около 6 часов утра. А ещё служба ВНОС и ВВС и ПВО банально «проспала» приближение немецких самолётов.

А теперь смотрим, что писал о приведении в боевую готовность авиаполков с 20 июня и об отмене этого указания 21 июня генерал Н.Г. Белов, командир 10-й сад ЗапОВО, базировавшейся под Брестом.

«Николай Георгиевич Белов.

В июне 1941 года полковник. С первого дня войны участвует в боях на различных фронтах. Награждён пятью орденами и семью медалями. Член КПСС с 1925 года.

В сентябре 1940 года в Кобрине я принял 10-ю смешанную авиадивизию.

Переучивание лётного состава на новые самолёты планировалось проводить централизованным порядкам. В частях делать это категорически воспрещалось.

В июне мы направили технический состав на заводы для изучения материальной части. Командированных из 74-го штурмового полка война застала на вокзале в Бресте.

Лётный состав должен был ехать на переучивание в июле августе. А пока учебно-боевая подготовка продолжалась на старых самолётах.

Полки дивизии к этому времени были выведены в лагеря при своих аэродромах. 74-й штурмовой полк — на полевой аэродром, в 4–5 километрах от границы.

20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С.А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: “Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать”. (Худяков после этого оказался на операции в госпитале, утром 22 июня был в госпитале Минска, но уже к обеду прибыл больной в штаб. Впоследствии дослужился до маршала авиации, но в декабре 1945 года был арестован и в апреле 1950 расстрелян. Что-то мне подсказывает, что он был явно кем-то оклеветан. — Лет.)

Сразу же приказ командующего был передан в части. Командиры полков получили и мой приказ: “Самолёты рассредоточить за границей аэродрома, там же вырыть щели для укрытия личного состава. Личный состав из расположения лагеря не отпускать”.

О приказе командующего ВВС округа я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:

— Я такого приказа не имею.

В этот лее день я зашёл к члену Военного совета дивизионному комиссару Шлыкову (Ф.И. Шлыков в мае 1942 года был тяжело ранен в бою на Керченском полуострове и умер от ран. — Изд.).

Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа — привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.

Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: “Разрешаем перевести лишь часть госпиталя”. Так что ставить этот вопрос бесполезно.

Начальник штаба армии полковник Сандалов встретил меня вопросом:

Ну как, сегодня много нарушений воздушного пространства?

Больше, чем вчера.

Сбивать надо.

Леонид Михайлович, вы не хуже меня знаете, что открывать огонь по немецким самолётам запрещено. Нам приказано: нарушителей воздушного пространства заставлять садиться на нашей территории. Немецкие лётчики знают об этом и на сигналы наших лётчиков “идите на посадку” не обращают никакого внимания. Больше того, сегодня (20 июня. — Авт.) на высоте 5000 метров Ме-110 на сигнал капитана Савченко ответил пулемётной очередью, правда, промахнулся. Савченко дал ответную очередь. Немецкий самолёт задымил и со снижением ушёл на свою территорию.

Я рассказал полковнику Сандалову о беседе с членом Военного совета.

— Думаешь, один ты печёшься о семьях командного состава? Некоторые даже в округ писали, но кроме неприятностей ничего не имеют.

21 июня часов в 10 я вылетел в 74-й штурмовой полк майора Васильева, который вместе с 33-м истребительным полком базировался на аэродроме в Пружанах, проверить, как устроился полк в лагерях. В 16 часов перелетел на аэродром в 123-й истребительный полк майора Бориса Николаевича Сурина. Там планировал провести совещание с командирами полков.

На аэродроме меня уже ждал начальник штаба дивизии полковник Федульев.

Получена новая шифровка. Приказ о приведении частей в боевую готовность и запрещении отпусков — отменяется. Частям заниматься по плану боевой подготовки.

Как так? — удивился. — Ничего не пойму.

Ну что ж, пет худа без добра. В воскресенье проведём спортивные соревнования. А то мы было отменили их. В 33-м истребительном полку всё подготовлено.

Нет, Семён Иванович! Давайте эту шифровку пока не будем доводить. Пусть всё остается по-старому…»

От кого последовал приказ на отмену боевой готовности, Белов не указывает. Но отменить приказ Копца (а он отдал его явно по приказу из Москвы) мог либо сам Копец, либо Павлов. Но в любом случае приказ о приведении частей ВВС ЗапОВО в боевую готовность должен быт пройти 19–20 июня во всех трёх смешанных авиадивизиях Белоруссии, прикрывавших границу и войска 3, 4 и 10-й армий ЗапОВО. А 21 июня этот приказ был отменён! И пока никто не смог доказать, что эта отмена шла из Москвы, а не от Павлова!

Далее генерал описывает, как началась война для него. 21 июня.

«Я только что сел за стол, как вдруг раздался телефонный звонок.

Николай Георгиевич, — услышал я голос полковника Сандалова. — Командующий просит зайти сейчас к нему.

По выработавшейся привычке взглянул на часы 24.00. “Странно, до сего дня командующий меня к себе ночью не вызывал. Видимо, произошло что-то особенное". <…>

Генерал Коробков был один.

Получен приказ привести штабы в боевую готовность, — сказал он.

В таком случае я подниму дивизию по тревоге.

Не паникуйте, — остановил меня командующий. — Я уже хотел поднять одну дивизию, но командующий округом запретил это делать.

Я командую авиадивизией, да ещё пограничной, и не собираюсь спрашивать ни у кого разрешения. Имею право в любое время части дивизии поднять по тревоге.

Надо было более подробно узнать обстановку, и я заглянул к начальнику штаба.

Только что от командующего, — сказал я и передал Сандалову свой разговор. — Леонид Михайлович, введи в обстановку.

Мы вызвали всех командиров штаба. Сейчас направляю своих представителей в соединения. Что касается твоей дивизии, то ты имеешь право решать вопрос самостоятельно. Командующий не несёт ответственности за её боевую готовность».

(Примечание. Дело в том, что в общевойсковых частях округа «поднять целиком дивизию по боевой тревоге для проверки её боевой готовности имел право только командующий войсками военного округа» Сандалов Л.М., Боевые действия 4-й армии в начальный период Великой Отечественной войны. М., 1961 г., ВИЖ № 11, 1988 г., с. 4.)

«Около 2 часов ночи 22/VI 1941 года. Даю сигнал “боевая тревога”. Он передаётся по телефону дублируется по радио. Через несколько минут получено подтверждение от трёх полков о получении сигнала и его исполнении.

Из 74-го штурмового полка подтверждения нет. Во время передачи сигнала связь с полком прервана. А к 2.30 телефонная связь прервана со всеми частями дивизии. Не будучи уверен, что 74-й штурмовой полк принял сигнал боевой тревоги, посылаю туда полковника Бондаренко. Он уполномочен принимать решения на месте в соответствии с обстановкой, вплоть до вывода полка на аэродром постоянного базирования — Пружаны. Полковник Бондаренко вылетел в 74-й штурмовой полк на самолёте ПО-2 в 3 часа и по прибытии объявил боевую тревогу.

В четвёртом часу начали поступать донесения с постов ВНОС (http://militera.lib.ru/memo/russ-ian/sb_bug_v_ogne/app.html) о перелёте границы одиночными немецкими самолётами. Вскоре над аэродромом Пружаны появился самолёт-разведчик. В воздух поднялся командир звена 33-го истребительного полки лейтенант Мочалов и его ведомые лейтенанты Баранов и Таран тов. Звено сопровождало разведчика до Бреста.

Город в огне! Война!!

И тогда лётчики атаковали немецкий самолёт, тот, оставляя длинный шлейф чёрного дыма, упал на землю (около 3.40… — Авт.).

Взлётом звена лейтенанта Мочалова фактически начались боевые действия дивизии.

4 часа 15 минут. Аэродром 74-го штурмового полка подвергся артиллерийскому обстрелу и налёту авиации. Средств ПВО на аэродроме совершенно не было. 10 “мессершмиттов” в течение нескольких минут расстреливали самолёты. В результате все пятнадцать И-15 и два ИЛ-2 были уничтожены. Лётчики, находившиеся в самолётах, взлететь не успели.

Оставшийся без самолётов личный состав полка забрал документы, знамя и под командованием начальника штаба майора Мищенко убыл на восток…» (Буг в огне, Минск: Беларусь, 1965 г. Далее воспоминания командиров Бреста из этой книги рассмотрим подробнее…)

Кстати, некоторые аэродромы действительно так близко додумались разместить у границы, что немцы могли их расстреливать из пушек. Но самое важное в этих воспоминаниях командира 10-й сад генерала Белова — это то, что из штаба ВВС ЗапОВО он получил приказ 20 июня о приведении дивизии в боевую готовность, а Павлов её отменил 21 июня! И также Белов показывает, что командующий 4-й армией генерал Коробков до нападения врага никаких мер не принимал и команд о приведении в боевую готовность частей не отдавал. Он всего лишь продублировал «приказ привести штабы в боевую готовность»… Было это около полуночи и, по воспоминаниям Сандалова, известно, что к 24.00 и прошла команда от Павлова собрать штабы и ждать дальнейших указаний. Из протоколов допроса Павлова также известно, что после 1 часа ночи Павлов обзванивал армии и дал уже общую команду «приводить войска в боевое состояние». Но судя по всему, Белов от Коробкова или Копца подобной команды не получил и действовал самостоятельно. И он пишет, что поднимать свою дивизию по тревоге начал уже до 2 часов ночи, не дождавшись от того же Копца приказа. Связь пропала к 2.30.

Почему Белов не был расстрелян, как Черных, ведь один из полков 10-й авиадивизии также был уничтожен на границе? И согласно донесению уполномоченного 3-го отдела 10-й сад Леонова от 27 июня, «особенно точно германская авиация знала расположение наших аэродромов, которые были подвергнуты обстрелу из пулемётов зажигательными пулями, в результате чего в Брест-Кобрин-ском направлении, которое прикрывалось 4 полками 10-й авиадивизии, находившимися: 123-й ПАП — в дер. Именины (г. Кобрин), 74-й ШАП — Малые Взводы (что в 18 км от границы), 33-й МАП г. Пружаны и 39-й СБАП — г. Пинск, германской авиацией подверглись почти что полному уничтожению на земле. Боеспособной матчасти осталось единицы. Характерно, что матчасть в этих полках, за исключением 39-го авиаполка, была не рассредоточена». (Мельтюхов М. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня — 9 июля 1941 г.)).

Белов поднял по тревоге в 2.00 все полки дивизии и не давал им запрета взлетать навстречу врагу и, самое важное, он не отменял боевую готовность в своей дивизии 21 июня! А также, видимо, в этой 10-й сад вооружение никто не снимал с самолётов. Видимо, Павлов и Копец не рискнули давать Белову такие приказы — он мог и послать. Вот поэтому комдив Н.Г. Белов и не был привлечён к ответственности.

Кстати, ещё в моей книге «Кто проспал начало войны?» упоминались факты снятия вооружений с истребителей в ЗапОВО. На что тут же появилась вот такая критика: «Многочисленные рассказы о снятии вооружения с истребителей, как справедливо отметил Исаев, порождены реальной историей снятия с части истребителей МиГ-3 крыльевых крупнокалиберных пулемётов для довооружения свежевыпущенных истребителей той же модели, ибо пулемёты Березина тогда лишь осваивались в производстве, и их катастрофически не хватало».

Как видите, рассказов о снятии вооружения, и именно 21 июня, и именно всего вооружения с истребителей, не так много, но они не о снятии с МиГов крупнокалиберных пулемётов Березина. В этих рассказах очевидцев-лётчиков видно, что снимали не только с МиГов пулемёты Березина, но и оружие с И-16, у которых не крупнокалиберные и «дефицитные» пулемёты БТ были, а обычные ШКАСы и пушки ШВАК И снимали вооружение с истребителей этих иап полностью, а не частично. Так что Исаев в данном случае не прав.

Теперь перейдём к ПрибОВО, посмотрим, что там творили генералы с авиацией:

«Согласно докладной записке № 03 от 28 июня начальника 3-го отдела Северо-западного фронта дивизионного комиссара Бабич (начальник контрразведки округа-фронта. — Авт.) в ПрибОВО… командир 7-й авиадивизии полковник Петров с самого начала боевых действий все боевые вылеты организовывал по своему усмотрению, надлежаще боевыми операциями не руководил с самого начала.

19 июня Петров был предупреждён заместителем командующего ВВС по политработе о возможных военных действиях; ему был указан срок готовности к 3 часам 22 июня с.г…»

В этом округе вообще как-то «подозрительно» много было сделано перед 22 июня в плане повышения боевой готовности (в Прибалтике, согласно генеральским байкам, вообще все всё делали по «личной инициативе отдельных командиров»). Даже заместитель командующего ВВС округа по политической работе знает о предстоящей войне и ещё 19 июня предупреждает командиров и устанавливает сроки готовности к войне — «к 3 часам утра 22 июня» быть готовыми к нападению Германии. Впрочем, командующий авиацией округа Ионов всё равно попал под суд. За что? Посмотрим.

«Петров к этому указанию отнёсся крайне халатно. Не истребовал от командиров полков выполнения этого указания, и полки фактически были противником застигнуты врасплох, в результате чего и были большие потери самолётов на аэродромах…»

А теперь смотрим «ГОДОВОЙ ОТЧЁТ О БОЕВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО ФРОНТА ЗА ПЕРИОД с 22.6.41 г. по 1.7.42 г.»:

«К началу войны военно-воздушные силы Прибалтийского особого военного округа насчитывали в своём составе исправных: истребителей — 529, бомбардировщиков 288, штурмовиков 60. Всего — 877…

Предположительно в начальный период войны перед Северо-западным фронтом действовало около 600 самолётов сухопутной авиации и 50–70 самолётов морской авиации. <…>

Не считаясь с тем, что 19.6А1 г. в связи с создавшейся неблагоприятной обстановкой частям был отдан приказ о переходе в боевую готовность и рассредоточении материальной части с базовых аэродромов на оперативные, о выходе штаба Прибалтийского особого военного округа на командный пункт (в документе — «выхода штабов ПрибВО на КП») в район Паневежис, командованию и авиационным частям конкретных указаний не давалось, а наоборот, в ночь с 20 на 21 и с 21 на 22.6А1 г. авиационным частям было приказано производить ночные тренировочные полёты. Вследствие этого (в документе — «чего») большинство бомбардировочных полков подверглись бомбардировочным налетам противника в момент послеполётного осмотра материальной части и дозаправки её горючим. Лётный состав был только что распущен на отдых после ночной работы…» (Ф. 221, оп. 142687/сс, д. 1, л. 3–17. СБД № 34, 1958 г.)

В итоге «22.6.41 г. фронт потерял до 100 самолётов» (см. ДОНЕСЕНИЕ КОМАНДУЮЩЕГО СЕВЕРО-ЗАПАДНЫМ ФРОНТОМ ОТ 22 ИЮНЯ 1941 г. НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ОБОРОНЫ СССР ОБ ОБСТАНОВКЕ НА 22 ЧАСА 22 ИЮНЯ 1941 г.» Ф. 221, оп. 24б7/сс, д. 39, л. 171–175. СБД № 34 1958 г.). А за три дня боёв — 921 самолёт, т.е. практически всю авиацию ПрибОВО (ЦАМО, ф. 35, оп. 107559, Д. 6, л. 8).

Что всё это значит? В общем, «ничего особенного» — 18–19 июня и в ПрибОВО пришёл приказ Москвы о приведении в боевую готовность частей, и в том числе и авиационных. И не по «дружескому совету» от «заместителя командующего ВВС по политработе» они должны были приводиться в боевую готовность с 19 июня, а по приказу командующего округом Ф.И. Кузнецова. А вот как раз командующий ВВС округа генерал Ионов, бывший прапорщик и лётчик Первой мировой, и устроил дурацкие ночные полеты в своих частях, приведя их в небоеспособное состояние к 22 июня. К моменту нападения Германии. При этом он не отменил боевую готовность, как Павлов или Копец в ЗапОВО. Он просто не довёл толком до командиров авиадивизий приказ Москвы и округа о приведении в б/г 19 июня, устроил ненужные в этих условиях учения на эти дни, и после них лётчики именно в ночь на 22 июня разъехались по домам… Вот за это его и расстреляли. Но в чём была «хитрость» у ионовых? В том, что в случае чего в Москву браво ответили бы — ВВС приведены в боевую готовность и проводятся занятия по повышению б/г. И никто не смог бы придраться — при проведении «учений» б/г действительно повышается…

А потом лётчиков отправили «отдыхать». В ночь перед нападением.

За что ещё расстреляли Ионова? Смотрим донесение особиста — заместителя начальника военной контрразведки НКО Сталину…

«№ 382 Донесение заместителя начальника 3-го Управления НКО СССР Ф.Я. Тутушкина И.В. Сталину о потерях ВВС Северо-западного фронта в первые дни войны

8 июля 1941 г.

Государственный Комитет Обороны товарищу Сталину

Вследствие неготовности частей ВВС ПрибОВО к военным действиям, нераспорядительности и бездеятельности некоторых командиров авиадивизий и полков, граничащих с преступными действиями, около 50% самолётов было уничтожено противником при налётах на аэродромы.

Вывод частей из-под удара авиации противника не был организован. Зенитные средства обороны аэродромов отсутствовали, а на тех аэродромах, где средства были, не было артснарядов.

Руководство боевыми действиями авиачастей со стороны командиров 7-й, 8-й и 57-й авиадивизий, а также штаба ВВС Фронта и Округа было поставлено крайне плохо, связь с авиачастями с начала военных действий почти отсутствовала.

Потери самолётов на земле только по 7-й и 8-й авиадивизиям составляют 303 самолёта.

Аналогичное положение по 6-й и 57-й авиадивизиям.

Такие потери нашей авиации объясняются тем, что в течение нескольких часов после нападения вражеской авиации командование округа запрещало вылетать и уничтожать противника. Части ВВС Округа вступили в бой поздно, когда значительная часть самолётов была уже уничтожена противником на земле.

Перебазировка на другие аэродромы проходила неорганизованно, каждый командир дивизии действовал самостоятельно, без указаний ВВС Округа, посадку совершали, кому где вздумается, в результате чего на некоторых аэродромах скапливалось по 150 машин.

Так, на аэродроме Пильзино противник, обнаружив такое скопление самолётов, налётом одного бомбардировщика 25 июня с. г. уничтожил 30 самолётов.

Маскировке аэродромов до сих пор не уделяется внимание. Приказ НКО по этому вопросу не выполняется (особенно по 57-й авиадивизии — командир дивизии полковник Катичев[2] и 7-й авиадивизии командир дивизии полковник Петров[3]), штабы ВВС Фронта и округа никаких мер не принимают.

В данное время авиачасти ВВС Северо-западного фронта являются неспособными к активным боевым действиям, так как в своём составе имеют единицы боевых машин: 7-я авиадивизия — 21 самолёт, 8-я авиадивизия — 20, 57-я авиадивизия — 12.

Экипажи, оставшиеся без материальной части, бездельничали и только сейчас направляются за матчастыо, которая поступает крайне медленно.

На складах Округа ощущается недостаток запасных частей к самолётам и авиамоторам (плоскости самолётов МиГ, винты ВИШ-22Е и ВИШ-2, свечи 3 МГА, патроны ВС и др. детали).

Заместитель начальника 3-го Управления НКО Союза ССР Тутушкин

ЦА ФСБ России

Как видите, в ПрибОВО, как и в ЗапОВО, был запрет на вылет истребителей навстречу врагу до утра 22 июня. И этот запрет шёл именно от командующего ВВС округа! А не от Сталина.

Однако исследователь ПрибОВО С. Булдыгин, готовя материал для своей книги «Приграничное сражение С-3Ф», «оспаривая» слова Тутушкина («в течение нескольких часов после нападения вражеской авиации командование округа запрещало вылетать и уничтожать противника. Части ВВС Округа вступили в бой поздно, когда значительная часть самолётов была уже уничтожена противником на земле»), пишет о действиях авиации ПрибОВО следующее:

«Но любопытно, что же было на самом деле.

Рассмотрим, что происходило на советской стороне. Сразу же после начала войны была объявлена боевая тревога. Почти одновременно с началом налётов германской авиацией командование ВВС фронта (автоматически после начала войны округ стал фронтом. — Авт.) отдало приказ действовать по планам прикрытия. Уже в 4.40 штабом 7 сад был получен приказ командующего ВВС ПрибОВО вскрыть “красные пакеты”. А ещё через три минуты в 4.53 штабы 9 и 46 СБАП получили соответствующий приказ из штаба дивизии: “Уничтожить группировку противника и авиацию на аэродромах в р-не Тильзит, Рагнит, Жилен. Вылет немедленно”.

Боевая тревога была объявлена в 9-м сбап ещё в 4 часа 20 минут. Лётный состав отдыхал в это время на аэродроме, так как в эту ночь отрабатывал на учениях манёвр “выход из-под удара”. Через десять минут бомбардировщики люфтваффе нанесли по аэродрому бомбовый удар. Бомбардировка длилась 15 минут, было уничтожено 7 СБ и повреждено 14, из них 5 были позже восстановлены. Уже в 4.50 25 самолётов 9-го сбап начали взлёт для выполнения боевого задания. Полк полетел в район немецкой железнодорожной станции Тильзит, но не по прямой линии, а через воздушное пространство над Сувалками.

46-й СБАП учения не проводил, и поэтому ему понадобилось больше времени для подготовки к выполнению боевого задания. В ходе бомбардировки аэродрома немцами полк потерял 10 самолётов. Первая девятка стартовала в 5–40, всего было поднято 27 самолётов, одна девятка самолётов по приказу штаба ВВС вернулась обратно. Возвращение состоялось потому, что командование ВВС фронта получило директиву о запрете перелетать границу В 6.15 из штаба ВВС Северо-западного фронта в штаб 7-й сад пришёл приказ на прекращение боевого вылета: “Границу не перелетать, уничтожать самолёты противника в своём районе. Вылетевшие самолёты по радио посадить на свои аэродромы”.

В вылетевшие группы бомбардировщиков немедленно было отправлено соответствующее распоряжение. Однако было поздно. “Оказывается, комэск Кривцов получил радиограмму о прекращении боевого вылета и возвращении на свой аэродром буквально на боевом курсе, ведущий даже закрыл створки бомбоотсека своего СБ, но буквально через несколько секунд открыл их снова и начал сбрасывать бомбы на цель. Таким образом, капитан Кривцов не только волей провидения, но и благодаря своим человеческим качествам стал первым пилотом ВВС КА, отбомбившимся по Германии в Великой Отечественной войне”. Тем не менее этот приказ внёс дезорганизацию в боевые действия остальных авиационных дивизий фронта».

Но в чём нашёл Булдыгин «противоречие» у замначальника контрразведки РККА Тутушкина с тем, как «было на самом деле»? В том, что Ионов намудрил так, что не дай бог? В отчёте по ВВС С-3 Ф от 1942 года указано, что приказ о приведении в повышенную б/г был 19 июня, но Ионов о нём не сообщил командирам авиачастей. Тутушкин указывает, что несколько часов «после нападения вражеской авиации командование округа запрещало вылетать и уничтожать противника». И говорится здесь, скорее, о действиях истребителей, которые и должны уничтожать противника — вражескую авиацию, а также прикрывать свои бомбардировщики. Но при этом Ионов поднял в воздух бомбардировщики! Без прикрытия!

К сожалению, Булдыгин не указал источники приказов штаба ВВС С-3 Ф. Но, думаю, они правдивые — приказы на возвращение и посадку бомбардировщиков на своих аэродромах вместо того, чтобы бомбить вторгшегося врага (это ведь точно никто из Москвы не запрещал!) — и вполне убедительные. Что могло заставить Ионова в 6.15 дать приказ, запрещающий пересечение границы? Скорее всего, приказ из Москвы. Тот же Болдин и описывает, что примерно сразу после 4.00 пришёл приказ из Москвы на вскрытие «красных пакетов» и на ввод в действие планов прикрытия. И там было также ограничение — «никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». И также Тимошенко по телефону давал Болдину (заместителю командующего ЗапОВО) указания со ссылкой на Сталина о запрете на ведение артиллерийского огня. Так, может, Ионов и воспользовался этими указаниями и стал заворачивать бомбардировщики?

Но особенно интересно, как Ионов посылает бомбардировщики бомбить немецкую станцию Тильзит. Не по прямой, а через польские Сувалки.

Сувалки — это тот аэродром, к которому на разведку летал Долгушин 21 июня и где он насчитал под 200 самолётов, в том числе и истребителей! Т.е. Ионов (или уже командир дивизии?) отправил бомбардировщики в пасть к немцам, да ещё наверняка без прикрытия через район, где полно немецких самолетов?! Ведь истребители-то не взлетали по приказу Ионова! Сначала за 15 минут потеряли половину самолётов, которые спали и не были рассредоточены, а потом оставшиеся отправили через мощный немецкий аэродром без прикрытия…

Но самое интересное, что в «Директиве № 1» по ПрибОВО Кузнецовы выкинули положение об авиации вообще.

А теперь обратите внимание на такое обвинение замначальника контрразведки РККА: «Перебазировка на другие аэродромы проходила неорганизованно, каждый командир дивизии действовал самостоятельно, без указаний ВВС Округа, посадку совершали, кому где вздумается, в результате чего на некоторых аэродромах скапливалось по 150 машин».

Точно такая же «неорганизованность» и «самостоятельность» в перебазировании утром 22 июня творилась и в том же ЗапОВО, когда полки перегоняли кому как вздумается. Перемешивая и раздрабливая полки и внося дезорганизованность в управление ими. А всё потому, что запасных подготовленных площадок просто не хватало или вообще не было в округах.

Но вернёмся к запрету на противодействие немецкой авиации. Этот запрет — открывать огонь по самолетам — был в ЗапОВО и в зенитных частях. Согласно рапорту начальника контрразведки (3-го отдела) 10-й армии полкового комиссара Лося от 13 июля, «в 3 часа 58 минут над Белостоком появились первые самолёты противника и вслед за этим начали бомбить белостокский аэродром, батальон связи армии, узел связи, железную дорогу и ряд других объектов. Одновременно бомбардировке подверглись почти все города и местечки, где располагались штабы соединений 10-й армии.

4-я бригада ПВО, прикрывающая Белосток, примерно до 8 часов утра бездействовала и ни одного выстрела по противнику не произвела. При расследовании выяснилось, что 4-я бригада ПВО имела специальное приказание от помощника командующего ЗапОВО по ПВО до особого распоряжения по самолётам противника не стрелять и это приказание было отменено у лее командующим 10-й армией». (РГВА, оп. 39, Д 99, л. 331. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня — 9 июля 1941 г.). М. Мельтюхов.)

Было это «перестраховкой» или «вредительством» командующего ПВО ЗапОВО в данном случае — надо разбираться. И разбираться с ПВО надо основательно.

В своей книге «Июнь 1941. Разгром Западного фронта» Д. Егоров показал следующее:

«Но вот что самое страшное: при первых налётах машины люфтваффе преспокойно “работали” с малых высот, не совершая противозенитных манёвров. Они заходили на цели, как на учебных полигонах, совершенно не боясь противодействия. Зенитная артиллерия Западной зоны ПВО молчала, не поддаваясь на “провокационные действия”. Генерал-лейтенант артиллерии И.С. Стрельбицкий (в 1941 г. — полковник, командир 8-й противотанковой бригады) вспоминал, что утром 22 июня его разбудил рёв авиационных двигателей: бомбили станцию и аэродром…

И.С. Стрельбицкий позвонил в штаб 229-го ОЗАД РГК. Командир дивизиона ответил, что сам ничего не понимает, что в присланном ему накануне пакете содержится категорический приказ: “На провокацию не поддаваться, огонь по самолётам не открывать”. Как старший начальник в лидском гарнизоне, полковник Стрельбицкий приказал открыть огонь, но получил отказ. Бомбёжка продолжалась, и он выехал на своей “эмке” на позицию дивизиона.

“У вокзала вижу два разгромлённых пассажирских поезда, слышу стоны, крики о помощи. Возле разбитых вагонов — убитые, раненые. Пробежал, истошно крича, мальчонка в окровавленной рубашке”. Придя на огневые точки зенитчиков с револьвером в руке, противотанкист вновь приказал открыть огонь, и тогда командир дивизиона подчинился. В небе над Лидой вспухли клубки дыма от разрывов бризантных снарядов, почти сразу же на землю рухнули четыре вражеские машины. Трое взятых в плен лётчиков, не сговариваясь, подтвердили, что им было заранее известно о том запрете на открытие огня по немецким самолётам, что разослало в части ПВО советское командование».

Егоров ошибочно предположил, что запрет зенитчикам на открытие огня был именно в ночь на 22 июня, некой отдельной директивой НКО, пошедшей в округа, видимо, параллельно Директиве № 1:

«Существование специального запрета на открытие зенитного артогня вполне возможно. А.И. Микоян вспоминал о последних часах накануне войны: “Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность. Но при этом было дано указание, что, когда немецкие самолёты будут пролетать над нашей территорией, по ним не стрелять, чтобы не спровоцировать нападение”. Поскольку войска ПВО де-факто входили в состав военных округов, но де-юре подчинялись Главному Управлению ПВО страны, логично предположить, что для них могла быть издана отдельная директива, в которой и содержалось требование не открывать огонь по германским самолётам.

Адмирал Н.Г. Кузнецов вспоминал, что на столе у Г.К. Жукова лежало несколько уже заполненных бланков. Возможно, там была и директива для войск противовоздушной обороны. Раз уж настали времена, когда появилась возможность ознакомиться даже с “той самой” Директивой № 1, следует ожидать, что будет обнаружена и она. Немцы могли узнать об этом документе из разных источников. Утечка информации могла быть следствием работы агентуры в управлении одной из зон ПВО (Северной, Северо-западной, Западной, Киевской или Южной), либо о запрете стало известно при её работе непосредственно в войсках.

Аналогично повели себя при первом воздушном ударе зенитчики 518-го зенитно-артиллерийского полка в Барановичах. Как вспоминал Н.Е. Анистратенко, в ночь на 22-е он был наблюдающим за воздухом на своей батарее. Увидев приближающиеся самолёты противника, он поднял тревогу, за что был командиром дивизиона капитаном Сафиулиным снят с поста и посажен под арест как паникёр. Когда после налёта в дивизионе не осталось ни одного целого тягача, комдив уехал в штаб полка. Анистратенко был “амнистирован” и стал свидетелем перепалки между взводным из 1-й батареи и политруком — последний упирал на “провокацию”, первый был уверен в том, что действительно началась война. Лишь после того, как с аэродрома пришёл обгоревший человек, заявивший, что все самолёты побиты, [и] по радио выступил Молотов (это было уже после полудня), и показавший в развернутом виде свой партийный билет, артиллерия открыла огонь. Вскоре в километре от огневых [позиций] сел на вынужденную [посадку] первый подбитый бомбардировщик».

Во-первых, Микоян ещё тот… «свидетель» в описании тех событий, но, похоже, Егоров не совсем верно интерпретировал слова Микояна. Хотя некий «запрет» на огонь по самолётам вроде как был, и в «Директиве № 1» по ПрибОВО такое указание есть: «В случае провокационных действий немцев огня не открывать. При полётах над нашей территорией немецких самолётов не показываться и до тех пор, пока самолёты противника не начнут боевых действий, огня не открывать»]

Но, как видите, ничего о запрете стрелять по немецким самолётам, несмотря ни на что, — нет! Есть указание не стрелять до тех пор, пока те сами «не начнут боевых действий»! А это несколько другое.

Во-вторых, если и был для ПВО какой-то запрет на ведение огня по атакующим немецким самолётам, то он мог быть не в ночь на 22 июня, а несколько раньше. Например, днём или вечером 21 июня. Ведь немцы никак не могли бы перехватить идущие в округа после полуночи 22 июня шифровки ГШ, расшифровать их и сообщить их суть своим лётчикам до того как они усядутся к 2.00–3.00 в свои самолёты. Павлов расшифрованный текст «Директивы № 1» получил на руки, дай бог, к 1.30–1.45. Однако те немецкие лётчики и заявили, что им приказ по ПВО Западного округа был известен именно «заранее».

В-третьих, Стрельбицкий ранним утром 22 июня позвонил в штаб 229-го ОЗАД РГК, и ему командир зенитного дивизиона доложил, что пакет с запретом на открытие огня он получил «накануне». Т.е. до 3.30–4.00 войска не могли получить никаких отдельных приказов для той же ПВО, да ещё пакетом — «Директиву № 1» Павловы не успели вовремя отдать в войска, а приказ для ПВО успели, да ещё и запечатанным пакетом? А немцы получили «копию» приказа для ПВО в те же минуты, когда и Павловы из «Москвы», или когда Павловы передавали её в ПВО?

В-четвертых, отдельной директивы для ПВО из Москвы в ночь на 22 июня или ранее с запретом на открытие огня быть не могло в принципе, ибо ПВО округов подчинялось именно Павловым на местах! И вот с этим и стоит подробнее разобраться.

4 декабря 1938 года постановлением Главного Военного Совета РККА № 10200/сс службы ВНОС были подчинены начальнику Управления ПВО РККА, а в военных округах — помощникам командующих войсками по ПВО. 7 октября 1940 года вышло постановление СНК СССР «О противовоздушной обороне СССР», которое внесло изменения в руководство местной противовоздушной обороной. За Наркоматом обороны СССР оставались функции руководства и организации службы воздушного наблюдения, авиазенитной обороны территории и пунктов ПВО, борьба с воздушным противником. Т.е. ПВО ещё вроде как наркомату подчинено.

Но «25 января 1941 года вышло постановление СНК СССР № 198–97/сс “Об организации противовоздушной обороны”, на основании которого нарком обороны издал 14 февраля 1941 г. приказ № 0015 о создании в частности на территории ЗапОВО Западной зоны ПВО в составе Смоленского, Минского, Белостокского, Барановичского и Гомельского районов ПВО» (РГАСПИ Ф. 17. Оп. 162. Д. 32. Л, 20–24; ГАРФ.Ф. р-544б. Оп. Зас. Д. 3. Л. 22–30; РГВА.Ф. 4. Оп. 156. Д. 2. Л. 10–11 об. — «Накануне. Западный особый военный округ (конец 1939 г. — 1941 г.). Документы и материалы. Минск, 2007 г.)

Этот приказ НКО № 0015 «О разделении территории страны СССР на зоны, районы и пункты ПВО» определил сформировать в приграничных и некоторых внутренних военных округах зоны ПВО (всего 13, по округам), в т.ч. в составе частей и подразделений ВНОС. К началу Великой Отечественной войны (на 21 июня 1941 года) противовоздушная оборона страны в составе 13 зон ПВО также включала в себя 6 полков, 35 отдельных батальонов и 5 отдельных рот ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи).

Т.е. расположенные в округах зоны ПВО округам и подчинялись! При этом они вроде как подчинялись и Москве, но в принципе округ мог давать сам приказы для ПВО.

Командующим Западной Зоны ПВО, помощником командующего ЗапОВО по ПВО был назначен генерал-майор артиллерии С.С. Сазонов. Однако 7 июля 1941 г. командующим Западной зоной ПВО (он же заместитель командующего войсками ЗапОВО по ПВО) был назначен П.Е. Хорошилов (генерал-майор в 1943 г.). Хорошилов с мая 1941 г. был командующим Гомельским бригадным районом ПВО. Руководил формированием частей района ПВО, организацией обороны ж/д узлов Гомель, Жлобин, Калинковичи, мостов через Днепр, Березину, Припять, Сож и др. важных объектов в границах района.

Полковник Хорошилов сменил генерала Сазонова. Того самого «помощника командующего ЗапОВО по ПВО» от которого зенитчики и получали те приказы с запретом вести огонь по немецким самолётам. Который, видимо, в эти дни был отстранён при расследовании по «Делу Павлова». Однако Сазонов в 1943 году стал командующим артиллерией Восточного фронта ПВО, прикрывавшего объекты Северного и Южного Урала, Средней и Нижней Волги, Кавказа и Закавказья. В 1944 году он стал командиром 66-й зенитной артдивизии. Судя по тому, что Сазонов не был репрессирован, то, похоже, командование ПВО ЗапОВО действовало именно по приказам Павлова, и вот тут можно и вспомнить, что генерал Павлов, отдавая в 2.25 22 июня Директиву № 1 по округу, выкинул в ней положение о приведении системы ПВО в боевую готовность. А в ПрибОВО это вытворял командующий ВВС округа Ионов…

Исследователь ЗапОВО Д. Егоров уверен, что ПВО РККА целиком и полностью подчинялось Москве, и, мол, если кто и виноват в том, что был запрет вести огонь по немецким самолётам то это не Павловы, а, например… Н.Н. Воронов, возглавивший с 14 июня 1941 года Главное управление ПВО РККА.

Но это не так.

В 1940 году Управление ПВО Красной Армии преобразуется в Главное управление ПВО, и с 14 июня 1941 года Главное управление ПВО действительно возглавил генерал-полковник Н.Н. Воронов, сменив арестованного по «Делу героев» генерала Штерна, командующего ПВО с марта 1941 года. Войсковая зенитная артиллерия и истребительная авиация, выделенная для ПВО важных центров страны, в состав зон ПВО не входила: ПВО было как «местного подчинения», так и «московского», таким образом ПВО округов подчинялось больше Павловым на местах, чем Москве. И согласно «журналам посещения Сталина», с момента назначение на ПВО 14 июня и до 22 июня Воронов ни разу у Сталина не был, соответственно, никаких отдельных указаний для ПВО Сталин Воронову не отдавал (если только наркому обороны), и говорить о том, что из Москвы шла команда для ПВО округов-зон отменить готовность № 2, оснований нет.

«В межвоенный период чёткого разделения ПВО страны и войсковой противовоздушной обороны не было, она организационно входила в состав ПВО страны. При этом истребительная авиация, выделенная для целей ПВО, подчинялась командующему ВВС военного округа. Зенитная артиллерия войсковых соединений подчинялась непосредственно командирам соединений. (А значит — округу. — Авт.) Данные проблемы отрицательно сказались и на состоянии системы противовоздушной обороны войск.

Руководство противовоздушной обороной возлагалось: в центре — на начальника Главного управления ПВО территории СССР, подчинённого наркому обороны; в округах — на помощника командующего войсками округа по ПВО территории округа (он же командующий соответствующей зоной ПВО), подчинённого во всех отношениях командующему войсками округа: в районах — на командира бригады ПВО (он лее командующий бригадным районом ПВО); в пунктах на командира части или соединения ПВО, обороняющего данный пункт» (Курашов В.И. Развитие войсковой противовоздушной обороны РККА в межвоенный период (1921–1941 гг.). Институт военной истории МО Р.Ф. На правах рукописи. 07.00.02 — отечественная история. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук — http://www.ceninauku.ru/info/page_14l67.htm). Получается, на местах командующий округом мог приказать помощнику командующего войсками округа по ПВО территории округа всё что угодно! И 21 июня Павлов не только отменил повышенную боевую готовность для авиации ЗапОВО, но он ещё и дал через своего «помощника по ПВО Сазонова 20–21 июня приказ о запрете открывать огонь по самолётам Германии! Стоит задуматься: с какой целью Тимошенко разделил ПВО РККА на окружное и московское подчинение? Кстати, в апреле часть авиации, прикрывающей в округах (зонах ПВО) важные объекты, переподчинил помощнику комокруга по ПВО уже начальник ПВО РККА генерал Птухин, который после этого по его просьбе был назначен командующим ВВС КОВО. (Источник: Бортаковский Т. Расстрелянные Герои Советского Союза. М., 2012 г., с. 71.)

«В начале Великой Отечественной войны 1941–1945 соединения и части Войск ПВО страны были выведены из подчинения командующих войсками военных округов и флотов (за исключением Ленинграда) и подчинены командующему Войсками ПВО территории страны, должность которого введена в ноябре 1941 (первый командующий генерал-майор М.С. Громадин)» (Лит.: КПСС о Вооружённых Силах Советского Союза. Сб. документов 1917–1958. — М., 1958; Войска противовоздушной обороны страны. — М., 1968; 50 лет Вооружённых Сил СССР. — М., 1968; История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945, тт. 1–6. — М., 1963–1965; ВД Сози-нов — http://www.ussr-encyclopedia.ru/?aid=14322).

В этой связи вспомним приказ по ПрибОВО о приведении ПВО округа («зоны») в повышенную боеготовность от 18 июня, на который отреагировал ГШ в лице Жукова. 21 июня, не отменяя приказ по округу на приведение ПВО в повышенную боевую готовность к 19 июня, Жуков потребовал отменить затемнение: «Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении в действие положения № 2 — это значит провести по Прибалтике затемнение, чем и нанести ущерб промышленности. Такие действия могут проводиться только по решению правительства. Сейчас Ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность.

Требую немедленно отменить незаконно отданное распоряжение и дать объяснение для доклада наркому. Начальник генерального штаба Красной Армии генерал армии ЖУКОВ» (ЦАМО, ф. 251, оп. 1554, д. 4, л. 437. ВИЖ № 5, 1989 г., с. 29).

Т.е. Жуков прямо напомнил округу, что решение о затемнении городов — это прерогатива Правительства СССР, а не округа. Однако это не касалось самого факта отдачи округом приказа по ПВО о повышении б/г. Тут округ поступил вполне в своих правах, и приведение ПВО в повышенную боевую готовность Жуков не отменил. Тем более что телеграмма Жукова не запрещала вводить затемнения в воинских частях. И 21 июня в ПрибОВО появился такой приказ:

«РАСПОРЯЖЕНИЕ ШТАБА ПРИБАЛТИЙСКОГО ОСОБОГО ВОЕННОГО ОКРУГА КОМАНДУЮЩИМ ВОЙСКАМИ 8, 11 И27-ПАРМИЙ

21 нюня 1941 г. 14 ч. 30мин.

Начиная с сегодняшней ночи до особого распоряжения ввести светомаскировку в гарнизонах и местах расположения войск. Обеспечить автотранспорт светомаскировочной аппаратурой. Организовать тщательный контроль за качеством светомаскировки. Обратить особое внимание на состояние маскировки войск и технику ведения воздушного наблюдения.

Помощник командующего войсками С[еверо]-[Западного] ф[ронта] ПО ПВО полковник КАРЛИН

ЦАМО, ф. 344, on. 5564, д. 1, л. 62. Подлинник» (ВИЖ№ 5, 1989 г., с 49).


Переходим к КОВО…

В спецсообщении 3-го Управления Наркомата обороны (управления военной контрразведки, которая до 1 июля подчинялась не НКВД — Берии, как думают многие, а самим военным, которые не боялись своих особистов) № 36137 от 1 июля 1941 года указывалось по КОВО: «.Несмотря на сигналы о реальной возможности нападения противника, отдельные командиры частей Юго-западного фронта не сумели быстро отразить нападение противника. В гор. Черновицах 21 июня с. г. лётный состав был отпущен в город, вследствие чего истребительные самолёты не были подняты для отражения нападения противника. Командир 87-го ИАП 16-й авиадивизии.майор Слыгин и его заместитель по политчасти батальонный комиссар Чёрный в ночь под 22 июня вместе с другими командирами пьянствовали в ресторане города Бучач. После получения телеграммы из штаба 16-й авиадивизии о боевой тревоге командование полка, будучи в пьяном состоянии, не сумело быстро привести в порядок полк”. Подобного рода тревожные донесения и стали, видимо, толчком к решению об аресте и расстреле ряда генералов ВВС…» (Приводится по: Булатов В. Кто вы, полковник Новобранец? — Красная звезда, 20 мая 2009 года).

Пример того, как командиры истребительных авиаполков РККА устраивали попойки в ресторанах в выходные, не так интересен. Важно другое: если в округа уже пришли директивы о повышении боевой готовности, командование округом было извещено Москвой о близости войны и нападении в ближайшие выходные, то с какой радости лётчики отправляются в кабаки? Получается, что, скорее всего, до них просто не довели их командиры суть приходящих в округа сообщений и приказов из наркомата и Генштаба. Авиация, конечно, «известна» своей «недисциплинированностью» (там, где начинается авиация — кончается дисциплина, и где кончается дисциплина — начинается авиация). Но не пойдёт никакой командир части в кабак, если он будет оповещён командованием о том, что в ближайшие выходные возможна война и все части округа пришли в движение ещё неделю назад в связи с ожидавшимся нападением. Тем более если авиаторам дадут приказ о приведении в повышенную боеготовность 19–20 июня!

Выходит, в КОВО уже Птухин не довёл до своих подчинённых приказов о приведении в боевую готовность после 19 июня?! Хотя, похоже, прямых запретов на открытие огня в КОВО зенитчикам и истребителям ПВО кирпоносы-птухины вроде не давали…

А ведь лётчик Архипенко из КОВО сообщает, что подготовка лётчиков перед войной была достаточно высокой: «Многие из тех, с кем я летал, прослужили по 10–12 лет… Вообще полк был очень сильный — ночью взлетали звеньями [а в других полках] многие и днём боялись звеньями взлетать!»

В книге Т. Бортаковского «Расстрелянные герои Советского Союза» (книге достаточно антисоветской и антисталинской) рассказывается о судьбе командующего ВВС КОВО генерала Птухина. В ней Бортаковский привёл слова из книги Скрипко:

«Война застала авиаполки округа в приграничной аэродромной зоне, куда их вывели в ходе оперативного учения, проводимого генералом К.С. Птухиным. Однако части не были приведены в состояние боевой готовности» (с. 74).

Если это верно, то выходит, Птухин в КОВО, как и Ионов в ПрибОВО, организовал перед 21 июня некие «учения» вместо повышения боевой готовности с 19 июня, а когда в КОВО пришла «Директива № 1», то Птухин (по милости Кирпоноса) в колонне штабных машин ещё только подъезжал к Тернополю, к полевому КП округа. Т.е. управления авиадивизиями Птухин в ночь на 22 июня не осуществлял. А ведь Кирпоносу 18 июня был установлен чёткий срок — к 22 июня штаб округа должен быть в Тернополе. Что означает: к 24.00 21 июня и штаб КОВО и, соответственно, тот же Птухин должны были уже находиться в полевом управлении.

Прямой вины Птухина в том, что он в ночь на 22 июня не мог командовать своими авиадивизиями и поднять их по тревоге по «Директиве № 1», вроде как нет. Однако приказ НКО и ГШ о повышении боевой готовности был всё же ещё 19 июня. И вот тут Птухин его и не выполнил. Он, оказывается, организовал какие-то мифические «оперативные учения», загнав полки к границе.

Однако маршал Скрипко, служивший в те дни в Белоруссии, так написал о действиях Птухина на Украине:

«Выполняя приказ наркома обороны от 19 июня 1941 года о рассредоточении самолётов и их маскировке, части ВВС округа ограничились тем, что поэскадрильно расставили машины на границах стационарных и лагерных аэродромов. Как мне рассказывали командиры частей, командующий ВВС округа генерал Е.С. Птухин лично совершил облёт оперативных аэродромов, проверяя юс маскировку и боевую готовность…» (Скрипко К.С. Указ. соч., с. 117).

Сам же Птухин уже на следствии и суде, отказавшись признавать участие в военном заговоре, признал, «что преступно руководил вверенными ему войсками». Но пока всё ещё неизвестно, получали ли сами ионовы-птухины приказ о повышении б/г 19 июня или нет. Увы, следственные дела на этих генералов не опубликованы, а директивы предвоенных дней до конца не опубликованы. Вполне может быть, что этих молодых лётчиков-генералов просто подставляли…

(Примечание. Т. Бортаковский, рассказывая о судьбах расстрелянных в те дни Героев Советского Союза, говоря о 34-летнем генерале ВВС И. Проскурове, написал: «19 июня 1941 года генерал-лейтенант Проскуров был назначен командующим Военно-воздушными силами 7-й армии, дислоцированной в Карелии. Прежде чем отправиться к новому месту назначения, Иван Иосифович решил выяснить обстановку и имеющуюся информацию о предстоящем месте службы. Накануне выходных Проскуров заехал в Разведуправление. Переговорил с начальником 6-го отдела полковником И.А. Большаковым, курировавшим германское направление. Полученная информация о сосредоточении немецких и финских войск у наших границ сильно его встревожила. Проскуров передал приказ начальнику штаба ВВС в г. Петрозаводск о немедленной переброске самолётов с основных аэродромов на запасные. Это его своевременное распоряжение помогло сохранить от уничтожения авиацию 7-й армии. В первый день войны немецкая и финская авиация произвела бомбардировку известных им основных аэродромов…»

Стоит рассмотреть, что это за 7-я армия и какие в ней были «ВВС».

Первоначально 7-я отдельная армия была создана 14 сентября 1939 года на базе управления (штаба) Калининского военного округа в ЛенВО. Участвовала в финской войне и по её окончании приказом НКО СССР № 0013 от 25 марта 1940 года была расформирована. Повторно 7-я армия была сформирована пр. НКО № 0050 от 18 сентября 1940 года на базе 56-го стрелкового корпуса с дислокацией в Петрозаводске. Перед началом Beликой Отечественной войны армия занимала оборону вдоль государственной границы СССР севернее Ладожского озера. 24 июня 1941 года армия была включена в состав Северного фронта. На 19 июня в своём составе имела одну смешанную авиадивизию — 55-ю, что начала формироваться с 25.02.1941 в ЛенВО. В составе действующей армии — с 22.06.1941 по 07.03.1942 года. На 22.06.1941 штаб дивизии находился в Петрозаводске. Формирование дивизии не было завершено, и в её состав входил только один, 72-й сбап, в составе которого было всего 34 исправных самолёта С.Б. 27 июня 1941 года дивизия была пополнена истребителями — в её состав вошёл 155-й иап, имевший 33 самолёта И-16. Как видите, «ВВС армии» — слишком громко сказано. Фактически Проскурова 19 июня назначили командиром этой неполноценной сад.

Проскуров 19 июня по личной инициативе позвонил из Москвы в Петрозаводск и дал команду привести «авиачасти» 7-й армии в боевую готовность (ох уж эта «личная инициатива», и именно 19 июня!) и рассредоточить имеющиеся 34 бомбардировщика С.Б. Однако сам генерал при этом не отбыл в Петрозаводск, а остался на выходные в Москве — возможно, он был в это время в отпуске и должен был прибыть на место позже.

22 июня Проскуров уехал в Петрозаводск, а 27 июня арестован и доставлен обратно в Москву. Обвинялся за всю ту же аварийность в ВВС перед войной — в сентябре 1940 года Проскуров был назначен командующим ВВС Дальневосточного фронта, а в октябре 40-го — помощником начальника Главного управления ВВС РККА по дальнебомбардировочной авиации. 12 апреля 1941 г. снят и с этой должности и находился в распоряжении наркома до 19 июня 1941 года. Получается, по факту Проскуров никак не мог отвечать за аварийность, начавшуюся после его снятия с должности.

Но что ещё интересного в истории Проскурова. 14 апреля 1939 г. он был назначен заместителем наркома обороны СССР и начальником Разведуправления РККА и входил в состав Главного военного совета. В июне 1940 г., с введением в РККА генеральских званий, Проскурову было присвоено звание генерал-лейтенанта авиации. Снят с занимаемых должностей в июле 1940 г. Так вот: снят он был не без «помощи» наркома Тимошенко, с которым они столкнулись ещё в финской кампании. Также Проскуров как молодой генерал и начальник РУ пошёл на некий конфликт с мерецковыми, когда проводился разбор финской кампании. Проскурова попытались обвинить в том, что он своевременно не дал Генштабу свежие разведданные по финским укреплениям и армии. Однако это была, мягко говоря, неправда со стороны более «взрослых» генералов ГШ.

Вот такие вот «странные» судьбы некоторых расстрелянных генералов…)

А вот что привёл на сайте военного историка В. Голицына 28.02.2012 года исследователь немецких трофейных архивов (ЦАМО, ф. 500) некто «А. Волков» (http://russiainwar.forum24.ru/Pl-6–0-00000095–000–200–0#043.001):

«Из опросника пленённого немцами ком. 5 армией г-м танк, войск Потапова М.И. “…Командование летом 41 года воевать не собиралось. Вечером в воскресенье 21.6, например, все самолёты находились в ангарах, лётчики имели до понедельника выходной. В ночь на понедельник позвонил генерал-полковник Кирпонос. Это было в середине ночи. Он сказал: «Тревожные сообщения с границы. Но ничего точно не известно. Будьте готовы». Второй звонок был в 3 утра: «Севастополь бомбят. Это означает началась война»…”»

С учётом ошибки в днях недели, допущенной Потаповым, получается вполне благостная картина… Но Кирпонос действительно после полуночи, как и Павлов, обзванивал командующих. Возможно, и, скорее всего, не только потому, что в Тернополе уже начали получать «Директиву № 1», но и потому, что Тимошенко позвонил и ему около 1 часа ночи 22 июня, а Жуков ещё… в полночь.

Но смотрите, что происходило с ПВО в КОВО после 19 июня. Данные документы интересно будет рассмотреть уже в свете вышесказанного:

«ПРИКАЗ КОМАНДУЮЩЕГО ВОЙСКАМИ 6-й АРМИИ КОМАНДИРАМ 4-го МЕХАНИЗИРОВАННОГО КОРПУСА, 8-й ТАНКОВОЙ ДИВИЗИИ И 81-й МОТОСТРЕЛКОВОЙ ДИВИЗИИ

20 июня 1941 г.

Зенитные дивизионы срочно отозвать из Львовского лагсбора к своим соединениям.

По прибытии поставить задачу — прикрыть с воздуха расположение дивизий.

Каждой зенитной батарее иметь на ОП 0,25 бк, окончательно снаряженных.

Огонь открывать по иностранным самолётам только с разрешения, полученного от начальника штаба армии.

Для проведения боевых стрельб на Львовском артполигоне зенитная артиллерия отправляется побатарейно по плану начальника Львовского артлагсбора.

Исполнение донести.

Командующий 6-й армией генерал-лейтенант МУЗЫЧЕНКО

ЦАМО, ф. 334, on. 5307, д. 22, л. 197. Подлинник» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 45).

Надеюсь, ни у кого не появилось желания считать данный приказ по 6-й армии некой «личной инициативой» Музыченко?

После этого из штаба 6-й армии в Киев ушёл в ночь на 21 июня запрос:

«ТЕЛЕГРАММА ШТАБА 6-й АРМИИ КИЕВСКОГО ОСОБОГО ВОЕННОГО ОКРУГА НАЧАЛЬНИКУ ШТАБА ОКРУГА

21 июня 1941 года 01 ч 35 мин

Командующий армией просит дать указания: следует ли проводить учения штабов 4 мк и 6 ск, намеченные [в] районе Розвадув, Роздул, реки Днестр, куда придётся выводить все средства связи и штабы.

Прошу ответ ускорить[4].

Начальник штаба 16-й армии комбриг ИВАНОВ

ЦАМО, ф. 229, on. 161, д. 26, л. 64. Подлинник.

Начальник штаба Юго-западного фронта генерал-лейтенант ПУРКАЕВ» (ВИЖ № 5, 1989 г., с. 45).


Историк В. Рунов приводит по 12-й армии КОВО такое:

«19 июня командующий 12-й армией обратился в штаб Киевского Особого военного округа с вопросом о том, когда можно открывать огонь по германским самолётам, вторгающимся в воздушное пространство СССР».

На что «командующий приказал ответить, что огонь можно открывать только в случаях:

а) если будет дано особое распоряжение Военного совета округа;

б) при объявлении мобилизации;

в) при введении в действие плана прикрытия, если при этом не будет особого запрещения».

То есть, получив приказ о повышении б/г приграничных частей и в том числе и ПВО этих армий, командующие стали уточнять, в каких случаях и когда можно будет сбивать немецкие самолёты. На что округ и дал разъяснение: до получения особого приказа ВС округа, объявлении мобилизации или приказа о вводе П.П. Как мы знаем, приказ о приведении в полную боевую готовность всех частей запокругов и ПВО (о боевой тревоге) пришёл в ночь на 22 июня Директивой № 1. Но там вроде пока не разрешалось открывать огонь по нападающим…

Подробнее о том, почему в этой директиве не было таких указаний и когда поступил приказ Москвы на ввод ПП, поговорим в последней главе. Здесь же скажем, что, например, в 6-й армии имелся свой план прикрытия госграницы, в котором было указано:

«План вводится в действие:

а) с получением телеграммы о мобилизации;

б) в случае необходимости ввести его в действие до объявления мобилизации, по получении условной шифртелеграммы за подписью Военно-го Совета КОВО следующего содержания: “Приступите к выполнению КВО 41”…» (Приводится по: Рунов В. Удар по Украине. — М., 2011 г., с. 315.)

И подобный приказ КОВО утра 22 июня на ввод ПП выше уже рассматривали:

«22 июня 1941 г.

С рассвета 22 июня немцы начали наступление. Бой идёт на границе.

Приступить к выполнению плана прикрытия 1941 года…

ЦАМО, ф. 22% О.П. 164, д. 50, ж 3. Подлинник» (ВИЖ №6, 1989 г., с. 31).

Мобилизация же была объявлена только с 23 июня.

В этой связи возникает интересный вопрос: а как было дело с приведением в боевую готовность перед 22 июня авиачастей центрального подчинения? Ведь в любом случае все части оповещаются по каналам связи округов. И здесь можно посмотреть воспоминания маршала авиации Голованова, который также описывает «странное» (!) поведение командующего округом Павлова и сообщает, что его Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк центрального подчинения до 21 июня приказами из Минска в боевую готовность не приводился, и даже после начала войны он так и не получил приказа даже на вскрытие пакета в связи с началом войны. Про него «забыли» до 23 июня… Полк дальнебомбардировочной авиации, которым в июне 41-го командовал Голованов, был центрального подчинения. А теперь вспомним, как Павлов пытался и его себе подчинить.

Кстати, этот полк был создан по личной инициативе самого Голованова (при неком противодействии тогдашнего руководителя ВВС Рычагова), который выходил на Сталина с предложением создать именно такой спецполк дальней авиации с лётчиками, имеющими навыки слепых и ночных полётов… по совету также впоследствии расстрелянного генерала ВВС Я.В. Смушкевича (Голованов А.Е. Дальняя бомбардировочная. — М., 2004 г., с. 22–30).

И напоследок посмотрим, что писали ветераны о действиях авиации Одесского ВО в ту ночь.


Вершинин К.А. Четвертая воздушная. — М.: Воениздат, 1975 г. Глава четвертая «На Южном фронте» (с. 77–79. Книга есть в Интернете):

«В канун вероломного нападения фашистской Германии на Советской Союз в Одесском военном округе проходили авиационные учения. Командующий ВВС генерал-майор авиации М.Г. Мичугин, его заместитель по политчасти бригадный комиссар А.С. Горбунов и штаб во главе с генерал-майором авиации A3. Устиновым находились в Тирасполе. Большинство полков перебазировалось на полевые аэродромы. Личный состав подготовил материальную часть к предстоящим полётам, рассредоточил её и замаскировал, как того требовали учения, проводившиеся в условиях, максимально приближенных к боевым».

В данном случае маршал Вершинин «приврал». Точнее, он, скорее всего, «не думая», подписался под тем, что ему написали «литературные негры» в погонах. Маршал М.В. Захаров в 1969 году чётко написал в своей неизданной книге, что никаких особых учений ни вечером 21 июня (слова Вершинина и так уже интерпретируют), ни в ночь на 22-е в ОдВО с ВВС не проводилось. Все ждали после 22.00 «особой шифровки» Генштаба и готовились выполнять её. И начштаба округа Захаров просто поставил перед Мичугиным задачу-приказ рассредоточить, а если надо, то и перебазировать авиаполки по запасным аэродромам около полуночи 21–22 июня. И рассредоточение и маскировка самолётов прошли без каких бы то ни было мифических «учений» по письменному приказу начштаба ОдВО генерал-майора М. Захарова.

Не стоит забывать, что в 1975 году по другому Вершинины писать уже и не могли. Ведь узаконена была в мемуарах Жукова только одна версия — никакого приказа о приведении в боевую готовность «тиран» не давал до 21 июня, и тем более никакие Захаровы свою авиацию не могли вывести из под удара. Если только «случайно». Мол, «учения» у них там, в Одесском, вроде как «случайно совпали» с нападением Германии.

«Находясь, по существу, в готовности номер один, авиаторы округа и не подозревали, что с рассветом им придётся не “играть в войну”, а вступить в бой с реальным противником. Лишь руководящему составу было известно о возможности нападения немцев в ближайшие двое суток».

Вообще-то 19–20 июня в западные округа пришёл приказ ГШ о приведении ВВС округов в повышенную боевую готовность. И хотя маршал Захаров в неизданной книге не написал об этом приказе, но о нём сегодня мы знаем из других источников. Знали или нет рядовые лётчики ОдВО об этом приказе? Сложно сказать — не так много воспоминаний этих лётчиков осталось. А те, кто писал, то в основном уже после «воспоминаний» Жукова. А «противоречить» Жукову и официальной версии они уже не могли. Но о приказе точно должны были знать мичугины и именно за пару суток до 22 июня. Если им, конечно, этот приказ из Москвы по ВВС поступил. Опять же если только в ОдВО Тимошенко и Жуков не «забыли» отправить приказ о приведении в боевую готовность 19 июня. Ведь директиву, например, о начале вывода дивизий второго эшелона от 11–12 июня в ОдВО из ПИ не отправляли. Дивизии ОдВО начали выводить по телеграмме ГШ с разрешением на вывод… по заявке командования ОдВО М. Захарова ещё от 6 июня. Так что — нужны шифровки ГШ за эти дни…

«В директиве Наркома обороны и начальника Генерального штаба, посланной в ночь на 22 июня в западные приграничные округа, предписывалось:

“…Б) ПЕРЕД РАССВЕТОМ 22.641 г. РАССРЕДОТОЧИТЬ ПО ПОЛЕВЫМ АЭРОДРОМАМ ВСЮ АВИАЦИЮ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ВОЙСКОВУЮ, ТЩАТЕЛЬНО ЕЁ ЗАМАСКИРОВАТЬ;

В) ВСЕ ЧАСТИ ПРИВЕСТИ В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ…”

На исходе ночи с 21 на 22 июня одновременно с передовыми отрядами фашистских наземных войск начала боевые действия и вражеская авиация. Массированными действиями с воздуха противник намеревался блокировать стационарные аэродромы и вывести из строя значительную часть самолётов. Однако этим намерениям не суждено было осуществиться: большая часть авиационных полков находилась на полевых аэродромах, остальная сумела выйти из-под удара и немедленно вступить в борьбу с противником. <…>

Находясь в полевых условиях, штаб ВВС ОДВО заранее установил связь с частями и дал им необходимые указания. Вот почему массированный налёт вражеской авиации на рассвете 22 июня оказался малоэффективным…»

И это совершенно верно — указание на рассредоточение авиации в ОдВО отдали вовремя, и рассредоточение до первых налётов было проведено. В результате в первые налёты таких потерь, какие понесла авиация КОВО, ЗапОВО и ПрибОВО, в Одесском ВО не было.

А теперь посмотрим, что написал в те же годы человек, к Сталину относящийся с огромным уважением. Маршал А.И. Покрышкин, начинавший войну в ОдВО. Возьмём для сравнения две его книги. Одна — издания 1986 года, другая вышла в 1980 году. Обе есть в Интернете.


Покрышкин А.И. Познать себя в бою. — М., 1986 г. Гл. «Первые победы, первые неудачи»:

«Частые звенящие звуки подхватили с постели. Били в рельсу. Тревога! Привычно нащупывал в темноте одежду и сапоги. А рядам топот пробегающих мимо палатки авиаторов полка. Дьяченко, посмотрев на меня с постели, недовольно проворчал:

Ну что вы вскочили? Дома надоели учебные тревоги, и здесь не дают поспать. Какое отношение мы имеем к делам этого полка?

Прекрати болтать! Быстрее одевайся! Догоняй нас. Мы пошли на КП, — предупредил я товарища.

Действительно, в последнее время учебные тревоги объявлялись часто. И это как-то притупило настороженность. Но сегодня меня эти сигналы заставили вспомнить разговор с хозяином квартиры в Бельцах. Быстро прибежал на КП полка, расположенный на границе летного поля. Здесь большая группа лётчиков. Они получали указания от начальника штаба полка. А над аэродрамам нарастал гул моторов. Сомнений не было идёт рассредоточение самолётов. Чувствовалось напряжение во всём. Оно сразу передалось и мне. Протиснувшись к начальнику штаба, спросил:

Что случилось? Боевая или учебная?

Война! На границе уже идут бои. Может быть удар по аэродрому…»

Как видите, тревога была объявлена в темноте — до первых налётов в этом округе, что начались около 3.30 утра 22 июня. Светало в тот день в этих местах примерно в это же время — около 3–30 утра. Но подняли лётчиков на этом достаточно тыловом аэродроме именно в темноте, т.е., видимо, не позже 3.00. Что подтверждает слова Захарова — приказ о боевой тревоге пошёл «во все гарнизоны» около 2.00. А вот что Покрышкин пытался рассказать о том, что приведения в боевую готовность 19–20 июня в его авиадивизии не было — отсутствовали командиры в иап:

«Я остался один, проклиная последнюю перегонку МиГов… Вот только теперь я отчётливо представил события на аэродроме в Бельцах, которые сообщил работник штаба перед отлётом. Как всё нелепо получилось! В первый день войны в нашей эскадрилье отсутствовало два звена, причём наиболее подготовленных. Кто в этом виноват? <…>

Звено Валентина Фигичёва, базируясь недалеко от города Унгены, несло в канун войны боевое дежурство и имело цель перехватывать нарушителей границы (подобное дежурство было во всех запокругах. — Авт.). В четверг гитлеровский разведчик углубился на нашу территорию. Звено обстреляло его. Это вызвало гнев командира дивизии. В субботу в Пырлицу для наведения порядка в звене Фигичёва по приказу генерала Осипенко были направлены командир полка В. Иванов и командир эскадрильи Ф. Атрашкевич. Кроме того, в Кишинёв был вызван командир звена Селиверстов. Вот и получилось, что, когда грянула война, в полку не оказалось командира, многих командиров эскадрилий и звеньев, подразделения были разбросаны.

Отсутствие на аэродроме утром 22 июня двух звеньев и Ф. Атрашкевича, а всего восьми наиболее подготовленных лётчиков, привело к потере боеспособности эскадрильи. Находившиеся на аэродроме пять рядовых лётчиков, не прошедших ещё полностью переучивания на МиГ-5, во главе с адъютантом эскадрильи Семёном Овчинниковым и командиром звена Константином Мироновым сделали всё, чтобы отразить налёт большой группы бомбардировщиков, прикрытых, “мессершмиттами”. Но силы были неравные. Предотвратить удар по аэродрому не удалось. Гитлеровцы потеряли три самолёта, но в бою погиб и Овчинников…»

В книге «Небо войны» (М., 1980 г. Книга есть в Интернете. Гл. «Вступление») Покрышкин также описывает, что со своим звеном (три лётчика), перегоняя новые МиГи с тылового аэродрома на свой, он был в ту ночь не на своём аэродроме. Задержались они на три дня на аэродроме недалеко от г. Григориополи. Но утром 22 июня они всё же вылетели в сторону своего аэродрома:

«Добрались до Маяков и удивились: на аэродроме тихо, спокойно. Все самолёты рассредоточены в кукурузе и замаскированы. Лётное поле свободно. Совершив посадку, первым заруливаю машину в кукурузу. Дьяченко и Довбня ставят свои МиГи рядом с моим.

Забыли, что война? — прикрикнул я на них. — Зачем выстраиваетесь, как на параде!»

Выходит, пункт о рассредоточении авиации из «Директивы № 1» до первых налётов был выполнен. А это значит, Мичугин действительно выполнил приказ Захарова о рассредоточении самолётов на аэродромах до налётов немецкой авиации и передал его в авиадивизии.

Однако не всё так гладко было и в ОдВО. Похоже, приказа о приведении в боевую готовность авиации 19–20 июня в ОдВО не было. Либо не поступало из Москвы, либо его срывали уже на местах …

«Вчера командир дивизии приказал Иванову и комэску Атрашкевичу немедленно отправиться в Пырлицу и разобраться, почему Фигичёв нарушил границу, преследуя немецкого разведчика, Иванов вылетел на УТИ-4. Атрашкевич выехал на автомашине. <…>

Вот так ситуация! Командиров на аэродроме нет, некоторых лётчиков тоже…

Бельцы? Бельцы? — слышится голос майора Матвеева. <…>

Из Бельцев сообщают, что рано утром немецкие бомбардировщики под прикрытием “мессершмиттов” налетели на аэродром и подожгли бензохранилище. Наши истребители провели воздушный бой. Погиб Семён Овчинников. <…>

Наша армия, конечно, готовилась к обороне, к тому сражению, которое будет навязано нам. Мы учились упорно, не теряли ни одного дня, чтобы освоить новую технику. Но фашисты напали на нас внезапно, они застали нас врасплох. Если бы более остро чувствовалась опасность нападения, мы могли бы встретить врага как положено. Главное же нельзя было допускать такого состояния, какое оказалось в нашем полку в первое утро войны. Эскадрильи разбросаны, люди рассеяны, самолёты не подготовлены…»

Вот так описал Покрышкин утро 22 июня в двух разных книгах. Но в книге в 1986 году он показал, что, похоже, приведения в боевую готовность 20-й сад ОдВО не было (а в этом прямая вина не Захарова или Мичугина, а того же командира авиадивизии).

Так, может, приведения в боевую готовность авиации ОдВО 19–20 июня действительно не было? Либо уже командир дивизии (будущий «заклятый друг» Покрышкина) генерал Осипенко чудил?

Читаем его биографию. 30-летний на июнь 1941 года генерал-майор А.С. Осипенко — командир 20-й сад, в которую входили 4-й и 55-й иап (в котором летал Покрышкин), 45-й сбап и 211-й бап, имевший на вооружении фронтовые бомбардировщики Су-2.

Осипенко — первый муж знаменитой в те годы лётчицы Полины Осипенко. Молодой генерал, Герой Советского Союза за Испанию (прибыл туда старшим лейтенантом, а вернулся в СССР уже полковником!), но с придурью — по воспоминаниям, любил заставлять лётчиков собирать окурки на лётном поле. А также дурил с «графиками» полётов «по сковыванию действий авиации противника с аэродрома Романа» уже во время боевых действий в июне 41-го.

В апреле 1942 — октябре 1943 г. генерал-майор авиации Осипенко был начальником управления истребительной авиации ПВО. Впрочем, нас интересует не самодурство Осипенко, его лихой карьерный рост и насколько он заслужил звание Героя СССР, а то — получал ли он приказ о повышении боевой готовности 19–20 июня, как получали его в соседних округах.

Судя по тому, что он не пошёл под суд, как комдивы в ЗапОВО, и что под суд никто из командиров ВВС ОдВО не пошёл, приказ о приведении в б/г 19 июня в ОдВО из Москвы поступал. Но какие-то меры принимались, хотя Покрышкин даёт понять, что в их полку и, возможно, в дивизии (кроме 20-й сад в ОдВО была 21-я 45-я сад) повышения боевой готовности не объявлялось. Однако сам он три дня перед 22 июня как раз был вне полка и о том, что делалось в его иап, не пишет. Судя же по тому, что самолёты и лётчики полка были разбросаны по разным аэродромам, повышения б/г заранее, похоже, в «правильном» понимании не было.


Для справки.

К 22.06.41 г. 55-й иап Покрышкина имел на вооружении 54 И-153 и И-16 (в том числе 15 неисправных), а также 62 самолёта МиГ-3, на которых могли летать 22 лётчика из 70 (как видите, все истребительные полки смешанных авиадивизий в приграничных западных округах были достаточно мощного состава — 70–72 истребителя). 22.06.41 г. в результате налёта немецких бомбардировщиков на аэродроме в Бельцах погибло 2 человека, сгорел склад ГСМ, повреждено три МиГ-3. К концу дня лётчики полка одержали 10 побед. Погибло три летчика.

4-й иап 20-й сад к 22.06.41 г. имел 71 И-153 и И-16 (в том числе 12 неисправных), а также 60 самолётов МиГ-3 (из них 7 неисправных), на которых могли летать 22 лётчика из 52. Базировался в Григориополе (И-153 и И-16) и в Кишинёве (МиГ-3). 22.06.41 г., несмотря на 10 налётов немецких бомбардировщиков, полку удалось не потерять ни одного самолёта, а над Григориополем, Тирасполем и Кишинёвом пилоты полка сбили около 20 вражеских самолётов.

45-й сбап этой же авиадивизии к 22.06.41 г. имел 54 самолёта СБ (в том числе 4 неисправных), а также 5 самолётов Пе-2, ещё не освоенных лётчиками. Всего в полку было 27 экипажей. Перед началом войны полк базировался в Гросулово и Тирасполе. 22.06.41 г. немецкая авиация предприняла два неудачных налёта на аэродром Гросулово. Полк потерь не имел.

211-й бап к 22.06.41 г. имел 18 самолётов Су-2 (в том числе 6 неисправных). Всего в полку было 56 боеготовых экипажей и 20 экипажей проходили переподготовку. Полк имел 5 эскадрилий. Перед войной полк базировался в Котовске, но с апреля 1941 г. находился на полевом аэродроме у Днестра. 22.06.41 г. за 20 минут до начала войны полк был поднят по тревоге. В течение дня совершил несколько боевых вылетов, производил разведку и атаковал румынскую конницу (все подобные шап и бап в смешанных авиадивизиях западных округов были выдвинуты к самой границе в июне 41-го).

Также в состав 20-й сад на 22 июня входил и 146-й иап, имевший 20 самолётов МиГ-1 и МиГ-3.


Как видите, перевооружение истребительных полков этой дивизии на новые МиГи шло активно (в КОВО доходило до того, что в том же 149-м иап 64-й авиадивизии кроме 67 И-16, И-153 было 64 истребителя МиГ-3, так до конца и не освоенных лётчиками). Но как раз благодаря этой замене полки 20-й дивизии и были разбросаны по нескольким аэродромам. Хотя это не помешало им получить приказ о рассредоточении в ночь на 22 июня и выполнить его.

Было или не было 19–20 июня приведение этих полков 20-й сад в повышенную б/г, сказать сложно. Скорее всего, Осипенко если и не объявил боевую готовность, то мог сослаться на то, что его полки активно занимались перегоном новых самолётов. Поэтому никак не пострадал в разборках с военными лета 1941 года…

Но кое-что об Осипенко можно найти у маршала М.В. Захарова, начштаба ОдВО в те дни: «На кишинёвском аэродроме попали под удар семь самолётов СБ, три Р-2 и два У-2, потому что их командир авиационной бригады А.С. Осипенко не успел выполнить указание о перебазировании самолётов на оперативный аэродром» (Захаров М.В. Указ. соч., с. 226). Т.е. ещё и в Кишинёве находились СБ этой авиадивизии, которые Осипенко не вывел из-под удара.

Какие окончательные выводы можно сделать по ВВС и ПВО западных округов, отвечая на вопрос: почему расстреляли всех командующих ВВС этих округов, кроме Одесского ВО? А выводы простые.

ВВС и ПВО всех западных округов 19–20 июня 1941 года получили приказы о приведении их в боевую готовность «повышенная». И приказы о приведении в б/г поступили из Москвы. Однако одни части вообще не ставились в известность командованием округов или командирами дивизий в известность об этом повышении б/г», другие 20–21 июня получали приказ на отмену предыдущего приказа с «разрешением» распустить лётчиков по домам вечером 21 июня. Часть дивизий б/г отменили, а часть всё же оставили лётчиков хотя бы на аэродроме.

При этом некоторые авиачасти, стоящие ближе к границе, получали приказы о снятии вооружений, но почти нигде не были подготовлены запасные площадки, пригодные для боевой работы, куда могли бы перебазироваться самолёты в ночь на 22 июня после получения «Директивы № 1». Или тем более днём 22 июня после первых налётов немцев.

Кто-то сомневается, что приказ на приведение в боевую готовность ВВС был до 22 июня и именно из Москвы? Зря. Смотрим, что показал об этом генерал Павлов:

«Явившиеся ко мне в штаб округа командующий ВВС округа Копец и его заместитель Таюрский доложили мне, что авиация приведена в боевую готовность полностью и рассредоточена на аэродромах в соответствии с приказом НКО. Этот разговор с командующими армий происходил около двух часов ночи». (Протокол допроса Д.Г. Павлова от 7.07.1941 г. Источник: Ямпольский В.П. Уничтожить Россию весной 1941 г. (А. Гитлер. 31 июля 1940 года): Документ спецслужб СССР и Германии. 1937–1945 гг. М., 2008 г., с 457–481.)

Можно подсказать: к «около двух часов ночи» Копец никак не мог бы ещё выполнить приказ НКО о приведении ВВС в боевую готовность и рассредоточить самолёты по Директиве № 1 от 22.20 21 июня. Павлов после разговора с Тимошенко после 1.00 начал обзванивать армии и давать им команду «приводить войска в боевое состояние». А Копец и Таюрский, по его словам, и прибыли к нему в это время с докладом, что приказ НКО о приведении в б/г уже выполнен. Т.е. в это время они могли врать Павлову только о «выполненном» ими приказе НКО о приведении в б/г, полученном ДО Директивы № 1. И приказ такой мог быть только от 19 июня.

Выводы читающие, думаю, сами сделают — «кто виноват»…

КАК АРЕСТОВЫВАЛИ ГЕНЕРАЛА ПАВЛОВА

Говоря о «трагедии 22 июня» нельзя не вспомнить снова генерала Павлова. И говоря о командующем ЗапОВО, стоит немного процитировать не воспоминания, а роман о войне. В книге «Кто проспал начало войны?» в отдельной главе был проведён разбор протоколов допроса генерала армии, командующего Западного ОВО Героя Советского Союза Д.Г. Павлова, по которым хорошо видно, что натворил это генерал и «герой». Повторяться не будем, но приведём одну беседу из книги И. Стаднюка «Война». Дело в том, что Стаднюк писал свой роман по заказу тогдашней власти (во всяком случае, без её разрешения он точно не был бы опубликован) и поэтому, похоже, Стаднюк ознакамливался с теми же протоколами допроса Павлова:

«— Вы требовали встречи с наркомам обороны…

Я и сейчас требую, — с напряжённым спокойствием ответил Павлов.

Нарком не может оставить командный пункт фронта. Я представляю руководство следственной части…

Ни на чьи вопросы, пока я не побеседую с маршалом Тимошенко, отвечать не буду!

В это время дверь землянки распахнулась, и в лучах электрической лампочки сверкнул красной эмалью густой частокол ромбов в петлицах Мехлиса.

Почему не будете отвечать?! грозно спросил Мехлис.

Я требую, чтобы мне дали возможность встретиться с наркомом обороны. — Павлов так и остался сидеть на койке.

Помимо того, что я — член Военного совета фронта, я заместитель Председателя Совнаркома СССР!.. Этого вам мало?

Павлов некоторое время затравленно смотрел на Мехлиса, затем тихо спросил:

В чём меня обвиняют?

В предательстве! — резко бросил страшное слово Мехлис.

Но это же абсурд!

Факты — вещь упрямая! — Мехлис враждебно смотрел в окаменевшее, бледное лицо Павлова, почему-то убеждённый, что изрекает истину.

Кому же приказано меня судить? с каким-то скрытым вызовам тихо спросил Павлов.

Военной коллегии Верховного Суда СССР!

— Суд будет закрытым? — Да, суд будет закрытым!

Я требую, чтобы меня судили в присутствии наркома обороны и начальника Генерального штаба! Я всё-таки генерал армии!

Нарком и начальник Генштаба пытаются исправить последствия вашего предательства! Им не до вас!.. А что касается того, что вы — бывший генерал армии, то надо помнить: истинное величые человека измеряется только обширностью сделанного им добра и принесённой Отечеству пользы… Так что не о чем с вами говорить, гражданин Павлов! Теперь слово за правосудием! И Мехлис, повернувшись, стремительно вышел из землянки».

То, что Павлов требует присутствия («очную ставку») наркома обороны и начальника Генштаба, само по себе интересно. Вот что пишет об этом в своем 2-томном исследовании «22 июня. Блицкриг предательства (Детальная анатомия трагедии)» (М., 2012 г.) историк А.Б. Мартиросян:

«Сразу после ареста Павлов наотрез отказывался давать какие-либо показания и отвечать на вопросы следователей 3-го Управления НКО СССР, заявляя, что “допрос возможен только в присутствии наркома обороны или начальника Генерального штаба”. И даже когда об этом стало известно Мехлису и он пришёл на первый допрос Павлова, последний вновь заявил: “Я опять повторяю: на вопросы буду отвечать только в присутствии наркома обороны или начальника Генерального штаба”. (Сыромятников Б. Трагедия СМЕРШа. Откровения офицера-контрразведчика. М., 2009, с. 212)…»

Дело в том, что Сыромятников и присутствовал при аресте Павлова-После этого между Павловым и «батальонным комиссаром» и состоялась беседа:

«Меня прислал к вам лично нарком обороны. Пусть моё невысокое по сравнению с вашим воинское звание не смуищет вас… Я представляю следственную часть своего управления, но сейчас хочу побеседовать с вами по поручению маршала и как старый большевик…

О чём же беседовать, если мне шьют измену! - Глаза Павлова сверкнули лютостью.

Нет, спокойно возразил старший батальонный комиссар. — Я вам зачитаю формулировку обвинения, которое вам предъявят при официальном начале следствия. Он развернул и полистал блокнот. — Тут будет идти речь не только о вас.

— Да?! А кто ещё арестован?

Пока не знаю… — И начал читать: — Такие-то и такие-то, “состоя в указанных должностях в начале военных действий фашистской Германии, проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику… Вследствие своей трусости, бездействия и паникёрства нанесли серьёзный ущерб Рабоче-Крестьянской Красной Армии, создали возможность прорыва фронта противником в одном из главных направлений и тем самым совершили преступления, предусмотренные статьями сто девяносто три дробь семнадцать «б» и сто девяносто три дробь двадцать «б» Уголовного кодекса Российской Федерации…”»

Тут Стаднюк несколько «приврал», или он не видел само обвинение, на котором вначале и строилось следствие. Эти статьи вменили Павлову уже в приговоре. А вот на следствии и в обвинительном заключении Павлов обвинялся несколько в другом, по другим статьям (подробно рассматривалось в книге «Кто проспал начало войны?»):

«Обвинительное заключение по делу Павлова Д.Г., Климовских В.Е., Григорьева А.Т. и Коробкова А.А.

21 июля 1941 г. <…>

Обвинительное заключение

По следственному делу № 193 по обвинению Павлова Дмитрия Григорьевича, Климовских Владимира Ефимовича в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58–16 и 58–11 УК РСФСР; Григорьева Андрея Терентьевича и Коробкова Александра Андреевича, предусмотренных ст. 193 п. 11 “б” УК РСФСР.

Управлением особых отделов НКВД СССР на основании поступивших материалов были арестованы командующий Западным фронтом Павлов, начальник штаба Западного фронта Климовских, начальник связи штаба того же фронта Григорьев и командующий 4-й армией этого же фронта Коробков.

Произведённым расследованием установлено, что в результате предательства интересов Родины, развала управления войсками и сдачи оружия противнику без боя была создана возможность прорыва фронта противником.

Арестованный Павлов, являясь участником антисоветского военного заговора еще в 1936 г., находясь в Испании, продавал интересы республиканцев. Командуя Западным Особым военным округом, бездействовал.

Павлов признал себя виновным в том, что в заговорщических целях не готовил к военным действиям вверенный ему командный состав, ослабляя мобилизационную готовность войск округа, и из жажды мести за разгром заговора открыл фронт врагу.

Как участник заговора Павлов уличается показаниями Урицкого, Берзина, Белова, Рожина и Мерецкова.

Климовских осуждёнными заговорщиками Симоновым и Батениным изобличается как их соучастник. Будучи привлечён в качестве обвиняемого, Климовских признал себя виновным в преступном бездействии и в том, что не принял должных мер как начальник штаба фронта для организации отпора врагу. В совершённых преступлениях изобличается показаниями Павлова и Григорьева.

Григорьев признал себя виновным в том, что он, являясь начальником связи штаба фронта, не организовал работу связи, в результате чего было нарушено управление войсками и нормальное взаимодействие частей, действующих на фронте, показав об известных ему фактах преступных действий Павлова и Климовских.

Коробков, являясь командующим 4-й армией, в первые же часы боя потерял управление войсками, допустил паникёрство, трусость. Привлечённый в качестве обвиняемого, признал себя виновным в там, что как командующий не принял необходимых мер к наведению должного порядка и соблюдению дисциплины.

На основании изложенного:

Павлов Дмитрий Григорьевич, 1897 года рождения, уроженец Горьковской области, из крестьян, русский, до ареста командующий Западным фронтам, генерал армии, член ВКП(б);

Климовских Владимир Ефимович, 1895 года рождения, уроженец г. Витебска, из служащих, русский, в прошлом офицер царской армии, до ареста начальник штаба Западного фронта, генерал-майор, член ВКП(б) обвиняются в том, что, являясь участниками антисоветского военного заговора, предали интересы Родины, нарушили присягу и нанесли ущерб боевой мощи Красной Армии, то есть в совершении преступлений, предусмотренных статья-ми 5816, 58 11 УК РСФСР.

Григорьев Андрей Терентьевич, 1889 года рождения, уроженец г. Москвы, русский, гр-н СССР, до ареста начальник связи штаба Западного фронта, генерал-майор, член ВКП(б), обвиняется в том, что преступно бездействовал, не организовал работу связи фронта, в результате чего было нарушено управление войсками и взаимодействие частей, то есть в совершении преступления, предусмотренного ст. 193–176 УК РСФСР.

Коробков Александр Андреевич, 1897 года рождения, уроженец Саратовской области, из крестьян, русский, бывший офицер царской армии, до ареста командующий 4-й армией, генерал-майор, член ВКП(б), обвиняется в том, что преступно бездействовал, в результате чего вверенные ему силы понесли большие потери и были дезорганизованы, то есть в совершении преступления, предусмотренного ст. 193–176 УК РСФСР.

В силу ст. 208 УПК РСФСР настоящее следственное дело подлежит направлению через Главного Военного Прокурора Красной Армии на рассмотрение Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР.

Обвинительное заключение составлено 21 июля 1941 г. в г. Москве.

Замначальника с/ч Управления особых отделов НКВД СССР ст. батальонный комиссар Павловский (ЦА ФСБ России)».

Видимо, Стаднюк именно этого «ст. батальонного комиссара», «зам. начальника с/ч Управления особых отделов НКВД СССР» и вывел в этой беседе с Павловым. В статьях обвинения для Павлова и его замов, в ст. 58–16 и ст. 58–11, указано:

«58–1а. Измена родине, т.е. действия, совершённые гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории. <…>

58–16. Те же преступления, совершённые военнослужащими, караются высшей мерой уголовного наказания — расстрелом. <…>

58–11. Всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений, предусмотренных настоящей главой, влекут за собой меры социальной защиты, указанные в соответствующих статьях настоящей главы…»

Самая важная фраза в обвинительном заключении: «Павлов… не готовил к военным действиям вверенный ему командный состав, ослабляя мобилизационную готовность войск округа…» Для командира его уровня «ослабление мобилизационной готовности войск» и есть самое большое преступление, его вполне достаточно для расстрела. Важно также, что «ослабления мобилизационной готовности» вполне достаточно, чтобы напавший враг смог беспрепятственно разгромить обороняющихся. Именно ослаблением готовности войск и занимались Павлов и его подельники, саботируя Директивы НКО и ГШ о приведении в повышенную боевую готовность войск округа после 10 июня. Именно ослаблением готовности войск является отсутствие горючего в округе, размещение авиации на самой границе, удержание в Бресте трёх дивизий и ещё нескольких частей, которые, согласно планам обороны округа и тем более после Директив и приказов Москвы от 11–18 июня, должны были уйти из города и занять оборону вокруг него. Именно ослаблением готовности войск занимался Павлов, устраивая «плановые показательные» учения на артполигоне под Брестом 22 июня, располагая там бронетехнику брестских дивизий, как на выставке.

Ослаблением боевой готовности является отмена 21 июня приказа ГШ о приведении авиачастей в боевую готовность с 20 июня. Ослаблением мобготовности является и то, что Павлов после получения Директив НКО и ГШ от 11–18 июня не вернул в части артиллерию округа с приграничных полигонов, а зенитная осталась под Минском (в 500 км от границы). Более того, Павлов отправлял артиллерию округа на «стрельбы» в том числе и после 15 июня — рапорт начальника контрразведки 10-й армии уже неоднократно приводился:

«…До распоряжению штаба округа с 15 июня все артиллерийские полки дивизий, корпусов и артполки РГК были собраны в лагеря в двух местах: Червонный Бор (между Ломжей и Замбровом) — 22 полка 10-й армии и в Обуз-Лесном артполки тыловых дивизий армии и других частей округа…»

«— Вот об этом давайте и поговорим. Не для следствия… <…>

Ошибку мы исправляли коллективно. Я сделал доклад на декабрьском совещании… <…>

Это известно, — перебил Павлова старший батальонный комиссар. — На этом совещании нарком обороны и начальник Генерального штаба потребовали от командующих военными округами держать в постоянной боевой готовности войска. Особо указывалось на необходимость боеготовности зенитных средств и противотанковых орудий. Почему вы не выполнили этих указаний?

Как так не выполнил?! А чем занимались войска округа, если не боевой подготовкой? Но главное не в этом. Вы не хуже меня знаете, что из всех создаваемых в округе механизированных корпусов только один полностью имел материальную часть. А если приложить к этому всё остальное, чего нам недоставало…

Не забегайте вперёд, Дмитрий Григорьевич. — Старший батальонный комиссар наклонился над столом и внимательно посмотрел Павлову в глаза. Скажите, как могло случиться, что в предвидении войны зенитная артиллерия округа оказалась собранной на полигоне восточнее Минска? Особенно это касается четвёртой армии… И не только зенитная… Почему и наземную артиллерию стянули в лагеря в район Минска, да ещё с самым мизерным количеством снарядов для учебных стрельб?.. Сапёры тоже съехались на окружной сбор. А сколько стрелковых войск оказались занятыми разного рода работами вне своих гарнизонов!.. Как всё это объяснить?.. Или почему вы держали в районе Бреста, прямо на границе, так много войск?.. Это же ловушка!.. Почему именно в день начета войны в четвёртой армии были назначены на Брестском полигоне показные учения с присутствием там всех командиров соединений и частей?

Что касается учений на Брестском полигоне, то они были отменены вечером накануне войны, сумрачно, с нарастающей подавленностью ответил Павлов. А все иные полигонные и лагерные сборы проводились согласно плану боевой подготовки войск округа, который я отменить не имел права.

Почему?

План утверждён Генштабом».

Это верно. План занятий на «летний период обучения» утверждается в ГШ, и ещё зимой. Но 11 июня в Минск пришла директива НКО и ГШ, которая предписывала: «Для повышения боевой готовности… ВСЕ глубинные стрелковые дивизии… вывести в лагерь в районы, предусмотренные для них планом прикрытия». Что на языке военных имеет только одно значение и смысл — приведение дивизий второго эшелона в повышенную боевую готовность, по которой отменяются все плановые занятия. Ибо вывод в районы, предусмотренные планом прикрытия и обороны госграницы, — событие чрезвычайное. И если командующему было что-то непонятно, то не сложно позвонить в Москву для уточнения. Чего Павлов как раз не делал…

«— Но вы же видели, что пахнет порохом и кровью! Неужели не могли сообразить, что все боевые средства должны быть на своих местах?..

Сейчас легко рассуждать!

Да это же элементарно! Кто вам мешал хотя бы подтянуть войска к местам дислокации и донести об этом наркому?

Я не имел сведений, что война действительно разразится! — Каждое слово Павлова теперь звучало со злым упрямством».

Именно это и предусматривала Директива наркома от 11 июня — вывод войск в сторону границы в районы, предусмотренные ПП («в места дислокации»). Но скорее всего Стаднюк в те годы о ней не знал…

«— Вы сами обязаны были добывать эти сведения и докладывать их правительству, В голосе старшего батальонного комиссара засквозило скрытое раздражение. — Незадолго до начала войны вы доложили товарищу Сталину, что лично выезжали на границу и никакого скопления немецких войск там не обнаружили, а слухи об этом назвали провокационными… Когда это было?

Примерно в середине июня.

Куда именно вы выезжали?

В район Бреста.

И были на пограничных наблюдательных пунктах?

Павлов достал платок, вытер вспотевшую бритую голову, промокнул коротенькие усы и, не поднимая глаз, ответил:

— Нет, я доверился разведчикам третьей и четвёртой армий.

Старший батальонный комиссар тяжело вздохнул, оторопело посмотрел на Павлова, затем достал из планшетки несколько листов бумаги с машинописным текстом и заговорил:

— Вот копия вашего майского распоряжения… Здесь для каждой дивизии определены позиции, которые они должны занять в случае опасности, но только по сигналу боевой тревоги».

Здесь Стаднюк ведёт разговор о плане прикрытия ЗапОВО. И новый, майский, Павлов как раз своим подчинённым и не довёл. Что и рассказали после ВОВ командиры корпусов и дивизий (всех округов, кроме Одесского). А тот разговор по телефону, когда Павлов «успокаивал» Сталина, приводит в своих воспоминаниях маршал авиации Голованов.

«— Когда вы дали войскам округа такой сигнал?

— После того, как была расшифрована директива наркома обороны и начальника Генштаба.

— Но в ночь накануне начала войны нарком и начальник Генштаба предупреждали вас по ВЧ что директива подписана и что надо действовать?

— Прямых указаний о боевом развёртывании войск они по телефону не давали. А согласно инструкции, такие действия осуществляются только после поступления официального приказа правительства или наркома обороны…»

Т.е. нарком и нач. ГШ всё же предупреждали, но Павлов ждал именно письменного приказа…

«— Но я скажу больше: директива Главного командования не вводила в полной мере в действие наш план обороны государственной границы, а только требовала от войск прикрытия занять огневые точки укрепрайонов, а от авиации — рассредоточиться по полевым аэродромам и замаскироваться.

— Ну хорошо… Но могли же вы хотя бы приказать вывести гарнизоны из военных городков?

— Если бы я это сделал, а Гитлер не напал, мне бы снесли голову.

Интересное признание. — В глазах старшего батальонного комиссара засветились недобрые огоньки. — Вы опасались за свою голову и потеряли тысячи, если не сотни тысяч голов красноармейцев и командиров!

Если б знать всё наперёд!.. Этак мы должны были бы уже с десяток раз покидать военные городки.

Скажите, Дмитрий Григорьевич… Если б нарком по телефону прямо приказал вам действовать по боевой тревоге… Действовали бы?

— А если бы потом немцы не напали?.. И не поступила директива?.. Кто бы из нас ходил в провокаторах?

Старший батальонный комиссар взял из лежавшей на столе пачки папиросу, протянул зажжённую спичку Павлову, который тоже достал папиросу, затем прикурил сам, тоскливо и беспокойно глядя в суровое и бледное лицо собеседника, в его светлые и упрямо-колючие глаза, выражавшие душевную муку и смятение разума. После продолжительного молчания, потушив в алюминиевой пепельничке окурок, сказал со вздохом:

— Я поначалу очень сомневался в вашей виновности… А сейчас убедился: вы как военачальник виноваты…

— Значит, по-вашему командуя округом, я ничего не сделал в целях укрепления его боеготовности, а потом, командуя фронтом, тоже ничего не достиг? Взгляд Павлова был напряжённым, глаза метали стрелы.

Если б командование Западного фронта ничего не предпринимало после начала агрессии, немцы, возможно, уже были бы у стен Москвы.,. Следствию надо будет знать не только то, что полезного сделано бывшим командующим Павловым, но и то, что он должен был сделать, но не сделал, и по каким мотивам не сделал… Этим интересуется и нарком обороны. — Старший батальонный комиссар скользнул задумчивым взглядом по лицу Павлова. Вот вы говорите о своей роли в укреплении боеготовности войск округа. Этого никто не отрицает. Но ведь укреплением могущества армий Западного Особого, как и других военных округов, непрерывно занимались высшее командование, вся страна, партия и правительство. Это не громкая фраза, а сущая правда. Вспомните о новых формированиях на территории округа, о количестве полученной боевой техники, о комплектовании частей командным составом, о многих мероприятиях… И вы лично сделали многое, что вам полагалось делать. Даже очень многое!.. Он на мгновение примолк, будто споткнувшись о мысль, что говорит столь назидательно с человеком, который ещё вчера обладал огромнейшей властью. Однако продолжил: — Но не всё, что требовалось, и не сделали весьма существенное, за что и держите ответ, ибо ваши просчёты привели к тяжёлым последствиям. Я начинаю улавливать психологическую сущность ваших ошибок и хочу сказать вам о той, возможно, вашей вине, которую никто фиксировать в документах не будет. Пост командующего военным округом, может быть, ещё не соответствовал ни уровню вашего мышления, ни зрелости характера истинного полководца, ни глубине необходимых знаний…

И снова потекли вопросы, в которых уверенно звучали знание распоряжений, поступивших из Москвы в округ, информированность о степени и качестве их исполнения, знание объёма деятельности командующего войсками округа и фронта, его конкретных дел; в этих вопросах звучали и логически точно выстроенные предположения, догадки и допущения. Формулировались они таким образом, что уже в самой их постановке просматривались ответы, которые потребуются следствию…

Павлов по этим вопросам чувствовал, что судьба его предрешена, понимал, что и старший батальонный комиссар знает, чем всё кончится.

Ему пришлось, глядя правде в глаза, признать, что в преддверии войны он как командующий округом не сделал многого из того, что обязан был сделать.

Приговор суда был беспощаден…» (Стаднюк И.Ф. Война. М., 1987 г. Есть в Интернете).

Данная беседа «старшего батальонного комиссара» и Павлова интересна тем, что она написана по протоколам допроса. Именно эти вопросы поднимались и ставились перед Павловым во время следствия и на суде. И самые важные среди них: как Павлов повышал боеготовность округа перед 22 июня и почему он не вывел из Бреста три дивизии — 6 и 42-ю стрелковые и 22-ю танковую. И именно это и показал Стаднюк в процитированном диалоге. Хотя, конечно, Стаднюк в 1980-е просто не знал, какие приказы были Павлову до 22 июня. Но зато Стаднюк прекрасно разобрался с тем, что происходило, например, в ночь на 22 июня.

Понимал ли Павлов, за что его судят? Конечно, вполне понимал и отдавал себе отчёт в том, что он сделал: «Из-за своей бездеятельности я совершил преступления, которые привели к поражению Западного фронта и большим потерям в людях и материальной части, а также и к прорыву фронта, чем поставил под угрозу дальнейшее развёртывание войны». Павлов сказал это ещё на допросе 9 июля 1941 года! А затем и в заключительном слове подтвердил, в чём заключается его вина:

«Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступления в период военных действий, а потому, что недостаточно готовились в мирное время к этой войне»!!!

Чаще всего «оппоненты» (и «адвокаты генералов») и требуют подать им приказ, на основании которого те самые три дивизии должны были выводиться из Бреста до 22 июня. Мол, Павлов отдал ведь приказ на вывод этих дивизий в ночь на 22 июня, а до этого никаких приказов на вывод быть просто не могло! Но тогда почему следователи на каждом допросе и на суде трясли генерала армии по поводу того, почему эти ключевые дивизии так и не были выведены из Бреста?! Видимо, не знали следователи и «ст. батальонные комиссары», что до 22 июня никаких приказов быть «не должно». Но.

Если бы был только один приказ о выводе — в ночь на 22 июня, то Павлову ничего не стоило так и сказать на суде: приказ о нападении Германии получил только 22 июня и после этого и дал команду выводить эти дивизии из мешка. И всё. Больше никто не смог бы Павлова уличить в саботаже: в ночь на 22 июня приказ получил, и дивизии начали выходить из города-крепости на основании этого приказа. И если в Брест команда о выводе пришла от Коробкова только к 3.30, то Павлов в этом уже не виноват.

Однако Павлов постоянно менял показания по этому вопросу уличаемый подчинёнными, — то ли в начале июня давал приказ на вывод этих дивизий, то ли 15 июня, а то ли непосредственно перед 22 июня. И его раз за разом «пытали» — почему не были выведены дивизии из Бреста?! И «пытали» не за то, что он мифическую «инициативу» не проявил (Захаров в Од-ВО проявил, а Павлов и ему подобные — нет), Павлова трясли только потому, что он не выполнил именно приказ о выводе. До 22 июня. Как было сказано в одном из вопросов в первом же протоколе: «Если основные части округа к военным действиям были подготовлены, распоряжение о выступлении вы получили вовремя, значит, глубокий прорыв немецких войск на советскую территорию можно отнести лишь на счёт ваших преступных действий как командующего фронтом»…

Но как ответил на суде уже командующий 4-й армией Коробков, «приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел». И Коробков в данном случае отвечает вполне прямо: приказа о выводе от Павлова вообще не было. До 22 июня! И это факт — войну и нападение в Бресте все встретили в солдатских казармах спящими.

Хотя Павлов вроде бы после 1.00 22 июня, после разговора с Тимошенко звонил Коробкову и предлагал приводить части в «боевое состояние»: «Согласно указанию наркома я немедленно вызвал к аппарату ВЧ всех командующих армий, приказав им явиться в штаб армии вместе с начальниками штабов и оперативных отделов. Мною также было предложено командующим привести войска в боевое состояние и занять все сооружения боевого типа и даже недоделанные железобетонные…» Однако штабы дивизий в Бресте получили некие команды уже от Коробкова, дай бог к 3.30 утра. Т.е. Коробков не очень и соврал — Павлов дал расплывчатую команду, и уже Коробков «включил дурака», не удосужился дать команду на вывод: мол, получил всего лишь «странную» команду о приведении «в боевое состояние» да «привёл в боевую готовность штабы».

Коробков, как и Павлов, действовал «по инструкции» «такие действия осуществляются только после поступления официального приказа», однако это их не спасло от возмездия. Ведь Коробкова и обвинили именно в том, что он совершил в ночь на 22 июня: «преступно бездействовал, в результате чего вверенные ему силы понесли большие потери и были дезорганизованы».

Но Стаднюк показал одну очень важную деталь: «Если б нарком по телефону прямо приказал вам действовать по боевой тревоге… Действовали бы?»

Дело в том, что вся проблема приказов тех дней была именно в их «расплывчатости». Москва в принципе не могла отдавать прямые приказы командующим округов — привести войска в боевую готовность «полная» или что-то в этом роде.

Выше уже приводился отчёт о деятельности авиации ПрибОВО «с 22.6.41 г. по 1.7.42 г.», в котором говорится о приведении в боевую готовность «повышенная» ВВС ПрибОВО, «не считаясь с тем, что 19.6.41 г. в связи с создавшейся неблагоприятной обстановкой частям был отдан приказ о переходе в боевую готовность». Как видите, даже в июле 42-го нет никакой ссылки на то, кто отдал частям и на каком основании «приказ о переходе в боевую готовность». Вроде как неясно, сами в округах так решили или всё же Москва дала такой приказ?! Хотя любой военный вам скажет — на такое в округах могут пойти только с санкции Москвы.

Но почему Москва не могла дать прямой приказ о приведении в боевую готовность «полная» войскам западных округов 19 июня? Ответ достаточно простой: только потому, что объявление полной боевой готовности, как и объявление мобилизации, официально сразу даст возможность Гитлеру обвинить СССР в подготовке агрессии и желании напасть первыми. Такая опасность сохранялась и во время войны, и после неё тем более, когда Запад попытался обвинить СССР в подготовке агрессии (и это видно по вопросам, какие задавались немецким генералам в США после войны).

Поэтому приказов 18–19 июня 1941 года о повышении боевой готовности, скорее всего, было несколько, и все они имели именно некую «расплывчатость» в толковании. Так же шло много устных приказов и распоряжений как из Москвы, так и внутри округов, что потом отмечалось в «Журналах боевых действий» или в ответах генералов на вопросы Покровского: «Войска поднимать по боевой тревоге, но самой тревоги не объявлять», или «На основании устных распоряжений командующего войсками округа соединения 11-й армии выходили на подготовленный рубеж обороны», или «Никаких письменных распоряжений о развёртывании соединений никто не получал. Всё осуществлялось на основании устного приказа командующего войсками округа». Также по устным приказам действовали и политорганы округов: «Отделам ПП корпусов и дивизий письменных директив в части не давать. Задачи политработы ставить устно через своим представителей».

Это в итоге и дало возможность ионовым и птухиным «включать дурочку» и говорить: «Командованию и авиационным частям конкретных указаний не давалось», а Павлову заявлять, что он, видите ли, «неправильно понял директиву наркома». А Стаднюку сочинять такой «ответ» генерала армии следователю: «А если бы потом немцы не напали?.. И не поступила директива?.. Кто бы из нас ходил в провокаторах?»

Вот такой вот «роман»…

Эта беседа Павлова и «батальонного комиссара» есть и в регулярно показываемом по ТВ кинофильме по мотивам книги Стаднюка «Война на западном направлении», снятом на излёте СССР в 1990 году. Кроме Стаднюка в сценаристах в этом уже чисто антисталинском фильме (а Стаднюк написал вполне нормальную честную книгу) значится такой мастер советского экрана, как Э. Володарский (режиссёр фильма Г. Кохан). Володарский — сценарист и драматург, написавший в 2004 году сценарий к сериалу «Штрафбат», в котором опошлил всю историю штрафбатов и Красной Армии.

В фильме по роману Стаднюка в сцене беседы «батальонного комиссара» с Павловым добавлены такие слова — мол, Павлов просил Москву начать заранее развёртывать войска округа, а ему не дали, и якобы Тимошенко ответил ему что войны не будет. Володарский, когда вставлял этот эпизод в сценарий, действовал по принципу «какие байки или слухи слышал о событии, то за правду и сойдёт». В данном случае смешаны два факта. Один — это тот, что Павлов действительно запрашивал НКО и ПИ о разрешении выводить войска в районы сосредоточения по плану прикрытия. Было это на Военном Совете округа ещё 8 июня, и утром 11 июня первые дивизии округа уже начали выводиться в свои районы сосредоточения по директиве НКО и ГШ от 11 июня. Т.е. Павлов действительно ещё 8 июня запрашивал НКО и ГШ (Москву) о разрешении начала вывода войск по плану прикрытия, и Москва дала его, прислав директиву НКО и ГШ от 11 июня о выводе «глубинных дивизий» в «районы, предусмотренные планом прикрытия». А второй факт о Тимошенко, о том, как нарком обороны в 1 час ночи 22 июня успокаивал Павлова: вы утром соберитесь, если будут какие-то неприятности. Те. Тимошенко действительно «успокаивал» Павлова, что «войны не будет», и делал это около 1.00 ночи 22 июня, в тот момент, когда в Минске расшифровывали «Директиву № 1»…

На самом деле Павлова пытались «отмазать», хотя вопрос о его отстранении был поднят, по некоторым данным, уже 25–26 июня! Вот что пишет историк А. Мартиросян в своей книге «22 июня: Блицкриг предательства» (М., 2012 г.):

«Ворошилов, который в начале войны по указанию Сталина прибыл на Западный фронт, чтобы отстранить Павлова от должности и под охраной отправить его в Москву, вместо того, чтобы уже 27 июня исполнить это указание, пустился в неуместные рассуждения о том, что-де не надо арестовывать Павлова. И даже накатал телеграмму в адрес Сталина, в которой предлагал всего лишь отстранить его от командования фронтом и назначить командиром танковой группы, сформированной из отходящих частей в районе Гомель — Рогачёв (Сыромятников Б. Трагедия СМЕРШа. Откровения офицера-контрразведчика. М., 2009, с. 209).

30 июня был образован ГКО, который возглавил Сталин. Прямо на первом же его заседании было принято решение об отстранении Павлова от командования фронтом, замене его генерал-лейтенантом А.И. Ерёменко.

1 июля в 11 ч. 05 мин. в Москву была отправлена телеграмма следующего содержания: “Наркому обороны маршалу Тимошенко. Командование войсками Западного фронта сдал генерал-лейтенанту Л.И. Ерёменко 1 июля 1941 г. Д. Павлов. В командование войсками Западного фронта вступил 1 толя. А Ерёменко” (НА МО РФ.Ф. 226, оп. 2133, д. 1, л. 14). А 2 июля Ерёменко по решению ГКО был заменён наркомом обороны Тимошенко. Больно уж симптоматично — первый на войне Главнокомандующий и нарком обороны назначен командующим именно тем фронтом, где противнику удалось добиться наибольших успехов в прорыве обороны советских войск. Проще говоря, не получается ли так, что Сталин умышленно назначил Тимошенко командовать этим фронтом — по меньшей мере как бы для того, чтобы он исправлял то, что упустил ещё до войны?! <…>

Сталин уже утром 22 июня, судя по всему, заподозрил неладное именно на Западном фронте, потому что в 7 часов утра он звонил первому секретарю ЦК КП (б) Белоруссии Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко и заявил, что, поскольку получаемая от военных информация его не удовлетворяет, потребовал начать сбор сведений о положении противника через местные партийные органы. (Минский курьер. № 953 от 22.6. 2006. Приводится по: Гончаров В. Генерал Павлов — портрет на фоне катастрофы. В сб.: Великая Отечественная катастрофа-2. 1941 год. Причины трагедии. М., 2007, с. 174–175.) <…>

6 июля 1941 г. Мехлис направил Сталину телеграмму следующего содержания: “Москва, Кремль, Сталину Военный совет установил преступную деятельность ряда должностных лиц, в результате чего Западный фронт потерпел тяжёлое поражение. Военный совет решил:

1) Арестовать бывшего начальника штаба фронта Климовских, бывшего заместителя командующего ВВС фронта Таюрского и начальника артиллерии Клич.

2) Предать суду военного трибунала командующего 4-й армией Коробкова, командира 9-й авиадивизии Черных, командира 42-й сд Лазаренко, командира танкового корпуса Оборина.

3) Нами арестованы начальник связи фронта Григорьев, начальник топографического отдела фронта Дорофеев, начальник отделения отдела укомплектования фронта Кирсанов, инспектор боевой подготовки штаба ВВС Юров и нач. военторга Шейнкин.

4) Предаются суду помначотделения АБТУ Берко-вич, командир 8-го дисциплинарного батальона Дыкман и его заместитель Крол, начальник минского окружного сан. склада Белявский, начальник окружной военветлаборатории Овчинников, командир дивизиона артполка Сбиранник.

Тимошенко. Мехлис. Пономаренко. 6.7.41 г.”

(Отдел хранения документов Генерального штаба. Оп. 1554, д. 90, л. 301–303- Цит. по: Анфилов В.А. Дорога к трагедии сорок первого года. М, 1997, с. 287–288, а также: Рубцов Ю. Мехлис. Тень вождя. М, 2007, с. 296–297.)

Как видите, реакция Мехлиса чётко совпадает с данными о результатах разгрома фронта и потери им гигантских материальных ресурсов.

В тот же день они получили ответ от Сталина: “Тимошенко, Мехлису Пономаренко. Государственный Комитет Обороны одобряет Ваши мероприятия по аресту Климовских, Оборина, Таюрского и других и приветствует эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта. № 7387. 6 июля 41 г. И. Сталин”. (ОХД ГШ, оп. 1554, д 9, л. 79. Цит. по: Анфилов В.А. Дорога к трагедии сорок первого года. М., 1997, с. 287–288, а также: Рубцов Ю. Мехлис. Тень вождя. М., 2007, с. 296–297.) А 7 июля начались допросы арестованных…»


Теперь перейдём к воспоминаниям ветеранов из Бреста.

Во всех округах происходили «странности» с приведением в боевую готовность до 22 июня. Но Западный особый подвергся самому сильному удару со стороны вермахта, и в нём было больше всего «накладок», как пишут многие «адвокаты Павловых»… И именно вокруг Бреста. Поэтому в следующей главе разберём события в Бресте достаточно подробно. То, что привело к разгрому, что повлекло за собой прорыв немцев на этом направлении, а следом стали рушиться и соседние округа-фронты.

ВОСПОМИНАНИЯ ВЕТЕРАНОВ БРЕСТА О НАЧАЛЕ ВОЙНЫ,
как изымали патроны в Брестских дивизиях перед 22 июня

В 1989 году Военно-исторический журнал в № 3 и 5 опубликовал вопросы Военно-научного управления (начальника генерал-полковника А.Л. Покровского) Генерального штаба Вооруженных Сил СССР по обобщению опыта сосредоточения и развёртывания войск западных приграничных военных округов по плану прикрытия государственной границы 1941 года накануне Великой Отечественной войны:

1. Был ли доведён до войск в части, их касающейся, план обороны государственной границы; когда и что было сделано командованием и штабами по обеспечению выполнения этого плана?

2. С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу и какое количество из них было развёрнуто до начала боевых действий?

3. Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками?

4. Почему большая часть артиллерии находилась в учебных центрах?

5. Насколько штабы были подготовлены к управлению войсками и в какой степени это отразилось на ходе ведения операций первых дней войны?

Эти вопросы и ответы на них генералов лета 1941 года — наиболее важные в понимании «трагедии 22 июня». Изучите ответы генералов на них — поймёте, «что произошло?» и «кто виноват?» в трагедии РККА в первые дни Великой Отечественной войны (понимание «трагедии 22 июня» невозможно и без изучения всех директив, шифровок и телеграмм Генштаба РККА примерно с мая 1941 года по 22 июня, а лучше — по конец июня).

В 1989 году в ВИЖ были опубликованы частичные ответы генералов только на первые три вопроса. В книге «Адвокаты Гитлера» данные вопросы и ответы разбирались достаточно подробно. И хотя это были не полные ответы генералов, по ним вполне можно видеть, что творилось в западных округах; как доводился «до войск в части, их касающейся, план обороны государственной границы; когда и что было сделано командованием и штабами по обеспечению выполнения этого плана»; как, с «какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу и какое количество из них было развёрнуто до начала боевых действий», а также когда, в каком часу в ночь на 22 июня в округах «было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками» и как это всё выполнялось.

Отдельно был рассмотрен в предыдущих книгах и вопрос № 4: «Почему большая часть артиллерии находилась в учебных центрах?», на который ВИЖ ответы генералов не опубликовал. Но наиболее интересными являются в нашем случае вопросы № 2 и 3, ответы на которые лучше всего читать в воспоминаниях самих участников событий от рядовых до полковников в том же Бресте. Но прежде чем разберём, что творилось в Бресте, посмотрим, что творили с артиллерией Павловы. И снова читаем, что писал 15 июля 1941 года начальник контрразведки 10-й Армии ЗапОВО, находящейся в «Белостокском выступе», полковой комиссар Лось: «…по распоряжению штаба округа с 15 июня все артиллерийские полки дивизий, корпусов и артполки РГК были собраны в лагеря в двух местах: Червонный Бор (между Ломжей и Замбровом) 22 полка 10-й армии и в Обуз-Лесном — артполки тыловых дивизий армии и других частей округа…»

Повторюсь, «Червонный Бор (между Ломжей и Замбровом)» находился недалеко от тогдашней границы, и там же располагалась артиллерия гаубичного «22-го полка 10-й армии». «Обуз-Лесной» — полигон под Барановичами, чуть дальше от границы.

С этим полигоном под Барановичами и артиллерией на нём («все артиллерийские полки дивизий, корпусов и артполки РГК») вообще интересная история.

«По словам тогдашнего начальника штаба 4-й армии Л.М. Сандалова, в полосе армии на окружном полигоне юго-западнее Барановичей (у станции Обуз-Лесная) весной 1941 года имелось 480 152-мм орудий для формирования десяти артполков РГК [Сандалов Л.М. Боевые действия 4-й армии Западного фронта в начальный период Великой Отечественной войны. М.: Воениздат, 1961 (рассекречена в 1965 г.)]. Он не уточнил, о каких именно орудиях идёт речь, и неука-зал, с какого именно времени началось формирование этих частей. Но заметил, что создать и сколотить эти полки до начала войны также не успели.

А вот небезызвестный В. Резун, ссылаясь на генерал-полковника Л.М. Сандалова, уже указывает время — в мае и даже тип поставленных орудий — гаубицы-пушки МЛ-20. И что к каждому из этих орудий было заготовлено по десять боекомплектов (один б/к — 60 снарядов на орудие). Это зачем же сосредоточивать столько снарядов для формируемых полков на небольшом полигоне бывшей польской армии, который считался нештатным? Он даже не имел постоянной кадровой команды и обслуживался силами прибывавших на него артчастей. Где хранить снаряды (выстрелы), на чём перевозить? Ведь для начала формируемому полку при наличии транспорта достаточно 1–2 б/к (возимый запас). Остальные боеприпасы хранятся на складах.

Всё это Ревуну понадобилось, чтобы потом расписать, как доблестные немецкие войска захватили под Барановичами 480 новеньких, только что с завода, гаубиц-пушек МЛ-20. Для сведения: в первой половине 1941 года их было изготовлено всего 497 штук. И что же, 480 из них отправили под Барановичи?» (Допуховский Л.В. первые дни войны / Сб. «Великая Отечественная катастрофа-3». М.: Яуза, 2008. С. П.О. Есть в Интернете.)

То есть это Резун сочиняет, что там было именно 480 и именно МЛ-20 и попали в плен. На самом деле орудия были разных систем, и часть всё же успели вывезти. Этот полигон был всё же не у самой границы. Другое дело, что у немцев всё равно оказалось «на вооружении» столько советских орудий большого калибра… Но это уже с разных мест, и не только МЛ-20. В дальнейшем в Германии наладили и выпуск боеприпасов под эти «трофейные» орудия.

Резун и его поклонники заявляют: артиллерию собирали на тех полигонах для нападения на Гитлера первыми. Мол, артиллерию всегда собирают в кучу перед наступлением! Для «прорыва» обороны. В принципе, действительно, для наступления во время войны артиллерию собирают на участке фронта для будущего прорыва. Но здесь-то собирали и держали артиллерию на полигоне. И не обязательно у госграницы. А в данном случае на полигонах собирали орудия для формирования новых артчастей и РГК в том числе. И также на этом полигоне были и орудия, собранные на учебные стрельбы, о которых поведал Лось. То есть часть орудий большого калибра просто хранилась на полигоне как на «складе», и никаких запасов выстрелов к ним особых не было. А часть находилась с небольшим запасом б/п для стрельб. В итоге большая часть этих орудий была вывезена, но часть орудий всё же достались немцам, ведь тягачей для орудий, хранящихся на полигоне для формируемых полков, просто не было. И именно это и описал Стаднюк в беседе Павлова со «старшим батальонным комиссаром» следственной части контрразведки.

(Примечание. Как утверждает исследователь ЗапОВО Д. Егоров, после 22 июня «на полигоне из-за отсутствия средств тяги действительно была оставлена матчасть 301-го ГАП. Целые ТРИ гаубицы калибра 203-мм…»)

Современный генерал-историк М.А. Гареев на «круглом столе» в «Клубе военачальников Российской Федерации» по поводу артиллерии на полигонах перед 22 июня, заявил следующее: Артиллерию вывели на полигоны, потому что сформировали много новых артиллерийских частей, а с приходом в Западную Белоруссию и на Западную Украину они ещё ни разу не стреляли. И многое другое делалось исходя из того, что время ещё есть» (До и после 22 июня как это было. — Военно-промышленный курьер, 31 (397) от 10 августа 2001т. Есть в Интернете).

Да кто бы спорил… Действительно, к июню 1941-го сформировали много новых частей. И они действительно должны были и учиться, и отстреляться на полигонах, и это было расписано в учебных планах округов на весну — лето 1941 года, утверждённых в Генштабе. Но разговор идёт о том, что после начала выдвижения войск к границе (после 10–15 июня) и тем более после того, как в округа пошли приказы ГШ (от 18 июня), в которых указывался новый срок окончания движения (к 24.00 21 июня и ставилась задача приводить в боевую готовность уже и приграничные дивизии), артиллерию необходимо было возвращать со стрельб. И уж тем более нельзя было отправлять другие артчасти на эти действительно плановые стрельбы. Отменять их надо было. А насчёт того, что кто-то там, в Москве, после 10 июня считал что «время ещё есть»… пусть это останется на совести старого генерала.

Свидетельств по артиллерии (в том числе и зенитной) очень много, но посмотрим, что писали генералы об этом после ВОВ. Например, ответы командующего 3-й армией по артиллерии. По всей видимости, они взяты из показаний, что не публиковались в 1989 году в ВИЖ Итак, ответы на вопросы Покровского командующего 3-й армией ЗапОВО генерал-полковника В.И. Кузнецова, который указал: «Все командующие армиями, в том числе и я, докладывали Павлову о совершенно открытой подготовке немцев к войне. Так, например, нами было точно установлено сосредоточение крупных сил немцев в Августовских лесах юго-восточнее Сувалки. В наших руках также были подмётные письма, в которых указывалось примерное время перехода немцев в наступление — 21, 22, 23 июня. Тем не менее Павлов за несколько дней [до этого] приказал всю артиллерию отправить на артиллерийские стрельбы за несколько сот километров от линии фронта…» (Мягков М.Ю. Трагедия Западного фронта. — Красная Звезда, 24 июля 2001 г).

После войны и тем более отвечая на вопросы Покровского, генералы, особенно из приграничных армий, которые потерпели поражения, конечно же всячески выгораживали себя. Сваливая всю вину на расстрелянных Павловых. Ведь Рокоссовский в КОВО свою-то артиллерию «отстоял» в те же дни и не дал её отправить на «полигоны». Но как бы там ни было, по той же артиллерии налицо измена в чистом виде, и командующий артиллерией ЗапОВО генерал Клич также был расстрелян. Чего избежали командующие артиллерией соседних округов.

А теперь посмотрим, что творили с дивизиями в Бресте Павлов и его подельники. Ведь в городе и его пригородах (кроме частей НКВД, пограничников и собственно гарнизона) и стояли те дивизии — 6-я и 42-я стрелковые и 22-я танковая.

Командование 22-й тд ещё с апреля имело в разработанном виде:

план подъёма дивизии по тревоге,

приказ на марш в район сосредоточения,

таблицы вытягивания колонн,

схемы радиосвязи на марше и телефонной связи в районе сосредоточения,

схемы регулирования на маршрутах движения и даже

два маршрута движения.

Но!

«Было категорически запрещено ознакомить с содержанием разработанных документов даже командиров полков и дивизионных частей. Заблаговременное оборудование командных пунктов в районе сосредоточения дивизии и её частей также было запрещено» (ЦА МО, ф. 15, оп. 881474, д. 12, кор. 12003, л. 117–118. Приводится по: Рунов В. 1941. Первая кровь. Перелом истории. М., 2009, с. 294–295).

А это как минимум нарушение, а как максимум — преступление и открытое снижение мобготовности.

Именно в 22-й танковой дивизии, по заявлению её начальника штаба А.С. Кислицына, «за две недели до войны были получены из штаба 4-й армии совершенно секретная инструкция и распоряжение об изъятии боекомплекта из танков и хранении его в складе “НЗ”» (ЦАМО СССР, ф. 15, оп. 977441, д. 2, л. 371. ВИЖ № 3, 1989 г., с. 69). А ведь дивизия дислоцировалась в Бресте, т.е. непосредственно на границе. И в ней изъяли боеприпасы из танков и прочей бронетехники.

Согласно последнему, майскому плану прикрытия ЗапОВО, в танки и бронемашины производилась закладка боеприпасов следующим образом:

«моторизованные и танковые части:

а) на каждую боевую машину на складах части иметь 10% боекомплекта патронов, набитыми в диски; переснаряжение дисков производить через каждые 15 суток. Укладку дисков в машины производить по объявлении боевой тревоги;

б) все остальные виды запасов хранить порядком, указанным для стрелковых частей. Полная норма боекомплекта должна быть разложена поротом, взводам с расчётам выдачи на каждую машину…»

Т.е. только по объявлении боевой тревоги следовало закладывать в танки патроны и тем более снаряды (выстрелы). Однако, как пишет маршал М.В. Захаров, «15 мая Генеральный штаб отдал войскам распоряжение, разрешающее держать боезапас непосредственно в танках»! И таким образом «совершенно секретная инструкция и распоряжение об изъятии боекомплекта из танков», поступившая в Брест за пару недель до 22 июня, шла в противоречие с директивой ГШ от 15 мая.

Но, оказывается, и в стрелковых дивизиях, запертых в Бресте, как в ловушке, также изымались боеприпасы из подразделений и сдавались на склады.

В 1965 году вышел сборник воспоминаний ветеранов — партийных работников и простых жителей о событиях начала войны в Бресте. И в основном свои воспоминания оставили не рядовые, а именно командиры Бреста — от лейтенантов, командиров рот, до полковников, командиров полков и заместителей командиров брестских дивизий.


Буг в огне. Минск: Беларусь, 1965 г. (книга также есть в Интернете). И среди воспоминаний попадаются такие рассказы очевидцев. 

«Сергей Сергеевич Шиканов

На партизанских тропах

В июне 1941 года — лейтенант. Участник боёв на границе. Оказавшись с ротой в окружении, принимает решение перейти к действиям партизанскими методами. Награждён орденом Красного Знамени и тремя медалями. Член КПСС.

В 125-м стрелковом полку (6-я сд. Авт.), куда я прибыл (летом 1940 года. — Авт.), мне сразу дали пулемётную роту. <…> В октябре 1940 года рота участвовала на общевойсковых манёврах. Мы успешно выполнили задачу, и командир наградил меня именными часами.

В 1940 году как специалист-пулемётчик участвовал в рекогносцировке границы от Высокое до станции Кодень. И вот в мае 1941 года командир дивизии полковник М.А. Папсуй-Шапко вызвал меня на совещание.

— На границе будем проводить дополнительные работы: предстоит сделать пулемётные гнёзда, дзоты, окопы…

В это время требовательно затрещал телефон. Полковник поднял трубку. Он слушал, и лицо его мрачнело.

Положив трубку, Папсуй-Шапко встал и взволнованно заходил по комнате:

С поста ВНОС сообщили, что опять два самолёта нарушили границу. — Потам, остановившись, внимательно посмотрел на всех нас и сказал, отчеканивая каждое слово: Да, товарищи командиры, война может начаться в любую минуту — вот сейчас, завтра, послезавтра, в любой день и час. Мы должны выполнить работу на границе в возможно короткий срок!..

На другой день проехали по границе, ещё раз посмотрели, что где делать. В укрепрайон были выведены подразделения 125-го стрелкового полка, в том числе и моя рота».

Т.е. работы в предполье начались уже в мае 1941 года, и маршал Захаров указывал, что эти работы начались по директиве ГШ.

«20 мая я получил приказ выехать с ротой на полигон в Южный городок для проведения боевых стрельб из станковых пулемётов. Начальником сборов пулемётчиков был назначен майор Семён Капитонович Дородных (майор С.К. Дородных погиб весной 1943 года в лесах Брестчины. — Изд.), командир 84-го стрелкового полка.

На этот раз на полигоне были все три пулемётные роты 125-го стрелкового полка. Мы занимались обычной боевой подготовкой, но в каждой роте держали по три боекомплекта на пулемёт. а все офицеры имели при себе топографические карты.

В городе я жил на квартире вместе с начальником боепитания техником-интендантом 2-го ранга Фёдором Ивановичем Шмелёвым, моим хорошим другом. Мы всем делились между собой. Однажды, примерно за неделю до войны, он огорошил меня:

Сергей, придётся боеприпасы сдать на склад.

Ты что, очумел?!

Нет, выполняю приказ. Вот, полюбуйся, Федя показал мне распоряжение штаба дивизии.

Пусть сдают, а я не буду.

Смотри, тебе видней. Я тебе как другу говорю, а так пойдёшь к командиру полка.

Проходит день, второй. Креплюсь, не сдаю боеприпасы. Вызывает меня командир полка (м-р Дородных, командир 84-го сп, который руководил занятиями на полигоне “Южного городка”. — Авт.).

Ты почему не выполняешь распоряжение штаба дивизии?

А у меня свой комбат есть, командир полка, они прикажут сдам, схитрил я в ответ.

Ну, ты без дипломатии, — смягчился командир. — Чтобы сегодня боеприпасы были сданы. Об исполнении доложить.

Есть!

Боеприпасы сдали, а вместе с этим сдали и топокарты.

В субботу, 21 июня, я приказал старшине получить на роту две тысячи патронов к понедельнику на очередные стрельбы.

На заре 22 июня под грохот канонады, освещенные заревом пожарищ в крепости, мы простились с Федей, и каждый ушёл своей дорогой в войну — он через крепость, а я через Брест.,.»

Т.е. в стрелковых дивизиях в Бресте примерно за неделю до 22 июня прошла команда сдать из «оружеек» боеприпасы?! И была она от Павловых-коробковых?!

Эти конкретные пулемётные роты были в те дни не в казармах, а на полигоне, но они имели, по словам С. Шиканова, при себе по три боекомплекта на «Максим», но были предназначены не для стрельб и хранили их в «оружейках». Как пытаются заявлять некоторые адвокаты генералов, «нормальное дело — не хрен на полигоне иметь БП для боевой стрельбы. На учебные стрельбы выдают, вот ими и стреляйте. И данный эпизод никакого отношения не имеет к обороне крепости».

Попробую пояснить.

У некоторых историков есть любимое занятие — выяснять-сравнивать, например, сколько было патефонных иголок в кавалерийском полку танковой дивизии РККА и вермахта. Видимо, этот «описательный ботанизм» у них и является неким «историческим исследованием». Ну что ж., попробуем в цифрах (и «на пальцах») показать, что поведал командир пулемётной роты.

Пулемётные роты входили в состав батальонов стрелковой дивизии. Всего должно было быть 9 таких рот на стрелковую дивизию (по три в полку). В каждой роте — по 12 пулеметов «Максим». Итого — 108 «Максимов» в пулемётных ротах стрелковой дивизии. Значит, в двух дивизиях Бреста — 6-й и 42-й должно было быть минимум 216 станковых пулемётов типа «Максим».

Боекомплект «Максима» (на «образец вооружения») состоит из носимого и возимого б/к. Носимый б/к хранится в казармах, при оружии. Возимый — на складах части (дивизии в данном случае). Один полный б/к на «Максим» — это 8 пулемётных лент по 250 патронов. Итого: 2000 патронов (одна лента снаряжается в одну коробку). Носимый б/к — это 4 коробки к пулемёту на расчёт из двух бойцов, что составляет 1000 патронов. Итого: три б/к к «Максиму» — это минимум 3000 патронов, которые хранились при пулемётах в «оружейках» казарм. К 12 пулемётам в этой роте хранилось как минимум 36 000 патронов, по словам командира той роты!

Один ящик — это 880 патронов к «Максиму» (7,62-мм винтпатроны по 440 шт. в двух «цинках»). То есть в этой роте на полигоне имели (с учётом патронов для винтовок «вторых номеров» расчёта пулемёта) около 50 ящиков с патронами и отдельный ящик под топокарты. Рота была на полигоне «Южного городка» на окраине Бреста. Держать столько боеприпасов в ящиках или в коробках в лентах (что более вероятно) в палатках — сложно. Скорее всего, жил личный состав в казармах в это время, и уж точно патроны хранили в «оружейках», под замком.

Откуда при пулемётах появилось столько патронов? Так это было определено в ПП ЗапОВО, который должны были отработать в Минске к 20 мая по директиве НКО и ГШ № 503859/сс/ов от 14 мая. Где для приграничных дивизий устанавливалось:

«2. В целях сокращения сроков готовности части, входящие в состав войск районов прикрытия, должны иметь:

пехотные и кавалерийские:

а) носимый запас винтовочных патронов (90 гит. на винтовку) в опечатанных ящиках под охраной дежурного и дневального в подразделениях. Каждый командир (взвода, роты, бат-на) определяет порядок выдачи носимого запаса. Выдача производится только по тревоге. Возимый запас винт, патронов (кроме выдаваемых на руки) разложить по взводам и ротам в опечатанных ящиках, штабелях и расписать по повозкам. В каждом полку, батальоне, роте, эскадроне должно быть назначено лицо, отвечающее за их своевременную и правильную погрузку;

б) на каждый станковый пулемёт иметь на-битыми и уложенными в коробки по 4 ленты; на ручной пулемёт и автомат по 4 диска. Коробки с набитыми лентами и дисками в опечатанном виде хранить в подразделениях или особых охраняемых помещениях. Диски и патроны периодически освежать, ленты просушивать…» (ЦАМО РФ, ф. 16, оп. 2951, д. 243, л. 4–34.)

Точно такой же пункт был и в ПП армий ЗапОВО — см. «№ 468 ДИРЕКТИВА ВОЕННОГО СОВЕТА ЗАПОВО КОМАНДУЮЩЕМУ 3 АРМИЕЙ № 002140/сс/ов 14 мая 1941 г.» (ЦА МО РФ, ф. 16, оп. 2951, д. 248, л. 36–54. Источник: «Документы. 1941», кн. 2-я.)

То есть даже если Шиканов и ошибся (что вряд ли) и в его роте хранилось всего по одному носимому б/к (4 коробки с 4 лентами по 250 патронов) на «Максим», то и это вполне прилично (1000 штук) и было установлено нормативным документом — ПП армии и округа. И храниться эти патроны приграничной части должны были в подразделении и при подразделении. Однако эти патроны из «оружеек» были сданы на склад дивизии, и командир этой конкретной роты 6-й стрелковой дивизии Бреста сам получил 21 июня только около 2000 патронов. Это всего пара ящиков и один «цинк» — 8 пулемётных лент на 12 пулемётов на пулемётную роту.

Начштаба 4-й армии Сандалов писал: «В июне 1941 года все части армии имели носимый запас винтовочных патронов в ящиках, хранившихся в подразделениях. Возимый запас боеприпасов для каждого подразделения хранился на складах» (Боевые действия войск 4-й армии в начальный период Великой Отечественной войны. ВИЖ №11, 1988 г., с. 8). Но Сандалов конечно же ничего не писал о приказе на изъятие патронов. Ведь он же сам ходатайствовал о реабилитации коробковых… (О возимом б/к, хранящемся на складах дивизий, мы ещё вспомним в последней главе.)

Приказ на изъятие исходил вроде как из штаба 6-й дивизии. Но вряд ли командир дивизии до этого сам додумался. Если он не изменник, то, наоборот, даст команду ещё дополучить патроны в казармы в те дни! Т.е. хранились патроны в таком количестве, носимый б/к, в «оружейках» Бреста по приказам Павлова. И изъять их могли только по его же приказу. Или Коробкова. Это хранение патронов в казармах приграничных дивизий определялось планом прикрытия округа, разработанным на основании директив НКО и ГШ! А павловы-коробковы эти патроны за неделю до 22 июня изымали, оставляя пулеметы вообще без патронов или, дай бог, их караульную норму (пара «магазинов») на винтовку. Павлова пытаются представить трусоватым перестраховщиком — мол, получал приказы и выполнял их, даже если они преступные. Но что-то я сомневаюсь, чтобы из Москвы кто-то дал команду изымать патроны! По крайней мере, никто таких «приказов Москвы» не предоставлял ещё. Тем более что нормы б/к определяются именно наркомом обороны и отменить их можно только другим приказом наркома.

Вот такие «патефонные иглы».

А ведь в эти же дни (за неделю до 22 июня) изымали патроны и в других подразделениях Бреста, которые на полигоне точно не были. Но об этом чуть позже…

(Примечание. Вот что пишет по КОВО историк В. Рунов в своей книге «Удар по Украине» (с. 58):

«Ещё 11 июня в адрес Военных советов 5-й, 6-й, 12-й и 26-й армий Военным советом Киевского Особого военного округа была направлена директива № А1/00211. В ней, в частности, предусматривалось: “1. В целях сокращения сроков боеготовности частей прикрытия и отрядов, выделяемых для поддержки погранвойск, провести следующие мероприятия:

а) Носимый запас винтовочных патронов иметь в опечатанных ящиках. На каждый станковый пулемет иметь две набитые и уложенные в коробки 50% боекомплекта, и на ручной пулемёт 50% снаряженных магазинов…”

Сроки готовности по тревоге устанавливались: для стрелковых и артиллерийских частей на конной тяге 2 часа, для кавалерийских, мотомеханизированных частей и артиллерии на мехтяге 3 часа».

К сожалению, Рунов оборвал текст этой директивы КОВО от 11 июня и не показал, что патроны эти должны храниться именно в подразделениях, а не на складах. Так как поднять по тревоге и привести приграничную дивизию в полную б/г за 2 часа — если патроны у неё хранятся не в казармах, а на складах — невозможно…)

А вот что по 22-й танковой вспоминал очевидец…


«Виктор Андреевич Рожнятовский

С верой в победу

В июне 1941 года капитан (начальник оперативного отделения 22-й тд. Авт.). Первый бой принял 22 июня, в дальнейшем сражался на 4-м Украинском фронте. Награждён четырьмя орденами и четырьмя медалями. Член КПСС.

Осенью 1940 года я получил назначение в город Брест. Об этом городе много слышал и читал. Он представлялся мне каким-то особенным. Я хорошо знал, что такое граница. Окало тести лет служил на Дальнем Востоке, не раз бывал на полевых поездках вдоль государственной границы в Приморском крае, участвовал в боях у озера Хасан. По опыту Дальнего Востока знал, что полевые войска располагаются на некотором удалении от границы. <…>

Думалось, что Южный городок находится километрах в 10–20 от города, и я успею ознакомиться с Брестом, а к вечеру прибыть к месту назначения. Каково же было моё удивление, когда выяснилось, что Южный городок совсем рядом.

Близость границы требовала повышенной бдительности. Мы, офицеры штаба 22-й танковой дивизии, понимали обстановку и делали всё от нас зависящее, чтобы повысить боевую готовность частей. Была составлена документация выхода по боевой тревоге и доведена до личного состава. Полки проходили обучение в подвижных лагерях.

Помню, в одной из разведывательных или оперативных сводок, полученных незадолго до начала войны, говорилось, что немцы мобилизовали все лодки, имеющиеся у местного населения приречных районов, стягивают их ночью к берегу и маскируют. Говорилось и о том, что они усиленно строят деревянные плоты по побережью Западного Буга.

Я, как начальник оперативного отделения, докладывал командиру дивизии содержание сводок. И однажды пытался высказать свои соображения. Было бы целесообразно с профилактической целью, не нарушая хода боевой подготовки, вывести дивизию и расположить лагерем на некотором удалении, в условиях, где молено быстро изготовиться к бою.

Генерал дал мне понять, что свои соображения я могу оставить при себе. Тогда, в период культа личности, не принято было высказывать мнение по таким вопросам. (Ох уж эти пояснения про культ личности. Как будто Сталин был виноват в том, что комдивы вели себя так «странно». — Авт.)

Всё осталось по-старому. Больше того, один из полков к 21 июня возвратился из лагерей. Таким образом, 22 июня все подразделения дивизии были на месте».

При повышении боевой готовности и в угрожаемый период все подразделения должны быть возвращены в расположение части. Однако начальник оперотдела приграничной 22-й танковой дивизии предлагал сделать то, что было в «пр. ГШ от 18 июня» именно для приграничных дивизий — привести её в боевую готовность и вывести дивизию из Бреста в район сосредоточения, где в случае нападения врага «можно быстро изготовиться к бою»… Но Путанов, как и все командиры приграничных дивизий ЗапОВО и тем более Бреста, соответствующего приказа от Павлова не получил. А сам он такого сделать не мог.

Только в 3.30 22 июня командующий 4-й армией Коробков после поступления в штаб 4-й армии ещё одного устного приказа Павлова уже окружной «Директивы № 1» всё же позвонил в Брест и дал им команду о приведении части в боевую готовность в связи с возможным нападением Германии. (А письменный приказ Павлова о приведении в боевую готовность, по словам Сандалова же, — текст самой Директивы № 1 поступил в штаб 4-й армии вообще только к 4.30: «В 4 часа 15 минут 4 часа 20минут начальник штаба 42-й стрелковой дивизии доложил, что противник начал артиллерийский обстрел Бреста. В эти самые минуты заканчивался приём из штаба округа следующего приказа…» Далее Сандалов и приводит текст павловской «Директивы № 1».)

Пуганов вызвал в штаб начальника штаба, там же находился начштаба 14-го мехкорпуса полковник И.В. Тугаринов. Комдив приказал к утру привести дивизию в боевую готовность, но конкретной боевой задачи дивизии не поставил. Пока шло оповещение командного состава, по Брестской крепости начался обстрел и посыпались авиабомбы. Несмотря на возникшую панику, танки из крепости начали выводить. Только через 1,5 часа в дивизию прибыл представитель штаба армии и привёз «красный пакет». Это Коробков стал спешно рассылать в дивизии новые «красные пакеты»…

Больше никаких задач дивизия не получала. Комдив отбыл в район Жабинки, пытаясь собрать воедино части дивизии, но был убит, начштаба дивизии полковник А.С. Кислицын через 4 часа после начала войны получил тяжёлое ранение, когда руководил переправой дивизии по мосту у д. Пугачёво. А начальник политотдела был тяжело ранен ещё при обстреле Брестской крепости. В результате к середине дня 22 июня дивизия, понеся большие потери и никем не управляемая, вела бои разрозненными группами. То есть как боевая единица не существовала.

«Никто из нас не знал, когда начнётся война. Между тем почти каждый день приносил нам какую-нибудь неприятную новость, которая напоминала о близости врага. По ночам появлялись подозрительные лица, наблюдавшие за жизнью в городке, за расположением объектов. Каждая новая оперативная или разведсводка говорила об усилении активности гитлеровцев на границе.

В частях дивизии улучшили воспитательную работу. Объявили решительную борьбу с болтливостью. Чаще обычного стали проверять несение караульной службы и службы суточного наряда. В этом участвовали не только командиры частей и подразделений, но и командиры штаба.

На воскресенье, 22 июня, был запланирован показ новой техники. Накануне, в субботу, вне всякого плана командир корпуса провёл в дивизии строевой смотр. Затем в клубе состоялся концерт. Я в клуб не пошёл».

Началась война…

«Воины скоро освоились с обстановкой. Стали наносить противнику чувствительные удары. И наша дивизия нанесла бы несравненно большие потери фашистам, если бы танки имели боеприпасы.

Однако перед войной поступило распоряжение штаба Западного Особого военного округа, запрещающее хранение боеприпасов в машинах. Боеприпасы предписывалось сложить в обитые железные ящики и сдать на склад. А для того чтобы боеготовность “не снижалась”, на каждом ящике с боеприпасами надлежало написать номер машины. Абсурдность такого распоряжения была очевидна. Никто у нас не сомневался в том, что гитлеровцам известно расположение наших складов, в тем числе артиллерийского. И это подтвердилось с жестокой неумолимостью в первые же часы войны.

Экипажи танков не очень охотно выполняли распоряжение о сдаче боеприпасов. Возможно, поэтому на некоторых машинах оказались снаряды».

«Утром 25 июня генерал-майор С.И. Оборин после лёгкого ранения эвакуировался” в тыл; затем он самовольно покинул фронт и 6 июля прибыл в Москву, где через два дня был арестован в своей квартире» (Гончаров В. Генерал Павлов — портрет на фоне катастрофы / Сб. «Великая Отечественная катастрофа-2». М.: Яуза, Эксмо, 2007. С. 184). Оборин арестован 8 июля 1941 года. Приговорён Военной коллегией Верховного суда СССР 13 августа 1941 года к исключительной мере наказания. Расстрелян 16 октября 1941 года. Реабилитирован 11 января 1957 года…


«Иван Васильевич Кононов

В огне

В июне 1941 года полковник, заместитель командира 22-й танковой дивизии. Война застала его в Южном городке Бреста. Затем сражался на различных фронтах. Награждён девятью орденами, в том числе двумя иностранными, и шестью медалями. Член КПСС с июля 1918 года.

Многое забылось за двадцать с лишним лет, но главные, наиболее яркие события помнятся буквально по часам.

21 июня 1941 года. Суббота. Командир 14-го мехкорпуса генерал-майор С.И. Оборин, заканчивая проверку боевой подготовки частей дивизии, приказал генералу В.П. Пуганову:

Немедленно постройте дивизию. Проведу строевой смотр.

Но один полк только что вернулся с полевых занятий, пытался возразить Пуганое.

Вот и хорошо, посмотрим, как быстро умеете приводить себя в порядок.

По плану сегодня нет строевого смотра.

Проведём без плана.

Делать нечего, надо готовить дивизию к смотру. В 16.45 под звуки духового оркестра полки дивизии маршировали, как говорится, независимо от обстановки за Бугом.

Командир корпуса остался доволен. Уезжая, сказал:

22 июня по приказу командарма (Корсакова. — Авт.) на полигоне проведём показ боевой техники для командного состава армии. Подготовить всё как следует.

В дивизии остался начальник автобронетанковых войск армии полковник Кабанов. Вместе с ним поехали на полигон посмотреть, всё ли готово к показу новой техники. Там пришлось задержаться. То одно, то другое требовало решения командира».

Воспоминания других старших командиров о размещении этих дивизий чётко показывают, что Павловы в ЗапОВО вместо подготовки дивизий к обороне готовили их именно к победному наступлению после того, как враг вторгнется на нашу землю. По ним также видно, что командование даже корпусов не было ориентировано на скорое возможное нападение Германии… И уж тем более им не доводили тот самый «приказ ГШ от 18 июня», о котором дал в июле показания начальник связи округа генерал Григорьев. Но самое главное — приказ на изъятие снарядов, по словам офицеров штаба 22-й танковой дивизии в Бресте, точно шёл из Минска, от Павлова!! Так что и в стрелковые дивизии Бреста приказ на изъятие патронов из казарменных «оружеек» в пулемётных ротах также пришёл за несколько дней до 22 июня, возможно, именно из Минска. От Павлова! А штабы дивизий этот приказ только продублировали и исполнили… (Адвокаты Павловых, конечно, могут заявить, что приказ пришёл на изъятие патронов и снарядов прямо из Москвы, но это примерно так же, как сказать, что и прицелы в гаубичных полках изымали по команде Москвы, и ПВО запрещали вести огонь утром 22 июня по команде Москвы. И вообще Сталин сам подставил войска западных округов под разгром… А потом «дал команду организовать блокаду Ленинграда, чтобы там побольше оппозиционеров поумирало, ибо этот город тиран ненавидел»…)


«Евгений Михайлович Синковский

В Бресте

В июне 1941 года — майор, начальник оперативного отдела штаба 28-го стрелкового корпуса. Участвовал в боях в районе Бреста.

Награждён двумя орденами и двумя медалями.

Во второй половине дня 21 июня было закончено командно-штабное учение по теме: “Наступление стрелкового корпуса с преодолением речной преграды”'. Штаб 28-го стрелкового корпуса сосредоточился на командном пункте, в районе Жабинки. Меня вызвал к себе командир генерал-майор B.C. Попов. Когда я пришёл к нему в палатку, здесь был и начальник штаба полковник Г.С. Лукин.

Взглянув на меня, генерал сказал:

Товарищ майор! Я и начальник штаба уезжаем в Брест. Штаб остаётся здесь. Дайте людям отдохнуть, а завтра с рассветом, если не получите каких-либо других указаний, ведите штаб на артполигон для участия в учении.

Оборону штаба на ночь организуйте по боевому расписанию, добавил начальник штаба.

Минут через десять-пятнадцать после того, как я получил эти приказания, машины генерала и полковника, сверкнув в лучах заходящего солнца, скрылись за кустами у поворота дороги на Брест. Я вернулся к себе в палатку и, вызвав нужных командиров, отдал приказания на ночь и утро следующего дня. Затем ко мне зашёл один из помощников по оперативному отделению — капитан А.А. Нехай и попросил разрешения уехать в Брест. У капитана была больна жена, и я, предупредив его, что завтра к 8.00 нужно быть на артполигоне, отпустил к семье. На командном пункте заканчивался ужин, и жизнь постепенно замирала. Мимо палатки прошло двое.

— Ты не знаешь, почему нас оставили здесь? спросил один.

Ответа я не расслышал, но такой вопрос и у меня возникал в этот вечер уже не один раз. Почему командир корпуса и начальник штаба уехали в Брест, а штаб оставили здесь, в Жабинке? Может быть, поднимут 6-ю и 42-ю стрелковые дивизии хотя бы по учебной тревоге и выведут их в районы сосредоточения?

Но вряд ли. Ведь нас уже не раз предупреждали о недопустимости таких действий, которые немцы могли бы расценить как провокационные.

Среди многих условий, снижавших боеготовность 28-го стрелкового корпуса, вопрос о дислокации 6-й и 42-й стрелковых дивизий был наиболее важным. Части переходили на новые штаты, перевооружались, не были полностью укомплектованы, привлекались на строительство оборонительных сооружений вдоль границы. Но к началу войны из числа всех забетонированных дотов с гарнизонами, оружием и боеприпасами было около 20 процентов, а полностью готовых полевых позиций ни одна из дивизий, входивших в состав 28-го стрелкового корпуса, не имела. И всё же, несмотря на такое большое количество недостатков, сильно снижавших боеготовность корпуса, последний мог создать на километр фронта достаточную плотность обороны и оказать серьёзное сопротивление врагу при условии своевременного развёртывания 6-й и 42 й стрелковых дивизий.

Вспоминается такой случай. Вскоре после сообщения ТАСС от 14 июня я был в крепости в 333-м стрелковом полку. Вместе с командиром полка полковником Д.И. Матвеевым были в подразделениях. Шла обычная боевая учёба. Во время перерыва нас окружили бойцы, задавали вопросы. Один из них, обращаясь к Матвееву, спросил:

— Скажите, товарищ полковник, когда нас выведут из этой мышеловки?

Матвеев что-то отвечал, говорил о сообщении ТАСС, но чувствовалось, что бойцы не были удовлетворены ответом, они имели своё мнение о целесообразности размещения их полка в крепости.

Командование 28-го стрелкового корпуса учитывало всю опасность размещения двух дивизий в крепости. Учебными тревогами было установлено, что для вывода их в районы сосредоточения требуется до 6 часов времени. Возбудили ходатайство перед командованием 4-й армии и округа о разрешении вывести дивизии из крепости. Разрешения не последовало.

Подготовка штабов проходила как-то однобоко, без учёта обстановки на границе. Казалось бы, задача корпуса ясна — прикрытие границы, оборона. Конечно, это не означало, что корпус не нужно готовить к активным действиям, но в данной конкретной обстановке представлялось более нужным тренировать штабы в управлении войсками в сложных условиях внезапного нападения сильного противника».

Но вместо этого корпус продолжали готовить к немедленному встречному контрнаступлению, после того как враг нападёт!

«Только что закончилось командно-штабное учение по теме: “Наступление стрелкового корпуса с преодолением речной преграды”, а на завтра, после показа новой техники, было намечено учение по теме: “Преодоление второй полосы укреплённого района". Две темы наступательного характера и ни одной, связанной с конкретной обстановкой и задачами. Очень сильна была уверенность, что воевать будем только на территории врага.

А тем временем за Бугом противник сосредоточил большие силы. В город и его окрестности проникали шпионы и диверсанты. <…>

О том, что война не за горами, говорили все. Командный состав Брестского гарнизона пытался эвакуировать свои семьи вглубь страны, но это запретили. Сверху гили указания: провокациям не поддаваться, огня не открывать.

Такие размышления волновали меня в тот памятный вечер 21 июня 1941 года. <…>Я прилёг на походную койку. Но часто просыпался, вставал, выходил из палатки, к чему-то прислушивался. Всё было спокойно, и я снова ложился.

Разбудил меня дежурный по штабу.

— Товарищ майор, творится что-то неладное. В направлении на Брест видно какое-то зарево, слышны какие-то взрывы.

Сна как не бывало.

Поднять штаб по тревоге! <…>

Подбежал мой помощник капитан А.И. Алексеев, и мы пошли на узел связи. Все направления молчали, связи не было. Штаб корпуса был лишён важнейшего средства управления войсками. А на станции Жабинка загудел паровоз, подавая сигнал тревоги.

Шёл шестой час, когда с запада начал приближаться гул моторов и вскоре появились фашистские бомбардировщики. Бомбили станцию Жабинка, наш командный пункт. Отбомбились, ушли. В штабе корпуса двое ранено. На командный пункт заехал заместитель начальника штаба армии полковник Кривошеее. Он был в Бресте у генерала Попова в тот момент, когда начался обстрел.

Едва генерал успел объявить боевую тревогу, как оборвалась связь. <…>

А авиация противника бомбит, бомбит, бомбит. Бомбы сыпятся на продолжающие отходить 6-ю и 42-ю стрелковые дивизии, на танки 22-й дивизии, на войска, готовящие рубеж обороны у Жабинки, на командный пункт штаба корпуса, на Московское шоссе, по колоннам грузовиков с эвакуируемым из Бреста имуществом, по бесконечным вереницам беженцев. И нечем наказать воздушных бандитов. Ни авиации, ни зенитной артиллерии.

Первый день войны подходил к концу. <…>

Части корпуса понесли большие потери. О многих наших подразделениях, об их судьбе мы так ничего и не узнали. Особенно волновала всех судьба людей, оставшихся в крепости, но все попытки радистов установить связь с ними успеха не имели. <…>

Около 22 часов был получен приказ командующего 4-й армии — на рассвете 23 июня силами 28-го стрелкового корпуса и 14-го мехкорпуса нанести удар в Брестском направлении и выйти к государственной границе. <…>

Вернулся капитан Нехай мой помощник Семья его — жена и двое крошечных сыновей так и осталась в городе.

Коротка эта летняя ночь первая военная. Вся она ушла на организацию обороны и подготовку контрудара.

С 24 часов ход подготовки проверяли командующий и член Военного Совета армии. Большую часть этой ночи я провёл в 6-й стрелковой дивизии. Был и в 333-м стрелковом полку. И снова ходили с Матвеевым по подразделениям, теперь сильно поредевшим, усталым. Ещё не улеглось возбуждение, вызванное всем пережитым в течение дня. Слышны тихие разговоры. И как тогда в крепости, бойцы окружили своего командира. Посыпались вопросы. Здесь я впервые услышал от солдат страшные слова: “измена", “предательство”. Враг мог использовать эти разговоры для подрыва веры солдат в своих командиров. Ответы на такие вопросы должны были быть глубокими, всё разъясняющими. А где найти ответ на такой вопрос, если и командиров порой мучают такого лее рода сомнения. Где наши самолёты? Почему так мало танков? Почему запретили эвакуацию семей? Почему не вывели нас из крепости? Даже госпиталь оставили фашистам. А вы знаете, товарищ полковник, что они сделали с больными и ранеными, находившимися в госпитале? Всех перебили. А помните, товарищ полковник, разговор перед войной о крепости-мышеловке? Захлопнулась она, эта мышеловка, мало нас оттуда вырвалось.

Что ответишь?..»

Вот этот боевой приказ Коробкова № 02 от 18 ч 30 мин 22 июня 1941 года:

«Войска 4-й армии, продолжая в течение ночи твёрдую оборону занимаемых рубежей, с утра 22.6.41 г. переходят в наступление в обход Бреста с севера с задачей уничтожить противника, переправившегося через р. Зап. Буг…

Атаку начать в 5.00 23.6.41 г. после 15-минутного огневого налёта.

Границу до особого распоряжения не переходить…

Командующий войсками 4-й армии генерал-майор Коробков
Член Военного совета 4-й армии дивизионный комиссар Шлыков
Начальник штаба полковник Сандалов

Ф. 226, on. 2156/сс, д. 67, л. 2,3. Подписи командующего войсками и члена Военного совета армии на документе отсутствуют» (сайт «Боевые действия Красной Армии в ВОВ»).

«Здоровую инициативу» проявляли коробковы. ПП до подчинённых толком не довели, патроны и снаряды из танков изымали, «красные пакеты» выдали в дивизии только в ночь на 22 июня, а вот пункт о переходе границы из Директивы № 2 применяли… даже вечером, с 22 на 23 июня! Напомню, командующий 4-й армии генерал-майор Коробков был расстрелян 22 июля вместе с Павловым. Сандалову повезло — к стенке в июле 41-го не поставили, и он потом, в начале 1950-х, ходатайствовал о реабилитации коробковых…

А дальше уже прямое обвинение Павловых в том, что они сознательно запрещали выводить дивизии из Бреста в июне 1941 года, сознательно оставили три дивизии в Бресте. На убой. Обвинение от старших командиров брестских дивизий…


«Фёдор Афанасьевич Осташенко, Герой Советскою Союза

Незабываемые дни

В июне 1941 года полковник, заместитель командира 6-й Орловской Краснознамённой стрелковой дивизии по строевой части. В дальнейшем командовал дивизией и корпусам. За умелое управление войсками и личный героизм, проявленный в боях за Будапешт, удостоен звания Героя Советского Союза. Награждён семью орденами, четырьмя советскими и одной чехословацкой медалями. Член КПСС.

В Брест я прибыл в октябре 1940 года.

При знакомстве с частями соединения удручающее впечатление произвело скученное размещение личного состава. Многие роты не имели отдельных помещений для ленинских комнат и канцелярий.

Невозможно было понять, почему неприкосновенные запасы всех видов создаются в подвалах пограничной крепости.

На первом же совещании у командира дивизии я поднял вопрос о перемещении неприкосновенных запасов. Ответа не получил. В феврале 1941 года обратился к командиру 28-го стрелкового корпуса генералу B.C. Попову. Моё предложение он категорически отверг на том основании, что подыскать более удобные хранилища не представляется возможным.

В марте прибыл новый командир 6-й стрелковой дивизии полковник М.Л. Папсуй-Шапко. Вместе с начальником штаба полковником А.М. Игнатовым и заместителем начальника отдела политической пропаганды полковым комиссаром Г.С. Пименовым мы поставили волновавший нас вопрос более настойчиво; к этому времени стало известно о большом сосредоточении немецких войск у наших границ, однако результатов и на этот раз не добились.

К нашему большому удивлению, в апреле из Березы-Картузской в крепость перешли 42-я стрелковая дивизия.

До сих пор остаётся непонятным, почему командующий войсками округа запретил выводить из крепости части и подразделения в лагеря, тем более что в апреле наги лагерь был полностью подготовлен к приёму личного состава. Это была непростительная ошибка, за которую пришлось расплачиваться ценой больших жертв».

В мае в войсках начинается «летний период обучения». И на это время дивизии и выводятся на учебные полигоны для занятий и обучения. Этот план обучения утверждается в Генштабе ещё зимой. Однако дивизии из Бреста на полигоны не ушли.

По ПП округа «и) 42-я стр. дивизия через 30 часов после объявления боевой тревоги занимает Брестский УР и позиции полевого доусиления по госгранице на фронте Буяки, Мельник, Орля…», а «к) 6-я стр. дивизия через 3–9 часов после объявления боевой тревоги занимает Брестский УР и позиции полевого доусиления по линии госграницы на фронте Огородники, Брест-Литовск, Заказанка».

Если 6-я сд может занять свои рубежи южнее Бреста достаточно быстро, то 42-й требуется до полутора суток на занятие своих рубежей т.к. она до этого была в Березе-Картузской, что примерно в 100 км от Бреста и границы. И перевод её в Брест ещё в апреле, явно согласованный с ГШ, был вполне разумен — это реально сокращало время на её развертывание. И Сандалов, начштаба 4-й армии, в этом же сборнике — «Буг в огне» прямо и указал, что по приказанию Павлова «из Березы в Брестскую крепость была переведена дополнительно к размещённой там 6-й стрелковой дивизии и 42-я. Крепость явно перегрузили войсками». И «таким образом, из стремления прикрыть 150-километровую полосу армии, все её четыре стрелковые дивизии разместили непосредственно у границы». Также Сандалов пишет, что противостоящая 4-й армии ЗапОВО 4-я армия вермахта «состояла из двенадцати пехотных и одной кавалерийской дивизий и превосходила по численности нашу четырёхдивизионную 4-ю армию более чем в три раза.

Приданная 4-й немецкой армии 2-я танковая группа генерала Гудериана имела три корпуса, называвшиеся в то время моторизованными, а вскоре после начала войны переименованные в танковые. Они состояли, как и наши механизированные корпуса, из двух танковых и одной моторизованной дивизий с такой же примерно штатной численностью танков, как и у нас. В каждой дивизии было свыше 200 танков. Следовательно, группа Гудериана по числу танков превосходила оперативно подчинённый нашей армии 14-й механизированный корпус также в три раза…»

Но! Когда 42-ю загнали в Брест, то в случае внезапного нападения, если дивизия находится в городе, она будет обречена и уничтожена как боевая единица. Ведь в этом случае она должна будет идти на свои рубежи под постоянным огнём. Что и произошло в реальности.

Однако! Дело не в том, что те дивизии находились в Бресте. Важно, что их не вывели из города до нападения и Павловы, по словам очевидцев, именно запрещали это делать заранее, до 22 июня! И это пример того, как с виду вроде как разумные решения («благие пожелания») в итоге кончились адом для этой дивизии, закрывавшей наиболее важное направление — Брестское.

«Между тем обстановка с каждым днём становилась всё более тревожной. Это хорошо помнят все, кто в то время жил в Бресте. Семьи некоторых командиров начали покидать город. Признаюсь, я тоже хотел отправить жену и детей и уже оформил проездные документы, но вскоре поступило категорическое распоряжение Военного Совета армии. запрещавшее выезд семей.

Начальник отдела политической пропаганды армии бригадный комиссар С.С. Рожков в мае провёл совещание с руководящим политическим составом Брестского гарнизона.

Непосредственной опасности войны нет, и слухи о том, что она скоро начнется, — провокация, сказал он.

Бригадный комиссар потребовал усилить разъяснительную работу среди командиров и их семей.

Однако нам, командирам и политработникам дивизии, с каждым днём становилось всё очевиднее, что война вот-вот разразится. Полковой комиссар Г.С. Пименов обратился в Военный Совет округа с письмом, в котором докладывал о создавшейся на границе обстановке. К сожалению, Военный Совет округа не принял во внимание доводы Пименова, более того, его сочли паникёром.

Мне вспоминается разговор с Григорием Сергеевичем после его обращения в Военный Совет округа.

Я, кажется, влип, — невесело сказал он. Нам не верят, и, видимо, теперь мне придётся ждать смещения, если не произойдёт что-либо похуже.

Но ведь это похоже на предательство!

Нет, тут не предательство, — возразил Пименов. — Просто они не знают истинной обстановки, успокаивают себя договорам с Германией.

Известное опровержение ТАСС нас удивило. Что немцы изготовились к нападению, нам было известно из многих источников, в том числе и от перебежчиков из-за Буга. Они сообщали, что в Бяла-Подляске и в Янув-Подлясском сконцентрированы крупные силы танков, созданы огромные бензохранилища. В июне, особенно с середины месяца, над нашей территорией ежедневно летали немецкие самолёты-разведчики, причём на очень низкой высоте, однако сбивать их запрещалось.

Непонятна пассивность командования армии в самый канун войны, 21 июня, когда начали действовать диверсанты и были выведены из строя электросеть, водопровод, прервана связь с частями и штабом округа. Генерал-полковник Л.М. Сандалов в своей книге “Пережитое” сообщает, что об этих фактах было поставлено в известность командование округа. А что предпринял сам штаб армии? Буквально ничего. Он действовал по принципу: как прикажут сверху, так и сделаем. А ведь можно было провести ряд неотложных энергичных мер с целью повышения мобилизационной готовности войск армии: приказать командирам 6-й и 42-й дивизий провести рано утром вне крепости смотр частей; за ночь подтянуть к Бресту побатальонно, с полной боевой выкладкой подразделения, находившиеся на строительстве; объявить тревогу по штабам дивизий.

Как это ни странно, в такой ответственный момент руководители армии нашли возможным вечером 21 июня побывать в театре и на концертах в Бресте и Кобрине. Бездеятельность и догматизм командарма А.А. Коробкова и командующего округом Д.Г. Павлова привели к гибели большого числа наших воинов, хотя лично и Коробков, и Павлов были честными и преданными Родине людьми…»

Насчёт «честности» Павловых ветеран конечно… «погорячился». Однако он обвиняет именно Павлова и Коробкова. При этом своего комкора, генерал-майора B.C. Попова, которому и подчинялись стрелковые дивизии в Бресте, — нет. Попов проходил под следствием по делу Павлова, но свидетелем. В сентябре 1941 года он уже был назначен заместителем командующего 50-й армии. С февраля 1942 по апрель 1944 года он командует войсками 10-й армии. В июне 1942-го получил звание генерал-лейтенанта. С мая 1944 года до конца войны уже генерал-полковник В.С. Попов — командующий 70-й армией на 1-м Белорусском и с 19 ноября 1944 года — на 2-м Белорусском фронтах. 70-я армия под командованием Попова освобождала Брест (70-я армия, Отдельная армия войск НКВД, была сформирована в октябре 1942 — феврале 1943 года из личного состава пограничных и внутренних войск НКВД. С 15 февраля 1943 года по октябрь 1945 года она — общевойсковая армия в Красной Армии).

(Примечание, Командовал 42-й сд 28-го ск Иван Сидорович Лазаренко, с 04.06.1940 генерал-майор. Родился 26 сентября (8 октября) 1895 года в кубанской станице Старо-Михайловской. В Первую мировую — вахмистр (ст. сержант), кавалер четырёх Георгиевских крестов! В Красной гвардии с 1918 года. Член РКП(б) с 1921 года. Служил в РККА на различных должностях, окончил Военную академию им. Фрунзе, участвовал в войне в Испании и с Финляндией уже командиром 42-й стрелковой дивизии.

Именно он командовал в Бресте в первые часы 22 июня, организовывая вывод своей дивизии из города под огнём противника. Ведь «Приказ № 1» по крепости, подписанный капитаном Зубачёвым (он был заместителем командира 44-го полка 42-й дивизии) и полковым комиссаром Фоминым, появился только 24 июня. Лазаренко свою дивизию всё же вывел, хотя и с потерями и командовал ею достаточно успешно (если можно говорить об успешности действий дивизии в той ситуации избиения утра 22 июня).

Лазаренко вывел из крепости под огнём не только основные силы своей дивизии, но даже и мобилизованных и военнослужащих других частей.

Однако он был арестован уже 4 (по некоторым данным 9) июля 1941 года и при расследовании «Дела Павлова» и событий вокруг Бреста военным трибуналом 17 сентября 1941 года был осуждён к высшей мере наказания по ст. 193–17 и 193–20 УК РСФСР (преступное бездействие и сдача неприятелю вверенных ему сил). В приговоре было сказано: «Лазаренко, будучи командиром дивизии, имея данные, свидетельствовавшие об активной подготовке противника к военным действиям, проявил беспечность, не держал войска в состоянии боевой готовности. В первый же момент нападения Лазаренко проявил растерянность и бездействие, вместо решительных мер к организации отпора врагу самовольно выехал в штаб корпуса, оставив части без надлежащего руководства».

29 сентября 1941 года Указом Президиума Верховного Совета СССР высшая мера наказания была заменена на 10 лет ИТЛ — было доказано, что Лазаренко не более чем исполнял преступные приказы коробковых-павловых, что в принципе не снимало с него ответственности в данной ситуации. А 21 октября 1942 года Лазаренко после его писем Сталину был освобождён, ему присвоили звание полковника, и он отбыл на фронт заместителем командира 146-й стрелковой дивизии.

24 октября 1943 года судимость была снята определением трибунала 50-й армии по представлению командующего фронтом генерала армии К.К. Рокоссовского. В 1944 году восстановлен в звании генерал-майора, а 26 июня 1944 года комдив 369-й сд И.С. Лазаренко погиб от прямого попадания немецкого снаряда в его машину, когда он выехал на передовую для личного руководства боем при форсировании реки Ресты. (По версии его сына, лично встал к противотанковой пушке, у которой погиб расчёт, вёл огонь и погиб как подобает солдату.) Посмертно генералу Лазаренко 21 июля 1944 года присвоено звание Героя Советского Союза с присвоением ордена Ленина.

Его имя носит улица в г. Могилёве, в центре города установлен бюст генералу И.С. Лазаренко. Однако этот действительно достойный генерал, оказывается, так и не был реабилитирован. Ведь ему лагерь «заменили» войной, а решение трибунала по ходатайству Рокоссовского о снятии судимости — вроде как не реабилитация.

В 2009–2010 годах Главный военный прокурор РФ С.Н. Фридинский при изучении дела генерала Лазаренко запросил даже мнение Института военной истории Минобороны Российской Федерации, который дал однозначный ответ: «Действия командира дивизии генерал-майора Лазаренко И.С. не входили в противоречие с требованиями действующих в тот период руководящих документов, соответствовали обстановке и полученным от штаба корпуса приказаниям». По мнению Главвоенпрокуратуры, факты и свидетели не подтверждали «растерянности» и «бездействия» комдива Лазаренко.

Президиум Верховного Суда России постановлением от 24 февраля 2010 года решил: «Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 17.IX 1941 г. в отношении Лазаренко И.С. отменить. Производство по делу прекратить за отсутствием состава преступления. Считать Лазаренко И.С. реабилитированным». В решении суда было также указано и заключение историков ИВИ: «Действия командира дивизии генерал-майора Лазаренко И.С. не входили в противоречие с требованиями действующих в тот момент руководящих документов, соответствовали обстановке и полученным от штаба корпуса приказаниям».

То есть Лазаренко виноват лишь в том, что он выполнял те приказы, которые ему поступали от коробковых-павловых через комкора Попова, который не был осуждён. Возможно, у кого-то и было желание сделать Лазаренко «козлом отпущения», но на самом деле командир, если он выполняет преступные приказы, также несёт за это ответственность.

Лазаренко обвинили в том, что он, зная о «подготовке противника к военным действиям… не держал войска в состоянии боевой готовности». Однако суду всё же хватило ума разобраться, кто же на самом деле виноват в снижении боевой готовности брестских дивизий. Точно так же судили и начальника оперотдела ЗапОВО-ЗФ генерала Семёнова и его заместителя полковника Фомина. Которым дали 10 и 7 лет в октябре 1941-го, а в 1942-м с понижением должности на одну ступень вернули на фронт…)

А теперь немного об общем состоянии войск вокруг Бреста. По которому наносился самый мощный удар в полосе ЗапОВО. Да и, пожалуй, всей границы…


«Николай Николаевич Болотов

Танкисты идут в бой

В июне 1941 года полковник, начальник штаба 30-й танковой дивизии в Пружанах, Брестской области. Участвовал в боях против немецко-фашистских захватчиков на различных фронтах Великой Отечественной войны. Награждён тремя орденами и четырьмя медалями. Член КПСС.

В 30-й танковой дивизии некоторые командиры, сержанты и рядовые бойцы имели опыт войны в Финляндии.

Дивизия находилась в процессе формирования, а прибывший из запаса личный состав только проходил одиночную подготовку.

Хуже было с материальной частью, так как даже танков Т-26 был некомплект. Предполагали получить танки Т-34, но, к сожалению, они не поступили. Артиллерийский полк имел орудия, но не было тягачей, полностью отсутствовали зенитные средства. Боеприпасы хотя и имелись согласно нормам, но склады располагались на большом расстоянии от места постоянной дислокации дивизии…»


Захарий Терентьевич Бабаскин

До последнего снаряда

В июне 1941 года майор, командир 235-го артполка 75-й стрелковой дивизии.

Награждён семью советскими орденами и пятью медалями, а также медалью за освобождение Польши, Военным Крестом Чехословацкой Социалистической Республики и орденом Легионера США.

Подразделения полка расположились лагерем в роще севернее местечка Малориты. Мой наблюдательный пункт был оборудован на высоте «Ibpa Медвежья», наблюдательные пункты командиров дивизионов и батарей располагались вместе с наблюдательным пунктом погранзаставы на берегу Буга. Огневые позиции полка находились между недостроенных дотов, тянувшихся вдоль реки.

Обстановка на границе была тревожной. Каждую ночь мы слышали взрывы на том берегу. Как выяснилось позже, гитлеровцы готовили спуски к реке; за двое-трое суток до их нападения наша разведка обнаружила подтянутые к берегу замаскированные переправочные средства.

20 июня в лагерь полка приезжал командующий армией генерал-майор А.А. Коробков. Я доложил ему о поведении немцев. Выслушав, он сказал: “Нужно усилить бдительность. Будьте готовы ко всяким неожиданностям”. Привели дивизионы в боевую готовность. Однако снарядов у нас выломало четверть боекомплекта; не лучше обстояло дело и с горючим. Пополнение, которое принимал в эти дни полк, было необученное.

21 июня в полку находился бригадный комиссар КС Ткаченко. Он долго беседовал с политработниками и, предупредив, что завтра утром поедет со мной на наблюдательный пункт, часа в два ночи уехал.

Вечером в лагере демонстрировался фильм JJapenb из тайги”. Сеанс кончился поздно. Я долго не мог уснуть беспокоили тревожные сообщения командиров дивизионов.

Как только гитлеровцы начали артподготовку, я выехал в штаб дивизии за получением задачи. Генерал-майор С.И. Недвигин накоротке отдал приказ: обороняться до последнего снаряда.

Возвратившись в полк, я направился вместе с начальником штаба капитаном А.С. Середой и начальником полковой школы старшим лейтенантом А.И. Зубченко на свой наблюдательный пункт, захватив с собой две счетверённые зенитно-пулемётные установки и радиостанцию 6-ПК. Мне было хорошо видно, как немецкие танки и мотопехота плотной массой двигались по шоссе Влодава Малорита и Влодава — Брест. К этому времени связь со штабом дивизии и нашим соседом — 28-м Краснознамённым стрелковым полком оказалась прерванной.

Грозная бронированная лавина всё ближе подступала к нашим огневым позициям. Все три дивизиона открыли по врагу прицельный огонь. Объятые дымом, то тут, то там горели подбитые танки и бронетранспортёры. Вскоре командиры дивизионов доложили, что осталось лишь десять снарядов.

В первый день боёв на нашем участке обороны гитлеровцы потеряли 21 машину и до 600 человек убитыми.

Немалые потери понесли и мы. Некоторые орудийные расчёты, израсходовав все снаряды, геройски погибли под гусеницами танков».

Об этом 235-м гаубичном артполке 75-й сд 28-го стрелкового корпуса уже упоминалось в книге «Адвокаты Гитлера». Но стоит немного повторить то, что нашёл о нём исследователь Д.Н. Егоров. Мало того что на орудие было, дай бог, по 15 выстрелов (четверть б/к — так определено в майском ПП ЗапОВО), так в этом ran произошло вот что…

В своей книге «Июнь 1941. Разгром Западного фронта» Егоров пишет: «Дичайшая нелепая накладка случилась с 235-м гаубичным артполком 75-й дивизии 4-й армии. Как вспоминал бывший вычислитель В.Е. Козловский, в четверг, 19 июня, все имевшиеся оптические приборы были изъяты и увезены в Минск на поверку. Полк остался без панорам, буссолей, теодолитов и далее без стереотруб. По результатам зимних контрольных стрельб 235-й гап получил высокую оценку, но вследствие данного мероприятия”, эффективность его действий 22 июня представляется весьма сомнительной…» (с. 42).

Скорее всего, приказ на изъятие оптики для отправки её в Минск «на поверку» исходил именно от Коробкова, а не от командира корпуса B.C. Попова. Вычислитель Козловский указал дату — 19 июня, когда у них изъяли прицелы и всю остальную оптику. Командир же полка указал, что Коробков был в полку с проверкой и требованием «усиления бдительности» 20 июня, после чего комполка якобы привёл полк в боевую готовность в этот же день. Но интересно, как можно привести ran в боевую готовность, если прицелов нет? Но, может, приврал солдат, и прицелы 19-го (а возможно, и 20-го, когда Коробков приезжал в полк) не изымали? Скорее всего — нет. Скорее, комполка слегка недосказал. Ведь он писал, что все три дивизиона были у него под рукой, а это не так.

Что в этом приказе на изъятие прицелов на «поверку» особенного? Да, в общем, ничего. Если не знать, что, согласно «Руководству службы» оптических приборов гаубиц, «Панорамы Герца» (прицелы) отвозят в мастерские только в случае поломок конкретного прицела. При этом наводчику сделают втык за поломку и выдадут новую панораму. То же касается и теодолитов с буссолями, ведь изымать прицелы в артполках — это то же самое, что изъять в автоматах Калашникова ударники и отвезти их на «поверку», не выдав взамен новых. Как выяснил сам Егоров, один из трёх дивизионов этого полка, стоящий у самой границы, свою оптику вроде не сдавал «на поверку». Но по этому дивизиону есть воспоминание на сайте «Я помню» от другого очевидца — Овецкого Б.М.:

«Наш путь лежал в 75-ю стрелковую дивизию, которая входила в состав 4-й Армии Белорусского Особого Военного Округа. В Мозыре часть состава разгрузили, а нас направили дальше, в 235-й гап, стоявший в военном городке рядом со станцией Козинки…

Я был направлен в 3-ю батарею 1-й дивизиона 235-го гаубичного полка (235-й гпа) стрелковой дивизии, которая имела по штатному расписанию в своём составе также 68-й легкопушечный артиллерийский полк. В нашем гаубичном полку были на вооружении 122-мм гаубицы образца 19Ю-1930 годов. В дивизионах по три батареи из четырёх орудий в каждой. Батареи во 2-м и 3-м дивизионах были на механизированной тяге тракторах комсомолец”. А в нашем, 1-м дивизионе, орудия были на конной тяге…

В апреле сорок первого <…> я стал командовать топовычислительным отделением. <…>

Служба в Белоруссии шла своим чередом, пока 5-го мая 1941 года всю нашу дивизию не подняли по боевой тревоге.

Г. К. — Почему объявили боевую тревогу?

Б.О. — Был получен приказ о выходе на запад, к государственной границе. К границе выдвигались все три стрелковых полка дивизии 28-й, 34-й и 115-й, наш 235-й гап и 68-й лап. В первые же дни похода нам выдали боекомплект, приказали всем заполнить “смертные” медальоны, зашить их в карманы гимнастёрок, чтобы они всегда были с собой. К границе части дивизии перемещались разными способами и путями. Построили свой лагерь по всем правилам. Поставили большие палатки — 4x4 м, сделали “линейки”, посыпали дорожки гравием. О какой-либо маскировке мы не беспокоились. Этот палаточный военный лагерь стали называть Домачевским. В нём мы переночевали всего одну ночь, а утром 2-я и 3-я батареи сделали последний бросок к границе и расположились на окраине небольшого пограничного местечка (городка) Домачево, которое находилось на пограничной реке Буг. Население Домачево было почти чисто еврейским. <…>

Топовычислительное отделение отвечало за маскировку ДЗОТов, за нанесение их местоположения на планшет и за определение секторов обстрела. Нам часто придавали красноармейцев из других отделений. Они копали и привозили дёрн для покрытий, но завершающая часть работы была нашей. Отвечал за неё лично я.

Мы нередко слышали одиночные артиллерийские выстрелы в нашу сторону. И хотя разрывы снарядов были где-то далеко в поле, нам, артиллеристам, было ясно, что идёт систематическая пристрелка целей на нашей территории. <…>

А тем временем на каждой батарее по два орудия из четырёх забрали на ремонт, а десять рядовых бойцов и сержантов, имевших образование 8–10 классов, отправили на учёбу в военное училище… Многих оставшихся это удивило, ведь граница совсем рядом, а у нас забирают людей и орудия…

Учебных стрельб мы не проводили, огневые позиции не сооружали. Наши пушки вообще стояли на колодках после перехода к границе. К наступлению или к отражению нападения немцев мы явно не готовились. Я вообще не понимал, для чего мы там и к чему готовимся…

В субботу 21-го июня, вечером, к нам приехал командир полка Захар Терентьевич Бабаскин, тогда майор, и на общем построении дивизиона приказал завершить все работы, так как с 23 июня наше расположение займёт 2-й дивизион полка, который уже вышел из Малориты, а наш, 1-й, туда передислоцируется».

Здесь стоит пояснить. Малорита находится примерно в 40 км юго-западнее Бреста. Домачево — на самой границе, в 40 км южнее Бреста и примерно в 30 от Малориты. В те дни именно так гаубичные дивизионы и располагались возле границы. Это было нечто вроде «боевого дежурства». И это расположение никак не связано с желанием напасть первыми на Гитлера или ещё чем-то подобным, как пытаются нафантазировать отдельные сторонники В. Резуна. Примерно через месяц артдивизионы и стр. батальоны (полки) сменялись на те, что находились в тылах. И судя по тому, что Овецкий показывает, что вывели их к самой границе ещё 5 мая, то и приказ НКО и ПИ на это надо искать именно за начало мая. Точно так же было организовано подобное «дежурство» и в ПрибОВО, по которому выше приводился отдельный приказ штаба 11-й армии ПрибОВО и показания генерал-лейтенанта В.И. Морозова (бывшего командующего 11-й армией: «На границе находилась по одному полку от каждой дивизии, усиленному, как правило, артиллерийским дивизионом. В начале июня была произведена замена одних полков другими»). Кстати говоря, А. Исаев, как и большинство «историков», в принципе обходящий стороной исследование предвоенных событий и документов, в книге «1941 в сослагательном наклонении. Великая Отечественная альтернатива» (М., 2011 г., с. 79. Серия «Если бы да кабы») переживает, что как было бы здорово, если бы «ещё до начала войны Уры» были «частично заполнены за счёт дежурных батальонов и артдивизионов…»

«Услышав слова комполка, бойцы были очень довольны…

День после построения был очень тяжёлым: замаскировали последний ДЗОТ, готовили к походу орудия, укладывали амуницию и так далее. Я вернулся в свою палатку после полуночи, что-то ещё делал с планшетом. А в три часа утра 22 июня началось. <…>

Нападение действительно получилось внезапным и застало нас врасплох».

То есть никто войска, находящиеся в Бресте и вокруг него, не предупреждал о возможном нападении Германии в эту ночь. Ни заранее, ни даже в ночь на 22 июня. А ведь Павлов уверял на следствии и суде, что уже сразу после 1.00 ночи 22 июня, после разговора с Тимошенко, он обзванивал армии и давал команду тому же Коробкову привести их в боевое состояние.

Как видите, командир 235-го ran 75-й сд несколько слукавил в 1965 году, когда сказал, что «все три дивизиона открыли по врагу прицельный огонь». Точнее, неверно указал количество имеющихся дивизионов — у него под рукой было не три, а два гаубичных дивизиона. А вот то, что 12 2-мм гаубицы прицельной стрельбой всеми своими 15-ю снарядам на орудие били по лёгким и средним танкам, верно. Без прицелов они конечно же могли бить прямой наводкой по танкам… целясь через ствол.

Кстати, в артиллерийских полках 4-й армии снарядов должно было быть побольше. Сандалов писал, что «в стрелковые дивизии (кроме 75-й сд) и корпусные» артполки «помимо боекомплекта снарядов и мин, указанного в директиве по прикрытию» от апреля, артуправление «округа направило ещё по половине» б/к. Правда, в новом майском ПП указано было иметь при орудиях по 0,25 б/к, и в 235-м ran именно столько и имели.

Почему комполка не рассказал в 1965 году, что у него коробковы изъяли оптику за два-три дня до 22 июня? Так ведь Коробков был реабилитирован ещё Жуковым в середине 1950-х, а комполка, выполнив преступный приказ, сам и совершил воинское преступление и, так же как и Лазаренко, мог пойти под суд ещё в 1941-м. Так что хвастать ему было не чем… проще было промолчать. Но «адвокаты Павловых» задают, как им кажется, «каверзный» вопрос: «Почему особисты не отреагировали и вовремя не доложили об изъятии оптики в 235-м ran, если это изъятие было на самом деле и оно было преступным?»

Дело в том, что задающие подобные вопросы просто не в курсе, как работают особисты. Во-первых, особист не находится постоянно рядом с командиром и не визирует приказы, тем более если тот отдаёт их устно. И подавно, отдавая такой заведомо преступный приказ, старший начальник побеспокоится, чтобы особиста поблизости не оказалось. Во-вторых, даже если особист и знает о таком приказе, то надо иметь артиллерийское образование, чтобы понять, что изъятие «на плановую поверку» преступно, ибо умышленно снижает боеготовность артполка. В-третьих, особист может отреагировать на преступный приказ только в том случае, если кто «стуканет» ему о таковом. И в-четвертых, в данном ran особист мог быть просто в отпуске или командировке, и курирующий ran на это время его старший начальник, у которого под «присмотром» несколько частей, просто физически мог не уследить за подобным приказом. Тем более устном. И опять же — наверняка отдающие такие приказы генералы делали это именно в отсутствие особистов… А впрочем, вполне возможно, что до сих пор где-то в архивах контрразведки и пылится то донесение. И возможно, оно есть в деле подельника Павлова — Коробкова.

Впрочем, отсутствие артиллерийских панорам в артчастях в те дни отмечалось и в документах КОВО:

«КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ 15-го МЕХАНИЗИРОВАННОГО КОРПУСА В ПЕРИОД с 22.6.41 г. по 12.7.41 г.

15-й механизированный корпус вступил в войну окончательно не сформированным. <…> Артиллерийский полк находился в составе 12 орудий 122-мм без панорам, 4 орудия 152-мм и всего 5 тракторов. Остальная часть орудий тракторов не имела и находилась в районе Кременец. Была выведена всего лишь одна 122-мм батарея, а через 4 дня было привезено ещё 4 152-мм орудия на тракторах, прибывших из народного хозяйства…» (ЦАМО РФ.Ф. 37, оп. 80038/сс, д. 1, л. 20–42. СБД № 36 1958 г., с. 255. Есть в Интернете).

Можно пояснить: списать отсутствие панорам в гаубичном полку на то, что корпус был «не сформирован», не совсем удастся. Получить или не получить панорамы к гаубицам, без которых те не могут стрелять, — это «проблема» командира полка и службы артвооружения округа, которая подчинялась начальнику артиллерии округа…


А теперь посмотрим, что показывает Овецкий об изъятии патронов в казармах Бреста, в «Северном городке»:

«Я приведу вам просто несколько примеров, информацию, которую я лично услышал от своих товарищей, встретивших 22 июня 1941 года прямо на границе.

Мой товарищ Илья Деревицкий служил радистом в 24б-м отдельном зенитном артиллерийском дивизионе в Северном военном городке города Бреста, всего в полутора километрах от границы. Начиная с 15 июня немецкие самолёты летали над Брестом почти на бреющем полёте, а с сопредельной стороны беспрерывно слышался гул моторов — это немцы подтягивали к границе свои мехчасти. Когда в присутствии Деревицкого командир дивизиона обратился по связи в штаб 6-й стрелковой дивизии и попросил разрешения открыть огонь по немецкой “раме”, ему приказали: “Не поддаваться на провокации!”»

В данном случае совершенно правильный ответ-приказ…

«Когда бойцы дивизиона обратились с вопросами к политруку, мол, что это такое непонятное творится на границе, то услышали в ответ: — Это крестьяне тракторами пашут… Рядом с ними стоял гаубичный полк — 32 пушки калибра 152-мм. Все пушки этого артполка и тракторы-тягачи ЧТЗ находились на плацу без маскировки и были разбиты уже в первые минуты войны. Одна батарея зенитного дивизиона находилась прямо на линии границы и погибла вместе с орудиями сразу после нападения».

Стрелять по немецким самолётам, конечно, нельзя было до нападения, а вот за то, что гаубичный полк выставили на плацу, командование и расстреливали по делу Павлова. Но, как видите, эти зенитчики не были на стрельбах под Минском, как многие другие подобные части. Скорее всего, они уже были на полигоне чуть раньше. Но смотрите, как их подставили в самом Бресте.

«Зенитчики спали в казармах раздетыми, на двухярусных нарах, и первый же немецкий снаряд попал точно в казарму, и те, кто смог, схватив свои карабины (патроны к которым были сданы на склад за неделю до войны) и выскочив из загоревшейся казармы, сразу попали под бомбардировку авиации, которая буквально зависла над Северным военным городком. Деревицкий мне рассказывал, что самое страшное потрясение в жизни он испытал именно в эти минуты — возле домов комсостава раненая женщина собирала свои кишки из разорванного осколком живота, а рядом лежал её убитый ребёнок с оторванной головой, а сверху, после очередной партии бомб, посыпались листовки “Бей жидов-комиссаров”…»

Маленький совет желающим поадвокатствовать «невинным Павловым»: почаще вспоминайте, сколько детей командиров, которых Павлов запретил вывозить из города до 22 июня, погибло в Бресте в те дни. Можно вспоминать и именно этого ребёнка и его мать.

Мне скажут: это Тимошенко запрещал эвакуацию семей в те дни у приграничных дивизий. И это верно — их смерть и на совести этого неумного человека. Однако нигде, кроме ЗапОВО, так тупо этот «приказ наркома» не исполняли.

Читаем официальный документ по патронам в Бресте — донесение уполномоченного 3-го отдела 10-й смешанной авиадивизии Леонова от 27 июня:

«Бойцы Брестского гарнизона, вышедшие по тревоге, имели запас патронов по 15 гит., израсходовав их, в район Жабинки отступали в беспорядке, так как отсутствовали боеприпасы» (РГВА, д. 98, л. 243,248–249. Мельтюхов М. Начальный период войны в документах военной контрразведки (22 июня — 9 июля 1941 г.)).

То есть никакого б/к в казармах Бреста действительно не было?! В «оружейках» остались, дай бог, именно караульные патроны.

Вспомните кадры из замечательного киносериала «Крепость» продюсера И. Угольникова и режиссера А. Котта (2010 г.). Там показано, что несколько сотен (а то и тысяч) бойцов идут в плен сами в первые дни только потому, что нечем было воевать. Оружие-то было в «оружейках», как и положено, и патронов к ним не было…

Овецкий вышел из окружения, и вот какие разговоры вели между собой бойцы в те дни:

«Маш разговор был откровенным. Мы старались понять, почему нас разбили на границе… Никто из нас не верил во внезапность нападения, каждый считал, что всё, что произошло, было страшным предательством со стороны нашего начальства, но имён вслух мы не называли, не смели…»

(Впервые интервью с Овецким опубликовано 16.09.2008 в 04:12 на сайте «Я помню 2000–2010» — http://iremember.ru/artilleristi/ovetskiy-boris-moisee-vich.html. Сайт создан при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. Лицензия Минпечати Эл № 77–4834. Вот что сообщили о Б.М. Овецком на этом сайте: «Б. Овецкий живёт в Израиле. Разговаривал с ним недели две назад. Если нужны подробности, пишите на igorg25@gmail.com…». Как говорится, хотите верьте — хотите проверьте…)

По другому зенитному дивизиону, 393-му озад 42-й сд, есть такое свидетельство:

«С 20 на 21 июня 1941 года 2-я и 3-я батареи уехали на тактические занятия, а 1-я батарея осталась в карауле» (Семенюк Р.К. (мл. с-нт 393 озад). Героическая оборона. Минск, 1963 г.).

(Примечание. Материалы данной книги — сборника воспоминаний очевидцев из Бреста — активно использованы, например, в книге Р. Алиева «Брестская крепость» (М., 2010 г.). Воспоминания из книги «Героическая оборона» от 1963 года, конечно, интересные, но в них ничего нет такого, что показали командиры Бреста в 1965 году. Книга-сборник «Буг в огне» (1965) у Алиева в принципе не рассматривается — нет ни одного упоминания и тем более воспоминания оттуда. Да и многие историки «Буг в огне» игнорируют…)

Было ли там изъятие патронов перед 22 июня из казарменных «оружеек»? Скорее всего, было. Было ли изъятие патронов в приграничных дивизиях других округов — сказать сложно. То, что в 1965 году у командиров Бреста развязались языки (Хрущёва только сняли, и была надежда, что оплёвывание Верховного Главнокомандующего прекратится и будут названы подлинные виновные, предатели и изменники), уже удивительно.

Но в ПрибОВО комокругом и такое вытворял (из показаний генерал-лейтенанта И.П. Шлемина, бывшего начальника штаба 11-й армии): «В июне, числа 18–20-го, командиры пограничных частей обратились в штаб армии с просьбой оказать им помощь в борьбе с диверсантами, проникающими на территорию Литвы. В связи с этим было принято решение под видом тактических учений дивизиям занять оборону на своих участках и выдать бойцам на руки боеприпасы, которые, однако, командующий войсками округа приказал отобрать и сдать на дивизионные склады» (ВИЖ № 5 1989 г., с. 24).

То есть командующий округом генерал Кузнецов, так же как и Павлов в ЗапОВО, приказывал изымать патроны у солдат, уже занявших окопы 20 июня, но сдавать не в «оружейки» при подразделениях, а отвозить с рубежей обороны на склады «чёрте куда». Изъятием патронов 21 июня занимался и «член Военного Совета ПрибОВО корпусной комиссар Диброва», который «и приказал немедленно отобрать у бойцов патроны и разминировать поля, объясняя это возможной провокацией со стороны наших частей». Потом, при расследовании, «П.А. Диброва объяснял свои распоряжения тем, что минированных полей не было из-за отсутствия мин. Речь шла о подготовке к минированию полей (ямки), ссылаясь на указание командующего. Патроны дал указание отобрать и сдать на взводные пункты или отделения. Эвакуация же семей комначсостава была запрещена наркомом обороны» (РГВА, ф. 9, оп. 39, д. 101, л. 328–329; Д. 105, л. 55–56).

Похоже, Диброва отделался «лёгким испугом», ведь он вроде как дал команду патроны сдать только в «оружейки» подразделений, находящихся уже в окопах…

Но, по крайней мере, приграничные дивизии 11-й армии ПрибОВО хотя бы свои рубежи на границе занимали до 22 июня: «Таким образам, к 20 июня три стрелковые дивизии заняли оборону с задачей прочно удерживать занимаемые рубежи в случае нападения противника» (ВИЖ № 5 1989 г., с. 24).

Но Д. Егоров привёл свидетельство бывшего нач-штаба 29-й тд 11-го мк 3-й армии, стоявшего под Гродно, Н.М. Каланчука, который вспоминал, что «мотострелковый полк дивизии имел всего пять автомашин; полностью оснащённый орудиями артполк не имел ни одного тягача когда началась война, гаубицы тянули танками… три тысячи человек личного состава не имели личного стрелкового оружия».

21 июня в 3-й армии на границе был приведён в боевую готовность лишь «345-й стрелковый полк, расположенный в Августове, <…> только генерал Кузнецов был здесь совершенно ни при чём. Напротив, он всячески пытался помешать командиру полка делать своё дело так, как ему подсказывали его знания и опыт, как того требовал воинский долг.

Полковник В.К. Солодовников сам был инициатором вывода полка из казарм и его развёртывания на оборонительном рубеже. Командир дивизии АС Степанов с явно выраженным нежеланием вынужден был согласиться с его предложением. 1-й батальон прикрыл Августов со стороны Сувалковского шоссе, 3-й расположился у Жарново, заняв укрепления в предполье 68-го УРа. Артполки дивизии и вся полковая артиллерия, как вспоминал комполка-345, находились на сборах на полигоне в 80–100 км от Августова (вероятно, всё в том же Червоном Бору. — Лет.). <…>

В 17 часов в Августов прибыли командующий и ЧВС армии и потребовали доклада об обстановке. Я доложил об обстановке и своих мероприятиях о готовности. «Какой ваги вывод?» - спросил командующий. Я доложил, что война неизбежна начнётся не сегодня, так завтра”.

В.И. Кузнецов и Н.И. Бирюков, словно ждав такого ответа, как сговорившись, обрушились на командира полка. В.К. Солодовников узнал, что он НЕПРАВИЛЬНО сделал выводы из обстановки, что войны НЕ БУДЕТ, что немцы нас БОЯТСЯ, но мы НЕ ДОЛЖНЫ обнаруживать своих действий, что мы к чему-то там готовимся. Потребовали вызвать для доклада оперуполномоченного 3-го отделения (впоследствии контрразведка “Смерш”). По прибытии особист доложил то же самое, немало разочаровав руководство армии. Солодовников попросил у Кузнецова разрешения выдать личному составу каски, но получил отказ. Тогда он пошёл на конкретный шантаж сообщил, что завтра, в воскресенье, по плану в полку должен состояться строевой смотр; командарм сдался и разрешил выдать каски, но с предупреждением, чтобы об этом не узнали немцы. Потом генерал и армейский комиссар 2 ранга уехали, а комполка и уполномоченный остались в состоянии удивления, граничащего с возмущением.

Пассивность Кузнецова не изменила решимости полковника довести всё запланированное им до конечного результата. К тому же прибыл зам. командира 53-го лап и стал просить лошадей для вывода оставшихся орудий полка в район стрельбища и приведения их в боеготовность. Как начальник августовского гарнизона, не поставленный об этом в известность, В.К. Солодовников вышел из себя. Он немедленно вызвал в штаб всех начальников служб, комбатов и командиров отдельных подразделений и отдал приказ: во всех ротах и подразделениях иметь дежурными по одному среднему командиру, а всему комначсоставу быть в готовности. Одновременно он приказал командиру разведбата выслать разведдозоры в направлении Щебры и Сувалок [из фондов Белгосмузея ИВОВ]. О пересечении госграницы и ведении разведки на сопредельной стороне речь не шла…» (Д Егоров. Указ. соч.).

Вспомнили про каски, которые раздавал в ОдВО в эти дни Малиновский?

Смотрим далее, что показывают по событиям вокруг Бреста командиры.


«Иван Степанович Ткаченко

75-я стрелковая

В июне 1941 года начальник отдела политической пропаганды 75-й стрелковой дивизии, бригадный комиссар. Член КПСС с 1919 года. Награждён тремя орденами и медалями.

В начале Мая 1941 года наша дивизия получила приказ о переходе из города Мозыря к границе в район Малориты под Брестом. Полки двигались походным порядком. Па новом месте два стрелковых полка — 34-й и 28-й Краснознамённый разместились поблизости от границы в районе Медна} Домачёво, 115-й стрелковый полк и штаб дивизии в Малорите. Артиллерия и спецчасти расположились поблизости от этих пунктов.

Дивизия занималась боевой и политической подготовкой. Части, стоявшие на Буге, кроме того, создавали полевую линию обороны вдоль западной границы.

21 июня 1941 года. Обычный субботний день. Командиры и политработники отпущены по домам, к семьям…»

То есть перед нападением врага, о котором командование округом знало, что по разведданным, что из Москвы, командирам приграничной дивизии вечером 21 июня дали команду всем отдыхать и расслабляться…


«Иван Николаевич Швейкин

Твёрже стали

В июне 1941 года — старший лейтенант, начальник артиллерийского снабжения батальона.

Сражался летом и осенью 1941 года под Брестом, на Западном, Брянском и Юго-западном фронтах. Награждён медалью “За победу над Германией”.

Осенью 1940 года наши подразделения прибыли на границу из Мозыря и заняли 100-километровую полосу обороны от Бреста до местечка Дрохичин на Буге. Наги 18-й отдельный пулемётный батальон имел участок более 30 километров. 2-я рота размещалась к югу от Брестской крепости у деревень Митьки, Бернады, 1-я — севернее, у Речицы, 3-я — также в северном направлении поблизости от деревни Орля. Штаб батальона и хозподразделения стояли в красных казармах, неподалеку от крепости. Тут же располагался и строительный батальон, который возводил доты. <…>

Боевые сооружения оснащались очень хорошей оптикой. Но к июню 1941 года построенных и оборудованных тачек выломало. Боеприпасы хранились в окружающих Брест фортах, а также в дотах и складах при красных казармах.

Батальон наш был недоукомплектован и состоял в основном из сержантского состава. Людей едва хватало на патрулирование занимаемого участка. Правда, в мае 1941 года мы готовились принять новое пополнение. Но оно к нам так и не поступило.

Дисциплина в батальоне была крепкой. Значительный процент в нём составляли коммунисты и комсомольцы.

Чувствовали ли мы тогда приближение войны? И да и нет. Да потому что накануне войны было немало случаев, когда немецкие самолёты перелетали границу и, безнаказанно покружив над городом, уходили обратно. Да — потому что мы постоянно слышали шум передвигающихся войск и техники и догадывались об их сосредоточении по ту сторону Буга. Нет потому что не получали каких-либо предупреждающих приказов и распоряжений…»


А вот что по действиям соседней, 3-й армии, показывает историк А. Мартиросян:

«По воспоминаниям бывшего начальника штаба 29-й тд полковника в отставке Н.М. Каланчука, командование 3-й армии запрещало любые мероприятия по приведению войск в боевую готовность, даже по оборудованию районов сосредоточения, НП и КП. (Егоров Д Июнь 1941-го. Разгром Западного фронта. М., 2008, с. 83. Д. Егоров в свою очередь ссылается на личный архив Д.Н. Егорова — И.И. Шапиро.)

Хотя директивы по некоторым из этих вопросов поступили едва ли не за месяц до начала войны. Даже 19 июня, то есть уже после директивы от 18 июня о приведении войск в боевую готовность, которую Павлов в полном объёме не довёл до сведения нижестоящего командования, Кузнецов учудил очередной запрет. Во время совещания 19 июня Н.М. Каланчук обратился к начальнику штаба армии генералу А.К. Кондратьеву за разрешением дополнить боекомплект в танках артвыстрелами и дисками с патронами до 50% (по инструкции боеукладка составляла 25%). В ответ Каланчук получил категорический отказ. Хуже того. Ему ещё и замечание объявили с запретом впредь обращаться с таким вопросом к командованию. Однако Каланчук на этом не успокоился и задал командарму-3 прямой вопрос: что ему делать в случае войны с той частью личного состава, которая пока не имеет никакого оружия, так как в дивизии был острый дефицит винтовок и пистолетов-пулемётов. Здесь уместно было бы напомнить о результатах анализа утверждений Павлова о складах и базах. Оружие и боеприпасы в округе были. Однако ни Павлов не санкционировал вскрытие складов окружного и армейского подчинения, ни Тимошенко с Жуковым не отдали никаких распоряжений в отношении складов центрального подчинения. Короче говоря, и здесь войска были оставлены без оружия и боеприпасов.

Так что нет ничего удивительного в том, что вместо нормального ответа Каланчук выслушал от командарма-3 Кузнецова краткий монолог следующего содержания: “На Неман посадим, дубины дадим, обороняться будем”?! Не сдержав своего возмущения очевидной подлой глупостью командарма-3, Каланчук резко ответил ему, что с дубиной только первобытные люди воевали. И тут прорвало уже командарма, который заорал: “Окончил две академии и ничему не научился! Вон! Вон из кабинета!” (Егоров Д. Указ. соч., с. 83–84)…»

ИТОГИ И ВЫВОДЫ
(или Как Жуков подтверждает, что повышение боевой готовности перед 22 июня проводилось, как он подтверждает существование «пр. ГШ от 18 июня», чего всё же не хватает в тексте «Директивы № 1» и что, возможно, на самом деле было «Директивой № 1»)

Подводя итог всему сказанному в этой книге, а точнее в книгах «Кто проспал начало войны?», «Адвокаты Гитлера» и этой, стоит ещё раз показать по датам то, как приводились в боевую готовность западные округа, что делалось в последние дни перед 22 июня. Начнём с 10 июня 1941 года. В книге «Кто проспал начало войны?» подобные итоги уже делались, но, заканчивая третью книгу о событиях, связанных с 22 июня, надо сделать это ещё раз, тем более что здесь подведение итогов будет более подробным и уточнённым…

К 10 июня, в соответствии с «Соображениями по стратегическому развертыванию» по «Варианту Барбаросса» (так дословно переводится этот план нападения на СССР), немецкие войска закончили основные мероприятия по подготовке нападения. И 10 июня, за 12 дней до 22 июня, Гитлер, Главнокомандующий сухопутными войсками Германии, подписал распоряжение о назначении срока начала нападения на СССР:

«1. Днём “Д' операции “Барбароссе” предлагается считать 22 июня, 2. В случае переноса этого срока соответствующее решение будет принято не позднее 18 июня. 3. В 13.00 21 июня в войска будет передан один из двух следующих сигналов: а) сигнал “Дортмунд”. Он означает, что наступление, как и запланировано, начнётся 22 июня и что можно приступать к открытому выполнению приказов; б) сигнал “Альтона”. Он означает, что наступление переносится на другой срок…»

11 июня была подписана директива для ЗапОВО «Для повышения боевой готовности войск округа все глубинные стрелковые дивизии… вывести в лагерь в районы, предусмотренные планом прикрытия (директива НКО за № 503859/сс/ов)». Перед этим, 9 июня, Тимошенко и Жуков были у Сталина с 16.00 до 17.00, а затем с 18.00 до 23.25 — более 5,5 часа в общей сложности. В этот же день, 9-го, в кабинете был и Сафонов (с 18.00 до 23.25) — начальник моб. управления правительства. А также Ворошилов, Кулик (ГАУ), Вознесенский (Госплан), Жигарев (ВВС), Шахурин (производство боеприпасов).

10 июня военных у Сталина не было, но на следующий день, 11 июня 1941 года, в кабинете Сталина в Кремле были Тимошенко, Жуков, Кузнецов. Все трое зашли в 21.55 и вышли через час, в 22.55. Через 10 минут, в 23.05, начальник ГШ Жуков ещё раз зашёл в кабинет Сталина и пробыл там до 00.25, ровно 1 час 20 минут. Итого только один Жуков в этот день 11 июня пробыл у Сталина почти 2,5 часа! В следующий раз Тимошенко и Жуков были в Кремле только 18 июня и в этот день пробыли у Сталина целых 4 часа! Именно в эти дни — 9, 11 и 18 июня и принимались решения о начале вывода дивизий западных округов в районы сосредоточения и на рубежи обороны возле границы. С повышением боевой готовности этих дивизий. И вывод этих «глубинных дивизий > с «Сообщением ТАСС» от 13–14 июня не особо связан, хотя историк А. Исаев считает, что только отсутствие реакции Берлина на это сообщение и заставило Москву начать вывод войск, западных округов.

В ЗапОВО начали вывод войск в районы обороны 11 июня. А Москва дала им такое разрешение-приказ по запросу Военного Совета ЗапОВО ещё 8 июня. Ведь 8 июня из Минска в Москву поступила телеграмма с запросом о начале вывода стрелковых дивизий 2-го эшелона в сторону границы, и такой же запрос давал в ПН ещё 6 июня начштаба ОдВО М.В. Захаров.

Вот что пишет на форуме «миллитера» «исследователь архивов» С. Чекунов:

Выдвижение “глубинных” дивизий в ОдВО, КОВО и ЗапОВО началось не по инициативе Генштаба, а по инициативе ВС округов. Директивы ГШ (в ОдВО и ЗапОВО точно) были изданы уже ПОСЛЕ того, как дивизии выступили. Эти директивы только уточняли и подтверждали решения ВС».

Подобное утверждение вызвало удивление и дискуссию:

«— У округов БЫЛИ планы самостоятельно реагировать на ситуацию без указаний из Центра?

Если речь идёт о реакции на сосредоточение группировки противника у границы, то такие возможности (планы) у округов были.

Сомнительно, что дивизии были двинуты хотя бы без формального согласия центра, оформленного на бумаге позднее. Эдак любой ВС округа может затеять поход на Москву. Цепочка видится такая — немцы концентрируются — ваши предложения? — выдвинуть дивизии согласно плану — хорошо, выдвигайте. Приказ получите завтра.

А факт остаётся фактом: дивизии вышли ДО получения письменного согласия ГШ ВС округ даже не запрашивал согласия ГШ, он просто его ИНФОРМИРОВАЛ о принятом решении и начале выдвижения.

Вот пример по ОдВО:

“Из Одессы

Подана 06.06.1941 19.30

Принята 06.06.1941 20.23

Наркому Обороны СССР

В целях усиления на летний период направления Бельцы войсками принял решение в период 6 по 14.6.41 года вывести 30 сд район Флорешти, 74 сд — район леса западнее Олигиканы и управление 48 ск корпусными частями, без КАП — район Флорешти.”

— То есть устное согласие всё же получили… То есть согласно директиве НКО от 06.05.1941 г № 503874 “в непосредственном распоряжении командования округом иметь: управление 48-го ск и 74-я сд в районе Флорешты, Оргеев, Рыбница”…»

Чекунов несколько не прав. ВС ОдВО и ЗапОВО не «информировал» ГШ о своих решениях, а именно запрашивал разрешение. И то что письменные приказы пришли в Одессу и Минск после того, как войска начали выдвижение, также не есть нечто «странное». В армии вполне могут дать устное «согласие»-приказ, по телефону, а потом подтвердить его (обязательно) и письменно (если не подтвердят, то отменят местное решение, но в данном случае подтвердили).

Данная телеграмма ВС ОдВО полностью подтверждает слова начштаба ОдВО генерала Захарова:

«6 июня 1941 года из Румынии были получены данные, в которых приводилась запись телефонного разговора: примар города Хугии спрашивал своего коллегу в Яссах, закончил ли он эвакуацию ценностей, так как 9–12 июня “нужно ожидать событий". О каких событиях шла речь, установлено не было. <…>

Получив указанное донесение, штаб округа немедленно информировал об этом штаб Киевского Особого военного округа и Генеральный штаб. В этот же день около 14 часов по ВЧ о полученном донесении было доложено лично начальнику Генерального штаба генералу армии Г.К. Жукову и одновременно высказана просьба: управление 48-го стрелкового корпуса из Кировограда и его 74-ю стрелковую дивизию из Первомайска перебросить в район Бельцы, так как на этом направлении на участке Липканы, Фалешты находилась лишь одна 176-я стрелковая дивизия, сил которой было явно недостаточно для прикрытия фронта в 120 километров; кроме этого выдвинуть из района Рыбницы на бельцкое направление и 30-ю горнострелковую дивизию. <…>

Г.К Жуков прервал мой доклад словами: “ Что вы паникуете”. Услышав в ответ: “Ожидаю положительного решения этого вопроса”, Г.К. Жуков после небольшой паузы сказал, что он доложит наркому и позвонит мне не ранее 16 часов. Действительно, около 16 часов начальник Генштаба передал по ВЧ, что Народным комиссар обороны согласен с предложением, но обращает внимание на то, чтобы передвижение войск производилось скрытно, в ночное время.

Указания были приняты к исполнению. Через час в Кировоград был послан самолёт за командиром корпуса генерал-майором Р.Я. Малиновским, который проводил в этом районе учение. К концу дня он прибыл в Одессу. К этому времени штаб подготовил карту маршрутов и районов учений, в том числе для учения по форсированию реки Днестр. Изучив необходимые документы, командир корпуса на рассвете 7 июня вылетел в Кировоград.

В ночь на 8 июня штаб, корпусные части и 74-я стрелковая дивизия по боевой тревоге выступили в район Бельцы. 147-я стрелковая дивизия 48-го стрелкового корпуса оставалась на месте, так как предназначалась для передачи в состав 7-го стрелкового корпуса» (Генеральный штаб в предвоенные годы. М.: ACT, 2005 г., с 221–222).

То есть в ОдВО начали вывод дивизий в районы, предусмотренные именно планом прикрытия и обороны госграницы уже с вечера 7 июня!

Захаров, правда, поднимал войска и запросил разрешения НКО и ГШ на вывод войск по плану обороны после разведдонесения, в котором была дата «событий» — «9–12 июня», но Жуков такое разрешение дал именно потому, что в эти дни о возможном нападении 22 июня уже также знали. И идущее по всей границе выдвижение немецких войск это уже подтверждало.

Чекунов дал «пояснение» словам Захарова:

«Т. Захаров немного лукавит. Например, вот ЭТО: “Действительно, около 16 часов начальник Генштаба передал по ВЧ, что Народный комиссар обороны согласен с предложением, но обращает внимание на то, чтобы передвижение войск производилось скрытно, в ночное время”

Это не что иное, как ответная шифровка ГШ, отправленная не в 16, а гораздо позже. На шифровке ОдВО имеется резолюция Жукова об отправке указаний по порядку выдвижения…»

Но вообще-то никакого «лукавства» в словах Захарова нет. Он просто описал ситуацию, которую подтверждают документы: по ВЧ Жуков подтвердил разрешение наркома, а чуть позже прислал и телеграмму, о которой говорит Чекунов. Далее Чекунов показал и телеграмму ВС ЗапОВО от 8 июня, которой Минск испрашивал разрешения на вывод своих войск:

«Из Минска

Подана 8.6.41 02.50

Принята 8.6.41 08.50

Начальнику Генштаба КА

Военный совет принял решение вывести в лагеря: 37 сд в район Большие Солечники, Вороново (оба пункта 30–50 километров севернее Лида), 17 сд в район Лида, Юратишки (40–45 километров восточнее Лида)…» (http://militera.borda.ru/? 1–3-0–00001388–000–160–0 13.11.2011 г.)

Жуков, видимо, «по ВЧ» также дал Минску разрешение на начало вывода дивизий 2-го эшелона (как и Захарову после разговора с Тимошенко), 11 июня в 7.00 первые дивизии ЗапОВО начали вывод, 11 июня подписали для Минска директиву НКО и ГШ и, скорее всего, 11 июня в Минск её и отправили. Данная директива известна под № 603 в «малиновке»:

«№ 603. ДИРЕКТИВА НКО СССР И ГЕНШТАБА КРАСНОЙ АРМИИ КОМАНДУЮЩЕМУ ВОЙСКАМИ ЗАПОВО

[не позднее 22 июня 1941 г.]

1. Для повышения боевой готовности войск округа все глубинные стрелковые дивизии и управления стр. корпусов с корпусными частями вывести в лагерь в районы, предусмотренные для них планом прикрытия (директива НКО за № 503859/сс/ов).

2. Приграничные дивизии оставить на месте, имея вывод их на границу в назначенные им районы, в случае необходимости будет произведён по особому моему приказу.

3. 44 стр. корпус, в составе управления корпуса 64, 108, 143 и 161 стр. дивизий и корпусных частей вывести в район Барановичи, по Вашему усмотрению.

37 стр. дивизию вывести в район Лида, включив в состав 21 стр. корпуса.

4. Вывод указанных войск закончить к 1 июля 1941 года.

5. План вывода с указанием порядка и сроков вывода по каждому соединению представить с нарочными к [июня 41 г.]

Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза С. Тимошенко
Начальник Генерального штаба К.А. генерал армии Г. Жуков

(ЦАМОРФ.Ф. 16, on. 2951, д. 242, л. 132–133. Рукопись на бланке: НKO СССР”. Не подписано)…»

Как-то я спросил у С. Чекунова — насколько достоверна данная директива, не фальшивка ли? Ведь на ней нет даты подписания её в ГШ. На что Чекунов ответил: «Настоящая, не сомневайтесь. Лично её смотрел. Дело в том, что это оригинал для шифртелеграммы. Сама она в 48-м фонде…»

К сожалению, сразу ответить о точной дате этой директивы ГШ он не смог и позже сообщил на форуме «миллитера»:

«На директиве стоит дата 11.06.1941 (рядом с автографом “разработчика”). Следовательно, написана она не ранее этой даты. Когда же была передана в округ, точных данных не имеется, но по предварительным оценочным данным, это произошло 12 июня…» (23.11.2011 г. — http://militera.borda.ru/Pl-3–0-00001388–000–240–0-1322069321).

Как это было в Киеве и когда, рассказал маршал И.Х. Баграмян:

«В конце первой декады июня (числа 8–9 июня. Авт.) командующий созвал Военный совет, на котором начальник разведотдела доложил всё, что ему было известно. <…>

Командующий округом оглядел присутствовавших. …Нам, как известно, приказано подготовить все корпуса, находящиеся в глубоком тылу округа и составляющие его второй эшелон, к выдвижению непосредственно к границе. Всё, что необходимо для этого, мы сделали: корпуса ждут лишь команды, чтобы двинуться в путь. Но о начале переброски их пока распоряжения нет. Не дожидаясь этого, мы предпримем необходимые меры усиления боевого состава и общей готовности войск прикрытия…» (Баграмян И.Х. Так начиналась война. М., 1971 г., с. 67, гл. «План прикрытия».)

Как видите, в КОВО также было заранее согласован с ПИ вопрос о начале выдвижения «глубинных дивизий» в их районы сосредоточения по плану прикрытия. И «согласование» это происходило также примерно 8–9 июня. До того, как Гитлер 10 июня подписал приказ о нападении на СССР. И это был именно приказ НКО и ГШ.

Распоряжение «о начале переброски» поступило в Киев 15 июня директивой НКО и ГШ от 12 июня. Правда, Киеву этой директивой указали выводить войска не по ПП, а по некой карте. Ведь в КОВО готовились воевать так, как «предсказывал» Военному Совету округа ещё в феврале 1941 года Кирпонос сразу после своего назначения на КОВО:

«Вероятнее всего, от нас потребуется создать мощную ударную группировку, которая поведёт решительное контрнаступление на агрессора, …Помните: если на нас нападут, мы должны немедленно организовать ответный удар» (Баграмян И.Х. Указ. соч., с. 49–50).

Вот вам и ответ — что готовилось для КОВО на самом деле…

(Примечание. Данные воспоминания Баграмяна приводит историк А. Мартиросян в своём двухтомнике о 22 июня, чтобы показать, что же планировалось в Москве, в НКО и ГШ для КОВО в случае нападения Германии. Однако в 2011 году эти же воспоминания Баграмяна использовал и историк В. Рунов (Удар по Украине. М., 2011 г.). Он пишет о том, как готовился немедленный ответный удар силами КОВО и что будто бы этот немедленный удар был заложен в планы: «Оперативный план Киевского особого округа, который был разработан к лету 1941 года на основании существовавших в то время взглядов об ответном сокрушающем ударе Красной Армии, носил в целом шаблонный характер» (с. 32).

Но Мартиросян поступает так: берёт официальные документы и планы, смотрит, как должно было быть, и сравнивает с тем, как было в реальности! И сразу видно, что ни в одном официальном утвержденном плане начала войны, ни в «Соображениях…» 1940–1941 годов, ни в ПП КОВО нет ничего о немедленном ответном ударе! Везде разговор идёт об ответном контрнаступлении, но только после отражения первых ударов Германии. Со сроком, дай бог, через пару недель оборонительных боев…)

Для ОдВО дело ограничилось телеграммой от 6–7 июня, о которой поведал С. Чекунов, и директивы от 12 июня на вывод «глубинных» дивизий ОдВО, скорее всего, не было…

Чекунов, говоря о Директиве № 1, обмолвился, что должна выйти книга с точными текстами документов НКО и ГШ перед 22 июня:

«Текст скоро сможете лицезреть в напечатанном виде (текстовой вариант), вкупе со всем, что на ней имеется дополнительно (номера, данные шифровальщиков, пометки и т.п.). Кстати, сейчас с этими материалами (подлинными исходящими и входящими шифровками ГШ) работают ещё два человека, широко известных в узких кругах Интернета». (При обсуждении черновика Директивы № 1 он в своё время обмолвился, что не всё показал…)

Возможно, что директива для ЗапОВО была подписана после полуночи 11 июня, когда Жуков был у Сталина до 00.25 ночи 11-го. Впрочем, узнать точную дату можно будет, если будут рассекречены шифровки 8-го (Шифровального) управления ГШ тех дней.

Чекунов сообщает: «Рассекречивание дел с исходящими и входящими шифртелеграммами ШУ за 1941–1945 годы (ГШ) закончено в 2010 году. На секретном хранении (частичном) оставлено несколько дел. В совокупности не более 5%. В частности за 1941 год их 4 (или 5), точно не помню (из 100 с лишним дел)…» (27.11.2011 г. http://militera.borda.ru/Fl-3–0-00001396–000–0-0–1322387684).

И почему-то мне кажется, что не рассекречены именно папки с шифровками с 11 по 22 июня…

Но вернёмся к дням, когда принимались решения о выводе войск в Кремле, — судя по записям в журнале посещений, перед и в дни принятия ключевых решений военные находились у Сталина, Главы правительства, по несколько часов.

12 июня немецким войскам на границе с СССР уходит шифротелеграмма, в которой доводится содержание распоряжения Гитлера от 10 июня о назначении даты наступления на 22 июня. Она перехватывается и расшифровывается английской службой радиоперехвата (об этом писал потом Черчилль в своих воспоминаниях), и через какое-то время Сталин узнает о её содержании из донесения по линии «кембриджской пятёрки».

Но Сталин разрешил дополнительное выдвижение дивизий второго эшелона ближе к государственной границе и для КОВО с ПрибОВО раньше.

При этом Сталину могли показать вариант (набросок) данных директив, на основе которого и делались директивы по округам, — «Для повышения боевой готовности войск округа все глубинные стрелковые дивизии и управления стрелковых корпусов вывести в лагеря в районы, предусмотренные планом прикрытия». То есть речь шла именно о стрелковых дивизиях и корпусах второго эшелона обороны и о том, что пора выводить их в районы, предусмотренные «Планом прикрытия и обороны госграницы». Однако в директиве от 12 июня для КОВО указывается нечто другое: «Для повышения боевой готовности войск округа к 1 июля 1941 г. все глубинные дивизии и управления корпусов с корпусными частями перевести в новые лагеря, согласно прилагаемой карте»! То есть для КОВО указали приводить в б/г и мехкорпуса с выводом в их районы сосредоточения. (Директива от 12 июня для КОВО подробно рассматривалась в первых книгах о 22 июня.)

Информацию о дате нападения Сталин получал и от других разведслужб, и задолго до того, как Гитлер официально подписал свой приказ о нападении. Поэтому 11 июня подписали директиву для ЗапОВО, а вечером 12 июня (совещания у Сталина всегда были поздними вечерами — по итогам дня) Тимошенко и Жуков подписали по команде Сталина директивы о фактическом введении в действие планов прикрытия для оставшихся западных округов.

Но вот что интересно: Павлов ещё 8 июня дал телеграмму с запросом о разрешении на вывод «глубинных дивизий» в сторону границы, однако в эти же дни он имел разговор со Сталиным и убеждал его в присутствии Голованова, что никакой концентрации немецких войск на германской стороне нет! Павлов говорил Голованову: «Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе». К сожалению, точная дата этого разговора неизвестна, однако, по словам Голованова, это было примерно за две недели до 22 июня, т.е. ориентировочно 8 июня!

«13 июня разведка погранвойск зафиксировала начало выдвижения германских войск на исходные для наступления позиции, но в тот же день выдвижение было приостановлено. Некоторые исследователи связывают это с тем, что, возможно, Гитлер ещё не получил от англичан неких гарантии…» (Савин А. Тайна 22 июня / газета «Красная звезда», № 202–220 от 12.11–3.12 2008 г.)

Вполне возможно, что Гитлер, также имеющий своих агентов в Москве, узнал о подписанных директивах НКО и ГШ о том, что началось выдвижения частей западных округов к границе в районы сосредоточения, и именно поэтому дал команду остановить движение (тем более наверняка Абвер должен был зафиксировать начало выдвижения советских войск в ЗапОВО на направлении Главного удара вермахта)! Он никогда не нападал, не будучи уверен в успехе. Однако через того же Канариса (старого друга Англии, заинтересованной в том, чтобы Гитлер скорее напал на СССР) он мог получить гарантии, что все директивы о повышении боевой готовности войск западных округов и подготовке к обороне будут просаботированы Павловыми, и, следовательно, есть шанс успешной реализации «Варианта Барбаросса». Напомню, в «Барбароссе» сказано следующее:

«1. Общий замысел. Основные силы русских сухопутных войск, находящихся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого выдвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено…»

Как видите, Гитлер рассчитывал прежде всего на то, что «Основные силы русских сухопутных войск» будут находиться в «Западной России», т.е. на границе. В этом плане можно привести его слова, адресованные Муссолини в письме от 21 июня, перед нападением на СССР, которые показывают, в чём убедили Гитлера его советники и та же разведка Канариса к 22 июня:

«Концентрация русских сил — я приказал генералу Йодлю переслать Вашему атташе, генералу Марасу, самую последнюю карту огромна. В самом деле, все наличные силы русских находятся у нашей границы. Кроме того, с наступлением тёплой погоды активизировалась деятельность на многочисленных заставах…» (источник: NAZI-SOVIET RELATIONS, 1939–1941. Documents from the Archives of the German Foreign Office. U.S. Department of State Issue. Edited by R. J. Sontag & J. S. Beddie, Washington, 1948, p. 349–353. [Frame 038–031, serial F 20] OCR, корректура: Hoaxer — http://jurikist.3bb.ru/viewtopic.php?id=281).

(Примечание. Есть и несколько другой вариант этого письма:

«Русские имеют громадные силы — я велел генералу Йодлю передать Вашему

Марасу, последнюю карту с обстановкой. Собственно, на наших границах находятся все наличные русские войска. С наступлением тёплого времени во многих местах ведутся оборонительные работы…» По книге «Совершенно секретно! Только для командования! Стратегия фашистской Германии в войне против СССР. Документы и материалы» (М., 1967 г. Есть в Интернете).

А в ноте Гитлера, переданной Молотову в 5.30 22 июня 1941 германским послом в Москве Шуленбургом («Нота германского министерства иностранных дел правительству Советского Союза от 21 июня 1941 года»), которую в советское время старались не афишировать, сказано следующее:

«Поэтому, подводя итог, правительство Рейха должно сделать следующее заявление:

Вопреки всем взятым на себя обязательствам и в явном противоречии со своими торжественными декларациями, советское правительство повернуло против Германии. Оно

1) не только продолжило, но со времени начала войны даже усилило попытки своей подрывной деятельности, направленной против Германии и Европы;

2) во всё большей мере придавало своей внешней политике враждебный Германии характер и

3) сосредоточило на германской границе все свои вооружённые силы, готовые к броску.

Тем самым советское правительство предало и нарушило договоры и соглашения с Германией. <…>

Германия не намерена смотреть на эту серьёзную угрозу своим восточным границам и ничего не делать. Поэтому Фюрер отдал германскому Вермахту приказ отразить эту угрозу всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Немецкий народ понимает, что в грядущей борьбе он не только защищает свою Родину, но что он призван спасти весь культурный мир от смертельной опасности большевизма и открыть путь к истинному социальному подъёму в Европе. Берлин, 21 июня 1941 года», (Легко находится в Интернете…)

Адъютант Гитлера Н. фон Белов (Я был адъютантом Гитлера. Смоленск, 2003 г, с. 344) пишет: «Москва, утверждал Гитлер, несмотря на все дружественные разговоры, систематично готовится к началу войны. Сосредоточение наших войск на Восточном фронте завершено. “Задача этого фронта уже не защита отдельных стран, а обеспечение самого существования Европы, что означает спасение всех… Да поможет нам Господь в этой борьбе!”…»

Надо иметь в виду, что существуют разные переводы данного текста и их пересказы от «очевидцев». Но суть в принципе одинакова — СССР собрал на границе с Германией все свои войска и готовится напасть первым. Также в 6 часов утра (по берлинскому времени, в 7.00 — по Москве) рейхсминистр иностранных дел фон Риббентроп заявил в присутствии представителей немецкой и зарубежной прессы в зале Бундесрата министерства иностранных дел в Берлине по радио, что он принял посла советского правительства Деканозова и вручил ему эту ноту.

Получается, Гитлер в принципе был уверен (или его убедили), что РККА собрана вся на границе, готовится и может в ближайшее время напасть, и поэтому ему необходимо ударить первым. Тогда есть шанс разгромить основные силы русских одним ударом. Тем более что при этом немцы были уверены, что серьёзного сопротивления им оказано не будет! И, как известно, до «развернутости в готовности к нападению» на Германию первыми РККА к 22 июня было далековато.

Кстати, понятно, почему в СССР старались не афишировать данную ноту. Ведь прочитав о том, что советское правительство «сосредоточило на германской границе все свои вооружённые силы, готовые к броску», могли возникнуть ненужные вопросы: если это правда, то почему наши войска собирались на границе и по чьей команде?

«Резунам» эта нота в принципе вроде как в радость — Сталин выводил к границе войска уже перед 21 июня, т.к. первым хотел напасть, но чуть позже, приблизительно 6 июля (однако «резуны» эту ноту на самом деле не шибко цитируют — не торопятся адвокатствовать Гитлеру). Но читатель мог задаться и другим вопросом: если Сталин запрещал приводить войска в боевую готовность, то почему войска шли к границе, и даже немцы это видели? По чьей команде? А дальше читатель мог серьезно заинтересоваться и документами предвоенных дней, чтобы разобраться в этом вопросе.

Кстати, Гитлера иногда называют первым резунистом, однако это всё же «резуны» и являются «адвокатами Гитлера»…)

Относительно выполнения этого замысла Гитлер рассчитывал, что именно «только неожиданно быстрый развил русского сопротивления мог бы обеспечить постановку и выполнение этих обеих задач одновременно». Речь идёт о задачах нанесения удара по Украине и одновременно «сдвоенного» удара по Белоруссии и Прибалтике. А при примерно равных силах германских и советских войск на западных границах быстрая победа Германии и «неожиданно быстрый развал русского сопротивления» были возможны только в одном случае — в случае прямого предательства командования РККА (как минимум) западных округов. Или хотя бы одного из этих округов. Ведь чтобы разгромить такие силы русских, надо быть либо идиотом-авантюристом (каковым Гитлера усердно пытаются выставить), либо рассчитывать на предательство среди руководства РККА. Гитлер также рассчитывал, что неудачи на фронте вызовут некий переворот в СССР, в Кремле:

«Выявился и другой просчёт немцев относительно русских, о котором Клейст упомянул Лиддел Гарту и который, разумеется, разделяло большинство людей на Западе в то лето. Надежды на победу, говорил Клейст, в основном опирались на мнение, что вторжение вызовет политический переворот в России… Очень большие надежды возлагались на то. что Сталин будет свергнут собственным народом, если потерпит на фронте тяжёлое поражение. Эту веру лелеяли политические советники фюрера…» (Ширер У. Взлёт и падение третьего рейха, т. 2, М., 1991 г., с. 244.)

Сталин даёт команду-разрешение Тимошенко и Жукову подписать Директиву на вывод войск ЗапОВО (пока только) в районы сосредоточения и на фактическое приведение этих войск в повышенную боевую готовность. Произошло это, видимо, именно 9 июня, когда Тимошенко и Жуков, получив запрос из Минска, более 5 часов совещались у Сталина! 11 июня эта директива уже пришла в Минск, и первая оперсводка ЗапОВО о выполнении этой директивы поступила в ПИ уже к полуночи 11 июня.

Сталин дал команду-разрешение начать вывод глубинных дивизий и корпусов после 10 июня для Белоруссии и после 12 июня для Прибалтики и Украины (однако в эти округа директивы сразу не отправили…), а потом стал готовить «Сообщение ТАСС». Ближе к вечеру 13 июня это сообщение выходит в радиоэфир. А Гитлер, получив после 13 июня от Канариса «гарантии успеха», продолжил выдвижение сил вермахта к границе с СССР.

«Сообщение ТАСС» вышло 13 июня по радио (14 июня оно было опубликовано в газетах СССР). «В сообщении, предназначенном не столько для своего населения, сколько для официального Берлина, опровергались слухи о “близости войны между СССР и Германией” и сосредоточении войск по обе стороны советско-германской границы. Утверждалось, что “происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…”» (Савин А. Тайна 22 июня.)

14 июня, не дождавшись ответа от Гитлера на «Сообщение ТАСС» (и получив от нашей разведки данные о возобновлении движения немецких войск к нашей границе), Сталин даёт команду Тимошенко и Жукову отправлять в КОВО и в ПрибОВО уже подписанные директивы НКО и ГШ от 12 июня. И эти директивы поступили в Ригу и Киев 15 июня.

Этим «Сообщением ТАСС» Сталин пытался спровоцировать Гитлера на ответ по поводу скопления немецких войск у границы с СССР. Кроме того, это был наш ответ на распространяемые англичанами слухи о скором нападении Гитлера на СССР (поскольку именно английская пресса в эти дни активно обсуждала предполагаемую скорую войну между СССР и Германией), «направленные на разжигание мировой войны». Этим «Сообщением ТАСС» опровергались слухи, направленные на разжигание войны между СССР и Германией, имеющих договоры «О ненападении» и «О дружбе и границах», которые ни Сталин, ни Гитлер «не намерены нарушать».

По правилам международного этикета Гитлер обязан был также рассыпаться в любезностях и заверить соседа и мировую общественность, что никаких коварных планов в отношении СССР не строит, чтит «Договор о ненападении» и нападать не собирается. Однако Гитлер ушёл в глухое молчание, ответа от немецкой стороны не последовало, а накопление немецких войск на границе после 14 июня усилилось.

16 июня из Берлина поступило срочное сообщение от «Альты» (И. Штебе) — о точной дате и времени нападения Гитлера. 17 июня в Кремле у Сталина был командующий ВВС Жигарев — с 0.45 до 1.50. И днём 18 июня был проведён облёт самолётом-разведчиком У-2 границы в Белоруссии, в полосе ЗапОВО (возможно, облёты проводились и в соседних округах).

18-го же июня поздно вечером по итогам облёта и авиаразведки, подтвердившей, что немецкие войска изготовились для нападения на СССР, в западные округа пошла телеграмма Генштаба о приведении в повышенную боевую готовность всех оставшихся частей этих округов и на вывод приграничных частей к границе, на их рубежи обороны! Также согласно этой телеграмме из ГШ командование западных округов обязано было вернуть все находящиеся вне своих расположений части, и в том числе вывести из Бреста расквартированные там дивизии на рубежи обороны вокруг города. Срок выполнения этого приказа телеграмма устанавливала вполне чёткий — к 24.00 21 июня. Также 18 июня округам ставилась задача ускорить движение войск и закончить его к 22–23 июня, о чём оперативные отделы докладывали ежедневно вплоть до вечера 21 июня. И этим же «приказом ПИ от 18 июня» ставилась задача привести в повышенную боевую готовность ПВО и авиацию западных округов, что имеет документальное подтверждение по всем округам.


Подводя итог всему вышесказанному, можно увидеть, что приведение частей западных округов в боевую готовность проводилось в несколько этапов и несколькими командами (условно).

Первый этап — это проведение в мае — июне 1941 года в западных и далее во внутренних округах фактической скрытой мобилизации под видом учебных сборов.

Очень часто можно слышать такое: никакой скрытой мобилизации вовсе не было, а были обычные ежегодные плановые сборы приписного состава. И, значит, говорить о том, что Сталин в этом плане готовил армию к войне к лету, июню 41-го, нельзя. Но сборы сборам рознь, и, «согласно действовавшему в то время мобилизационному плану 1938–1939 гг., усиление войсковых частей и соединений на 75–80% от штата военного времени и является как раз таки скрытой мобилизацией в порядке “Больших учебных сборов” по литере “Б”» (док. № 272 «малиновки»)…

То есть в результате объявления скрытой мобилизации части и соединения должны иметь не менее 75–80% от штата военного времени. Военные «переделали план проведения обычных годовых учебных сборов ТАК, чтобы довести мобилизационную готовность боевых частей дивизий приграничных округов до 1 дня. Так что они имеют полное право говорить, что БУС “де-факто” в 1941 году ОНИ провели. Укомплектовать соединение до 75–80% — это и есть повысить его мобготовность до “менее 24 часов”…» (Исследователь Пётр Тон, СПб.)

Подобные «учебные сборы» планировали и на 1939 год, и на 1940-й. В 1939 году был конфликт с Японией, который вполне мог перерасти в большую войну. Затем Германия напала на Польшу что также могло втянуть СССР в войну. Потом был конфликт с Финляндией, а потом, в 1940 году, началась война в Европе, когда Гитлер с лёгкостью захватывал европейские страны, и на 1940 год Ворошилов делал заявку на почти 1,5 млн. приписных на учебные сборы. Однако уже в июне 1940-го Франция капитулировала, и сборы в 1940 году хотя и состоялись, но в количестве всего около 400 тысяч приписных. При этом учебные сборы сами по себе не мобилизация, а форма повышения мобилизационной и боевой готовности. То есть обвинить СССР в некой «подготовке к войне» никто и никак не мог.

Механизированные корпуса и приграничные дивизии уже весной 1941 года имели практически полный штат по личному составу. И доукомплектование приписным составом во время этих «учебных сборов» шло в основном стрелковых частей второго эшелона (резерва западных округов) и внутренних округов. Таким образом, Красная Армия весной 1941-го была увеличена почти до 5,5 млн. человек, что почти на 1,5 млн. больше по сравнению с 1940 годом. Также в мае 1941-го были разработаны новые «Планы обороны и прикрытия» государственной границы, существенно отличающиеся от предыдущих.

«Согласно мобилизационному плану, утверждённому в феврале 1941 года, в конце мая — начале июня проводится призыв 793,5 тыс. военнообязанных запаса, что позволило укомплектовать до полного штата военного времени 21 дивизию приграничных округов, а также значительно пополнить другие соединения, части артиллерии, войск ПВО и укрепленных районов» (Захаров М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 2005 г., с 213).

В этом плане совершенно справедливо заметил б/у полковник Генштаба М. Ходарёнок, на 2011 год главный редактор газеты «Военно-промышленный курьер»:

«…Во всех исторических трудах времён исторического материализма говорится, что “под видом больших учебных сборов в Кроеную Армию были призваны более 800 тысяч человек”. На самом деле на языке Генерального штаба это называется несколько по-другому, а именно частичная мобилизация, проведённая распорядительным порядком. Чтобы подобное мероприятие осуществить, опять-таки нужно решение высшего руководства страны. Приложениями к этому решению должны быть соответствующие план, график, сроки подачи мобресурсов, кого укомплектовывать в первую очередь, куда направлять, на территории каких военных округов проводить призыв, какие категории граждан ставить под ружьё и каких возрастов…» (Военно-промышленный курьер, 10 августа 2011 г., № 31(397).)


Второй этап — отправка директив от 11–12 июня, поступивших в округа 14–15 июня, а в Минск, видимо, уже вечером 11 июня (в Одессу ограничились, скорее всего, телеграммой-разрешением ГШ на вывод дивизий второго эшелона).

По этим директивам в западных округах должны были привести в повышенную боевую готовность дивизии и корпуса второго эшелона и резервов в глубине округов и начать их выдвижение на рубежи, в районы, предусмотренные планами прикрытия. Таким образом, фактически вводились в действия планы прикрытия государственной границы и обороны округов.

Первая фраза директив предписывает «Для повышения боевой готовности войск… все глубинные стрелковые дивизии и управления стрелковых корпусов с корпусными частями вывести… в районы, предусмотренные для них планом прикрытия». И это предписание частично выполнили даже в ЗапОВО. Либо же — как в КОВО — войска выводили в новые районы согласно прилагаемым картам. Но в любом случае войска должны были выводиться и худо-бедно выводились в полевые лагеря ближе к границе.

Приграничные части при этом предполагалось «…оставить на месте, вывод их на границу в назначенные им районы в случае необходимости будет произведён по особому моему приказу…» Помните, как Молотов это комментировал? Мол, нельзя было двигать войска на границе до последнего, чтобы не дать повода Гитлеру обвинить СССР в подготовке к войне и нападении на Германию.

Выполнял ли Павлов данную директиву? Выполнял: некое движение частей в округе к границе 11 июня началось, и в ГШ пошли оперсводки об исполнении данной директивы. «Доброжелатели» ведь могли и доложить в Москву о саботаже, так что движение по выполнению директивы от 11 июня, конечно, было даже в Белоруссии. И уж тем более в остальных округах.

Однако есть интересный момент, за счёт которого оппоненты пытаются развенчать информацию о том, что Сталин знал о дате нападения заранее. Дело в том, что во всех директивах от 11–12 июня дата окончания выдвижения войск указана чётко — «к 1 июля 1941 года». Таким образом, заключают они, Сталин либо ничего не знал в эти дни о дате «22 июня», либо после 1 июля собирался сам нападать на Гитлера.

Но это ерунда. Данные сроки могли быть обусловлены всего лишь возможностями военных на переброску такого количества войск, исходя из расчёта необходимого времени. То есть при начале движения 16 июня (и даже 11-го), полностью части могли закончить своё выдвижение (вместе с тылами и прочими службами и техническими подразделения) чисто технически (обычным порядком да с соблюдением мер секретности) не ранее 1 июля. Да и на 10–14 июня Сталин ещё не был до конца уверен, что нападение будет именно 22 июня — данные разведки надо было ещё проверять, а вот срок окончания выдвижения при подтверждении даты нападения можно изменить.

Также есть интересный факт: майско-июньские учебные сборы должны были закончиться 1 июля 1941 года. Но после того как 15 июня в Киев пришла директива НКО и ГШ о начале выдвижения «глубинных дивизий» в сторону границы, в ГШ был отправлен запрос: что делать с проведением учебных сборов и приписниками. Вот что пишет С. Чекунов: «17 июня ВС КОВО запросил ГШ о продлении на три месяца сборов во всех частях, в которых проводились сборы. 18 июня шифровка была доложена Соколовскому В этот же день Соколовский запросил Ватутина по этому вопросу и Ватутин наложил резолюцию: “Сборы продлить до особого распоряжения”. Утром 20 июня соответствующая шифровка ушла в КОВО…»

Таким образом, дивизии западных округов были в штатах близкими к штатам военного времени с укомплектованностью под 70–80% личным составом и до 50% техникой. То есть в июне 1941-го армия имела «достаточно высокую степень укомплектованности соединений личным составом (наивысшую по сравнению с любым иным периодом) и высочайшую степень мобготовности для соединений, предназначенных на Запад и уже находящихся там. Тогда процесс отмобилизования де-факто будет занимать часы. И, самое главное, всё это сложилось не просто так (случайным образом), а явилось результатом тщательнейшего планирования в Генштабе…» (Тон П., исследователь.)

Опять же, радиоразведка того самого диверсионного полка «Брандербург» уже 11 июня перехватила приказ по радио штабу строительных работ в полосе ПрибОВО, в котором срок окончания работ переносился с «к 1 июля» на «к 20–22 июня». То есть, имея данные, что война может случиться «20–22 июня», сроки окончания строительных работ в предполье, ведущиеся по директиве ГШ, переносились уже 11 июня с учётом возможной даты нападения Германии… «на всякий случай». А 16 июня уже ЦК ВКП(б) и СНК СССР вынесли спецпостановление «ОБ УСКОРЕНИИ ПРИВЕДЕНИЯ В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ УКРЕПЛЁННЫХ РАЙОНОВ»! (История КПСС, кн. 1, т. 5. М.: Изд-во Полит, лит-ры, 1970 г., с. 144. Источник: ВИЖ № 12, 1987 г., с. 52.) Окончательные сроки работ в УРах устанавливались и на осень 1941-го, но большинство работ требовалось заканчивать и раньше…


Третий этап приведения в боевую готовность частей западных округов — отправка телеграмм с приказами ГШ от 18 июня.

Данные приказы поступили в округа, видимо, утром 19 июня. Они предписывали привести в боевую готовность приграничные дивизии, части ПВО, авиации и, скорее всего, все части западных округов. Но самое важное — эти приказы требовали начать вывод-отвод приграничных частей на подготовленные рубежи обороны, предусмотренные для них планами прикрытия. Вермахт уже изготовился для броска на СССР, было уже не до дипломатических вывертов, и угроза войны заставила Сталина дать команду Тимошенко и Жукову привести в боевую готовность, повышенную, все части западных округов! Хотя даже 21 июня так и оставался в силе приказ рубежи обороны на самой границе не занимать.

По этим приказам ГШ в округах должны были к полуночи 21 июня 1941 года привести в боевую готовность приграничные дивизии, отвести от границы на их рубежи обороны и доложить о выполнении в ГШ Также этим приказом ставилась задача: работы в предпольях и УРах, движение войск второго эшелона закончить с «исхода» 21 июня.

Что же сделал Павлов с дивизиями в Бресте, которые также являлись приграничными? Ждал после 15 июня особого приказа наркома? Конечно, ждал! Получил ли он такое особое распоряжение наркома 18 июня? Получил. Содержание этой телеграммы-приказа ГШ и дата исполнения известны из показаний генерал-майора П.И. Абрамидзе (КОВО); и начальник связи ЗапОВО Григорьев заявил на суде, что 18 июня был передан некий приказ ГШ, после которого Павлов так и не привёл войска в боевую готовность. В итоге три дивизии прикрытия Брестского направления так и остались частично в городе, а частично вокруг него в виде безоружных рот и батальонов на различных работах! Они не были собраны в казармы даже после 18 июня, и не были затем выведены из Бреста для обороны города и направления! При этом Павловы не только не выводили те ключевые дивизии из города, но и загнали из лагерей в казармы некоторые полки, а потом дали команду изъять снаряды и патроны в этих дивизиях и сдать их на склады в последние дни перед 22 июня, запретив выводить те дивизии из города. Но в действиях с этими дивизиям также виноват и командующий 4-й армией ЗапОВО генерал Коробков. Он от Павлова всё же получил около 1.00 22 июня некое указание — «привести войска в боевое состояние». Но Коробков до того, как связь с Брестом была прервана, около 2.00, приказа о тревоге в эти дивизии не отдал.

Он стал дожидаться, когда ему Павлов пришлёт письменный приказ — окружную «Директиву № 1». В итоге приказ о тревоге в Бресте получили примерно к 3.30… Но сам Павлов ещё вечером 21 июня стал отдавать и приказы об отмене объявленной в некоторых частях ВВС и ПВО боевой готовности!


Четвертый этап повышения боевой готовности войск западных округов и их штабов — приказы ПП от 18–19 июня на вывод штабов округов на полевые фронтовые управления, что также подразумевало повышение боевой готовности войск округов. И штабы округов должны были выдвинуться в полевые пункты к 22 июня (вспомним слова Василевского о том, что о «дате икс» они знали за несколько дней до нападения и ждали этого нападения)!

Баграмян так пишет об этом приказе ГШ (для КОВО, пока не опубликован): «В то же утро (19 июня. — Лет.) из Москвы поступила телеграмма Г.К. Жукова о том, что Народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его в Тарнополь…» (ныне Тернополь). Приказ ГШ требовал вывести штаб округа на полевое управление «к 22 июня», т.е. «к 24.00 21 июня» штаб КОВО должен был быть в Тарнополе. Однако в КОВО уже руководство округа поставило задачу оперативному отделу, через который идёт управление войсками, остаться в Киеве и прибыть на полевое управление чуть ли не к обеду 22 июня!

Баграмян, глава «“КОВО-41” вступает в силу»:

22 июня «прибыли мы раньше назначенного срока — в седьмом часу утра. Нас ждали…

На шум подкативших машин выбежал генерал Пуркаев. На лице — величайшее нетерпение и досада. Так и казалось, что сейчас он закричит: “Где вы пропадали?!” Но генерал смолчал; видимо, вспомнил, что сам назначил срок нашего прибытия. Взмахом руки прервал мой рапорт.

— Быстрей разгружайтесь и за работу! Немедленно по всем каналам связи передайте командирам корпусов второго эшелона, чтобы вводили в действие оперативный план “КОВО-41”. Добейтесь подтверждения, что это распоряжение получено. Когда ответы поступят, доложите мне.

Едва Пуркаев ушёл? на пороге появился крайне рассерженный командующий. Начал бурно возмущаться, что мы запоздали. Кирпонос редко терял самообладание. Значит, невыносимо тяжело складывались дела, если он вышел из равновесия.

Сдерживая обиду, я попытался объяснить, что мы прибыли даже раньше назначенного времени… Кирпонос уже более сдержанно бросил на ходу:

Чтобы через час у меня на столе лежала карта с обстановкой на границе!»

Таким образом, управление войсками КОВО в момент нападения Германии было парализовано, и командующему КОВО пришлось по телефону, «на карандаш», доводить до штабов армий приказ наркома. В ПрибОВО самого командующего Ф.И. Кузнецова, который вроде бы в момент нападения находился на полевом управлении, 22 июня искали почти сутки. А что делал Павлов в Белоруссии? А Павлов пошёл на откровенный саботаж — и дивизии из Бреста не вывел заранее, и штаб округа к 22 июня оставил в Минске (точнее, часть штабных офицеров и служб отправил в Ба-рановичи, а часть в учебный центр Обуз-Лесная, что в 50 км от Барановичей, — об этом пишет в своих воспоминаниях Сандалов).

Но за оставшиеся несколько дней до нападения, о котором он точно знал и из приказов Москвы, и от разведки округа, и от пограничников, которые наверняка докладывали ему о перемещениях немецких войск, о выселении из приграничной полосы поляков и о реквизиции у населения телег, особисты никак не успевали уличить Павлова в саботаже. Да и кто бы его уличил, если начальник связи округа генерал Григорьев, через которого шли директивы и приказы Москвы, никому не докладывал о саботаже командующим этих приказов (если, конечно, он знал их содержание). И начальник штаба округа генерал Климовских, который точно знал о директивах от 11–18 июня, тоже не докладывал «наверх» о «странном» поведении командующего.

А ведь невыполнение прямого приказа ГШ о выводе штаба округа в полевое управление (и последующий поход командующего в театр вместо убытия на новое место) уже есть должностное преступление. Приказ ГШ от 18 июня для ЗапОВО о выводе штаба на «полевой КП» опубликовал впервые президент Российской ассоциации историков Второй мировой войны, доктор исторических наук, академик РАЕН О. Ржешевский:

«Комвойсками ЗапОВО. Лично. Нарком обороны приказал: 1. Выделить управление фронта и к 23 июня с/г перевести его на КП Обуз-Лесная, тщательно организовав управление войсками. В Минске оставить подчинённое Вам управление округа во главе с Курдюмовым. Выделение и переброску управления фронта сохранить в полной тайне, о чём предупредить личный состав штаба округа. 2. Управление 13 армии к 25 июня с/г перевести в Новогрудок. Исполнение телеграф[ируй]те. Жуков» (ЦАМО, ф. 208, оп. 2513, д. 9, л. 170. ВИЖ. 2011 г. № 6, с. 5).

Как вредите, Минску ставится задача вывести штаб не к 22 июня, как для КОВО, а к 23 июня. Не в утверждённые майскими планами прикрытия Барановичи, а в Обуз-Лесную, что в 50 км от Барановичей, ближе к границе… А 13-й армии ЗапОВО, формирование которой началось только в мае 1941 года, Жуков приказал выйти в полевое управление из-под Минска в Новогрудок, западнее Гродно. К самой границе. При том, что 13-я армия по плану прикрытия ЗапОВО должна была закрывать границу между Брестом и Белостоком, в «Белостокском (Белостоцком) выступе», со штабом в Вельске, в районе своих дивизий. Но её выводили западнее Гродно, тоже ближе к границе. А расстояние между Новогрудком, куда должен был отбыть штаб армии по директиве Жукова и Тимошенко, и Вельском — около 100 км:

«а) район прикрытия № 1 — Гродненский, 3-й армии;

б)район прикрытия №2 - Белостокский, 10-й армии;

в) район прикрытия № 3 — Вельский, 13-й армни:

г) район прикрытия № 4 Брестский, 4-й армии.

3) в состав войск района прикрытия № 3 Бельского входят:

а) управление 13-й армии; <…> и) 88-й пограничный отряд.

Начальник войск района прикрытия — командующий 13-й армией. Штарм — Вельск…»

Бельск и район обороны 13-й армии — севернее Бреста, между 3-й и 4-й армиями ЗапОВО. В итоге наших войск в этом районе, на пути удара немцев, где шла танковая группа гудериана, практически не оказалось, хотя эту неполноценную армию перебрасывали вроде как ближе к ПрибОВО, где также были проблемы — на стыке ПрибОВО и ЗапОВО перед этим поставили (по указанию ГШ?) ненадёжные стрелковые корпуса, сформированные из бывших национальных корпусов Литвы и Латвии, в которых додумались именно за несколько дней до 22 июня проводить чистки среди национального командного состава, таким образом оголив район севернее Бреста.

Если Павлов не вывел эти три дивизии из Бреста (а его буквально трясли по этим дивизиям на следствии и в суде), получив приказ об отводе приграничных частей, хотя именно они должны были закрывать брестское направление, держа оборону вокруг города, то он совершил воинское преступление. Либо он делал это по собственной инициативе, как самоубийца, либо по согласованию с Москвой (или втайне от Москвы?). Но во втором случае получается, что вместе с Павловым в измене замешаны и Тимошенко с Жуковым. А если нет, то кто присоветовал Павлову оставить дивизии в городе на убой? Сталин? При повышении боевой готовности командиры всех частей должны собрать технику и личный состав в подразделения, и дивизии второго эшелона должны были возвращать ту же артиллерию в части уже после 11–15 июня. А приграничные дивизии должны были вернуть свои артиллерийские и зенитные подразделения с полигонов и личный состав с занятий и работ в части после 19 июня. Но в Бресте этого сделано не было.

Но есть ещё вопрос: почему Жуков дал команду Павлову выводить штаб не в Барановичи, а в Обуз-Лесная? Ведь Барановичи от границы были почти в 200 км. А Обуз-Лесная — ближе к границе на 40 км! Кстати, и для КОВО Жуков определил полевое управление аж в Тарнополе, что находился всего в 150 км от границы. Был уверен, что при «победоносном» ответном встречном наступлении штабам лучше быть ближе к границе?

Но почему Жуков ставил срок вывода штаба КОВО — к 22 июня, а для Минска — к 23 июня? Не верил Сталину, что нападение будет именно 22 июня?

Но в любом случае, похоже, что, получив «особую команду» от наркома 19 июня, Павлов и его подельники окончательно перестали выполнять приказы Москвы.


Пятый и условно последний этан приведения в боевую готовность войск западных округов — сообщение командованию округов точной даты нападения Германии, которая стала известна (подтверждена показаниями «перебежчиков» и разведкой) вечером 21 июня.

В этот вечер о приведении войск западных округов в полную боевую готовность было объявлено официально, а приводимые ещё до 22 июня в повышенную и фактически в полную боевую готовность Директивой № 1 от 21 июня войска получали официальную команду-приказ на объявление боевой тревоги находящимся в полевых лагерях дивизиям и корпусам.

В ночь на 22 июня в западные округа была отправлена последняя Директива мирного времени, Директива № 1 от 21.06.41, в которой сообщается возможная и приблизительная дата вероятного нападения Германии:

«1. В течение 22–23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев…»

Также данная Директива предписывала «…войскам… округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников…»

И даётся указание:

«а) в течение ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укреплённых районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно её замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточению и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъёма приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить…»

После получения данной директивы командованию округов оставалось только дать короткую команду-приказ в войска — поднять по боевой тревоге войска, находящиеся в повышенной боевой готовности, и привести их в полную, как это делал адмирал Н.Г. Кузнецов на флоте. И как это сделал зам. командующего только одного округа, ОдВО, генерал-майор М.В. Захаров. А как выполнили «Директиву № 1» командующие западных округов, и особенно генерал армии, Герой Советского Союза Д.Г. Павлов, как они «занимали» УРы на «государственной границе», «рассредоточивали» в ночь на 22 июня самолёты и приводили «все части в боевую готовность» в ночь перед нападением — известно.

Например, Павлов действительно после разговора с Тимошенко, после 1.00 22 июня, обзвонил командующих армиями ЗапОВО и дал им команду приводить войска в боевое состояние. При этом в 10-й армии уже в 2.00 в дивизии дали приказ боевой тревоги, а в Брест Коробков, командарм-4, сообщил о возможном нападении только в 3.30. (За неделю до нападения он же дал команду в Бресте изъять патроны и снаряды с патронами из казарм и из бронетехники 22-й тд. Кстати, в тех дивизиях кроме танков были ведь ещё и бронемашины типа «БА» и т.п. А у них ведь даже пушки 45 мм были на вооружении, что вполне могли бороться даже с танками вермахта…)

При этом «адвокаты генералов» пытаются заявить, что, мол, Коробков просто не мог дозвониться в Брест — диверсанты перерезали провода чуть ли не сразу после полуночи. Однако генерал Сандалов, начштаба 4-й армии, в своём описании событий для сборника «Буг в огне» в 1965 году указал, что только «Около 2 часов ночи 22 июня начала действовать гитлеровская “пятая колонна"». То есть у Коробкова вполне было время до 2 часов ночи дозвониться в Брест и поднять те дивизии по тревоге. Если бы захотел. Тем более что при желании можно было звонить через линии военных ж/д комендатур, через милицию, через почтовые линии Бреста. В общем, кто хочет выполнить приказ — выполняет. Кто не хочет — ищет потом оправдания.

Имел ли к этому отношение Павлов? Скорее всего, имел. Хотя на суде пытался «отмазаться»:

«Я признаю себя виновным в том, что директиву Генерального штаба РККА я понял по-своему и не ввёл её в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что всё в порядке, и мне было приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, назвать не магу».

Павлов говорит о «Директиве № 1», которую он получил на руки расшифрованной примерно к 1.30. Это её он понял «неправильно», не объявил «боевую тревогу во всех гарнизонах» округа и тянул с передачей её в армии. До 2.30… Ведь около 1.00 22 июня в Минск звонил Тимошенко и успокаивал Павлова — не волнуйтесь и соберитесь утром в штабе округа. Но Павлов действительно, «несмотря на заверения из Москвы, что всё в порядке… отдал приказ командующим привести войска в боевое состояние и занять все сооружения боевого типа».

И Павлов подтверждает, что Коробков его приказ после 1.00 получил:

«Свои показания, данные в начале предварительного следствия в отношении командующего 4-й армией Коробкова, я полностью подтверждаю.

После того как я отдал приказ командующим привести войска в боевое состояние (около 1.00–1.20. — Авт.), Коробков доложил мне, что его войска к бою готовы».

Однако в Бресте штабы тех дивизий получили команду подниматься по тревоге уже под обстрелом. Значит Коробков после звонка Павлова после 1.00 не поднял дивизии Бреста по тревоге. И штабы Брестских дивизий получили указания от Коробкова на вывод только около 3.30 утра! После того как в штаб 4-й армии поступил павловский вариант «Директивы № 1».


Сандалов Л.М. Бут в огне, гл. «Грозные июньские дни»:

«В 3 часа 30 минут командующий округом вызвал к телеграфному аппарату командарма и

сообщил ему, что в эту ночь ожидается провокационный налёт фашистских банд на нашу территорию. Было приказано на провокацию не поддаваться; банды пленить, но госграницу не переходить.

На вопрос командарма, какие конкретные мероприятия разрешается провести, генерал Павлов ответил:

Все части армии привести в боевую готовность. Немедленно начинайте выдвигать из крепости 42-ю дивизию для занятия подготовленной оборонительной позиции. Частями Брестского укрепрайона скрытно занимайте доты. Полки авиадивизии перевести на полевые аэродромы.

До 4 часов командарм успел лично по телефону передать распоряжение начальнику штаба 42-й дивизии и коменданту укрепрайона, однако приказ из округа запоздал. Из Бреста и Высокого в 4 часа донесли по телефону, что немцы открыли артиллерийский огонь по Бресту и крепости, по военным городкам и что командиры дивизий объявили боевую тревогу…»

Как видите, Павлов со слов Тимошенко именно о провокациях и ведёт речь. Хотя перед этим сам Тимошенко наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову прямо сообщил, что это война и разрешается уничтожать врага, если он перейдёт границу! Также Сандалов уверяет, что Павлов Коробкову только в 3.30 дал команду приводить войска армии в боевую готовность с выводом дивизий из Бреста. Хотя Павлов на суде уверял, что дал команду приводить войска «в боевое состояние» (и Коробкову в том числе) сразу после 1.00. И в этом больше веры как раз Павлову, чем Сандалову.

И вот тут Павлов и пытался «намекнуть» следствию ещё на первых допросах (9 июля) на Коробкова и, видимо, неких вышестоящих начальников: «Происшедшее на Западном фронте заставляет меня быть убеждённым в большом предательстве на Брестском направлении. Мне неизвестен этот предатель, но противник рассчитал удар совершенно точно по тому месту, где не было бетонных точек и где наиболее слабо была прикрыта река Буг…»

За изъятие боеприпасов в технике 22-й танковой дивизии, скорее всего, нёс ответственность и командир 14-го мех. корпуса генерал С.И. Оборин (расстрелян 16 октября 1941 года). А вот командир стрелкового корпуса генерал Попов, чьи стрелковые дивизии также получали команды на изъятие патронов из казарм, осуждён не был. То есть приказ на изъятие патронов, прицелов исходил именно от Коробкова и Павлова.

О том, что на Брестском направлении творилось неладное, писал в 1961 году и сам начштаба 4-й армии Сандалов в книге «Боевые действия войск 4-й армии в начальный период Великой Отечественной войны» (М., 1961 г,)- Публиковалась она в «Военно-историческом журнале» в 1988–1089 гг. Текст читатель может легко найти в Интернете (например, на http://www.rkka.ru/ oper/4A/title.htm), но перескажем наиболее важные моменты.

1 — Имелось два варианта строительства укреплений — у самой границы и «на удалении 25–50 км от государственной границы». 2-й вариант «с некоторыми поправками поддерживался начальником Генерального штаба Красной Армии Маршалом Советского Союза Б.М. Шапошниковым. Однако утверждён был вариант постройки укреплённых районов по линии государственной границы». То есть именно Тимошенко и новый начальник Генштаба Мерецков начали мудрить со строительством укреплений под Брестом. По опыту финской войны 1940 года, мол, у финнов «Линия Маннергейма» была ведь на самой границе: «Строительство… на многих участках проводилось непосредственно вдоль границ на виду у немецких пограничных застав». И такое «расположение укреплённых районов и районов дислокации войск не обеспечивало в случае внезапного нападения противника своевременного занятия укреплений не только полевыми войсками, но и специальными уровскими частями». Однако именно на этом направлении на границе подготовили считанные огневые точки.

2 — Имеющийся ещё апрельский ПП был «нереальным»: «Значительной части войск, предусмотренной для выполнения задач прикрытия, ещё не существовало. Например, 13-я армия, на которую возлагалась задача создания района прикрытия № 3 между 4-й и 10-й армиями, и 14-й механизированный корпус, входивший в состав 4-й армии, находились в стадии формирования». То есть севернее Бреста, между 4-й и 10-й армиями, вообще никаких войск не было. А Жуков эту «армию» 19 июня ещё и под Гродно отправил… Но о существовании майского ПП Сандалов вообще не пишет!

3 — Перед войной «в качестве пополнения прибыло большое количество коренных жителей Среднеазиатских республик, слабо владевших или совсем не знавших русского языка».

4«Неудачная дислокация 22-й танковой дивизии и неразумно запланированный выход дивизии в район Жабника привели в первые часы войны к огромным потерям в личном составе и к уничтожению большей части техники и запасов дивизии…»

5 — В имеющемся ПП округа и армии «не предусматривалось создание тыловых фронтовых и армейских полос обороны. Строительство их намечалось развернуть с началом боевых действий».

6 — Новые танки KB и Т-34 получал только 6-й мк 10-й армии. 14-й мк 4-й армии «имел только устаревшие танки Т-26 и Т-38».

7 «Артиллерийско-противотанковых бригад в полосе 4-й армии не формировалось. Они создавались в соседних армиях». То есть на Брестском направлении вообще не было ПТАБр. Хотя в ЗапОВО их было три. Одна, 7-я, была на «стыке» с ПрибОВО — под Гродно. Минское направление, под Лидой, закрывала 8-я, а южнее и восточнее Белостока, в самом «выступе» — 6-я. Место последней было вообще бессмысленным для обороны — немцы били севернее и южнее, в районе Гродно и по Бресту. Но Брест своей ПТАБр против танков Гудериана не имел. И самое важное — эти ПТАБр, имеющие на вооружении мощные, но тяжёлые 76-мм и 85-мм противотанковые орудия (свыше 3-х тонн), в принципе не имели тракторов и даже машин для их буксировки.

8«Проводимые мероприятия, особенно формирование механизированных корпусов и артиллерийских полков РГК, были подчинены только интересам наступления, без учёта, что им придётся вести и оборону».

9 — «Полевая, противотанковая артиллерия и танки имели в своих боекомплектах ничтожно малое количество бронебойных снарядов, а стрелковые войска совершенно не имели противотанковых и противопехотных мин и средств заграждения». Однако распоряжение ГАУ на получение выстрелов с бронебойными снарядами со складов в части ушло в округа ещё в мае…

10 «В полосе армии через р. Западный Буг имелось два железнодорожных (Брест и Семятиче) и четыре дорожных (Црохичин, Кодень, Домачево и Влодава) исправных и действующих моста. Эти мосты находились под охраной 89-го (брестского) пограничного отряда, который, хотя и был включён в состав РП-4, никаких заданий по подготовке этих мостов к разрушению не получил. В результате в первый лее день войны все переправы и мосты через реку противник захватил в исправном состоянии.

11 — «В стрелковые дивизии (кроме 75-й сд) и корпусные артиллерийские полки, помимо одного боекомплекта снарядов и мин, указанного в директиве по прикрытию, артиллерийское управление округа направило ещё по половине боекомплекта.

При этом в 6-ю и 42-ю стрелковые дивизии, склады которых располагались в Брестской крепости, несмотря на протесты штаба 4-й армии, органы арт- снабжения округа прислали сверх указанного ещё значительное количество боеприпасов.

Затем, учтя, что такое большое количество запасов в случае войны легко может уничтожить авиация или артиллерия противника, округ 21 июня дал в штаб армии следующую телеграмму:

“Командующему 4-й армией. В неприкосновенном запасе 6-й и 42-й стрелковых дивизий, кроме 1,5 б/к, имеется ещё: 34 вагона боеприпасов в 6-й и 9 вагонов — в 42-й стрелковых дивизиях. Этот излишек немедленно вывезти из Бреста не менее чем на 30 км на восток”.

Естественно, что в короткий срок (за несколько часов до начала войны) такое количество боеприпасов не могло быть вывезено». (Начальник артиллерии ЗапОВО генерал Клич расстрелян.)

12 — При этом «в боекомплектах для танковых частей было очень мало бронебойных снарядов». А для 14-го мк под Брестом «запасов боеприпасов для формируемых артиллерийских полков и миномётных подразделений… корпуса не имелось».


О том, что вокруг Бреста (с сообщением командованию брестских дивизий команды о приведении в боевую готовность в ночь на 22 июня) творилось что-то «странное», заметил в своих исследованиях в 2008 году исследователь Д. Егоров. В своей книге «Июнь 1941. Разгром Западного фронта» он выяснил, что 21 июня в Минск, так же как и в Одессу, в 22.00 из Генштаба с предупреждением ждать важную шифровку звонил оперативный дежурный ГШ: «Примерно в 23 часа оперативным дежурным штаба ЗапОВО было получено приказание оперативного дежурного Генерального штаба РККА: “Вызвать командующего и начальника штаба и ожидать особых указаний”». Также Егоров показывает, что Павлов после разговора с Тимошенко в 1 час ночи 22 июня «приказал поднять войска по тревоге и занять все оборонительные сооружения, в том числе и недостроенные». Около 3.20–3-30 «Командующий 3-й армией В.И. Кузнецов доложил, что патроны розданы, части занимают укрепления. К.Д. Голубев сообщил, что штабы корпусов после проведённых накануне учений остались в местах, определённых планом прикрытия. Самый оптимистичный доклад пришёл из 4-й армии. Генерал-майор А.А. Коробков доложил, что у него “войска готовы к бою”. Боеготовность Брестского гарнизона Коробков обещал проверить. <…>

В 3:30 последовал звонок из Москвы — нарком запрашивал обстановку. Павлов доложил, что на границе всё спокойно, командование армий указания получило. <…> После этого командующий округом вновь запросил доклады от армий. Из Белостока (10-я армия Голубева. — Авт.) ответили “всё спокойно”, из Кобрина (4-я армия Коробкова. — Авт.) — “всюду и всё спокойно, войска выполняют поставленную вами задачу”, 22-я танковая дивизия покидает Брест».

И далее Егоров сделал примечание: «Нельзя с уверенностью утверждать, кто из двоих солгал: командарм 4-й А.А. Коробков Павлову ночью 22 июня или Д.Г. Павлов своим дознавателям. Доподлинно известно, что в самом Бресте практически до открытия немцами огня не происходило ничего из того, о чём якобы докладывал Коробков. Матчасть 22-й тд находилась на своём месте в Южном военном городке, причём из танков были выгружены боеприпасы, а часть автотранспорта находилась на консервации (на колодках). На своих квартирах ночевали командир дивизии генерал В.П. Пуганов, его заместители полковой комиссар Илларионов и полковник И.В. Кононов (у него остался ночевать начальник АБТО штаба армии полковник Е.Е. Кабанов), командир 44-го танкового полка майор ИД Квасе, комбат-1 этого же полка М.И. Кудрявцев и многие другие. Также находились дома командир 42-й стрелковой дивизии, частично располагавшейся в Брестской крепости, генерал-майор И.С. Лазаренко и будущий герой её обороны, командир 44-го стрелкового полка майор П.М. Гаврилов» (с. 89–92).

Но вот далее уважаемый исследователь так и не рискнул закончить вывод — так кто же виноват в трагедии Бреста и почему Коробков врал Павлову о том, что он поднял дивизии Бреста по тревоге и те начали выходить из города до нападения…

Приказ Павлова по округу на основании «Директивы № 1» в штаб 4-й армии поступил около 5.30 22 июня. По Сандалову («Буг в огне»), «в тяжёлой и недостаточно ясной обстановке командование и штаб 4-й армии оставались в Кобрине до 5 часов 30 минут момента налёта немецкой авиации на штаб армии. За несколько минут до этого мы с командиром прочли полученную моим заместителем, полковником И.Л. Долговым, телеграмму из округа с запоздалым приказом Москвы: “В течение 22–23.6.41 года возможно внезапное нападение немцев. Задача наших войск не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно войскам быть в полной боевой готовности и встретить внезапный удар немцев”. (Там же, ф. 208, on. 2454, д. 26, л. 69)…»

Сандалов привёл директиву Павлова по ЗапОВО, ту самую, из которой Павлов выкинул положение о ПВО, указанные им реквизиты полностью совпадают с реквизитами директивы Павлова из СБД № 35 от 1958 года — ф. 208, оп. 2454/сс, д. 26, л. 69. Только опись в СБД в 1958 году указана как «совсекретная». А письменный приказ «действовать по-боевому» от Павлова поступил в 4-ю армию аж к 6.00: «В Буховичах (7 километров северо-восточнее Кобрина), куда штаб армии перебазировался к 6 часам утра, была получена следующая телеграмма из округа: “Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых военных действий приказываю: поднять войска и действовать по-боевому”. (Там же, ф. 208, оп. 2454, д. 2б, л.7б.).».

Врёт ли здесь Сандалов о времени поступления павловской Директивы № 1 в штаб 4-й армии? Вполне может быть. В других воспоминаниях он даёт другое время налёта на штаб 4-й армии в Кобрине — до 5.00.

Вот что пишет в своих «Воспоминаниях…» о звонках около полуночи для КОВО сам П.К. Жуков:

Примерно в 12 часов ночи 21 июня командующий Киевским округом М.Л. Кирпонос, находившийся на своём командном пункте в Тернополе, доложил по ВЧ, что, кроме перебежчика, о котором сообщил генерал М.А. Пуркаев, в наших частях появился ещё один немецкий солдат — 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Он переплыл речку, явился к пограничникам и сообщил, что в 4 часа немецкие войска перейдут в наступление. М.П. Кирпоносу было приказано быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность» (М., 1969 г., с. 246).

Вообще-то «в 12 часов ночи 21 июня» «Директива № 1» ещё только зашифровывалась. В Тернополь она стала поступать после 0.30. Пока расшифровали, пока прочитали — уже было около 1.30 (Баграмян пишет, что её расшифровывали чуть не до 3.30 утра — оперуправление-то с шифровальщиками осталось в Киеве…). И в КОВО на самом деле войска по тревоге в ночь на 22 нюня, после полуночи, точно никто не поднимал — это подтверждают мемуары всех очевидцев!

То есть Кирпонос около полуночи получил от Жукова личный устный приказ «быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность», но не выполнил его. И, похоже, в данном случае Жуков не сильно Кирпоноса «подставляет» и врёт — в любом случае и он, и Тимошенко звонили в округа и сообщали, что к ним идёт «шифровка особой важности».

Есть ещё один интересный момент в истории предательства части генералитета РККА летом 1941 года — вопрос «социального происхождения» расстрелянных генералов. Генералы Климовских, Коробков, начальник артиллерии ЗапОВО Клич были офицерами ещё царской армии. (А.Н. Клич, поручик, всю гражданскую войну прослужил в дашнакской армянской буржуазной армии. Затем Клич оказался уже в Красной Армии и к августу 1940 года дослужился до звания генерал-лейтенанта. И Клич с Павловым загоняли артиллерию и после 15 июня на «стрельбы» к самой границе.)

Протоколы допросов этих генералов пока не публикуются, хотя в них наверняка можно найти много интересного. Клич расстрелян в октябре 1941 года, но его дело, по крайней мере, официально, не связано с делом Павлова. А после войны и задавался «вопрос № 4»: «Почему большая часть артиллерии находилась в учебных центрах?»

Интересно, кто тянул подобных «дашнаков» в РККА и зачем?

И таких «вчерашних поручиков» к 22 июня в Красной Армии было много. Например, бывший поручик Г.К. Маландин, начальник Оперуправления ГШ, который отправлял «Директиву № 1» в западные округа в ночь на 22 июня (о нём был отдельный разговор в предыдущих книгах). Маландин в июле 1941 года с начальника Оперуправления ГШ был назначен начштаба Западного фронта, а вскоре — заместителем начштаба ЗФ, в ноябре 1941 года его вообще перевели в начальники кафедры академии им. Фрунзе. Почему не в ГШ вернули? В это время он проходил уже по делу начальника ВОСО генерала Трубецкого, чуть не обвиняемым…

В декабре 1943 года Маландина вернули на фронт на начштаба армии, и на этой должности он в звании генерал-лейтенанта был до конца войны. Генерал-полковника он получил только 31 августа 1945 года! После окончания войны с Японией.

В чём мог быть замешан бывший поручик Маландин? Дело в том, что шифровальщики ГШ, входившие в состав Оперуправления ГШ, получили текст Директивы № 1 в 23.45. О чём сделана пометка на черновике этой Директивы. На шифровку текста объёмом примерно в 1000 знаков требуется не более получаса. На его отправку — всего несколько минут, если отправляли на аппарате СТ-35 (если такой стоял на узле связи в ПИ в ночь на 22 июня) при скорости передачи не менее 1000 знаков в минуту опытным оператором (и это норматив на «троечку»…). Но отправка могла идти через аппарат БОДО, который работал на дальние расстояния связи и передавал до 700 знаков в минуту, и тогда зашифрованный текст «Директивы № 1» передали бы за пару минут. Однако в Киев текст отправили в 0.30, в Минск — в 0.45, в Ригу — около 1.00, а в Одесский ВО — чуть не в 1.15 ночи. А ведь на каждый округ-направление работает именно свой отдельный аппарат связи, и в каждый округ уходил свой отдельный, зашифрованный своим шифром, под своим номером текст! И при том, что времени на отправку зашифрованного текста «Директивы № 1» требуется действительно считанные минуты, с отправкой этой Директивы творилось нечто непонятное. Похоже, один зашифрованный текст важнейшей шифровки по очереди, с интервалом в 15 минут, и отправляли в разные округа. Хотя если хотели бы отправить быстрее, то могли отправить и быстрее. Например, каждому оператору дать свой текст шифровки (сделать через копирку пять копий шифрограмм на каждый указанный в «Директиве № 1» округ), но в любом случае технически отправить быстрее было возможно — было бы желание.

(Примечание. Василевский потом писал, что Оперативному Управлению ГШ около 0.15 только поручили «отправить Директиву № 1» в западные округа… Получается, что шифровальщики Оперуправления ГШ получили текст Директивы № 1 для работы вообще после 0.15?! Вот уж точно, пока не будет опубликована эта самая Директива № 1 с точным временем её написания и со всеми отметками — временем поступления к шифровальщикам, временем отправки в каждый округ, — так и будем гадать и удивляться… И пока не увидим сканы самих шифртелеграмм, трудно что либо утверждать…)

Или начальник Управления ВОСО Красной Армии, генерал с простой «рабоче-крестьянской» фамилией Трубецкой, который был арестован с большой группой генералов в первые же дни войны и после долгого разбирательства расстрелян вместе с ними же в феврале 1942 года (реабилитирован уже в 1955 году!). И многие другие трухины.

А были и вчерашние штабс-капитаны — Василевский, Толбухин из крестьян, или подполковник Шапошников и подпоручик Антонов «из дворян», В, И. Кузнецов из рабочих и Говоров «из колчаковцев», сотни им подобные… Баграмян, например, также в Гражданскую служил в дашнакской армии Армении, и в ВКП(б) его приняли только в мае 1941 года! В Красную Армию с 1918 года влилось около 50 тысяч офицеров царской армии, от поручиков до генералов, коих было вообще под 700 человек И многие бывшие поручики к июню 1941 года стали старшими и высшими командирами РККА. Но, впрочем, разбор родословных предателей Родины и её Героев не является темой данного исследования.

Есть ещё и такой нюанс в «деле Павлова»: и он сам, и командующий Киевского особого военного округа генерал Кирпонос в Первую мировую побывали в немецком плену, как и подпоручик Тухачевский. И есть подозрения, что Тухачевский ещё тогда как минимум слишком тесно «сдружился» с немецкой разведкой. А жена Кирпоноса, польская националистка, имела родного брата, служившего перед войной в польской контрразведке…

(Примечание. А ещё интересно вот что. Среди арестованных лета 1941 года были командиры-преподаватели из академии Генштаба и академии Фрунзе. Вероятно, «за пораженческие разговоры» в курилках… И в этой связи стоит напомнить, где служил беспартийный генерал-майор Трухин до того, как стал начальником оперативного отдела штаба ПрибОВО (до января 1941 года). Заглянем в Википедию:

«— 1934–1936 — начальник кафедры методики боевой подготовки в Военной академии имени М.В. Фрунзе;

— 1936–1937 — учился в Военной академии Генштаба;

— 1937–1940 — ст. руководитель курса академии Генштаба;

— 1939–1940 — старший преподаватель кафедры оперативного искусства академии Генштаба (в июне 1940 — генерал-майор);

— в августе 1940 — январе 1941 — заместитель начальника 2-го отдела Управления боевой подготовки РККА;

— в январе — июне 1941 — начальник оперативного отдела — заместитель начальника штаба Прибалтийского военного округа;

— в июне 1941 — заместитель начальника штаба Северо-западного фронта. 27 июня 1941 года добровольно сдался в плен со штабными документами в Литве.

Никогда не состоял в ВКП(б). Был награждён орденом Красного Знамени (1924) и медалью «XX лет РККА» (1938).

В 1936 г. аттестовался как:

“отлично подготовленный командир с большим общим развитием и большим знанием в области тактики и оперативного искусства. Отменно знает штабную службу, прекрасный преподаватель и методист. Тактичен и выдержан, дисциплинирован, пользуется авторитетом у слушателей и преподавателей. Политически выдержан и развит хорошо. Может быть использован на работе в больших штабах…” …»)

Если принять версию некоторых «резунов» и признать, что директивы НКО и ГШ о выводе войск в «районы, предусмотренные планом прикрытия», были отправлены в западные округа, чтобы войска изготовились к нападению, а не к обороне, то действия Павлова и ему подобных следует признать «подвигом в защиту мира и свободы»! Видимо, эти смелые генералы так боролись со «сталинской сатрапией» и пытались своими действиями спасти мир от «большевистской угрозы». Однако «резуны» (умные из них) пока не стремятся ссылаться на директивы НКО и ГШ от 11–12 и тем более от 18 июня как на доказательство подготовки Сталиным нападения на Германию и Европу — эти документы портят им всю обедню.

Кстати, на самом деле В. Резун ничего нового не придумал в желании доказать, что Гитлер, защищаясь, нападал на СССР, который готовил «превентивное нападение на Германию». В 1976 году в ФРГ вышла книга бывшего начальника разведки 4-й армии вермахта Э. Хельмдаха «Нападение?» (Helmdach E. Uberfall? Die Sowietisch — deutsche Aufmarsch 1941. Nekargemund, 1976. Источник: ВИЖ № 4 1978 г., с. 90, ст. профессора, доктора исторических наук, генерал-майора А. Хорькова), в которой недобитый вояка нападение Гитлера на СССР выставил как «превентивный шаг, сделанный с целью предупреждения советской агрессии». Автор в трёх переизданиях пытался доказать, что «мероприятия по повышению боевой готовности советских войск в западных военных округах проводились не с целью усиления обороны страны, а для нападения на Германию в августе 1941 года».

Резуны не более чем повторяют слова выживших нацистов. Но если они попробуют на документах последних пары недель до 22 июня доказать подготовку агрессии со стороны СССР, то тут их и ждёт большое разочарование.

А есть ещё те самые «пять вопросов от Покровского», которые поклонники В. Резуна также особо стараются «не замечать» и которые одним из первых поднял для изучения исследователь Ю.И. Мухин. Эти вопросы, как и знаменитая «Директива № 1», самим своим текстом показывают, что перед 22 июня 1941 года отдавались некие приказы, и те, кому были заданы эти «пять вопросов», должны были ответить, когда они данные команды получали, от кого, как, и какие меры приняли для их выполнения. Вопросы эти были достаточно чёткие и прямые, почти как вопрос для студентов-двоечников: «Уж не в вольтах ли измеряется напряжение?»

На все эти вопросы генералы успели ответить ещё при Сталине, кое-кто — прямо у расстрельной стенки. Однако при Хрущёве все виновные в трагедии 1941-го были реабилитированы и названы героями, а ответы на опасные «Вопросы» сданы в архивы Министерства обороны и до сих пор толком не изучены и не изданы в полном объёме.

В 1989 году публиковалась часть ответов комдивов, комкоров, командармов и генералов из штабов округов. Но нет ответов таких командующих, как Рокоссовский, ставших после войны маршалами. Видимо, ответы таких людей ВИЖ не рискнул печатать — очень уж неудобными могли оказаться показания некоторых генералов и маршалов, данные сразу после войны, в основном ещё при жизни Сталина, когда врать о ВОВ ещё боялись или не умели и не собирались. Но даже анализ того немногого, что было опубликовано — если анализировать, имея перед глазами сами вопросы, — даёт много интересного. И информацию о существовании «Приказа ГШ от 18 июня 41-го» следует искать именно в ответах генералов на «Вопрос № 2», особенно в ответах тех, кто стал после войны «Маршалами Победы». Ведь именно среди них большинство таких, кто «почему-то» оказался в боеготовом состоянии перед 22 июня. Вряд ли издатели ВИЖ в 1989 году дошли бы до высших чинов, но даже то, что могло проясниться из ответов комдивов и комкоров, видимо, испугало кое-кого. Подробнее все эти вопросы с опубликованными в 1989 году в ВИЖ ответами генералов западных округов на них были разобраны выше и в книге «Адвокаты Гитлера».

Ещё раз скажу: тема «после 22 июня» никогда не входила в цели данного исследования. И в этой книге также был рассмотрен вопрос о том, проводилось ли приведение войск западных округов в боевую готовность перед 22 июня. Вывод однозначный: конечно, проводилось, и именно к 22 июня. Жуков делал это потому что этого требовал Сталин, и для того, чтобы геройски победить супостата пусть не «превентивным ударом», но хотя бы после нападения. Но были и те, кто срывал эту задачу, чтобы сдать армию и страну. Жуков понимал это лучше многих и потому настоял на расстреле Павлова и бывшего поручика Коробкова. Но, когда Сталина не стало, Жукову (а точнее, тем кто «редактировал» его «Воспоминания» перед изданием) проще стало говорить о том, что приведения армии в боевую готовность вообще не было, чем пытаться объяснять и свою некомпетентность, и предательство подчинённых. Ведь особые отделы в армии в эти предвоенные месяцы подчинялись самим военным! И если пойдёт разговор о предательстве Павловых, то может возникнуть вопрос: а куда смотрело руководство НКО и ГШ, почему не реагировало вовремя на доклады особистов западных округов, которые наверняка поступали в Москву в те предвоенные месяцы и недели?

Другой аспект проблемы — подмена Жуковыми официально утверждённых планов обороны — также уже рассматривался в первых двух книгах «о 22 июня». И чуть ниже о нём ещё поговорим. Но надеюсь, что теперь стало понятно, почему ни Жуков в своих «бессмертных» «Воспоминаниях…», ни официальные историки во времена КПСС и сегодня так не жалуют директивы от 11–12 июня. Начни историки разбирать эти директивы, и выявится полная неприглядность действий Павловых, станет понятна их ответственность (да и самого Жукова) за разгром РККА в начале 1941-го. Станет понятен «механизм измены». Ведь байка о том, что «Сталин запрещал приводить войска в боевую готовность», в нынешней «мифологии о 22 июня» является ключевой. Разрушьте её — и развалятся все обвинения против Сталина, относящиеся к Великой Отечественной войне. Придётся переписывать всю историю начала ВОВ. Придётся отменять решения партии и снова искать виновных.

Данное исследование имело цель показать, что вовсе не мифический «тиран и злодей», которого «все боялись», несёт ответственность за то, что случилось 22 июня, и за гибель почти 20 миллионов солдат Красной Армии и мирных жителей на оккупированных территориях и общее уменьшение населения СССР-России почти на 28 миллионов человек. Как у каждого Подвига есть свой Герой, так и у каждого Поражения есть «авторы». И у этих «авторов» есть имена и фамилии.

Впрочем, есть мнение, что разоружение наших частей на границе происходило по указанию… Сталина. Есть такая гипотеза, что он, оказывается, договорился с Гитлером о совместных военных действиях против Англии, дал команду Павлову и прочим разоружить войска на границе, а потом Гитлер по дурости своей передумал и напал на доверившегося ему Сталина, который слишком был рационален и не поверил, что Гитлер пойдёт на такую авантюру — напасть на СССР. Ну а потом ему пришлось расстрелять Павловых, чтобы скрыть свою «оплошность»… Но об этой и подобных «странных гипотезах» разговор уже был в книге «Адвокаты Гитлера».

* * *

Заканчивая эту книгу, третью в исследовании событий «до 22 июня», хотелось бы надеяться, что читатель сам сделает свои выводы о том, насколько верны выводы автора. События последних предвоенных дней и действия перед 22 июня представлены на основе мемуаров основных участников событий, архивных документов и официальных показаний тех, кто спустя годы эти мемуары писал. Читающему осталось только самому сделать свой вывод — приводились ли войска западных округов в боевую готовность за несколько дней перед 22 июня или нет? А если приводились, то почему не были приведены в реальности?

Доказывается факт приведения в боевую готовность войск западных округов распоряжениями (директивами) из Москвы:

директивами НКО и ГШ от 11–12 июня;

самой «Директивой № 1» от 21 июня 1941 года, а точнее, её черновиком-оригиналом, по зачёркнутым местам которого и видно, что делалось в последнюю неделю в этом плане, и который имеет архивные реквизиты (ЦАМО, ф. 48а, оп. 3408, д. 3, л. 257–259), — желающие сами могут его изучить;

директивой ПрибОВО от 19 июня, опубликованной в ВИЖ в № 5 в 1989 году (ЦАМО, ф. 344, оп. 5564, д. 1, л. 34–35).

А также показаниями начсвязи ЗапОВО Григорьева, данными им на суде и следствии по делу Павлова. И хочется надеяться, что приведённые в этой книге доказательства также покажутся читателю убедительными. Остаётся только один вопрос: кто виноват в том, что приведение в боевую готовность войск на границе перед 22 июня не состоялось, а точнее — было сорвано, и кем?

Ни в коем случае не претендуя на «истину в последней инстанции», всё же хотелось бы, чтобы возможные оппоненты делали свои выводы, основываясь на документах, мемуарах и показаниях… Данная работа не есть «версия» или «гипотеза, всё объясняющая». Это — разбор и анализ существующих опубликованных и вполне доступных материалов. Так что читайте, анализируйте и делайте вывод сами и выбирайте, чья «логика» убедительней…

Но чтобы лучше думалось, почитайте, что Жуков писал об этом. После чего понять «механизм измены» Павловыми будет намного проще.

Как сам Жуков подтверждает, что повышение боевой готовности перед 22 июня проводилось, и как он подтверждает существование «пр. ГШ от 18 июня»

Если кого-то так и не убедила данная книга, то подтверждение сказанного в ней всегда можно поискать в «Воспоминаниях и размышлениях» Г.К. Жукова, вышедших в 1969 году. Это отредактированный вариант его мемуаров. Спустя годы были опубликованы черновики этих «воспоминаний», и там более подробно описывается то, что делалось в плане повышения боевой готовности войск в западных округах. Хотя они — также очень лукавы.

«..Могло ли высшее военное руководство в лице Тимошенко и Жукова заранее развернуть войска прикрытия в боевые порядки и создать на всех стратегических направлениях группировки войск, способные отразить массированные удары германских войск, обеспечить мобилизацию, сосредоточение и развёртывание главных группировок вооруженных сил?

Без разрешения Политбюро и лично Сталина этого сделать никто не мог. Как известно, все наши важные военные вопросы, а тем более оперативно-стратегического значения решались в Политбюро, да и теперь они решаются в Президиуме ЦК партии.

<В чём же состояла вина высшего военного руководства в подготовке страны к обороне и в подготовке вооружённых сил к войне?>

Надо откровенно сказать, ни у наркома, ни у меня не было необходимого опыта в подготовке вооружённых сил к такой войне, которая развернулась в 1941 году, а как известно, опытные военные кадры были истреблены в 1937–1939 гг. Опыт ведения войны в таких масштабах, с таким размахом и [в] невероятно сложных условиях всеми нами был накоплен позже в ходе войны.

Что касается подготовки страны в целом к большой войне, надо сказать, что правительство упустило время. Нужно было ещё ранней весной 1941 года основную промышленность перевести на военные рельсы и срочно изыскать дополнительные стратегические материалы, в крайнем случае — даже за счёт золотого запаса страны, но, к сожалению, у Сталина и других членов правительства не хватило государственной дальновидности.

Сталин, Молотов и другие основные члены Политбюро продолжали верить в то, что у нас ещё будет впереди достаточно времени, чтобы провести необходимые мероприятия по обороне страны. <Советское правительство, чтобы рассеять сомнения нашего народа и успокоить общественное мнение, в там числе и военных, опубликовало сообщение ТАСС: “14 июня 1941 г.”

Это сообщение нанесло серьёзный ущерб бдительности всего народа и вооруженных сил и, безусловно, способствовало внезапности нападения гитлеровских войск.>

«Высшее военное руководство ходом событий было поставлено в тяжёлое положение <и в первое время вынуждено было осуществлять замысел действий, который предусматривался ещё до войны>. Но скоро стало ясно, что обстановка сложилась не в нашу пользу, силы были далеко не равные.

Нужны были новые большие решения. Ставка главного командования, исходя из всех обстоятельств, на третий день войны приняла решение на Западном и Северо-западном фронтах перейти к обороне, а несколько позже к оборонительным действиям перешли и войска Юго-западного направления.

Сейчас бывшего наркома обвиняют в том, что он слишком поздно дал директиву о приведении войск прикрытия в их окончательную боевую готовность. Видимо, немногим известно, что проект такой директивы не раз докладывался Сталину, но им не разрешалось давать войскам такой директивы, чтобы не спровоцировать на контрдействия германские войска.

Могли ли Советские вооружённые силы в начале войны отразить массированные удары германских войск и не допустить их глубокого прорыва? Нет, по своей слабости не могли. Это тогда было неизбежной закономерностью вооружённой борьбы».

«Считалось, что тех войск, которые были предназначены для прикрытия развёртывания главных сил, будет достаточно, чтобы сдержать первые удары противника. Первые оперативные эшелоны войск приграничных военных округов, опираясь на существующие укрепления, при поддержке основной массы боевой авиации в течение 10–15 дней должны были вести боевые действия с тем, чтобы прикрыть мобилизацию, перевозки главных сил, их сосредоточение и развёртывание».

Проводились ли Наркоматом обороны и Генштабом мероприятия по повышению общей боевой готовности вооружённых сил? Да, проводились, но, как теперь мы понимаем, явно недостаточно.

Что было сделано. Весной и в начале лета 1941 года была проведена частичная мобилизация приписного состава с целью доукомплектования войск приграничных военных округов. Спешно проводилось формирование пятнадцати танковых и механизированных корпусов за счёт ликвидации кавалерии. Реорганизовывалась система авиационного базирования и материально-технического обеспечения. Сосредотачивались боеприпасы, горюче-смазочные материалы и другие материально-технические средства на территориях приграничных военных округов.

Под предлогом подвижных лагерей войска Северо-Кавказского военного округа были развёрнуты в армию (19-ю) и в мае месяце выведены на территорию Украины район Белая Церковь. В начале июня войска Уральского военного округа развёрнуты в 22-ю армию под командованием Ершакова и сосредоточились в районе Великие Луки. Непосредственно перед войной готовилась к переброске на Украину 16-я армия (из МНР и ЗабВО). Командующим приграничных военных округов было приказано вывести войска округов назначенных в состав войск прикрытия, ближе к государственной границе и тем рубежам, которые они должны были занять при чрезвычайном обстоятельстве, по особому распоряжению. При этом передовые части было приказано выдвинуть в зону пограничных частей. Проводились и другие не менее важные мероприятия. Всё это обязывало командующих округами и армиями повысить боевую готовность и общую боевую бдительность. Но тут Советское правительство в лице Сталина и Молотова вновь допустило ошибку, объявив 14 июня в печати и по радио заявление ТАСС о том, что нам нет никаких оснований опасаться вооружённого нападения Германии, с которой у нас имеется пакт о ненападении.

Такое безапелляционное заявление Советского правительства успокоило войска приграничных округов, и всё пошло по обычаям и порядкам мирного времени» (№ 655. Из неопубликованных воспоминаний маршала Советского Союза Г.К. Жукова [не позднее 1965 г.] РГВА.Ф. 41107, оп. 1, д. 48, л. 1–58. Рукопись, автограф. Сохранены стиль и орфография документа. Текст, взятый в угловые скобки, в оригинале документа вычеркнут автором. — http://militera.lib.ru/docs/0/194 l-2.html).

Посмотрим теперь внимательно, где «лукавит» Г.К. Жуков, а где сообщает поразительные вещи.

1. — Жуков уже в черновиках в начале 1960-х годов пытался свалить вину на Сталина, уверяя, что «заранее развернуть войска прикрытия в боевые порядки и создать на всех стратегических направлениях группировки войск, способные отразить массированные удары германских войск» они с Тимошенко не могли, потому что не было на это разрешения Сталина и Политбюро. Однако мы сегодня знаем, что вывод войск в районы, предусмотренные планами прикрытия, начался по директивам именно НКО и ГШ от 11–12 июня. И было это конечно же по «разрешению» Сталина. Далее Жуков решил вопрос о степени вины его и наркома «в подготовке страны к обороне и в подготовке вооружённых сил к войне» всё же вычеркнуть.

2. — «как известно, опытные военные кадры были истреблены в 1937–1939 гг.»

Просто неправда. Во-первых «ценных стратегов» там точно не было. Ну, может, Уборевич был не дурак, и когда Тухачевский стал пропагандировать немедленное встречное наступление на напавшего врага, заметил ему: наступать, не имея в тылу готовых главных сил, — самоубийство и вредительство. Сам Жуков и ему подобные ученики и наследники Тухачевских были образованы не хуже, а то и лучше «невинно репрессированных». И имели военного опыта после Монголии и Испании с финской поболее. Так что нечего прибедняться.

Кстати, Жуков в этих черновиках уверял, что он сам не готовил ничего подобного, что придумывал с немедленным встречным вторжением Тухачевский и что на самом деле и пытался организовать сам Жуков с Тимошенко. И в официальных «Воспоминаниях» Жуков уверял, что Директиву № 3 о нанесении 23 июня массированного немедленного удара силами всего КОВО на Люблин вечером 22 июня его заставил подписать Сталин. Поэтому Жуков вычеркнул и фразу: «И в первое время вынуждено было осуществлять замысел действий, который предусматривался ещё до войны». Хотя далее он и разглагольствует о таком ответном наступлении как варианте обороны после вторжения врага.

3. — «<Это сообщение нанесло серьёзный ущерб бдительности всего народа и вооружённых сил и, безусловно, способствовало внезапности нападения гитлеровских войск>»

Данное высказывание вычеркнуто было вроде как самим Жуковым, но далее оно повторяется в несколько другом варианте:

«Такое безапелляционное заявление Советского правительства успокоило войска приграничных округов, и всё пошло по обычаям и порядкам мирного времени».

Подобные высказывания хоть и тиражируют до сих пор, но сегодня так говорить могут только люди не очень умные. После Сообщения ТАСС от 13–14 июня, на которое Гитлер не ответил, вторые эшелоны стали выходить в «районы, предусмотренные планами прикрытия» — «глубинные дивизии» ПрибОВО и КОВО! Но 2-й эшелон Од ВО и ЗапОВО начал выдвижение ещё с 7–11 июня! Получается, никого Сообщение ТАСС не «успокаивало».

4. — Далее Жуков повёл разговор о приведении войск в боевую готовность заранее: «Сейчас бывшего наркома обвиняют в том, что он слишком поздно дал директиву о приведении войск прикрытия в их окончательную боевую готовность». Мол, на самом деле они с наркомом много раз просили Сталина об этом, а тот не давал такого разрешения. Однако сегодня известно, что именно директивами НКО и ГШ от 11–12 июня и шло повышение боевой готовности войск западных округов. Конечно, приведение не совсем в «окончательную», но всё же в боевую готовность. Как это доказывается? Несложно. А заодно посмотрим, как Павловы могли сорвать это приведение, покажем тот самый «механизм измены».

В принципе, вопрос о степени б/г и о том, как шло повышение боевой готовности в те дни, уже рассматривался в первой книге — «Кто проспал начало войны?» Однако здесь этот вопрос стоит рассмотреть более подробно.

В приложении № 19 «Система боевой готовности в армии и на флоте накануне Великой Отечественной войны» сборника «1941 — Уроки и выводы» (М., 1992 г.) показано, что в июне 1941 года в РККА были установлены всего две степени боевой готовности: постоянная и полная. При этом переход из постоянной в полную б/г проводился через систему тревог — учебных и боевых.

Учебная — проводилась для проверки боевой готовности и повышения слаженности подразделений.

Боевая имела два варианта: «вариант № 1 — без вывода всей матчасти», и «вариант № 2 — с выходом в полном составе».

Поэтому когда в директиве НКО и ГШ от 11 июня для ЗапОВО указали: «Для повышения боевой готовности войск округа все глубинные стрелковые дивизии и управления стр. корпусов с корпусными частями вывести в лагеря в районы, предусмотренные для них планом прикрытия (директива НКО № 503859/сс/ов)», то в переводе на язык штатских это означает только одно — «с выходом в полном составе»] То есть «боевая тревога — вариант № 2». Ведь в район, предусмотренный ПП, дивизии не выводят в обычной жизни, а только в угрожаемый период — в случае угрозы войны. А это значит, что всякие работы, учения и занятия отменяются, и все подразделения, находящиеся в отрыве, возвращаются в части с приведением в боевую готовность.

Когда в директиве НКО и ГШ от 12 июня для КОВО указали «Для повышения боевой готовности войск округа к 1 июля 1941 г. все глубинные дивизии и управления корпусов с корпусными частями перевести ближе к госгранице в новые лагеря, согласно прилагаемой карте», то в КОВО также должны были возвращать все подразделения в части и приводить части в боевую готовность. Ведь для КОВО вообще прямо указали: «С войсками вывезти полностью возимые запасы огнеприпасов» и ГСМ. Что означает именно приведение в боевую готовность «полная». Тем более что далее для КОВО специально указали в этой директиве: «Для охраны зимних квартир оставить строго необходимое минимальное количество военнослужащих, преимущественно малопригодных к походу по состоянию здоровья. Семьи не брать».

Однако в реальности кузнецовы-павловы-кирпоносы проводили нечто среднее между учебной боевой тревогой и боевой с «вариантом 1». И это хорошо видно по ответам генералов на вопросы Покровского № 2 и 3: «С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу и какое количество из них было развёрнуто до начала боевых действий?» и «Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии с утра 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками?» Отвечая на них, генералы писали, что тащили на эти учения с собой всякий хлам в виде мишеней, перегружая транспорт. А всё потому, что им просто не довели суть тех директив. Не довели, что идут они «в районы, предусмотренные ПП», или что они должны брать с собой «полностью возимые запасы огнеприпасов» и ГСМ и оставить «на зимних квартирах» только больных и слабых. И в «Журнале боевых действий ЗФ» за июнь 1941 г. «о группировке и положении войск фронта к началу войны» (составлен в августе — сентябре 1941 г. заместителем начальника штаба Западного фронта генерал-лейтенантом Маландиным) значилось: «Указания командиры дивизий получали устно от начальника штаба округа генерал-майора Климовских. Личному составу объяснялось, что они идут на большие учения. Войска брали с собой все учебное имущество (при-боры, мишени и т.д.) (ф. 208, оп. 355802/с, д. 1, л. 4–10. Сайт «Подвиг народа»).

Здесь ещё дело и в том, что мы пытаемся судить о тех понятиях приведения в боевую готовность с современных позиций. Например, в современной армии есть степень б/г «повышенная» — промежуточная между «постоянной» и «полной».

При её введении:

«— офицерский состав и прапорщики переводятся, при необходимости, на казарменное положение;

отменяются все виды сборов, отпуска;

все подразделения возвращаются в расположение;

техника текущего довольствия снимается с кратковременного хранения;

АКБ (аккумуляторные батареи) устанавливаются на технику ТД;

учебно-боевая техника и вооружение загружаются боеприпасами;

усиливается наряд;

устанавливается круглосуточное дежурство ответственных офицеров штабов;

проверяется система оповещения и сигнализации;

прекращается увольнение в запас;

архивы готовятся к сдаче;

оружие и боеприпасы выдаются офицерам и прапорщикам».

Затем идёт такая степень как «военная опасность», при которой войска уже готовы к выполнению боевых задач. Сроки приведения подразделений в боевую готовность «военная опасность» зависят от многих факторов (климат, время года и т.д.). Личный состав (солдаты) по этой степени получает оружие и противогазы. Вся техника и вооружение выводятся в запасной район. Части сокращённого состава и кадры, которые комплектуются по мобилизационному плану офицерами, прапорщиками, сержантами и солдатами действительной службы, а также личным составом запаса, осуществляют приём организационного ядра, подготовку к выводу техники, вооружения и материальных средств в запасной район.

Тогда времени для выхода части из мест дислокации, из состояния «постоянной» б/г в «полную» определялось несколькими часами для приграничных дивизий!

Различия между «повышенной» б/г с «военной опасностью» и «полной» б/г не очень значительные: при «повышенной» части приводятся в боевую готовность, но остаются в казармах, и солдатам не выдают на руки оружие с б/п.

Боевая готовность «полная» — состояние наивысшей степени боевой готовности войск, которые уже выводятся или выведены в районы сосредоточения с оружием в руках и при которой они способны приступить к выполнению боевых задач. При объявлении «полной б/г» части сокращённого состава и кадры приступают к приёму приписного состава и техники с н/з. Подразделения комплектуются по мобилизационному плану личным составом запаса до полной штатной численности военного времени.

Как переводят сегодня дивизии из «постоянной» б/г в «полную», или «повышенную», или «военная опасность»? Просто: отдают короткий приказ привести в такую-то боевую готовность такие-то части. Всё. После этого командир и сам знает, что ему делать из перечня мероприятий данной степени. Но в те годы было не так. Для повышения боевой готовности тогда в принципе просто не отдавали такой команды: «Привести в повышенную б/г». Могли указать — «провести в такой-то район марш по варианту № 1», или «по варианту № 2». А могли и расписать, что и как делать — примерно так, как и было в директивах НКО и ГШ от 11–12 июня. Но именно это и позволило Павловым совершить преступление. Они выводили основные войска не «под видом учений», но по боевому варианту № 2 — «с выходом в полном составе», а «как на учения», по варианту № 1 — «без вывода всей матчасти». Точнее, Павловы не выполнили самое важное — подразделения, находящиеся в отрыве, не возвращались в расположение. А также находящихся «на казарменном положении > командиров 21 июня распустили по домам, отменив своей властью приказы Москвы о приведении в боевую готовность.

И только после войны с учётом именно этой подлости Павловых и были разработаны для Советской армии разные степени боевой готовности — постоянная, повышенная и полная. С чётко прописанными мероприятиями, которые требуется выполнять при вводе этих степеней. Чтобы ни у кого больше не появлялось соблазна «лукавить» так, как Павловы, которые «не понимали директив наркома».

Теперь понятно, что хотели указать Тимошенко и Жуков, когда приказывали в директивах НКО и ГШ от 11–12 июня командующим западных округов «для повышения боевой готовности вывести дивизии в районы, предусмотренные планом прикрытия»? Правильно, этими директивами давали команду приводить дивизии в повышенную боевую готовность. Что по тогдашним меркам означало приводить войска практически в полную б/г.

(Примечание. Сомневающиеся опять заявляют — нет в этих директивах слов о приведении в боевую готовность, и значит, эти директивы не о приведении в б/г, а о перемещении войск.

Ну что можно ответить «сомневающимся»… Например, сегодня напишут в приказе: «Привести в повышенную б/г», — и каждый командир знает, что по этой команде он обязан выполнить перечисленные выше мероприятия. И никому в голову не придёт заявлять: «А что это я буду отменять отпуска офицерам, или прекращать увольнение солдатам, или загружать б/п в боевую технику и выдавать оружие на руки командирам — ведь в приказе ничего об этом не говорится»! И только ненормальный или полный «ботаник» и будет умничать: а где сказано, что надо аккумуляторы ставить на машины и б/к в танки закладывать, да оружие выдавать офицерам или солдатам… да отпуска отменять и из увольнений отзывать, прекращая оные…?!

Есть ли в директивах НКО и ГШ от 11–12 июня приказ о приведении в б/г, есть ли там приказ о выводе складов дивизий?? Нет. Таких слов там нет!! Но именно об этом эти директивы. И военные ОБЯЗАНЫ были повысить б/г, выполнить некие мероприятия, которые, так же как и сегодня, тогда имелись — собрать с полигонов артиллерию, прекратить всяческие занятия и т.п. В армии вообще многое не обязательно говорить прямо — сказано «люминий», значит «люминий». И у всех военных в голове возникают десятки эмоциональных смысловых образов, навеянных многолетней службой в армии — всем понятно, о чём речь. Это как в шутке про суслика в к/ф «ДМБ» — видишь там, вдали, в степи суслика? Нет. А он там есть… Потому как в степи суслики и живут. А вот штатский сразу начнёт вставлять в слово «люминий» недостающую буковку. Не понимая «всю глубину наших глубин»…

В 1978 году военный историк А.Г. Хорьков так написал о тех степенях б/г: «Боевую тревогу предусматривалось объявлять в двух вариантах: без вывода материальной части и с выводом её на заранее определённые позиции» (ВИЖ № 4, с. 89). То есть именно через проведение маршей в район сосредоточения и приводили дивизии в боевую готовность.

Командиру тех лет должно было быть всё равно, что напишут ему в приказе — «привести дивизию в полную боевую готовность», или «вывести дивизию в район, предусмотренный планом прикрытия», или «вывести в лагеря» и «с войсками вывезти полностью возимые запасы б/п и ГСМ». Во всех случаях и вариантах он понимал бы одно — дивизию надо приводить в боевую готовность «полная» с выполнением всех мероприятий, которые положено проводить при приведении в полную б/г. Однако командиров ориентировали именно на учения. И судя по всему, просто не доводили точный текст директив НКО и ГШ от 11–12 июня.

Сомневающиеся опять заявляют: Жуков в черновике написал, что после Сообщения ТАСС, после 14 июня боеготовность была снижена, т.к. это сообщение «расхолодило» командиров! Это полная глупость. Объявленная боеготовность сообщениями в газетах не снижается. Её отменяют, если надо, отдельными директивами. И большинство мемуаристов и писали, что и они понимали и им разъясняли, что военных данное Сообщение ТАСС не касается…)

А теперь коротко — что означает фраза: «С войсками вывезти полностью возимые запасы боеприпасов и ГСМ». Помните, из чего состоял боекомплект пулемета «максим»? Из «носимого» и «возимого» б/к При этом «носимый б/к» хранился в казармах, при оружии, а «возимый б/к» — на складах дивизий. И этой командой давали указание поднимать все боеприпасы, хранящиеся на складах дивизий, и вывозить их в районы сосредоточения. При этом в округах были окружные склады артвооружений и ГСМ, но в каждой дивизии имеются и свои склады и боеприпасов, и ГСМ. И данной командой давалось указание вывозить эти склады с дивизиями. Что делается только при объявлении полной боевой готовности.

Смотрите, какой приказ отдали пограничникам Белоруссии 20 июня:

«№ 591. ПРИКАЗ НАЧАЛЬНИКА ПОГРАНВОЙСК НКВД БЕЛОРУССКОГО ОКРУГА ОБ УСИЛЕНИИ ОХРАНЫ ГРАНИЦЫ

б/н 20 июня 1941 г.

В целях усиления охраны границы ПРИКАЗЫВАЮ:

1. До 30 июня 1941 г. плановых занятий с личным составом не проводить.

2. Личный состав, находящийся на сборах на учебных заставах, немедленно вернуть на линейные заставы и впредь до особого распоряжения не вызывать.

3. Весь личный состав ручных пулемётчиков пропустить через трёхдневные сборы на учебных заставах, вызывая по два пулемётчика с каждой линейной заставы.

4. Пограннаряды в ночное время (с 23.00 до 5–00) высылать в составе трёх человек каждый. Все ручные пулемёты использовать в ночных нарядах в наиболее важных направлениях.

6. Срок пребывания в наряде в ночное время 6 часов, в дневное 4 часа.

7. Расчёт людей для несения службы строить так, чтобы с 23.00 до 5–00 службу несли на границе все люди, за исключением возвращающихся из нарядов к 23.00 и часовых заставы.

8. На отдельных, наиболее уязвимых фланговых направлениях выставить на десять дней посты под командой помощника начальника заставы.

9. Контрольную полосу днём проверять кавалеристами в составе двух человек каждый наряд, срок службы 8–9 часов беспрерывного движения влево и вправо по участку.

10. Ночью проверку КП и каждой точки проводить не реже, чем через полтора часа. КП каждой заставы разбить на два-три участка.

11. Пограннаряды располагать не ближе 300 м от линии границы.

Печатается по сборнику документов “Пограничные войска СССР. 1939 июнь 1941 г.”, с. 402» (Документы. 1941. В 2-х тт. Т. 2. М., 1998 г., с 400. Есть в Интернете).

Это приказ именно о повышении боевой готовности пограничных войск БО по современным понятиям, но при этом ничего о такой «степени» в нём не говорится. Что даёт возможность уже современным отдельным историкам и исследователям заявлять, что никакого повышения б/г не было, т.к. прямого приказа о приведении в повышенную боевую готовность не было! Вот подай им такой приказ и всё тут!.. А если нет приказа с формулировкой «привести в повышенную б/г», то и не повышали директивами НКО и ГШ от 11–12 июня б/г! А ведь войска выводились в районы сосредоточения (по плану прикрытия), что сегодня делается при вводе полной б/г. И у личного состава только что патронов не должно было быть на руках.

Таким образом, этим приказом 20 июня были приведены в боевую готовность «полная» все пограничные отряды ЗапОВО!

Также данный приказ для пограничников у историков, упрямо считающих, что дату нападения в Москве не знали, вызывает и такие заявления: «Даже в НКВД не знали 20 июня о том, что война начнётся 22 июня ровно в 4 часа!» Мол, если знали дату, то почему не указали отменить выходные, например, не «до 30 июня», а «до 22 июня».

Но вообще-то это приказ о приведении в боевую готовность, а не сообщение о дате нападения. И зная дату нападения, противнику это просто нельзя показывать. Но в любом случае, так, как сегодня, тогда приказ о повышении б/г не отдавали! А вот о том, как сообщали дату в различные части утром… 21 июня, — чуть позже.

5. — Далее Жуков показывает, что же было спланировано в планах прикрытия западных округов, и как вообще должна была начинаться война по этим планам: «Первые оперативные эшелоны войск приграничных военных округов, опираясь на существующие укрепления, при поддержке основной массы боевой авиации, в течение 10–15 дней должны были вести боевые действия с тем, чтобы прикрыть мобилизацию, перевозки главных сил, их сосредоточение и развёртывание».

Однако именно немедленное встречное вторжение силами всего КОВО с целью отсечения до 100 дивизий агрессора и пытались Жуков с Тимошенко организовать на самом деле ударом «на Люблин» уже 23 июня. И именно к этому встречному вторжению и готовили они войска западных округов, как только Жуков стал начальником Генштаба в феврале 41-го, взяв за основу суть дурного «плана от 15 мая». О чём потом писал маршал М.В. Захаров:

«Испокон веков, ещё с наполеоновского наступления на Россию, считалось, что главным направлением для действий противника против нас на западе будет смоленско-московское направление, севернее рек Припять и Сан (со стороны Бреста, через Белоруссию. — Авт.) Так оно оценивалось и в записках Генерального штаба РККА за подписью Б.М. Шапошникова. При этан предлагалось против основных сил врага выставить и наши главные силы. Но с приходом на должность Наркома обороны тов. С.К. Тимошенко и начальника Генерального штаба тов. К.А. Мерецкова взгляды на стратегическое сосредоточение и развёртывание резко меняются, хотя в оценке возможных действий противника расхождений не было. Главная группировка советских войск создаётся южнее Припяти для выполнения следующей стратегической задачи: “Мощным ударом в направлении Бреслау в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить её важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне”. (Архив ГОУ ГШ, on. 240–48 г., д. 528–V.)

В плане стратегического развёртывания указывалось: “Удар наших сил в направлении Краков, Бреслау, отрезая Германии) от Балканских стран, приобретает исключительно политическое значение. Кроме того, удар в этом направлении будет проходить по слабо ещё подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши” (там же).

По этому варианту и была развернута Красная Армия к началу Великой Отечественной войны» (Захаров М. Накануне великих испытаний. М., 1968 г.; Генеральный штаб в предвоенные годы. М., 2005 г., с. 421).

Маршал М.В. Захаров прямо указывает, что с приходом Тимошенко и Мерецкова к осени 1940 года (Жуков только продолжил в феврале 1941 года эту деятельность) в наркомате и ГШ и произошло переакцентирование задач приграничных округов на подготовку наступления в ответ на вторжение Германии вместо подготовки обороны.

И именно поэтому, например, в более слабом, чем КОВО, ЗапОВО, в котором войск было меньше и задач по немедленному вторжению ему не ставилось, запасов материальных средств было больше, чем в КОВО. Ведь уже Жуков планировал наносить удар «на Люблин» с последующим выходом к Балтике, на север Польши, и из ЗапОВО подавать эти «запасы» в Польшу для «победно наступающей» РККА ближе.

«Всего перед войной имелось 887 баз, складов и их отделений, из них: артиллерийских 146, горюче-смазочных материалов и тары 229, продовольственных 133, технических (бронетанковых войск, связи, инженерных, авиационных) 165. В них хранилось 39 523,9 тыс. снарядов, 15 859,1 тыс. мин, 2 944 533 тонн продовольствия и другое имущество.

Красная Армия обеспечивалась всеми запасами на 2–3 месяца войны.

Однако около половины запасов основных материальных средств размещалось в западных приграничных округах. Их размещение отвечало требованиям наступления, а не стратегической обороны…» (Захаровы. Указ. соч., с. 414.)

6. — Затем хоть и с оговорками Жуков признает: «Проводились ли Наркоматом обороны и Генштабом мероприятия по повышению общей боевой готовности вооружённых сил? Да, проводились, но как теперь мы понимаем, явно недостаточно…» После чего рассказывает о проводившейся «скрытой мобилизации» с целью доукомплектования войск западных округов личным составом и техникой.

Ну, а самое для нас интересное он написал далее — о том, что же делалось непосредственно перед нападением Германии им и наркомом обороны:

7. — «Командующим приграничных военных округов было приказано вывести войска округов, назначенных в состав войск прикрытия, ближе к государственной границе и тем рубежам, которые они должны были занять при чрезвычайном обстоятельстве, по особому распоряжению. При этом передовые части было приказано выдвинуть в зону пограничных частей».

А вот это практически полная правда, хотя и с некой «лукавинкой»…

Ещё с вечера 7 июня, с 7.00 утра 11 июня и тем более после 14–15 июня действительно начался вывод войск, «назначенных в состав войск прикрытия, ближе к государственной границе и тем рубежам, которые они должны были занять при чрезвычайном обстоятельстве, по особому распоряжению». При этом Жуков не пишет, что выводили в районы, предусмотренные планом прикрытия, войска ЗапОВО, например. Он вообще планы прикрытия в данном случае не упоминает. Ведь можно случайно и проговориться, что войска КОВО шли в нарушении ПП (по некой карте) для встречного наступления «23 июня», сразу после того, как враг нападёт. Что не было санкционировано Сталиным и не предусматривалось «Соображениями…» Шапошникова — Мерецкова от октября 1940 года (и даже пусть и не утверждёнными, но «Соображениями…» Жукова от марта 1941 года). Которые Жуков обязан был выполнять.

А после 18–19 июня и приграничные дивизии (первый эшелон обороны) было приказано выводить на их рубежи обороны, как пишет сам Г.К. Жуков: «Передовые части было приказано выдвинуть в зону пограничных частей». Что в переводе на «штатский» язык и означает: выдвинуть армейские части в зону ответственности пограничников — это и есть вывести приграничные дивизии на их рубежи обороны на границе! То есть Жуков данным заявлением ещё в своих черновиках подтвердил, что выдвижение дивизий западных округов к границе шло к «тем рубежам, которые они должны были занять при чрезвычайном обстоятельстве, по особому распоряжению».

И не только дивизии второго эшелона, как нам известно из опубликованных директив НКО и ПП от 11–12 июня, получили приказ о выходе «ближе к государственной границе и тем рубежам, которые они должны были занять при чрезвычайном обстоятельстве». Но и приграничные дивизии, по словам Жукова, получили свои приказы о выводе.

Так что у Жукова действительно можно найти что-то полезное, но для этого надо сначала самому разобраться с тем, что происходило в последние предвоенные дни в западных округах. Разобраться с сутью тогдашних степеней б/г и сутью директив от 11–12 июня.

Но здесь хотя бы очень близко к правде Жуков пишет. А ведь в «Воспоминаниях и размышлениях» от 1969 года он об этом же писал очень туманно:

«Нарком обороны С.К. Тимошенко рекомендовал командующим войсками округов проводить тактические учения соединений в сторону государственной границы с тем, чтобы подтянуть войска ближе к районам развёртывания по планам прикрытия» (М., 1969 г., с. 242).

Но если свести в одно оба высказывания, то и выйдет, что (позволю себе некоторые вставки):

«[Наркомом обороны] командующим приграничных военных округов было приказано вывести войска округов (соединения) назначенных в состав войск прикрытия, ближе к государственной границе и тем рубежам, которые они должны были занять при чрезвычайном обстоятельстве, по особому распоряжению.

Нарком обороны С.К. Тимошенко рекомендовал командующим войсками округов проводить [вывод войск через] тактические учения соединений в сторону государственной границы с тем, чтобы подтянуть войска ближе к районам развёртывания по планам прикрытия.

При этом передовые части было приказано выдвинуть в зону пограничных частей».

«Соединения» — это части от дивизии и выше. Которые и двинули в сторону границы с 8–15 июня. А приграничные дивизии, которые, согласно директивам НКО и ПИ от 11–12 июня, должны были ждать «особого приказа наркома», по этим словам Жукова, также получили приказы на выдвижение на свои рубежи обороны в приграничной полосе! А приграничная полоса — это и есть рубежи обороны 1-го эшелона, приграничных дивизий. Которые, по словам Жукова, всё же получили свои особые приказы. Когда? В любом случае в промежутке между директивами от 11–12 июня и «Директивой № 1» от 21 июня. И лично мне, кроме даты 19–20 июня, по «тому самому пр. ГШ от 18 июня», ничего в голову не приходит… И самое важное, что Г.К. Жуков подтверждает выводы моих книг о том, приводились ли войска запокругов в повышенную боевую готовность до 21 июня: «Всё это обязывало (!!! — Авт.) командующих округами и армиями повысить боевую готовность».

То есть Жуков подтверждает то, что и пытаюсь я объяснить в этой книге сомневающимся и оппонентам — вывод войск «в районы, предусмотренные планами прикрытия», именно ОБЯЗЫВАЕТ командиров повышать боевую готовность своих частей. Обязывает, и никаких особых и отдельных указаний из Москвы для этого не требуется! А при повышении боевой готовности все занятия и учения с работами прекращаются, и отсутствующие подразделения возвращаются в свои части! Но, как мы видели, кузнецовы-павловы-кирпоносы как раз, не доводя до подчинённых суть директив НКО и ГШ от 11–12 июня и от 18 июня, и срывали приведение войск в повышенную боевую готовность!

Дальше Жуков опять начал разлагольствовать о вреде Сообщения ТАСС, которое действительно вышло как раз после того, как началось выдвижение войск в ОдВО и ЗапОВО. А вот выдвижение войск в КОВО и ПрибОВО началось уже после 13–14 июня, после Сообщения ТАСС. Так что зря Жуков нес ерунду, что это «Сообщение», «Такое безапелляционное заявление Советского правительства успокоило войска приграничных округов, и всё пошло по обычаям и порядкам мирного времени». После выхода Сообщения ТАСС, после того, как Гитлер не отреагировал на него, как и положено по дипломатическим правилам, началось выдвижение войск в двух оставшихся округах.

По директивам ГШ от 11–12 июня запрещалось пока выводить войска в приграничную зону. А Жуков написал, что «при этом передовые части было приказано выдвинуть в зону пограничных частей» (мол, это началось до 13–14 июня, до Сообщения ТАСС). Но это означает, что и для них был до 21 июня свой приказ.

Дальше Жуков описал то, как он прозорливо придумал ещё в декабре 1940 года снова вернуть в РККА мехкорпуса. Сегодня известно, что к зиме 1940–1941 года в РККА было уже 9 мехкорпусов, а Жуков решил создать ещё 21 мехкорпус. И в каждом по тысяче танков, и все чуть не в течение 1941 года должны быть сформированы.

«В окончательном варианте организационного плана, датированном февралём 1941 года и составленном начальником Генерального штаба генералом армии Г.К. Жуковым, предусматривалось иметь 314 стрелковых дивизий, 65 управлений стрелковых корпусов и 30 механизированных корпусов» (Захаров М. Указ. соч., с. 420).

И перед этими не имеющими полного комплекта по танкам мехкорпусами к июню 1941 года ставились полноценные задачи. М.В. Захаров так оценил это «реформирование» Жукова:

«Новый план не учитывал наших производственных возможностей.

Только для удовлетворения полной потребности механизированных корпусов в танках KB и Т-34 потребовалось бы до 5 лет. В целом же перевооружение всех танковых частей и соединений новой материальной частью при существовавших в 1940–1941 годах мощностях танковой промышленности могло быть осуществлено за 9-10 лет.

Подобная картина наблюдалась и в авиации.

В условиях надвигавшейся войны, когда вырисовывались явные признаки готовившегося нападения фашистской Германии на СССР в самые ближайшие месяцы, предпринятые меры по коренному переустройству основных видов вооружённых сил и родов войск были не только ошибочными, но и весьма опасными. По существу армия на какое-то время приводилась в небоеспособное состояние. Например, ранее сложившиеся, слаженные и обученные танковые бригады были почти все одновременно расформированы и растворены в новых механизированных корпусах. Последние могли стать боеспособными только через несколько лет. Не случайно поэтому наши механизированные корпуса к началу войны напоминали больше учебные соединения, чем боевые единицы» (Захаровы. Указ. соч., с. 420–421).

Вот так лукавил «маршал Победы» Жуков, оправдываясь за свои поступки перед Историей. Однако в черновиках он достаточно чётко показал, что приведение в боевую готовность перед нападением Германии проводилось, и весьма активно.

Впрочем, возможно, кто-то из слов маршала Г.К. Жукова сделает свои выводы и сможет доказать, что войска западных округов не приводились в боевую готовность до 21 июня. И не должны были. Хотя как можно поднимать части и выводить их «в районы, предусмотренные планами прикрытия», или тем более «в зону пограничных частей» и при этом не приводить их в боевую готовность — сказать сложно. И при этом Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях» утверждает, что военные ничего о дате нападения не знали:

«Та информация, которая исходила от начальника разведывательного управления (РУ ГШ — Авт.) Ф.И. Голикова, немедленно докладывалась нами И.В. Сталину Я не знаю, что из разведывательных сведений докладывалось И.В. Сталину генералом Ф.И. Голиковым лично» (М., 1969 г., с. 226).

«Я не могу сказать точно, правдиво ли был информирован И.В. Сталин, действительно ли сообщалось ему о дне начала войны. Важные данные подобного рода, которые И.В. Сталин, быть может, получал лично, он мне не сообщал. Правда, однажды он сказал мне:

Нам один человек передаёт очень важные сведения о намерениях гитлеровского правительства, но у нас есть некоторые сомнения…

Возможно, речь шла о Р. Зорге, о котором я узнал после войны…» (М., 1969 г., с. 238.)

При этом про Зорге Жуков, конечно, придумал, а начальнику РУ ГШ Ф.И. Голикову писать мемуары просто запретили. (Это уже достаточно «общеизвестный» факт — пенсионер Голиков даже возил пенсионеру Жукову те докладные с его росписью как генерала армии. Ведь начальник РУ ГШ не носит документы главе правительства. Он их наркому обороны представляет да начальнику Генштаба, а уж те и представляли их Сталину. Но сам Голиков у Сталина был считанные разы…)

Но самое забавное, что этот неопубликованный кусок черновых записей Г.К. Жукова от «не позднее 1965 года» опубликовала «малиновка» — «Международный фонд Демократия”. Документы 1941. В 2-х книгах», которая вышла под общей редакцией академика А.Н. Яковлева и у которой был очень солидный редакционный совет: А.Н. Яковлев (председатель), Е.Т. Гайдар, А.А. Дмитриев, В.П. Козлов, В.А. Мартынов, С.В. Мироненко, В.П. Наумов, Р.Г. Пихоя, Е.М. Примаков, А.Н. Сахаров, Г.Н. Севостьянов, С.А. Филатов, А.О. Чубарьян, В.Б. Юмашев…

Как видите, кроме таких одиозных фигур, как оголтелые антисоветчики и разоблачители сталинизма А. Яковлев, Е. Гайдар, или «историки» Сахаров, Чубарьян с архивистом Пихоей, в совет входили и такие люди, как Е.М. Примаков (зять одного из заместителей Берии и начальник внешней разведки РФ в 1990-е), которые и выставили этот черновик Жукова в конце сборника. Так что, как говорится, все претензии к публикаторам «малиновки», что и выложили этот черновик…

А теперь смотрите, что писал Жуков официально, например, о «воззрениях» НКО и ГШ на начало войны: «Нарком обороны и Генштаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, должна начаться по ранее существовавшей схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней после приграничных сражений».

Но вообще-то это не «мнение» начальника ГШ Жукова в 1941 г., а оправдание Жуковым своих ошибок, сделанных им накануне войны. «Мнение» же Жукова 1941 г. о том, как начинается война, выражено им в его докладе на декабрьском совещании и в известных нам планах начала войны, в которых нет ни единого намёка на какие-то мифические армии вторжения.

А вот это якобы слова Сталина от примерно середины июня, сказанные им Тимошенко и Жукову на их предложения о приведении войск в боевую готовность, рассказанные Жуковым в частных беседах: «Если будете продолжать провоцировать немцев на границе передвижениями войск без нашего разрешения, полетят головы, попомните мои слова». Если допустить, что они правдивы, то здесь речь идёт как раз о передвижениях войск непосредственно у границ, т.е. о приграничных дивизиях, которые до 19 июня и запрещено было двигать. Но «глубинных» дивизий это как раз и не касалось — они начали выдвигаться с 8–11–15 июня, но их выдвижение немцам ещё надо было отследить. Но если приграничные дивизии начнут выдвигаться с мест постоянной дислокации на исходные позиции согласно планам прикрытия, то именно это и может спровоцировать немцев.


Чего всё же не хватает в тексте Директивы № 1 и что, возможно, на самом деле было Директивой № 1

О чём «забыл» сказать Г.К. Жуков в «Воспоминаниях…» и никогда не говорил и не писал (хотя в поздних, посмертных изданиях некие намёки и делал), — почему в Директиве № 1 от 21 июня 1941 года ничего нет о том, как должны действовать войска в случае, если враг границу перейдёт!

Ведь кроме «странности» со временем отправки Директивы № 1 из ПИ в округа есть более интересный вопрос по поводу её текста. При изучении более ранних и более поздних документов подобного типа возникает ощущение, что в Директиве № 1 явно чего-то не хватает. Одного важного пункта-указания в приказной части.

Ещё В. Резун пытался доказать, что Директивой № 1 Жуков запрещал войскам западных округов открывать огонь по напавшему врагу, но это не совсем так. А точнее, совсем не так. В Директиве № 1 нет пункта, разъясняющего командованию запокругов, как и когда им открывать огонь по напавшему врагу, а это несколько отличается от утверждений В. Резуна. И на это первым обратил внимание в своём исследовании трагедии 22 июня — «22 июня. Блицкриг предательства» историк А.Б. Мартиросян. Попробуем вкратце показать, в чём суть…

Вот какой текст приказной части в 1969 году публиковали Жуков и Захаров:

«Приказываю:

а) в течение ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укреплённых районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно её замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъёма приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко, Жуков».

Захаров не показывает в своей публикации, как Жуков, дату директивы — «21 июня 1941 года», но в остальном полная идентичность. Также текст вариантов Жукова — Захарова вроде как подтверждается и «опубликованным» в Интернете в декабре 2009 года «черновиком Директивы № 1»:

 «Шифром. Расшифровать немедленно

Военным Советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО

Копия Народному Комиссару Военно-Морского Флота

1. В течение в ночь на 22.6.41-23.6.41 возможно внезапное нападение немцев на фронтах участках ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО, ЛВО.

Нападение немцев может начаться с провока- Сегодня 22.6.41г. па рассвете рассредоточить ционных действий. Особенно со стороны Румынии.

2. Задача наших войск не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в паяной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

3. Приказываю:

а) В течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять укреплён, огневые точки укреплённых районов и половые сооружения вдоль на государственной границе.

б) Перед рассветом [22.6.41 г.] рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно её замаскировать.

в) Все части расположенные в лагерях привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно и зарывшись в землю.

а) В случае стоит каких либо провокаций со стороны немцев, или их союзников ни на какие провокации но поддаваться, приняв все меры к немедленному урегулированию недоразумений мирным путём.

[г) Противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъёма приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.]

д) Эвакуац Никаких других мероприятий без особого разрешения не проводить.

Тимошенко
Жуков
21.6.41

Рукопись, автограф

ЦАМО, ф. 48a, on. 3408, д. 3, л. 257–259

Данная директива поступила в шифровальный отдел в 23.45 21 июня 1941 года.

Первый экземпляр машинописной копии передан в НКВМФ.

Второй экземпляр машинописной копии передан Покровскому.

Директива отправлена в 00.30 в ЛВО, ЗОВО, КОВО, ОдВО, ПрибОВО под номерами: 19942, 19943, 19944, 19945, 19946 соответственно» (в скобках — добавленные при написании дополнительно слова и пункты вместо зачёркнутых).

Впервые данный текст был выложен 29.12.09 г. на http://militera.borda.ru/?! -3–40–00001208–000–0-0–1263290275 «Сергеем ст.» (С.Л. Чекунов), который переписал, по его словам, текст в ЦАМО от руки. По уверению Чекунова, данный документ имеет подписи Наркома обороны маршала С.К. Тимошенко и начальника Генерального штаба генерала армии П.К. Жукова. При этом, кстати, Чекунов при обсуждении данного «черновика» обмолвился, что показал не всё (?). (М. Солонин в апреле 2012 года выложил на своём сайте — http://www.solonin.org/article_poslednie-mirnyie-dni последнюю страницу этого черновика. Черновик написан синими чернилами, подпись Жукова — также синими, а подпись Тимошенко — чёрными. Видимо, он подписал своей ручкой.)

Но.

Павлов в Минске принял её в 0.45, и это также подтверждает подписанный генералом Г.К. Маландиным «Журнал боевых действий» Западного фронта от августа 1941 года, в котором указано, что данная директива поступила в Минск «около 1 часа ночи».

Но вот что далее сделал Павлов: он, сообщая в директиве по округу: «Передаю приказ Народного Комиссара Обороны для немедленного исполнения», — умудрился выкинуть положение о ПВО и п. «г)», объединив пункты «в)» и «г)» в один. Что в принципе запрещено делать: «3. ПРИКАЗЫВАЮ:

а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укреплённых районов на государственной границе;

б) перед рассветам 22.6.41 г. рассредоточить по палевым аэродромам всю авиацию, в там числе и войсковую, тщательно её замаскировав;

в) все части привести в боевую готовность без дополнительного подъёма приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.

Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко
Жуков
Павлов
Фоминых
Климовских

На документе отметка: “Отправлен 22 июня 1941 г. в 2 часа 25 минут”» (ф. 208, оп. 2454/сс, д. 26, л 69. СБД ВОВ № 35 1958 г.).

Это сокращение целиком на его совести, но в ПрибОВО командующий округом Ф.И. Кузнецов на подобное не пошёл и выдал в армии дословно приказ наркома:

«ПРИКАЗЫВАЮ:

1. В течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять оборону основной полосы. В предполье выдвинуть полевые караулы для охраны дзотов, а подразделения, назначенные для занятия предполья, иметь позади. Боевые патроны и снаряды выдать.

В случае провокационных действий немцев огня не открывать. При полётах над нашей территориией немецких самолётов не показываться и до тех пор, пока самолёты противника не начнут боевых действий, огня не открывать.

2. В случае перехода в наступление крупных сил противника разгромить его.

3. Крепко держать управление войсками в руках командиров.

4. Обстановку разъяснить начальствующему составу и красноармейцам.

5. Семьи начальствующего состава 10-й, 33-й, 125-й и 128-й стрелковых дивизий перевозить в тыл только в случае перехода границы крупных сил противника.

6. В случае перехода крупных сил противника в наступление:

а) саперные батальоны управлений начальника строительства передать командирам дивизий на участках их местонахождения и использовать для усиления войск;

б) строительные батальоны, автотранспорт и механизмы управлений начальника строительства отвести на тыловые рубежи по планам армий.

7. Командующему 11-й армией немедленно выдвинуть штаб 126-й стрелковой дивизии и возможное количество пехоты и артиллерии её в район Кальвария, куда будут продвигаться все части 12бй стрелковой дивизии.

8. Средства и силы противовоздушной обороны привести в боевую готовность номер один, подготовив полное затемнение городов и объектов.

9. Противотанковые мины и малозаметные препятствия ставить немедленно.

10. Исполнение сего и о нарушении границы доносить немедленно.

[Командующий войсками Прибалтийского особого военного округа генерал-полковник] Ф. Кузнецов
[Начальник управления политпропаганды округа бригадный комиссар] Рябчий
[Начальник штаба округа генерал-лейтенант] Клёнов»

(ф. 221, оп. 2467/сс, д. 39, л. 77–84. СБД № 34, 1958 г.).

Пункт о ПВО Кузнецов — Клёнов развили и изложили подробно, как и другие пункты, но при этом умудрились убрать пункт о рассредоточении и маскировке авиации! Но что в этой директиве по ПрибОВО особенно интересного? То, чего нет в директиве наркома обороны и тем более у Павлова, — пункта, который обязательно должен был бы быть в «Директиве № 1 >.

Дело в том, что в шифровке ГШ от 18–19 июня, которую 20 июня довели до командира приграничной дивизии генерала П.И. Абрамидзе, было указано:

«Все подразделения и части Вашего соединения, расположенные на самой границе, отвести назад на несколько километров, то есть на рубеж подготовленных позиций. Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу. Все части дивизии должны быть приведены в боевую готовность. Исполнение донести к 24 часам 21 июня 1941 года».

Что означают выделенные слова и особенно подчеркнутые? То, что разрешается уничтожать немецкие части именно в случае нарушения ими границы. Дело в том, что, отдавая приказ приграничным войскам о приведении их в боевую готовность и сообщая, что «возможно внезапное нападение немцев», нельзя не указать, что им делать в случае возможных провокаций, т.е. в случае обстрелов «с той стороны» по нашим частям! И в этом случае данное разъяснение есть «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». То есть в случае обстрелов с той стороны, например, и если граница не пересекается — не отвечать.

Но тем более нельзя не указать приграничным войскам, что им делать в случае перехода противником самой госграницы уже воинскими частями!

Это было указано в шифровке ГШ от 18 июня для западных округов, после которой в повышенную боевую готовность приводились не только приграничные дивизии, но и авиация с ПВО: «Ни на какие провокации со стороны немецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу».

Но точно так же указание, что делать нашим войскам в случае перехода госграницы вражескими войсками, тем более должно быть дано в директиве наркома «№ 1».

В директиве по ПрибОВО, которую в штабе генерала армии Ф.И. Кузнецова представили во исполнении «Директивы № 1», подобный важный пункт есть — «2. В случае перехода в наступление крупных сил противника разгромить его». Но дело в том, что убрать по своей инициативе что-то из директивы НКО и ГШ командующие на местах могут (и это будет именно преступлением с их стороны), но вот добавить от себя подобное — вряд ли рискнут. И если в Риге получили текст «Директивы № 1», в котором было разъяснение, что делать «в случае перехода в наступление крупных сил противника», — «разгромить его», то именно поэтому Кузнецов его и вставил в свою директиву «Военным советам 8-й и 11-й армии» в «2 часа 25 минут 22 июня».

Директива НКО и ГШ, конечно, оставляет командующим некий простор для «творчества», и это «творчество» у Павлова в Минске видно отлично — во многих воспоминаниях отмечается, что средств ПВО в частях и на аэродромах просто не было или они бездействовали. Также часто бездействовали и посты ВНОСа, расположенные на границе, — они не оповещали авиачасти (и особенно истребительные) о том, что к границе движутся немецкие самолёты в большом количестве! Маленькое дополнение: в системе ПВО округа, которую Павлов не привёл в боевую готовность «полная», как требовала «Директива № 1», также имелись и радиолокационные станции!! И служба ПВО вместе с ВНОСами должны были отслеживать самолёты противника на глубину до нескольких десятков километров от границы (!) — на глубину действия пеленгаторных станций типа РУС-1 («Радиоулавливатель самолётов») и РУС-2, которых к войне изготовили свыше 50 штук, и часть из них были и на западных границах. И которые имели максимальную дальность обнаружения от 35 до 100 км.

А ведь Павлову не просто так задавался вопрос о том, как быстро посты ВНОС сообщили о приближающихся немецких самолётах, от которого он стал увёртываться:

«Вопрос: Имели ли вы сообщение, что на границе появились самолёты противника?

Ответ: Такое сообщение я получил одновременно с началом бомбёжки.

Минский центральный пост ВНОС получил сообщение о перелёте государственной границы авиацией противника через 4 минуты, а приграничные аэродромы это сообщение получили значительно раньше, но подняться в воздух не смогли, так как новой техникой в ночных полётах не овладели».

Границу немецкие самолёты перелетали всё же несколько раньше, чем начали бомбить аэродромы и прочие объекты на нашей территории. И задача поста ВНОС — засекать вражеские самолёты именно на подлёте, а не когда они уже бомбить начнут. Павлов узнал о том, что самолёты появились только с началом бомбежки, а дальше стал выдумывать, почему авиация ЗапОВО не могла подняться в воздух в темноте! Как будто у него все иап были исключительно на новых самолётах типа МиГ-3- И кто мешал обучить лётчиков ночным полётам?

Как выглядит «Директива № 1» по КОВО и что там намудрили кирпоносы, пока не известно. В 1991 году в сборнике «Лето 1941. Украина: Документы и материалы. Хроника событий» (Киев, изд-во «Украина») опубликовали текст «Директивы № 1» по КОВО. Но, во-первых, он больше похоже на точную копию текста «Приказа народного комиссара обороны СССР № 1» из ВИЖ № 5 от 1989 года, которая там заявлена как директива ГШ, хотя это не так и это именно директива Павлова, а во-вторых, для этой Директивы № 1 по КОВО указаны такие реквизиты: «ЦАМО СССР, ф. 229, оп. 164, д. 1, л. 71». Но если вы попытаетесь набрать их в Интернете, то найдёте, что это реквизиты Сообщения ТАСС из уже упоминавшегося сборника «1941 год — уроки и выводы. М.: Воениздат, 1992 г. (есть в Интернете): «Достаточно сказать, какое сильное негативное влияние в этом плане оказало сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г. В нём, в частности, сообщалось, что “Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз… слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы…” (ЦАМО, ф. 229, оп. 164, д. 1, л. 71)».

Можно, конечно, допустить, что Кирпоносы, как и Павлов, выкинули положение о ПВО в своём варианте «Директивы № 1», но лучше всё же дождаться официальной публикации документа по КОВО с оригинальными реквизитами хранения. Но скорее всего, в КОВО просто продублировали текст, как и в ОдВО.

(Примечание. В черновике «Директивы № 1» есть положение, которое поначалу смущало: «Нападение немцев может начаться с провока- Сегодня 22.6.41г. на рассвете рассредоточить ционных действий. Особенно со стороны Румынии». Точнее, слова о Румынии, которые зачем-то сначала написали, а потом зачеркнули. Но в книге В. Рунова «Удар по Украине» (М., 2012 г., с. 173) со ссылкой на статью в ВИЖ № 3 за 1960 год (с. 28) рассказывается о действиях ОдВО и сообщается следующее:

«Примерно в 2.20 в штабе округа был принят приказ наркома обороны СССР, в котором войска предупреждались о возможности провокаций со стороны Румынии, на которые они не должны были поддаваться…»

Видимо, в Кремле не стали загружать черновик лишним словами о Румынии (ведь «Директива № 1» шла в пять округов, и Румыния не со всеми граничила), но следом уже отдельно для ОдВО и дали отдельный поясняющий приказ по Румынии. Ведь Румыния как отдельное государство требовала и «особого подхода» в этом вопросе. Также Рунов пишет (видимо, со ссылкой на ВИЖ от 1960 г.?), что ещё вечером 21 июня из штаба ОдВО войска округа получили приказ о том, что в ночь на 22 июня со стороны немецких и румынских войск возможны диверсии и попытки вооружённых нарушений госграницы. Этим приказом требовалось быть в полной боевой готовности, но при этом войскам категорически запрещалось переносить боевые действия на территорию Румынии. Требовалось вести только пассивную оборону с целью ликвидации приграничного конфликта. Этот приказ был немедленно доведён до всех частей…)

Но убрать из «Директивы № 1» положение о ПВО — это ещё часть «беды»! А вот убрать из директивы по округу пункт о том, что делать приведённым в боевую готовность «полная» войскам (которые предупреждают о возможном нападении и дают команду «не поддаваться на провокации») в случае перехода противником границы — это уже полная «беда». А ведь этого пункта в «Директиве № 1» вообще нет! Его нет ни в публикации «от Г.К. Жукова» от 1969 года, ни в публикации «от Захарова», что вышла в полной версии его книги только в 2005 году И нет также в «опубликованном» в декабре 2009 года в Интернете черновике «Директивы № 1».

На то, чтобы начать настоящую войну с противником, который перешёл границы, может дать разрешение только нарком с начальником ГШ по разрешению главы страны! Давал ли Сталин такое разрешение — в случае перехода границы противником «мочить» его? Давал. Выяснить это сегодня достаточно сложно, но всё же можно. Что-то можно будет выяснить из воспоминаний одного очевидца — маршала С.М. Буденного, который 21 июня был в кабинете Сталина, а что-то — у адмирала Кузнецова. Ведь то, что нарком обороны Тимошенко такое разрешение давал устно, и подтверждает нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов.

Сначала смотрим официальные мемуары адмирала, так сказать — для чистоты эксперимента. Это официально утверждённые редакторами ЦК КПСС воспоминания адмирала Н.Г. Кузнецова из его книги «Накануне» от 1989 года (есть в Интернете). Гл. «Ночь на 22 июня»:

«Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С.К. Тимошенко:

Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне.

Наши наркоматы были расположены по соседству….Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было всё ещё жарко. Генерал армии Т.К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Семён Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну. Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной на трёх листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:

Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!..»

В этих воспоминаниях Н.Г. Кузнецов достаточно ясно показывает, что специально уточнил у наркома обороны — можно ли в случае нападения (не провокаций) открывать огонь на поражение. И вообще Кузнецов указал, что в Директиве «подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии». То есть делает явный намёк, что округам указали, что им делать именно «в случае нападения гитлеровской Германии».

А теперь посмотрим, что писал адмирал в 1963 году. Разбор и сравнение этих текстов Кузнецова подробно уже делался в книге «Адвокаты Гитлера» и в этой книге ранее. Но стоит повторить. В официальном варианте он отрицает, что «Директива № 1» касается флота, а в более раннем — говорит обратное. Также в раннем варианте он всячески намекает, что нарком и нач. ГШ «странно» себя ведут — не очень торопятся с отправкой «Директивы № 1» в западные округа. И в обоих случаях показывает, как он сам поспешил с отправкой на флоты своего приказа о переходе флотов в «готовность № 1».

Но в данном случае важно вот что! В 1963 году Кузнецов несколько раз акцентирует внимание на важнейшем вопросе — о применении оружия…

Из воспоминаний Наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова, ноябрь 1963 г., из книги «Оборона Ленинграда, 1941–1944. Воспоминания и дневники участников» (Л.: Наука, 1968, с. 222–227). Предисловие Маршала Советского Союза М.В. Захарова. Частично книга выложена на сайте К. Закорецкого (http://zhistory.org.ua/zukov41.htm), полностью страницы с воспоминаниями Кузнецова в фотокопии Закорецкий любезно предоставил автору данной книги лично.

«Считаясь с возможностью военного конфликта, флот уже давно занимался обучением всех своих корабельных соединений, авиации и баз быстро, по определённому сигналу переходить на повышенную готовность в случае внезапного ухудшения обстановки. Так было и в последние предвоенные недели. По указанию Главного морского штаба Балтийский флот 19 июня перешёл с учебной целью на оперативную готовность № 2, отрабатывая детали этого кропотливого и сложного дела».

С 14–15 июня и Черноморский и Северный флоты также были переведены в повышенную боевую готовность — в «готовность № 2». Там в эти дни проводили учения, а 19 июня «готовность № 2» не отменили. Это даже немцы заметили, и Геббельс 15 июня это отметил в своём дневнике. Но Кузнецов показывает: 19 июня на флотах была объявлена повышенная боевая готовность! И сделать они это могли не по своей инициативе, а по указанию того, кому главный морской штаб и НКВМФ подчинялись — Главы правительства СССР, И.В. Сталина.

«Пригодится, рассуждали мы, если обстановка не разрядится. Но как-то не верилось, что из этой учебной оперативной готовности флот 21 июня перейдёт на готовность № 1 без всяких условностей мирного времени и получит приказание отражать врага всеми силами, если он нападёт. Об этой роковой ночи с 21 на 22 июня полезно вспомнить. Она показала огромное влияние на дальнейшие действия Балтийского флота в обороне Ленинграда.

Когда около 18 часов в субботу 21 июня 1941 г. заместитель начальника Главного морского штаба контр-адмирал В.А. Алафузов (начальник Главморштаба К.С. Исаков был в командировке) докладывал обстановку на морских театрах, то наше особое внимание было привлечено к Балтике. Теперь уже не только немецкие самолёты появлялись в воздухе, но и “неизвестные” корабли неоднократно обнаруживались то тут, то там. Вечером произошёл, личный разговор по телефону с командующим флотом В.Ф. Трибуцем. Его тревожило необычное оживление немецких кораблей, и он вместе со своим штабом находился уже на командном пункте. Беспокоило это, конечно, и меня, но официально я ещё не мог дать приказа о применении оружия, кроме распоряжения “быть начеку”».

Здесь Кузнецов специально оговаривается: он действительно до официального разрешения от главы правительства Сталина не мог дать команду применять оружие по нарушителям границы.

«У моряков есть такой сигнал: “Держать канат по силе ветра”. Так вот “быть начеку” нечто похожее на этот сигнал: приказ отдан и в то же время никакие директивы высшего начальства не нарушены. Нельзя отрицать, что в этом разговоре было и зерно полезного, что так пригодилось несколькими часами позднее. Были у меня в это время разговоры и с командующими другими флотами, но Балтика постоянно не выходила из головы. Мы понимали, что здесь особенно нельзя прозевать и позволить застигнуть себя врасплох.

Позволю себе рассказать о любопытном разговоре, возникшем у меня с нашим военно-морским атташе в Берлине М.А. Воронцовым. После его телеграммы о возможности войны и подробного письменного доклада начальнику Главного морского штаба Воронцов был вызван в Москву. Прибыл он около 18 часов 21 июня. В 21 час был назначен его доклад мне. Он подробно в течение 40–45 минут докладывал мне свои соображения. “Так что это война” — спросил я его. “Да, это война”, ответил Воронцов. Несколько минут прошло в молчании, потом пришли к заключению, что нужно переходить на оперативную готовность № 1. Однако сомнения и колебания отняли у нас известное время, и приведение флотов в готовность номер 1 состоялось уже после вызова меня в 23 часа к маршалу С.К. Тимошенко».

В сообщении военно-морского атташе в Берлине, капитана 1-го ранга МА Воронцова от 17 июня сообщалось о точной дате и о времени нападения Германии на СССР — 3.00 22 июня. Воронцов тут же был отозван в Москву на доклад, и в официальных мемуарах Кузнецов пишет, что тот прибыл к нему не в 21.00, а в 20.00 21 июня: «Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность.

Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова. В 20.00 пришёл М.А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.

В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.

— Так что же всё это означает? спросил я его в упор.

— Это война! — ответил он без колебаний…» Воронцов прибыл в Москву к 18 часам 21 июня и,

скорее всего, явился в Разведуправление (РУ) ГШ, где его заслушали Жуков и Тимошенко. И Кузнецов указывает в официальных мемуарах, что в это время, после 18.00, «оставшись один, я позвонил Наркому обороны. Нарком выехал, — сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте».

Согласно «Журналам посещения Кремля», видно, что нарком ВМФ Кузнецов был сам в Кремле с 19 часов вечера вместе с наркомом обороны Тимошенко:

«6. Кузнецов 19.0520.15

7. Тимошенко 19.05–20.15

8. Сафонов 19.05–20.15

9. Тимошенко 20.5022.20

10. Жуков 20.50–22.20

11. Будённый 20.5022.20

12. Мехлис 21.55–22.20…»

Они вышли в 20.15, и затем Тимошенко уже с Жуковым прибыли к Сталину и пробыли у него с 20.50 до 22.20, составляя «Директиву № 1» в западные округа. Адмирал Н.Г. Кузнецов (по крайней мере, во всех изданиях этих «Журналов» именно адмирала указывают как посетителя кабинета Сталина в эти часы) мог принять Воронцова именно к 21.00.

Однако вернёмся к ранним воспоминаниям адмирала…

«Был душный вечер. В сумерках прошёл короткий проливной дождь, мало освеживший воздух. Везде чувствовался предвыходной день. Кое-где играла музыка, и люди безмятежно проводили время, не подозревая об опасности. Однако в эти часы немецкие части уже заняли свои исходные позиции для нападения на нашу Родину. Около Таллинна противником ставились мины, а подводные лодки вышли на позиции у входа в Финский залив и Ирбенский пролив. Немецкие части уже получили приказы о наступлении, и шли самые последние приготовления для нападения на Советский Союз. Танки стояли, очевидно, с прогретыми моторами, а самолёты подвешивали бомбы, чтобы через несколько часов совершить вероломный акт нападения. В кабинете наркома обороны тяжёлые гардины едва шевелились ветерком через открытые окна: было душно. Со мной был В.А. Алафузов. Когда вошли в кабинет, нарком в расстёгнутом кителе ходил по кабинету и что-то диктовал. За столом сидел начальник Генерального штаба Г.К. Жуков и, не отрываясь, продолжал писать телеграмму. Несколько листов большого блокнота лежали слева от него: значит, прошло уже много времени, как они вернулись из Кремля (мы знали, что в 18 часов оба они вызывались туда) и готовили указания округам».

Судя по всему, Жуков в кабинете Сталина написал текст «Директивы № 1» в свою рабочую тетрадь (рабочий блокнот), с которого он в кабинете Тимошенко, под его диктовку, переписывал текст на бланки шифровального отдела ГШ В поздних, официальных, воспоминаниях Кузнецов написал, что Жуков писал текст в блокнот для радиограмм: «Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм», что несколько неверно — в ГШ Жуков мог, скорее, в данном случае использовать шифроблокнот…

«Возможно нападение немецко-фашистских войск”, начал разговор С.К. Тимошенко. По его словам, приказание привести войска в состояние боевой готовности для отражения ожидающегося вражеского нападения было им получено лично от И.В. Сталина, который к тому времени уже располагал, видимо, соответствующей достоверной информацией. При этом С.К. Тимошенко показал нам телеграмму, только что написанную Г.К. Жуковым. Мы с В.А. Алафузовым прочитали её. Она была адресована округам, а из неё молено было сделать только один вывод как можно скорее, не теряя ни минуты, отдать приказ о переводе флотов на оперативную готовность номер 1.

Особенно меня беспокоило положение Балтийского флота, находящегося в опасной близости от врага. Хотя все флоты были уже два дня и больше в готовности № 2 и по устному приказанию давно находились “начеку”, но только теперь наступил момент поставить точку над J”. Вот когда пригодилась длительная и временами, казалось, ненужная тренировка в быстром переходе с одной готовности на другую.

Не теряя времени, В.Л. Алафузов бегом (именно бегом) отправился в штаб, чтобы дать экстренную радиограмму с одним условным сигналом или коротким приказом, по которому завертится вся машина. Ещё несколько вопросов к наркому обороны: какие у него последние данные, можно ли без предупреждения открывать огонь по нападающему, и я также отправился к себе. Множество фактов говорило за то, что гитлеровцы скоро нападут, и всё же не верилось или не хотелось верить, что через несколько часов свершится непоправимое».

Вот тут адмирал и показал самое главное: он задал наркому обороны самый важный в этой ситуации вопрос: какие у него последние данные от Сталина по поводу того, «можно ли без предупреждения открывать огонь по нападающему»?! Ведь в ситуации, когда нападение становится практически неизбежным, именно вопрос о том, как и когда открывать огонь по нападающим, и является наиболее важным. Это просто обязаны старшие начальники разъяснить тем, кто находится на границе, сообщая им, что нападение произойдет в считанные часы!

Далее Кузнецов показывает, что время нападения ему Тимошенко также сообщил «через несколько часов свершится непоправимое». В этот момент Тимошенко дату и время нападения — «22 июня, в 4.00 утра» — знал точно. А теперь вспомните, что Тимошенко советовал Павлову в звонке около 1.00 22 июня: «На мой доклад народный комиссар ответил: “Вы будьте поспокойнее и не паникуйте, штаб же соберите на всякий случай сегодня утром, может, что-нибудь и случится неприятное, но смотрите, ни на какую провокацию не идите. Если будут отдельные провокации — позвоните”. На этом разговор закончился».

Затем Н.Г. Кузнецов отбыл в свой наркомат и стал по телефону доводить командующим флотами о времени нападения и о том, можно ли открывать огонь по нападающим.

«“Соедините с командующим Балтийским флотам”, — приказал я адъютанту, проходя через приёмную. Было уже 23 ч. 30 м. 21 июня 1941 г. “Трибуц у телефона”, — услышал я знакомый голос в трубке. Мне хотелось опередить посланную радиограмму, и я распорядился немедленно переходить на оперативную готовность № 1 и тут же разъяснил, что нападение вероятно в ближайшие часы и что разрешается открывать огонь по каждому неизвестному самолёту или кораблю, нарушившему наши границы. “Ясно”, — ответил Владимир Филиппович, и в этом коротком “ясно”, казалось, сосредоточилась вся предварительная подготовка на этот случай. (Такие же звонки [последовали] на Чёрное море и Северный флот. Теперь я был относительно спокоен. Флоты могут не выполнить своих задач так хорошо, как хотелось бы, но ничего непростительного из-за “внезапности” уже произойти не могло. Около 2-х часов последний доклад заместителя начальника Главморштаба контр-адмирала Алафузова в мирной обстановке, и я прилёг отдохнуть. Всем известное: “Если завтра война…” приобрело реальное значение. Война с немцами не представлялась лёгким делом и, по правде сказать, не верилось, что её удастся быстро перенести на территорию противника, но что мы отдадим противнику в течение трёх месяцев Либаву, Ригу, Таллин и отойдём с флотом в Кронштадт, не было и мысли. Затишье перед бурей. Ни одного звонка все, видимо, заняты срочными делами; безусловно в эти часы никто из руководящего состава флотов не спал. (Прим. автора.))»

Здесь адмирал немного «попинал» жуковых-хрущёвых с их байками о «внезапном» (видимо, для них одних) нападении Германии утром 22 июня…

«В 23 ч. 35 м. я закончил разговор по телефону с командующим Балтийским флотом. А в 23 ч. 37м., как записано в журнале боевых действий, на Балтике объявлена оперативная готовность № 1, т.е. буквально через несколько минут все соединения флота уже начали получать приказы о возможном нападении Германии, а так как люди были на своих местах, то немедленно приступили к действиям. Вот тут, пожалуй, пригодилось и предупреждение “быть начеку”».

(Примечание. Вот что пишет М. Слолонин в ВПК № 16 (433) от 25.04.2012 г.): «Рассказ наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова <…> подтверждается документом. В Оперсводке № 2 штаба Прибалтийской ВМБ на 24–00 21 июня читаем: «В 23–27 21.6.41 по флоту объявлена Оперативная готовность № 1. В остальном без изменений…»)

«Согласно официальным докладам смеет, в 04 часа 22 июня все соединения и военно-морские базы Балтийского флота перешли на готовность № 1, т.е. были готовы встретить врага. (Северный флот в 0 ч. 56 м. получил приказ, а через несколько часов командующий флотом А.Г. Головко уже доносил, что Се-верный флот в 4 ч. 25 м. перешёл на оперативную готовность № 1. Черноморский флот в 1ч. 15м. 22 июня объявил о повышении готовности, провёл ряд экстренных мероприятий и в 3 часа был уже готов встретить врага. В 3 ч. 15 м. хорошо отличимый по звуку звонок особого телефона. Докладывает командующий Черноморским флотом Октябрьский, — услышал я в трубке, этот официальный тон сразу насторожил меня. — “Самолёты противника бомбят Севастополь”. С этими словами оборвалась последняя нить надежды. Случилось то, о чём говорили все факты, а они, как известно, вещь упрямая…»

Как видите, нарком обороны маршал Тимошенко в 23.00 21 июня, сообщая наркому ВМФ о вероятном нападении врага около 4.00 утра 22 июня, дал ему разрешение-команду, что делать в случае нападения врага — «нападение вероятно в ближайшие часы и… разрешается открывать огонь» по всем вражьим самолётам или частям, кто пересечёт границу. Ведь в подчинении адмирала Н.Г. Кузнецова были не только Балтийский или Черноморские флоты. Его телеграмма о приведении в боевую готовность № 1 в ночь на 22 июня касалась и той же Пинской или Дунайской флотилии, а это приграничные реки, через которые и началось вторжение в 4.00. Подразделения этих флотилий утром 22 июня имели чёткий приказ открывать по нарушителям границы огонь на поражение, чего не имели их сухопутные соседи.

А в официальных воспоминаниях Кузнецов сделал даже больше — он отдельной фразой показал суть «Директивы № 1»: «В ней подробно излагалась, что следует предпринять войскам в случае нападения» (гл. «Ночь на 22 июня»). Хотя, судя по официальному тексту «Директивы № 1», в ней как раз много неясного… Указано, что сделать перед нападением, но что делать «в случае нападения» — нет.

(Примечание. Здесь следует сделать важное пояснение. Не стоит так уж радоваться тому, как Н.Г. Кузнецов быстро довёл до своих подчинённых требование привести в боевую готовность вверенные им части — флоты, речные приграничные флотилии и, соответственно, авиацию, подчиняющуюся именно НКВМФ. Согласно донесению уполномоченного 3-го отдела 10-й смешанной авиадивизии Леонова от 27 июня, «На Пинском аэродроме, где дислоцируется 39-й СБАП, эскадрилья самолётов Пинской флотилии, которая не была рассредоточена, подверглась полному уничтожению противником… Основной причиной, послужившей большому количеству потерь самолётов на аэродромах, явилось то, что командование дивизии не рассредоточило матчасть самолётов. Кроме того, налёт был внезапным, и не была организована защита аэродромов от последующих налётов германской авиации после первого нападения.

Такой факт имел место в 39-м СБАП, где было 3 налёта. В результате рассеянности командования и отсутствия приказа действовать матчасть самолётов была уничтожена» (РГВА, ф. 9, оп. 39, д. 98, л. 243–249. Мельтюхов М. Указ. соч.).

Значит, к моменту налёта, к 3.30 утра 22 июня самолёты НКВМФ, размещённые на аэродроме 10-й сад ЗапОВО, не были приведены в боевую готовность, не были рассредоточены. Скорее всего, вина за это лежит на командовании этой дивизии. Ведь в данном случае команды должны были проходить через них. А ведь в своих воспоминаниях командир 10-й сад генерал Белов и писал, что по линии ВВС он получил приказ 20 июня о приведении в боевую готовность, а Павлов её отменил 21 июня! Но Белов ничего не написал о том, что он что-то получал насчёт самолётов Пинской флотилии в ночь на 22 июня. И насколько сегодня известно, авиация того же Черноморского флота, которая полностью подчинялась руководству ЧМФ, также не была приведена, как уверяет Кузнецов, в боевую готовность к моменту налёта немецкой авиации. А ведь Н.Г. Кузнецов уверяет, что всех предупредил чуть ли не к 1 часу ночи…)

А теперь смотрим, что делает Тимошенко далее. Он уже после начала войны, после 4.00, похоже, занимается прямой изменой?! Генерал Болдин, первый заместитель командующего ЗапОВО, показывает (Бет-дин И.В. Страницы жизни. М., 1961, гл. «Так началась война». Есть в Интернете):

«За короткое время в четвёртый раз вызывает нарком обороны. Докладываю новые данные. Выслушав меня, С.К. Тимошенко говорит:

Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.

— Как же так? кричу в трубку. — Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!

Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов.

— Разведку самолётами вести не далее шестидесяти километров, говорит нарком.

…Настаиваю на немедленном применении механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной. Но нарком повторил прежний приказ: никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки вглубь территории противника на шестьдесят километров.

…В сложившейся ситуации я никак не мог смириться с мыслью о том, что действия, начатые германской армией против советских войск, являются провокацией, а не войной.

Наконец из Москвы поступил приказ немедленно ввести в действие “Красный пакет", содержавший план прикрытия государственной границы. Но было уже поздно. В третьей и четвёртой армиях приказ успели расшифровать только частично, а в десятой взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия. Замечу, кстати, что и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: “Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить”…»

Болдин пишет, что утром всё же был отдельный приказ Москвы на вскрытие «красных пакетов» и соответственно на ввод в действие плана прикрытия. В 3-й и 4-й армии его получили и начали расшифровывать до начала боевых действий, а в 10-й «взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия» (с 10-й связи не было после 2.00, и в Белосток посылали делегатов). Учитывая время на шифрование в штабе округа (минут 20–30), отправку и расшифровку в армиях (ещё минут 20–30) и на то, что «широкие боевые действия» немцев начались около 5.00 утра, можно с уверенностью сказать, что отдельный приказ ГШ на ввод плана прикрытия пришёл в округа около 4.00–4.30 часов 22 июня.

Болдин пишет, что был отдельный приказ Москвы после 4.00 о вскрытии «красных пакетов» и в этом приказе был пункт о том, что «никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». Данный пункт даже у меня вначале вызвал некоторое смущение — была мысль, что Болдин смешал в одну кучу «Директиву № 1» и отдельный приказ ГШ на вскрытие пакетов с вводом планов прикрытия. И в книге «Кто проспал начало войны?» и было сделано такое предположение. Но в действительности это не так. Сначала в округа около 1.00 пришла «Директива № 1» с приказом приводить в боевую готовность «полная» все части западных округов с ПВО и ВВС. А когда нападение стало свершившимся фактом, в округа из Москвы после 4.00 отправили разрешение-приказ вскрывать «красные пакеты» и вводить в действие ПП.

Вполне нормальное поведение НКО и Генштаба. И Болдин так и написал: «Наконец из Москвы поступил приказ немедленно ввести в действие “Красный пакет", содержавший план прикрытия государственной границы». А потом посетовал что «и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: “Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить”…» То есть его удивило, что в приказе на вскрытие «красных пакетов» и на ввод плана прикрытия снова повторили положение из «Директивы № 1»: «д) Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Однако резуны вслед за своим «гуру» уверены, что приказа на вскрытие «красных пакетов» и на ввод планов прикрытия из Москвы вообще не поступало, а Болдин путает и пишет именно о «Директиве № 1», в которой и был этот пункт: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». Их, видимо, смущает, что в разных приказах повторилось одно и то же указание. Но ведь Болдин прямо и написал, что и его удивило, что «и этот приказ» повторяет положение из Директивы № 1. Хотя на самом деле в подобном повторе нет ничего необычного.

Возникает вопрос, а какой номер у данной директивы Москвы на ввод планов прикрытия, если известен номер «Директивы № 1» от 22.20 21 июня, а в 7.15 подписали Директиву № 2? Резуны, которые твердят что ПП Москвой не вводились вообще (до 22 июня было рано, а после — поздно, и войска начали воевать по принципу «кому что в голову взбредёт»), начинают нервно хихикать, мол, у директивы Москвы после 4.00 на ввод планов прикрытия был номер «полтора».

А кто вообще сказал, что это была именно директива?? Например, Захаров и Баграмян как раз «Директиву № 1» не директивой, а телеграммой НКО и ПИ называли. А у телеграммы свои номера могут быть. И, кстати, приказ на вскрытие «красных пакетов» и на ввод ПП и мог быть на самом деле «Директивой № 1», отправленной из Москвы сразу после 4.00. А в 7.15 сочинили Директиву № 2. А вот то, что отправляли около 1.00 и что называют сегодня «Директивой № 1», и было только телеграммой ГШ, имеющей свой, довоенный номер. Ведь её часто называют и Директивой б/н, которой номер № 1 присвоили уже после её публикации в «Воспоминаниях и размышлениях» Г.К. Жукова различные умельцы.

Кстати, кроме Болдина, никто из мемуаристов не упоминает, что после начала войны из Москвы дали приказ на вскрытие «красных пакетов» и тем более на ввод планов прикрытия! А ведь вполне может быть, что этот приказ и есть на самом деле настоящая «Директива 1». Почему мемуаристы не упоминали о приказе Москвы на ввод ПП? А чёрт его знает… Нужды не было, вот и не упоминали. Тем более после того, как вышли официальные воспоминания Жукова, в которых нет упоминаний об этом приказе, и ничего лишнего писать другие мемуаристы не рисковали. А многим это было просто без необходимости.

Так что… пока не опубликуют все шифровки ГШ тех дней, можно многое допускать и предполагать.

Но в этом приказе Москвы в 4.00, похоже, также продублировали положение из Директивы № 1: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». Действительно дав этим пунктом фактический запрет вести ответный огонь по нападающему врагу. К сожалению, пока не ясно — такой запрет Тимошенко в 4.00 давал всем округам (ВМФ как раз дали разрешение открывать огонь в случае нарушения противником госграницы) или нарком только Павлова так подставлял? Может, поэтому Павлов на следствии уже 9 июля 1941 года заявил: «Происшедшее на Западном фронте заставляет меня быть убеждённым в большом предательстве на Брестском направлении. Мне не известей этот предатель, но противник рассчитал удар совершенно точно по тому месту, где не было бетонных точек и где наиболее слабо была прикрыта река Буг». Там, где наших боеспособных войск практически не было…

Однако всё же к 8 часам утра западные округа точно получили указание НКО и ГШ от 7.15 утра 22 июня открывать огонь на поражение. Смотрим ещё раз текст Директивы № 2 по ПрибОВО с сайта «Подвиг народа»:

«НАЧАЛЬНИКАМ ШТАБОВ И ОКРУЖНЫХ УПРАВЛЕНИЙ.

Передаю директиву Главного Военного Совета № 2 от 22.6. 41 г. 7.15.

“22 июня 1941 г. в 04 часа утра немецкая авиация, без всякого повода, совершила налёты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и подвергла их бомбардировке.

Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский огонь и перешли нашу границу.

В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на Советский Союз ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские войска и уничтожить их. В районах, где не нарушали Советскую границу, впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить”.

Подписали директиву НАРОДНЫЙ КОМИССАР ОБОРОНЫ СССР МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА тов. ТИМОШЕНКО, тов. МАЛЕНКОВ и НАЧАЛЬНИК ГЕНШТАБА ГЕНЕРАЛ АРМИИ тов. ЖУКОВ

КОМАНДУЮЩИЙ ВОЙСКАМИ ОКРУГА ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИК (Ф. КУЗНЕЦОВ)

ЧЛЕН ВОЕННОГО СОВЕТА ОКРУГА КОРПУСНОЙ КОМИССАР (ЦИБРОВА)

НАЧАЛЬНИК ШТАБА ОКРУГА ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ (И КЛЁНОВ)

отпечатано 20 экз. и разослано по списку 22.6.41 года, вб.» (ЦАМО РФ, ф. 221 оп. 1351 д. 2 л. 2).

Вот такие «странности» творили Жуковы в ту ночь. Очень может быть, что будет наконец официально опубликована фотокопия «Директивы № 1» (Директивы б/н от 21.06.1941 г.), как черновик, так и то, что ушло в округа. И если там увидим пункт с указанием о применении оружия по напавшему врагу, то значит, его выкинули уже при публикации в 1960-е, чтобы «узаконить» версию хрущевых-жуковых о «тиране», который «запрещал открывать огонь» по врагу в «Директиве № 1» и связал тем самым руки нашим войскам, которые конечно же из-за этого и понесли поражение в первые часы и дни войны (по версии разоблачителей сталинизма).

А если нет, то получается, что Тимошенко и Жуков умудрились не добавить этот пункт при написании текста в кабинете Сталина. И, возможно, они не добавили его в «Директиву № 1» потому, что 18–19 июня в округа отправили уже директивы НКО и ГШ, в которых указали, что делать приграничным дивизиям в случае нарушения противником госграницы: «Ни на какие провокации со стороны ненецких частей не отвечать, пока таковые не нарушат государственную границу». Но это тем более целиком на их совести…

Кстати говоря, якобы Болдин писал, что Тимошенко после 4.00 запрещал от имени Сталина открывать по врагу артогонь! Однако Павлов в первом протоколе допроса 7 июля заявил, что после 4 часов утра он докладывал наркому обстановку: «Всё, о чём доложили мне командующие, я немедленно и точно доложил народному комиссару обороны. Последний ответил: “Действуйте так, как подсказывает обстановка”».

То есть никаких ограничений по ответному огню от наркома Павлову не последовало?! Болдин приврал? Кто знает, может, и нет…

Но, повторюсь, до тех пор, пока не будет опубликована фотокопия черновика «Директивы № 1», подписанная Жуковым и Тимошенко в кабинете Сталина в 22.20, и не будет опубликован текст шифровки ГШ с этой директивой со всеми временными отметками, так и будем гадать — чего же не хватает в Директиве № 1 от 21 июня 1941 года и почему она кажется такой «несуразной и противоречивой». И какой у неё номер в конце концов.

Текст «Директивы № 2» от 7.15 утра 22 июня с подписями Тимошенко, Жукова и Маленкова давно опубликован и легко находится в Интернете. Так что мешает нашим официальным историкам, допущенным в архивы, опубликовать фотокопию «Директивы № 1»??

А то ведь уже есть исследователи из компании «резунов» (и не только), которые заявляют (пока только на форумных обсуждениях), что в ночь на 22 июня в разные округа ушли разные варианты «Директивы 1»! А вот Павловы на местах добросовестно продублировали эти варианты, ничего из них не выкидывая. То есть в Ригу пришло, видимо, то, что показывает СБД № 34 от 1958 года, — длинный текст, но в котором нет положения о рассредоточении авиации. В Минск — то, что показывает СБД № 35 от 1958 года — без положения о приведении в боевую готовность ПВО округа. А в Одессу — то, что показывает маршал М.В. Захаров в своей книге (и что он действительно точно продублировал в войска округа), и этот текст полностью соответствует тому тексту «Директивы № 1», что привёл в своих воспоминаниях маршал Г.К. Жуков. Получается как минимум три варианта «Директивы № 1» от 21 июня 1941 года. Что там ушло в Киев, сказать сложно, т.к. пока не опубликована директива КОВО от 22 июня, но, видимо, это будет четвёртый вариант директивы ГШ.

Хотя если следовать этой странной логике, «Директив № 1» должно быть вообще 5 штук — на все перечисленные в «Директиве № 1» округа: ЛенВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. При этом резунист не понимает, что если посылают разные тексты директивы в разные округа, то не станут в начале их писать: «Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Копия — Народному комиссару ВМФ». Такую общую шапку пишут только в том случае, если текст действительно один для всех. А если в каждый округ будет отправляться своя директива, то так и напишут, как писали в директивах от 11–12 июня: «Директива наркома обороны СССР и начальника Генерального штаба Красной Армии Военному совету» конкретного округа.

Однако 22 июня и Павлов и Захаров перечисляли в своих директивах именно общую шапку поступившей из Генштаба Директивы: «Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО…» (в этом случае текст просто дублируется по округу, чего Павлов не сделал). И на самой «Директиве № 1» от 21 июня также именно общая шапка и указана — для всех округов с копией наркому ВМФ. То есть в этом случае именно идентичный текст и уйдёт в округа. Один для всех. Правда, иной резунист договаривается и до того, что Тимошенко стоял над душой у связиста и указывал тому, что написать-отправить в один округ, а что в другой. Впрочем, обсуждать выдумки резунов, пожалуй, лучше в отдельной книге. Но, к сожалению, примерно так же о том, что в разные округа из Генштаба ушли разные варианты Директивы № 1, рассуждают не только некоторые резуны, но и с виду вполне вменяемые исследователи, считающие себя специалистам по ЗапОВО или ПрибОВО. Видимо, настолько сильно желание любой ценой «защитить» Павловых…

Но окончательно отвечая на вопрос «приводили ли в повышенную б/г войска до 21 июня», можно дать ответ: «однозначно — да»!

С 11–15 июня — для войск 2-го эшелона западных округов.

С 19 июня — для приграничных дивизий (1-го эшелона), для ПВО, ВВС и прочих флотов.

В ночь на 22 июня всем дали команду приводить войска в полную боевую готовность Директивой б/н, ошибочно называемой Директивой № 1.

Потом, после того как враг напал, после 4.00, дали директиву на ввод планов прикрытия, которая скорее всего и есть Директива № 1. Потом дали Директиву № 2, после 7.15 утра… и т.д.

Однако на сегодняшний день формируется примерно такое понимание причин «трагедии 22 июня». О них, кстати, писал и адмирал Н.Г. Кузнецов — недостаточность и половинчатость принимаемых в СССР в последние недели мер к отражению неизбежной трагедии.

Достаточно осведомлённый в документах тех дней исследователь С. Чекунов, чьи находки в архивах не раз приводились выше, выразил своё мнение о том, что тогда происходило, и высказал и некое сожаление:

«В мае была альтернатива: 1. Упреждающий удар, 2. Ожидание нападения. В июне остался только второй вариант. В рамках этого варианта нужно было с начала июня проводить БУС [Большие Учебные Сборы] и числа 10–12 вводить П.П. Это и есть максимум. По факту ограничились половинчатыми мерами в виде выдвижения соединений ближе к местам сосредоточения… В советском военном планировании имелся вариант действий, когда начало войны советские войска встречают отмобилизованными и развернутыми: это проведение заранее БУС и введение П.П. Именно такой вариант проигрывался на играх мая 1941 года».

Но уважаемый исследователь как раз и подтверждает своими многочисленными находками в архивах, что именно это и делалось в мае — июне 1941-го. И БУС проводили, и 11–12 июня подписали директивы для запокругов и начали выводить войска по П.П. Ведь, например, в плане от 15 мая, черновик которого и нашёл уважаемый исследователь, так и предусматривалось:

«1. Произвести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса.

2. Под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе».

А также планировалось «в первую очередь сосредоточить все армии резерва Главного Командования», что и делалось на самом деле.

Ещё 8 марта 1941 г. Политбюро утвердило проект постановления Правительства СССР «О проведении учебных сборов военнообязаных запаса» на лето 1941 года, где предусматривалось привлечение из народного хозяйства и лошадей и автомашин. С поднятием около 900 тысяч «приписных».

Однако СССР в любом случае отставал от Германии в развёртывании своих войск, и сам же Чекунов и заметил: «Именно для ликвидации отставания СССР в развёртывании умные люди и придумали БУС и сопутствующие мероприятия».

Ну, а то, что не объявляли БУС в СССР официально, как официально и не вводили планы прикрытия — так нельзя было этого делать по политическим мотивам. Хотя «по факту» всё же делалось.

И если бы в округах выполнили всё, что им приказывалось Москвой, то, конечно, такого разгрома войск не было бы. Если бы все приграничные дивизии, как дивизия Абрамидзе, получили и выполнили после 19 июня приказ на приведение в боевую готовность и вывод частей в район обороны, а Павловы откровенно не саботировали те приказы и не отменяли их, то, конечно, война пошла бы совсем по другому сценарию.

* * *

Возвращаясь к старому мифу, осталось только ответить на вопрос — так было ли нападение Германии внезапным?

Нет. Ни для руководства страны, ни для руководства НКО и ГШ, ни для командования западных округов нападение врага 22 июня не было внезапным. И дату нападения знали, и тактика со стратегией немецких ударов была известна. Не говоря уж о том, что в приграничье каждый еврей на базаре за неделю до 22 июня точно знал, что война случится «в это воскресенье».

И команда с точной датой нападения прошла в запокруга из Москвы уже… утром 21 июня!

Помните радиоперехват «Бранденбурга» за 11 июня, в котором стройбатам РККА на границе ставится задача перенести срок окончания работ с «1 июля» на «20–22 июня»? Вот воспоминания военинженера стройбата с этого участка границы…


Чернов И.Е. Сапёры. Записки солдата. (М.: Современник, 1988). На 22 июня Чернов — начальник производственной части участка строительства бетонных точек на границе в южной Литве (ПрибОВО). Призван в РККА из запаса перед войной:

«Хозяин хутора вызвал меня как-то в сени и рассказал, что ксендз ближайшего местечка Кончаместас 15 июня в воскресной проповеди открыто говорил о том, что через неделю на земли Литвы придёт германская армия, и призывал верующих оказывать ей всяческое содействие. Оседлав коня, я тогда помчался к хутору, где жил комиссар участка (строительства УРа. — Авт.), но тот получил указание ксендза не трогать и на провокации не поддаваться. Проехали к пограничникам, но и им было указано не тревожить служителя церкви: пусть, дескать, немцы не догадываются, что мы что-то знаем.

А перебежчики подтверждали, что через несколько дней всё будет готово к вторжению.» (с. 3–4).

Утром 21 июня Чернов был вызван в штаб начальника участка военинженера второго ранга Меренкова, и тот сообщил:

«— Сегодня в ночь, батенька мой, — прервал он наконец молчание, часа в три или четыре Германия начнёт войну. Приказываю: в целях дезориентации противника бетонному заводу вхолостую, а камнедробилкам с полной нагрузкой работать непрерывно до открытия немцами огня, пусть слушают. Далее. Собрать в батальоне все мешки, а если не хватит, то и матрасовки, набить их песком. Кроме того, оборудовать для боя амбразуры наиболее готовых сооружений, расчистив от кустов и леса сектора обстрела. Готовность восемнадцать ноль-ноль. Докладывать — мне. Должен прибыть пулемётный батальон и принять огневые точки. Но пока его нет, а есть только представители батальона, сдавайте им точки номере готовности амбразур и расчистки сектора обстрела. Маскировочные заборы снять только с наступлением темноты…» (с. 6).

Днём представители пульбатов принимали точки, но сами батальоны и после обеда не прибыли. Стройбат этого участка имел «на тысячу человек — полсотни винтовок да пару пулемётов». Плюс погранзастава. В 18.07 Чернов доложил Меренкову и от него узнал, что семьи комсостава приказано в сумерках отправить в Каунас, «свой штаб и подразделения батальона держать в полной готовности, имущество, что может понадобиться на новом рубеже, погрузить в машины заранее». И Меренков ещё раз подтвердил: «Начнётся часа в три или четыре. По обстановке получите по телефону указание, какой пакет в секретной части вскрыть» (с. 9).

Семьи отправили в полночь, снабдив машины в дорогу дополнительно по бочке с бензином, на всякий случай. После полуночи «к границе проследовали три наших танка, пять машин с бойцами, а о пулемётном батальоне ничего не слышно».

«Ровно четыре часа утра… И сразу грохот от близкой границы взорвал тишину. В ту же минуту высоко в небе прошли куда-то вглубь, на восток, первые эскадры фашистских самолётов».

По тревоге вскрыли пакет и прочитали: «Под прикрытием полевых частей, которые должны были выйти ночью к границе, а при необходимости с собственным прикрытием вывести личный состав участка и батальона, автороты в район управления к местечку Лейпуны». Однако ни полевых частей, ни пульбата на границе не было… Стройбат пешком начал выдвижение в тыл.

К обеду батальон проезжал уже на своих машинах мимо полевого аэродрома истребителей недалеко от городка Варена. От «безлошадных» лётчиков они узнали: «Неожиданный удар по аэродрому немцы нанесли ещё в четыре часа, и почти никто не успел взлететь. К тому же часть лётного состава ещё с субботы оказалась в городских отпусках. Очевидно, здесь информация об обстановке на границе оказалась хуже, чему нас».

Если уж стройбатам на границе сообщалась утром 21 июня точная дата и время нападения с указанием, что делать, то о какой внезапности нападения в принципе можно говорить?!

После выхода первой моей книги («Кто проспал начало войны?») появились замечания, мол, не стоило автору так уж прибедняться и скромничать, называя себя непрофессиональным историком. Я не скромничаю. Но говоря о себе так, я всего лишь хотел показать, что практически любой военный и любой достаточно грамотный человек, изучив все те документы и мемуары о предвоенных днях и событиях, что давно опубликованы и показаны здесь, придёт к такому же выводу — приведение в боевую готовность войск западных округов проводилось и именно ДО 21–22 июня. И это было именно приведение войск в боевую готовность, связанное с датой возможного нападения Германии, о которой к этому времени также уже знали достаточно точно. И байки маршалов о том, что им запрещали приводить войска в боевую готовность до 22 июня «тираны», или что они не знали дату нападения, — не более чем ложь. А отвечая на вопрос «Кто же проспал начало войны?», придётся ответить, что в принципе… никто. Никто из командования западных округов не спал, и все они несут полную ответственность за то, что произошла «трагедия 22 июня». Как и нарком обороны, и начальник Генштаба.

Другая претензия ко мне — почему я сам не отправляюсь в архивы, не ищу и не публикую нужные документы.

Во-первых, нет особого желания ехать из провинции в столицу, жить там какое-то время, чтобы найти пару документов, которые, скорее всего, давно уже опубликованы и их можно найти при желании и в Интернете. Во-вторых, всё, что использовано в моих книгах «о 22 июня», действительно достаточно давно опубликовано и выложено в сети. А если чего и не хватало, то можно найти в библиотеке родного военного училища. А в-третьих, то, что на сегодня и представляет наибольший интерес и что может либо подтвердить, либо опровергнуть утверждения и выводы данных книг, хранится в папках архивов шифровального отдела Оперуправления Генштаба Российской армии. С шифровками ГШ РККА за июнь 1941 года. Но эти папки до сих пор засекречены, а значит, необходимости ехать самому в Москву, в архивы не имеет особого смысла. Засекречены эти шифровки не потому, что кто-то особо прячет правду от неангажированных историков, а только потому, что исполнены эти шифровки на спецбланках, на которых при отправке делались специфические пометки, связанные с работой шифровальщиков. И чтобы заглянуть в эти папки, нужен как минимум допуск. Для публикации данных шифровок достаточно опубликовать сами тексты с указанием (обязательно) времени и дат отправки этих шифровок в западные округа. А для этого кроме допуска нужна ещё и воля тех, кто этот допуск имеет.

А в-четвертых, и это самое главное, есть большая надежда, что эти мои книги и подтолкнут кого-то, кто имеет возможность порыться в архивах МО в Москве, к дальнейшему поиску документов предвоенных дней. И ещё есть большая надежда, что это будут не любители, а именно представители официальных историков. Если я, дилетант, и опубликую тот же черновик Директивы № 1 (в виде текста, сканировать пока не дают эти три странички жуковского рабочего блокнота), то мне же и скажут: да мало ли что придумал этот сочинитель (такие всегда найдутся). А вот если текст или тем более скан опубликуют историки ИВИ или им подобные, то доверия к такой публикации будет больше (кто-то себе ещё и диссертации на этом сделает, настолько это интересная и неизученная тема).

Так что, дорогие историки Института военной истории и им подобные официальные историки, идите в архивы и вытаскивайте предвоенные документы. Все, какие есть. Ведь только изучив эти документы, и особенно шифровки Генштаба за июнь 1941 года, и можно будет понять, что произошло 22 июня — «Кто виноват?» и «Почему так произошло?». Впрочем, есть ещё папки с ответами генералов на вопросы Покровского, и если они не засекречены, то за ними можно и отправиться в архивы… Ведь ответы генералов также помогут понять, что творилось в те дни, и, изучив их, также можно увидеть «механизм измены» Павловых. А вот разобраться с мотивами действий некоторых генералов могут помочь только следственные «Дела» осуждённых и расстрелянных (хотя понять мотив предателей не сложно — трусость, жадность, желание уничтожить «кровавый сталинский режим»).

Являются ли мои книги первыми в исследовании вопроса о том, приводились ли войска западных округов в боевую готовность «до 22 июня»? Вовсе нет. Попытки исследовать данный вопрос в таком ключе были задолго до них. В 1978 году военный историк, сегодня генерал-майор запаса, доктор исторических наук профессор А.Г. Хорьков в ВИЖ № 4 опубликовал статью «Мероприятия по повышению боевой готовности войск западных военных округов накануне войны» (с. 85–90). Однако тогда Хорьков не стал сильно углубляться в причины того, почему приведение в боевую готовность так и не привело к нужному эффекту. И книги с серьёзным исследованием того, почему же тех мер не хватило для более нормального начала войны, Хорьков так и не написал. Надеюсь, это сделают другие…

Ну, и совсем напоследок: выражаю свою признательность и благодарность за помощь в создании моих сочинений полковнику СВР КГБ СССР А. Мартиросяну, который первым и начал несколько лет назад писать о том, что натворили наши генералы 22 июня.

А также полковнику ГРУ С. Мильчакову, ст. преподавателю, доценту кафедры артиллерийских приборов Пензенского ВАИУ подполковнику И. Конурову, ст. преподавателю кафедры тактики ПВАИУ подполковнику А. Давидюку Исследователю военной истории, подполковнику Ю.Г. Веремееву чьи исследования предвоенных «планов войны» помогли и мне, Старшему преподавателю, доценту кафедры истории военного искусства Военной академии имени М.В. Фрунзе, кандидату исторических наук, профессору и военному историку, полковнику Советской армии В.А. Рунову, чьи «подсказки» о том как в июне 1941 года проводилось повышение боевой готовности войск, оказали мне большую помощь. А также моим многочисленным критикам — исследователям Д Егорову, С. Булдыгину и прочим анонимным оппонентам (и даже резунистам) на исторических форумах, где обсуждались отдельные главы этой книги.

2.8. 2011 г. -16.01.2012 г.- 27.05.2012 г.
* * *

Ужасная правда о войне
без вымысла и мифов

от писателя фронтовика В. Астафьева
фильм 43мин20", взято здесь

   Когда будите смотреть, помните о том, что 14/27 мая 1896г было ВЕНЧАНИЕ[+] Царя-БОГОпомазанника[+] Николая Второго на Царство, после чего Господь Бог низводил Благодать Божию, а значит и силы даровал, НЕ только «Богомъ Вѣнчанному[+], Превознесенному и Святымъ Мѵромъ Помазанному, ИМПЕРАТОРУ и Самодержцу» ВСЕроссийскому НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ, но и ВСЕМУ ВСЕроссийскому народу (проживающим на территории Российской Империи). Правда, НЕ все из этого народа, а только ВЕРНОподданные из него, СПОСОБНЫ были усвоить эти благодатные ДАРЫ Божьи!!! Но 2/15 марта 1917 года Царь Николай написал в Своём дневнике: “Вокруг ИЗМЕНА[+], и трусость, и ОБМАН”!!! И лишился ВСЕроссийский народ своего ВСЕроссийского Царя, а значит и Благодати[+][++] Божией, и обрели ВСЕ проживавшие и НЫНЕ проживающие на территории Российской Империи ПРОКЛЯТЬЕ[+] Божие и обрушился на них ГНЕВ[+] Божий как на КЛЯТВОпреступников Соборного Обета[+] 1613 года, как на лишившихся Разума Христова[+] и Страха[+] Божьего.
   Победили в Великой Отечественной войне НЕ потому, что "трупами немцев закидали", как ЛЖЁТ фронтовик В.П. Астафьев (по подсказке врагов Бога, Царя и Отечества), а потому, что святой УГОДНИК Божий Царь-Искупитель[+] Николай Второй, ВЫПОЛНЯЯ Волю Божью, ОЧЕНЬ дорогой СВОЕЙ кровью принес ИСКУПИТЕЛЬНУЮ жертву за Свой ВСЕроссийский народ!!! И тем дал ВОЗМОЖНОСТЬ всему ВСЕроссийскому народу обрести Милость Божую вместо гнева Его!
Подчеркнём, и ВСЕ негодяи и предатели, и ВСЕ герои как мирного, так и военного времени, обретают от Господа Бога ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ: одни – гнев Божий и глубины адовы, а другие – милость Божью и Царство Небесное!!!
   Мы ТВЁРДО верим, что ВСЕ погибшие за ВЕРНОСТЬ Царю-БОГОпомазаннику, “за Родину”, “за Сталина”; ВСЕ вернувшиеся с войны, сохранившие ЧЕСТЬ Русского Воина (в том числе и В.П. Астафьев); ВСЕ труженики тыла, потерявшие здоровье от НЕпосильного труда; ВСЕ кто дождался и уже или ещё НЕ дождался освобождения, оказавшиесь под окупацией ФАШИСТОВ (немецких, хохляцких, латышских и иных); «ВСЕ погибшие за то, что они Русские[•][+][++], а значит за то, что они уже были с Богом или с минуты на минуту ДОЛЖНЫ были прийти к Богу; ВСЕ погибшие за Россию – за Государство третьего БОГОизбранного Русского Народа[+], НЕзависимо от национальности и вероисповедания, ибо их убивали ВМЕСТЕ с Русскими, как ПРАВОславных Русских ПАТРИОТОВ, и они, КРЕСТИВШИСЬ своею кровью, ныне находятся в Царстве Небесном в Чине Святости Новомучеников![•] Не в Чине Святости Мучеников, а именно в Чине Святости НОВОМУЧЕНИКОВ, потому как они погибли при ОТСУТСТВИИ Царя-БОГОпомазанника, Который таких ЗВЕРСТВ никогда НЕ допустил бы: их смерть есть наша МОЛЬБА к Богу до кровавого пота[+] вернуть нам ХРИСТА Господнего[+] (Который есть «ОБРАЗ и подобие Христа ГОСПОДА» на земле) – Царя-БОГОпомазанника из Царствующего Дома Романовых![•]»[+].


Примечания

1

Подпись неразборчива. Начало перевозки было установлено для 50-й стрелковой дивизии — 22.6.41 г., для 1б1-й стрелковой дивизии — 23.6.41 г., для 21-го стрелкового корпуса, 17-й и 121-й стрелковых дивизий — 24–6.41 г. (ф. 208, on. 2454/сс, д. 26, л. 43–45, 47, 48)». (Есть в Интернете на сайте «Боевые действия Советской армии».)

(обратно)

2

Катичев Кузьма Александрович (1905–1977) — генерал-майор авиации (1941). С марта 1941 г. по ноябрь 1942 г. — командир 57-й смешанной авиадивизии. В последующие годы служил в частях ВВС на командных должностях, преподавал в Военной академии Генерального штаба Вооружённых Сил СССР им. К.Е. Ворошилова. Приказом министра обороны СССР № 524 от 27 сентября 1960 г. уволен в запас.

(обратно)

3

Петров Павел Максимович (1902–1968) полковник. С августа 1940 г. по 1942 г. — командир 7-й смешанной авиадивизии. В последующие годы командовал 327-й бомбардировочной авиадивизией. Приказом НКО СССР № 0183 от 14 июля 1945 г. уволен в отставку.» (Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 2. Начало. Кн. 1 (22 июня — 31 августа 1941 года). М., 2000 г., с 220–221).

(обратно)

4

На телеграмме имеется резолюция: Нач. ОП перенести на последующее.

(обратно)

Оглавление

  • Оглавление
  • ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
  • НЕМНОГО О ПРЕДВОЕННЫХ ПЛАНАХ ВОЙНЫ РККА
  • ВОСПОМИНАНИЯ ГЕНЕРАЛОВ РККА О СОБЫТИЯХ ПЕРЕД ВОЙНОЙ И О 22 ИЮНЯ
  • НЕМНОГО О ТОМ, КАК ГЕНЕРАЛЫ ПОДСТАВИЛИ АВИАЦИЮ И ПВО ЗАПАДНЫХ ОКРУГОВ
  • КАК АРЕСТОВЫВАЛИ ГЕНЕРАЛА ПАВЛОВА
  • ВОСПОМИНАНИЯ ВЕТЕРАНОВ БРЕСТА О НАЧАЛЕ ВОЙНЫ, как изымали патроны в Брестских дивизиях перед 22 июня
  • ИТОГИ И ВЫВОДЫ (или Как Жуков подтверждает, что повышение боевой готовности перед 22 июня проводилось, как он подтверждает существование «пр. ГШ от 18 июня», чего всё же не хватает в тексте «Директивы № 1» и что, возможно, на самом деле было «Директивой № 1»)
  • Ужасная правда о войне без вымысла и мифов от писателя фронтовика В. Астафьева

  • Яндекс.Метрика
    Традиция – русская энциклопедия. Искупительный подвиг Царя Николая Второго